Иллюзион жизни. Рассказы, эссе, миниатюры, ирония и гротеск

Глава 3

Любовь к колбасе у жителей СССР устраивала такое в жизни людей – цирк, да и только: из-за колбасы и мяса, вожделенного в СССР, люди даже в столицу ездили, но вот, чтобы поехать в столицу в базарный день, когда народа поменьше – в будни – нужна была веская причина. Такую причину нашла одна малообразованная и наученная горьким опытом жизни дама, Луиза Сократовна, фабрично-домостроевского образования и с неизменным образцом в уме, лекалом действий и выкройкой жизни по русским пословицам, подобранным в деревеньке – утлой лодочке в океане жизни и судьбы. Дама решила, что самым веским аргументом внезапного отпуска на два дня в закрытом учреждении может быть болезнь родственника, и выбрала она своего ребенка, Сашеньку. С этим ребенком она ездила его лечить, приголубив на его челе мимику недовольства жизнью, судьбой и финансовой прорухой семьи.

Лечила она Сашеньку основательно, в институте, попасть в который ее надоумила жирная мздоимка и блудодейка Мара Сократовна, всю жизнь живущая за счет глупости своей сестры. Сестра-то всегда училась на чужих ошибках, а совета спрашивала у хитрости, у воплощения хитрости – у этой мошенницы Мары, которая сочиняла, что должен сказать ребенок врачу, чтобы несчастному школьнику, учившемуся врать от тетки и матери, заполучить заветный выезд в столицу Родины за их любимой колбасой.

Лживые матери вырастят только несчастного, переживающего за ложь матери, дитенка.

За симптомами болезни тетка Мара обращалась в «Популярную медицинскую энциклопедию», благо читать она умела, ковыряя толстым пальцем в носу, кошельке и мозгах.

Вот это есть отсутствие совести: портить судьбу ребенку, зная, что он здоров, но выученные перед походом ко врачу симптомы заставляют врача лечить несуществующую болезнь, что не является полезным для организма и отчуждает от школьника его сверстников. Более того, Сашеньку лечили препаратами, действие которых сохраняется двадцать лет после окончания их приема. Так что стать одиноким волком предопределили ему глупая мать и хитрая тетка. Сашенька и вырос в пустынного скопца, студента, который впоследствии поражал своим равнодушием ко всему свою королеву.

К мошеннице советь пришла перед смертью и попросила сделать доброе дело, чтобы та ушла в другое измерение очищенной и прошла через коридор рептилий безболезненно. Мара выслушала смерть внимательно, пообещала все сделать, как надо. Когда пришла очередь мошеннице поступить в свое же благо правильно, чтобы показать свою доброту, Мара поступила очень расчетливо и умно, по привычке. Это оправдывает пословицу «Волк меняет шкуру, а не душу». Мошенница осталась сама собой.

Дело было в облигациях государственного займа, которые достались дочери Мары Сократовны, Натали, в наследство от ее матери, плюс облигации сестры ее матери, Луизы Сократовны. Сестра матери мошенницы, Луиза, мама Сашеньки, хотела передать свои облигации своей дочери Анне и внуку, но у дочери муж был не состоятельным, и мог потратить часть денег тещи на себя, а она этого не могла допустить. Тогда Луиза Сократовна, сестра матери мошенницы Мары, тетка Сашеньки, положила на хранение свои облигации вместе с облигациями своей сестры в доме, где жила сама эта мошенница Мара и ее семья.

Натали под стать матери, такая же мошенница, сразу смекнула, что она может удвоить свое личное богатство, которое ей передаст ее мать, Мара Сократовна, если не отдаст Луизе Сократовне ее облигации. Что только не делает алкание наживы… Тут-то и проявила себя мошенница Натали. Она знала, что сестра ее матери, Луиза, любит человека, немолодого, но умного и при связях. А как она могла допустить, что вдруг не ей, а семье сестры ее матери и Сашеньке, первой несчастной жертве Мары, вдруг повезет: полезет к статусной вершине Луиза, сестра ее матери с семьей, а не она сама, Натали великая… И мошенница взяла матч-реванш.

