***
Продавец нейроспутника носил костюм, будто скроенный вслепую портными по описаниям одежды начала двадцатого века: добротный черный пиджак, по-своему даже элегантный, был нелеп; брюки – слишком широки и мешковаты. Кудрявые волосы незнакомца, начинавшиеся где-то на макушке, плавно опускались до середины ушей и концы их растворялись в воздухе. Водянистые глаза. Тонкие пальцы с плоскими прямоугольными пластинками ногтей. Мощная грудная клетка – если, конечно, пришелец не подбил костюм eva-пенкой на манер Бэтмена. Остроносые ботинки, левый выпачкан то ли в какой-то белой глине, наподобие каолина, то ли в птичьем помёте. Правый – в коричневом и уже потрескавшемся иле. Пашка даже разглядел волокна зелёного мха.
Особенно неприятен был рот: щелеватый, острозубый. Каждая улыбка будто насильно прорезала кожу лица – трескалось это лицо вдоль и чуть наискось, а потом вновь зарастало так, что только бледно-серая полоска губ обозначала место бывшей улыбки. Гадкий пришлец, что и говорить. Но водянистые его глаза блестели несомненным умом, а может даже и юмором, пусть и нездоровым, каким-то сладострастно-садистским.
Пропустив Пашку вперед и даже не обернувшись, он закрыл дверь пожарного выхода. Металл лязгнул о металл, и стало ясно, что так просто Пашке уже не вернуться. Главное – не дать понять этому ненормальному, что ты запаниковал.
– Здра… А вы, наверное, итальянец, – наобум ляпнул Пашка, краем глаза заметив пролетавшего мимо почтового дрона: если его сбить, наверняка на крышу в полчаса примчатся почтовики-ремонтники и полицейские. А может и раньше. Только незнакомец этот нипочём не даст прицелится. Да и было бы чем сбивать, собственно: камней на высотке нет, лазерной указки в смартфоне не установлено. Дедова рогатка – раритет смешной и нелепый – в этой патовой ситуации уже не казалась такой нелепой. Вот только лежит она дома на полке, между фигуркой Боббы Фета и капитана Кирка. Безвыходное, в общем, положение, поэтому оставалось Пашке только одно: слушать, что еще там пробубнит этот странный человек, усыпить его внимание и, метнувшись мимо, быстро спуститься по лестнице до жилого этажа. А там уже камеры и люди живые.
«И с чего я решил, что здесь какой-то пацан? – спросил Пашка сам у себя. – Заигрался, вспомнил детство, и вот – попал. Дурак»
– Нет, отчего же – не итальянец, – пожал плечами опасный тип, всё так же загораживающий пожарный выход. – Русский, как и ты. Хотя, с другой стороны, наверное, и итальянец. И даже отчасти немец. А то и американец.
– Это как понимать? – удивился Пашка, даже подзабыв, что вот пора сейчас уже группироваться, рвануть вперед, ударить в плечо, сбить и бежать.
– Да очень просто. У нас там нет уже никаких немцев и итальянцев. Учился я, правда, в интернате Палермо, проходил курс подготовки в Берлине, а родился, как и ты – в Москве. Здесь и живу.
– Так вы что, дипломат? Или, может, шпион?
– А что шпиону или дипломату от тебя, такого замечательного, может понадобиться в центре Москвы на крыше сталинской высотки? – незнакомец опять улыбнулся страшно, будто свет блеснул на лезвии ножа. Или так Пашке показалось, потому что через секунду лицо собеседника было таким же ровным и страшно спокойным, как и раньше. Точно показалось: не может этот человек улыбаться. И, может, не человек он вовсе, а андроид – тогда многое становится понятно.
– Меня послали к тебе за помощью, и, если это возможно, помощь эту получить добровольно.
– А если я не соглашусь добровольно?
– Тогда мне придётся тебя убить, – сказал странный товарищ. Он как-то весь скособочился, извернулся, но достал из кармана вовсе не пистолет, как представил себе уже весь похолодевший Пашка, а мятую пачку сигарет и зажигалку. Вставил между тонких губ тонкую белую палочку, прикурил, с наслаждением затянулся:
– Кайф… У нас там, знаешь ли, не принято. Не запрещено, но и не принято, а я здесь за тридцать лет пристрастился уже. То поесть забываешь, то поспать некогда, а сигарета всегда под рукой. Ты сам-то не кури, не надо… – пришелец вдруг вспомнил, зачем он здесь и что минуту назад говорил Пашке, смешался, закашлялся так, что на серых щеках даже выступили круглые красные пятна румянца. Сигарету смял в руке и кинул на асфальт крыши.
– Давай к делу.
– Давай, – Пашка перешёл на «ты», потому что какая уже разница, вежливо ты говоришь со взрослым или невежливо, если он настроился прикончить тебя без объяснения причин. Одновременно он попытался активировать браслет, чтобы вызвать помощь. Кнопка не реагировала.
– Ты присядь, – незнакомец пристроился на металлическом прутке пожарной лестнице, а Пашка опустился на шину, неизвестно зачем затащенную на крышу и брошенную там. Он огляделся: весенний ветер приносил запахи дыма, липкой тополиной листвы, нагретой солнцем пыли. Шум дронов-доставщиков, накрывший Москву звуковой сетью, не мешал нахальным столичным воробьям: они оглушительно чирикали где-то внизу, а над головой звуковыми истребителями, пища, чертили небо стрижи.
– Разговор нам предстоит долгий. И тяжелый, – незнакомец вздохнул, достал вторую сигарету, но прикурить не решился – помял, покрутил в пальцах и бросил. – И не терзай ни браслет, ни смартфон. Временно они потеряли свой функционал. Связи нет.
Пашкин собеседник еще раз вздохнул, вскинул глаза и уставился как андроиды на выставках: мёртвым, холодным взглядом. Не злым, не добрым – никаким. Будто кукла.
– Скажи, вот ты когда-нибудь ощущал свою в этом мире ненужность, чужеродность?