У кавалера сестры ее матери было больное сердце, и мошенница воспользовалась этим. Она устроила праздник щедрости, угостив бесплатным кофе всех посетителей конференции, в которой участвовал профессор, друг ограбленной в будущем Луизы, сестры матери мошенницы, и ее семьи, Сашеньки, и в чашку кавалера сестры ее матери налила сердечное лекарство в сильно увеличенной дозировке, от чего он скоропостижно скончался. Это было необходимо юной мошеннице, чтобы вывести из строя сестру ее матери, которая любила своего избранника – последнюю старческую свою любовь.

Коварная мошенница поступила так, как могла только она: косвенно она убила Луизу Сократовну, сестру своей матери, убив ее жениха и оставив бессловесного от сильного лечения Сашеньку без наследства. Удобен был мошеннице Сашенька, одурманенный транквилизаторами. С несчастной женщиной, мамой Сашеньки, произошел гипертонический криз, и ей было не до облигаций, Луиза Сократовна забыла об их существовании, слегла надолго. Лекарства немного отдалили ее гибель, но облигации оставались в шкатулке у матери мошенницы, а Мара Сократовна, мать мошенницы умирает внезапно по старости и изможденности плохой судьбой: жизнь ее тянулась в супружестве с алкоголиком. Через несколько лет умирает и Луиза Сократовна, сестра матери мошенницы. Своим родственникам она так и не сказала о своих облигациях, оставленных на хранение в шкатулке вместе с облигациями ее сестры: не успела. Надеясь на совесть, которой не было и в помине ни у ее сестры, ни у племянницы.

В молодости муж Луизы Сократовны, сестры матери мошенницы, был солдатом советской армии в Великой Отечественной войне против фашизма. Иван Дмитриевич, придя целым и невредимым с войны, всю свою жизнь губил свой организм спиртным. В его памяти только спиртное облегчало его воспоминания о военных действиях и смерти его однополчан. Остановиться он не мог, споил своего внука, и внук умер, не дожив до своего пятидесятилетия один год. Так все облигации достались Натали, дочери мошенницы, от ее матери и бабушки.

Облигации в шкатулке пролежали до смерти самой мошенницы Мары Сократовны, которая дала обет молчания при жизни, чтобы ее дочери Натали достались все деньги. Произошел дефолт, затем разные выкрутасы экономистов страны, и деньги не пропали, удвоилось богатство дочери мошенницы, но для внучки мошенницы это богатство обошлось дорого. Девушка стала вести разгульную жизнь и опозорила свой род. Вот это возмездие за отсутствие совести.

Наглядность в эпоху торжества экономики в России важнее слов, от этого совесть отодвинулась в умах менеджментных исполнителей шуток государственной власти на дальний план. Опасения за возмездие неэффективно, поэтому остается только действовать и вести свою линию совести. В случае со словом это правда поэтов и писателей. Работать необходимо ради собственной совести, ради писательской чести. Слова проступают сквозь камни. И не надо позволять мошенникам делать из себя Сашеньку, жертву режима и подлости Мары.

Наедятся своей экономикой россияне, обогатятся до сведения скул, до отвращения, и восстанут сквозь камни слова. Слова, высказанные кровью нации, сказанные последними в борьбе за человека и его высоко поднятую голову над безобразием бытия распоясавшихся, оболгавшихся на корню сливочных королей и дамок: лакеев по удовлетворению нужд утверждения тирании, сострадателей политиков, «затопивших баньку» народу на аидских углях. В беге за работой, в беге от налогов, от обирания людей беспощадными торговцами истощается интеллект специалистов, попавших в эту «баньку» правительства. Торгуй, Россия, но не совестью своих детей.

Глава 4

Через двадцать пять лет девушка, дружившая со студентом, встретилась с ним, и наткнулась на стену отчуждения, ставшего бессмертным памятником его менталитета, – у парня в роду немцы были, – фашистская жилка в его генах проявлялась таким образом: с ним говоришь о главном, о совести, душе, а он в прострации. Ему всё равно. И в отношениях даже с близким человеком пустынный скопец проявляет себя как абсолютно безразличный аспект бытия: до него не достучаться, – будто за мраморной стеной находится. Беда, маленькое горе девчонки – всё нипочём. А выросла девчонка – так пустынный скопец ей не дал жить без него: явился, как привидение и разрушил ее жизнь.

Ровный тон безразличия ко всем чувственным проявлениям. Даже праздники скопцом воспринимаются крайне спокойно, без восторга. Тогда уже она не просто поняла, – убедилась в который раз, – что такой оркестр не может существовать, если скрипка вразнобой с роялем. После жарких страстей юности эта бывшая ПТУ – шница, теперь уже получившая и высшее образование, и опыт работы в выбранной области знаний, умудренная жизненным опытом, смогла пожить с ним только два – три дня, и написать стихи:

«Тепло, светло в твоем гробу …»

 
Тепло, светло в твоем гробу —
Быть с нелюбимым хуже смерти,
Царапать на стеклянной тверди
Звезд путеводных свет… Уйду.
 
 
Ты пальцами несешь испуг.
Льва отвернешь к стене и в угол,
И льется кровь несчастных пугал,
В которых превратил подруг.
 
 
Игрушки барина висят,
Стоят, лежат в тщете забвенья,
Ты пыжишься, как дутый гений.
Тебе всех пыток не простят,
 
 
Заброшенных садов мечты,
Велеречивых обещаний,
Слёз одинокими ночами
И мнений, в коих вызрел яд.
 
 
Уйду с дороги. Я не столб,
Не деревянный торт – покрышка,
Не глупая на поле фишка,
И мне противен твой восторг.
 
 
Макеты – призраки любви —
Великолепные ошибки —
В прострелянных мишенях шибко
Сквозят в застуженной крови, —
Так деревянная улыбка
Скрипит, задув и фонари.
 

Пыл юности остался жив в ее ранних стихах, он прожигал насквозь снег отчуждения пустынного скопца с неметчинкой в своем менталитете, с налетом арийского мировоззрения отрубать хвосты простодушности и считать позором откровение на грани предельной раскрытости. Слишком многое за кадром у посторонних. Но когда поэт пишет стихи, он не выбирает посторонних и своих, он пишет молитвы Богу. Даже близкие – посторонние, они только на век, а он сам – на вечность вместе со своими диссертациями.

Бывшая ПТУ-шница очень сильно помогла парню своим участием в его судьбе. Еще в молодости, когда она, будучи ученицей ПТУ, поняла, что он не женится на ней, то хотела просто исчезнуть из его жизни. Прошел месяц. Парень бесился, гормоны мучили, а найти другую такую дуру не получалось.

Дур вообще мало среди женщин: все хотят всё и, желательно сразу. Помогла соседка по лестничной площадке многоэтажки, в которой пустынный скопец жил с мамой (тигрицей Чарой): эта дама узнала телефон ПТУ-шницы и позвонила ей. Разговор был суровый. Соседка пустынного скопца пригласила ПТУ-шницу к себе в гости и выказала свои мудрые доводы:

– Ты отдалась парню, он не прост, он будет профессором, а ты – дурр – ра, и дуррой помрешь, – каркала старая некрасивая тумба в бигудях. Слушать ее было противно, оттого что запах курева впитался в ее вонючий халатик с налетом чего-то модного, и ультра – сковородного, но тухлого. – Если не видишь, кто перед тобой, раскрой глаза шире, – не унималась ворона с бигуди в челке и по плечам.

Эта модница, наверно, хороша с воблой после работы, чайник отмоет, бутеры порежет, было б чего резать. Вот она и решила порезать меня на кусочки вербного хвостика с веточки на мелкий серый пух.

– Он будет светилом, а ты обязана ему служить.

Служить, как служит собачка перед клоуном, на сцене? Нет. На просцениуме. Сцена будет позднее, когда он добьется власти и получит кафедру.

– Сейчас ты – дура, так и будь просто дурр-рой, чтоб не стать еще хуже, – каркала соседка с вороньими перьями в волосах. В это время кожа ее покрывалась крохотными пупырышками, будто ее, эту ворону, уже общипали кошки, хотя кошки так не общиплют, – курица она, гадина и курица, общипанная перед варкой. – Только рожать не вздумай. Ты не потянешь его ребенка! Дитя надо растить, а ему ты будешь мешать своим ребенком, и сама-то еще «без руля, без ветрил». Будешь с ним жить, как жила до своего прозрения, что он не женится на тебе. Приказ.

– А если я откажусь приезжать сюда? – гордость неистребима даже в ПТУ – шнице. Ведь чтобы дойти до такого высокого уровня своего духовного положения и уйти из музыкальной школы и общеобразовательной, после восьмого класса, как то было заведено в СССР, с целью иметь кусок хлеба заработанный честным трудом и побыстрее, надо возвыситься душой, чтобы так пожалеть своих немолодых родителей, и при этом не считать себя жертвой нищей страны.

– Тогда вылетишь из своего училища, и куда ты пойдешь? На панель – пожалуйста. Но там тебя никто беречь не будет, а здесь… – эта ужасающе пахнущая куревом с духами дама прямо простонала от удовольствия, описывая «блага», обещающие «беречь». Не дать родить от любимого человека – это для неё высшее благо, – не мучился чтобы пустынный скопец мыслями о ребёнке, который живёт далеко и не у синего моря, и вырастет интеллигентным бандитом в интеллигентском бандитском районе. И носом хлюпать в свинской луже пьяным обещает быть, раз денег нет, то ум не поможет. И в чём она права? В своём модном, но противном халатике и своими бигудьми, эта потаскушечная на своем бездуховном уровне дамочка на своей ровной плоскости бездушия растит кактусы на подоконнике и вершит судьбы молодых людей. И сама сухая, словно отцветший кактус.

Глава 5

Всё вышло как нельзя благополучно: вылетать из ПТУ было страшно: остаться на паперти было невозможно. Всё ж-таки кусок хлеба обещает быть: после окончания ПТУ – твердая гарантия трудоустройства.

И какая-то мелкая, оскорбленная попыткой впитать в нее кровь, любовь снова разыгралась своими фиолетово – розовыми флажками по студеным снегам отчизны.

Потом студент стал преподавателем, защитился, а девушка стала женой парня – соседа своего, которому состроила глазки после всех похождений со студентом. Парень простой и легкий на подъём: вместе ездили на юг, родился ребенок. Тут появляется на пороге пустынный скопец и требует встреч.

Что человеку дается бесплатно, так это наглость. Наглости нет предела. Потерял совесть, как ПТУ-шница – свою невинность под недвижимым взглядом тигрицы Чары в келье скопца.

Жить не дал: нудел и зудел, подлавливал, когда с грудным ребенком гуляла. В его умных мозгах не укладывалось: как это, – она вдруг счастлива – это несправедливо! Счастье – понятие относительное, и должно оно принадлежать только ему – и больше никому, особенно не этой ПТУ-ушнице…

Выловил маму ПТУ-шницы, а простая женщина, увидев на пороге бывшего воздыхателя ее дочери, просто чуть не упала. Мать думала, что это ее дочь, бывшая ПТУ-шница, позвала в гости хахаля, и убедить маму в обратном было невозможно. Результат не заставил себя ждать: развод и одинокая жизнь. А этот мудрец потом женился на жирной тетке. И равнодушно катает коляску с его равнодушным жирным младенцем. И плевать на ПТУ-шницу. Пользоваться умело людьми, как тряпками для вытирания обуви до блеска, не все умеют. Но скоро смогут многие.

Оскал равнодушия – порождение изменившегося времени безумной скачки России по горкам Америки, ее экономическим американским горкам.

Боль любви – в ней звуки адского нежелания повиновению остаться в стороне, это звуки кошачьего альта, завывающего под покровом ночи, в этом звуке свирепые ноты смертельного греха – отчаяния – и бесповоротного решения непременно отомстить после. Этот ползущий по асфальту железом звук человеческой крови, выброшенной с высоты падающей башни – падающего духа.

– Никогда не падай духом, – говорил папа.

Она и не упала.

Время – острие секиры, рубящей капусту в деревянном корыте.

– Всё перемелется и образуется, – говорили мама и бабушка, будто в перекличке.

Образовываю. Обрезаю пальцы, делая новогодние сувениры. Я не сувенир. Я человек. Не позволю себя растоптать.

Что творят люди – сами понимают это спустя тридцать лет.

А по прошествии сорока лет – где-то под конец жизни – как после просмотра блестяще выполненной киноленты «Грех» Кончаловского, в конечных её кадрах, – когда мраморные глыбы опущены с высоты гор. Каторжный итальянский рабочий раздавлен глыбой насмерть, и с высоты величия будущего творения Микеланджело Буонарроти гений взирает на мир. Микеланджело, благодаря своим великим творениям, поставил страну на уровень мирового господства, – и ты видишь пиету и приходишь к мысли, что женщине Всевышним дается мужчина, как Мадонне дан младенец в ее благодатные руки. Мужчина по жизни младенец, и что ты будешь с этим младенцем делать – твое личное дело: рожать ли от него и ухаживать сразу за двумя: большим и маленьким, или ты будешь его воспитывать и потом решать, какое дать себе наказание за погрыз яблока с ним. Но результат всегда будет один: ты взяла младенца на руки, или ты оставила этого младенца себе как подарок Всевышнего. Не оставлять же его тигрице Чаре, воспитывающей жестокими методами многочисленных порицаний. Либо сама воспитывай его своими методами ласк и просьб: любящая всегда нуждается во внимании, а разлюбившей ничего не нужно.

Глава 6. Билеты в рай

Пустынный скопец глупо перебирает свои дорогостоящие билеты заграницу, и жалеет о брошенной им в молодости девушке. Не с кем поехать, но ехать необходимо. Вот, где совесть ликует! Она обнаруживает себя в маленьких билетных пунктирах, видя которые, пустынный скопец, Сашенька, теперь уже Александр, вдруг решается на последний в своей жизни поступок: он находит свою принцессу, эту бывшую ПТУ – шницу, теперь уже получившую свой высокий статус и положение в обществе. Этих составляющих не хватало девушке, чтобы тигрица Чара терпела её появление в доме пустынного скопца.

Сашенька входит в кабинет главного редактора журнала, и… о Боже, что это? Для начала он делает шаг назад, затем, чтобы убедиться, что это не видение, вдруг делает целых три шага вперед и резко встает памятником своей недальновидности.

Как вросший в пол, Александр сглатывает слюну, питая теплящуюся надежду быть понятым и прощенным. Но как это мелкое ничтожество может еще питать надежду…

Слова из уст скользкого и увертливого типа! Слова на ярмарке тщеславия – солома.

– Ты прекрасна, милая! – бодро сказало ничтожество в облике Сашеньки.

Милая подняла очки на лоб и… улыбнулась милой своей задорной улыбкой. Раньше она улыбалась ему, и на ее сомкнутых коленях сидел кот. Она и сейчас улыбается красиво, и автоматически ощущает на коленях этого кота, оттого подбородок чуть опущен к груди.

– Боже, милая, ты!.. – Сашенька даже чуть не подпрыгнул от счастья, увидев ее улыбку и расценив эту улыбку как желание простить его, грязного и поганого скота, предавшего свою любовь ради карьеры.

Самое страшное и опасное в этой ситуации, что и плоды его научных трудов современное общество утилизирует. Жизнь человеческая ценится не дороже любого материального объекта. Человеку важно не падать в омут отчаяния и поставить себя – так, на всякий случай – повыше, а уж общество-то распорядится по-своему, куда и надолго ли, и выставит счет по-своему любому человеку, даже профессору или академику.

Молчание длилось долго. Взгляд был испытующ и непререкаем.

Только он попытался вякнуть своим визговатым голоском, как Дама, жестом непререкаемости подняв кверху ладонь, остановила его, будто показывала линию своей судьбы.

Сашенька все понял, глядя в бездонные и стальные глаза дамы своего сердца. Он – ничтожество, из девушки сделал женщину, бросил ее, любимую, на произвол судьбы в трудное для них обоих время.

Эти две застывшие во времени фигуры: сидящая в кресле главного редактора журнала красивая дама и стоящий в дверях плешивый дядька, усыпанный перхотью, с маленькими ничтожными ушами и большими в прошлом амбициями, не привлекали снующих разнонаправленными путями подчиненных. Дама сердца потому и остается Дамой, а не бабой сердца, потому что путь к ней лежит не через флягу со спиртным, не через постель со смятой простыней.

Путь к Даме сердца лежит через жизнь с полем, заминированным её верными друзьями – на случай появления пустынного скопца, зашедшего напитаться свежей кровью, щелкнуть копытом – и раствориться в своих личных делах, оставив ватку для держания раны.

Куклы из ящика тёти Пани

Ящик – тети Пани, – такое простонародное имя дал героине народ – заколочен и покрыт скатертью, но диктор объявляет о смерти великой актрисы Пандоры Мстиславской такой дежурной фразой, что примадонна вскакивает в ярости с одра и бежит честно зарабатывать свой кусман торта в другое тоталитарное государство. Эмигрантка и примадонна, Пандора берёт псевдоним Сморода Малинкина, и выступает на главной площади города во дворце, выстроенном по её проекту под ларец. Едва успела диктор телевидения закончить фразу о кончине тёти Пани, протарахтев пулеметом всё, что ей накропал подпольный обожатель и вертихвост Лапушкин, как Пандору Мстиславскую уже провожали в аэропорту, оскорбленную, непонятую и преданную не народом, нет! – Государством, не понявшим её тонкости и предвосхищения любви к Родине. «Неблагодарные!», – твердила про себя Пандора Феофановна, пока диктор слизывала белый крем пирожного после передачи новостей.

Народ спал. Сморода Малинкина получала комплименты от мужа. Феофан Рэк в шерстяной кофте и рубашке с отложным воротником под ней (кофтой, но там ещё водится пара маек, – на случай отморожения сердца) имитировал секс с женой.

«Я не импотент! И не седой!» – верещал Фефа, любимец публики и Смороды.

«Конечно!» загадочно пылила в мозги разбушевавшаяся Сморода.

Феофан напоминал всадника с огромной саблей, – и одним ловким движением ветки – руки Сморода сбрасывает лёгкое платье перед своим рыцарем в шерстяных доспехах. Сабля уменьшилась в размерах. Феофан лёг на холодную простыню – это послужило падению авторитета. Выпестованный мамашей-одиночкой Мамзель Премудровной и воскресным папой Фонтаном Отверткиным, Феофан всегда страдал от холода.

«Мужское достоинство не в сабле!» – утверждал Фефа, и его благодушно поддерживала огорчённая жена. Смороде и самой секс в кофте казался чем-то неприличным, и она тепло трепала за ушком своего котеночка Фефу. Кроме раздражения секс не вызывал у Смороды ничего. Кофты менялись: то светло-серая, то свитер – это по-мужски: синий свитер в оргазме калейдоскопа треугольничков и ромбиков. Явно по-мужски! А то вдруг школьный кардиган Фефы – десятиклассника в 52-летнем возрасте! Экономка сохранила, слава ей и почет!

По телевизору прозорливо мелькнула спасительная реклама с четким мачо. Вот маскулатура! Что надо! Мозг Смороды выключил Фефу из розетки, и его дружеская душеспасительная лейка в беседке для свиданий запищала о плохом государстве. Тем временем «плохое» государство заботилось о юном поколении, устраивая забег внутригородской универсиады в каждом городе и поселке типа Апельсиновграда. Для Смороды писк Фефы значил не больше треска дрозда в саду. Постучал клювом в поиске насекомого, шуршащего под корой – сглотнул голодную слезу, постучал в другом месте – под веткой – и был таков! Под корой Смороды, по мнению Феофана, водились насекомые съедобные, вот он и пользовался её временем для упражнений в мужественности. Герой! Шелкопёр! Смарагдовые плечи Смороды мерещились ему в тумане лженауки о происхождении золота из песка, да что из песка – из… но об этом умолчу. За песком Фефа ездит в соседнюю пустыню.

На стене квартиры Малинкиной и Рэка висел бык с бабой на спине кисти раннего Фефы Рэка, в нежном возрасте выписанном китайской акварелью. Быком или бабой себя чувствовал Феофан в момент ежегодного рассмотрения шедевра, но владел точными лженауками он лучше, чем практикой секса. Сморода это знала, и предлагала после внеочередной некомфортной постельной среды журнал «Эрудит» или высокие столбики семейного бюджета, аккуратно выстроенные – на листе, потом они стали занимать скромную общую тетрадь.

– Почти микрорайон! – воскликнул Феофан Рэк, пружинисто поднимаясь с кресла всезнайки и принимая из легких рук Смороды проект семейного благополучия, в котором цифры гнездились в поэтических столбцах и напоминали высотные дома.

Малинкина так стимулировала потенцию супруга.

«Вдруг сабля поднимется, если он увидит высокий длинный столбик на листе бумаги?» – думала бывшая примадонна, вспоминая в призрачных снах о великой Родине апплодирующую публику и кремово-цветочный антракт.

Но поскольку многоэтажек в микрорайоне множество – столбцов цифр, выписанных цветными стержнями каллиграфическим почерком Смороды – столько же! Пыряй, Феофан от зари до зари, не вынимая сабли из ножен! Сморода «строит» новые «микрорайоны» и не перебивает мужа в его страстных речах о молодости духа и отличной физической подготовке.

Катался на картинге Феофан действительно отлично: прямо и по кругу, заученными движениями надев каску. Напяливая шлем на голову, супруг напоминал Малинкиной гладиатора. Да, погладить он умел. Гладил задницы всем от администратора проектного бюро до генеральных поставщиц, оттого и вышел на первое почётное место по слухам о маниакальной любви к женщинам вообще, всем без исключения.

Смороде завидовали все подруги, сослуживцы, соседки и даже их мужья и знакомые: ну-ка, такой бравый малый да ее муж!

Веселая семейка трудилась в струях лица ради трона на гладиаторских боях для двух их статных фигур. Бои устраивались в центре садового парка перед виллой проживания, куда занесло Смороду, почти вилами Нептуна, самолюбие и тщеславие, а Феофана Рэка – любовь к лести, которою обволакивала его Малинкина. Это был самый длительный брак – пакт в Апельсиновграде с мармеладными диванами в каждой избушке на каждом русском евроэтаже и в каждой комнате с камином, – надо же где-то супругам любовью заниматься!

Отличительной чертой Апельсиновграда было сногсшибательное количество качественных каминов с голографическими видениями по щелям. В одной такой щели и жил домовой – типа Барабашка. Он играл на скрипке и баяне, в которых не было необходимости ни у одного из жителей города и страны. Слух о скрипичных возлияниях и баяновых бумерангах тонким лучом проник в соседний город Молотопроводск, и хлынули оттуда в Апельсиновград оркестровые лавины, гонящие впереди себя щебень и гальку.

Смяли галька и щебень листы микрорайонов хитрой канцелярии Смороды Малинкиной, преподносимые Феофану Рэку после очередного любвеобильного сакрального ритуала самопожертвования. Так полагалось для успешных рисунков с живописным ландшафтом микрорайонов цифр, изобретаемых любимой супругой Феофана Рэка с голым пупком и в шерстяной кофте лобзающим обнаженную скульптуру Смороды в зале приема гостинцев от супруги.

Весело и долго они кормили рыбок в аквариумах, устраивали им заплывы, карусели, кислородный массаж и аквапарк, ибо рыбки и были потомством Смороды и Рэка, а стало быть, и Пандоры Феофановны Мстиславской и Лапушкина, её обожателя, и Мамзели Премудровной Отвёрткиной с её воскресным мужем Фонтаном Отвёрткиным, папой шерстяного рыцаря Фефы.