Посвящение
Совет прошел, на удивление, скучно. Процедура принятия в Совет была отработанным мероприятием, рассмотреть, что из себя представляют новые кандидатуры старые члены Совета при желании могли заранее, но у большинства древнейших членов Совета уже давно не было никаких других хотений, кроме того, чтоб кто-то взял на себя их обязанности, а их самих, бесконечно старых и уставших от постоянной лжи, обмана и разочарований, оставили бы в покое с их милыми причудами. О причудах нескольких старейших членов совета нужно бы рассказать поподробнее, но мы еще вернемся к этой теме, в свое время.
Грете и Брите все, конечно, в этом мероприятии было любопытно и в диковину. Они еще заранее договорились о том, Брита будет запоминать последовательность проведения мероприятия, вплоть до мельчайших движений и слов каждого члена Совета в рамках процедуры, а Грета особое внимание обратит на состав участников мероприятия. Они и сами не вполне отдавали себе отчет в том, зачем им могут понадобиться эти сведения, и когда наступит момент, когда они смогут всё это обсудить, но они просто привыкли так жить – контролировать каждое свое движение и подмечать любые мелочи вокруг себя.
Итак, Совет закончился, а Грета и Брита теперь были абсолютно свободны де юре, но под пристальнейшим вниманием и наблюдением де факто.
Напряжение многих дней карантина, не ощущаемое ими до сих пор, теперь сказалось на их самочувствии и настроении. Брита была не так эмоционально устойчива, как Грета, и сейчас ей было труднее. Ей хотелось плакать или смеяться, но она не знала, насколько уместным это может оказаться именно сейчас, и вопросительно поглядывала на Грету, эмоции которой всегда точно соответствовали ситуации. А то, что она чувствовала в такие моменты, да и чувствовала ли вообще, понять было абсолютно невозможно, и даже Брита порой сомневалась, способна ли Грета на глубокие переживания.
Грете, однако, тоже тяжело дались все последние события – отдых в карантине, конечно, пошел ей на пользу, но перенесенная болезнь все еще сказывалась общей слабостью и быстрой утомляемостью. Напряжение всего времени, проведенного в карантине, напряжение от того, что кто-то постоянно наблюдает за тобой, прислушивается к каждому твоему вздоху, теперь, на Совете, достигло апогея. Сейчас Грете требовались нечеловеческие усилия, чтобы просто не упасть, принимая все эти лицемерные, открыто презрительные, равнодушно-безразличные, недоброжелательные поздравления и наставления. Бонусом ко всей этой болтовне был ключ, который открывает стены, как пошутила одна из старейших – некоторые перегородки в цилиндрах на самом деле не были глухими стенами, а представляли собой нечто вроде двери, что позволяло старейшим вдруг вырастать как из-под земли в любой точке учебных или жилых помещений. Ключ представлял собой пластиковое кольцо неопределенного цвета, хотя их оповестили о том, что указанный девайс может быть модифицирован по их желанию. Грета обратила внимание на то, что кольца есть у всех, ‑ у некоторых старейших она отметила до пяти колец на обеих руках, но ни одно кольцо не было похоже как ни на то, что сейчас держали новоиспеченные члены Совета кураторов в руках, так и одно на другое из тех, что носили остальные. Кроме колец на некоторых были браслеты – как правило один-два, и их внешний вид не отличался таким разнообразием, как кольца.
Когда они, наконец, покинули помещение, где заседал Совет, и благодаря выданным им ключам кураторов смогли дойти до своих новых комнат самой короткой дорогой, не плутая по бесконечным коридорам и этажам, открытым для всех, Брита все-таки не выдержала и стала нервно хихикать.
Девушки уже добрались до новых комнат. По их просьбе, аргументированной тем, что они еще не индивидуализировали свои системы накопления опыта и знаний и им все равно придется много общаться, прежде чем процесс отчуждения полностью закончится, комнаты для новых кураторов пока определили рядом. Они не были смежными, как в карантине, но располагались с разных сторон пространного зала-коридора, в котором были еще какие-то комнаты, но, по всей видимости, это были не жилые, а технические помещения. Зал выглядел абсолютно пустым и даже пустынным и каким-то заброшенным, и открытые настежь двери комнат новоиспеченных кураторов только усугубляли это впечатление.
Комнаты – так назывались места проживания кураторов – не боксы – и на самом деле разительно отличались от всего того, к чему привыкли Грета и Брита. Во-первых, теперь у помещения, в котором они будут жить, были двери! Во-вторых, комната сама по себе как бы состояла из нескольких отделенных друг от друга помещений и каждое из них имело специализированное назначение – был бокс с пищевым автоматом и местом, где можно сидя принимать пищу, в нем еще располагались какие-то металлические коробки – пока не разобрать для чего. Место с кроватью, да еще с какой кроватью – на ней легко можно было разместить целую пентату одновременно (хотя ячейки всегда спали отдельно), было отгорожено от остального пространства стеной и неким подобием двери – прозрачно-пластиковая перегородка не выезжала из стены, а складывалась гармошкой. На пространстве сразу за входными дверями стояли не совсем привычные предметы – что-то вроде стульев, но огромные, низкие и мягкие, а инфомодуса не было вообще, зато был стол, на нем Грета краем глаза заметила браслет, наподобие тех, что были у некоторых кураторов. Технические помещения находились тут же внутри комнаты, за отдельными дверями, а не так как привыкли все ячейки – отдельно от всех жилых помещений в общем пространстве рекреации.
Грета, уже готовая улечься хоть на полу, такая слабость вдруг на нее навалилась, встрепенулась и, последним усилием воли широко улыбаясь, сказала:
– Праздновать – и спать! – сработала старая привычка перестраховываться на случай прослушивания, ‑ нам предстоит очень ответственная работа! – Грете казалось, она прокричала эти слова, но на самом деле, голос был глухим и каким-то безжизненным. Брита всмотрелась в бледное, ничего не выражающее лицо своей подруги и из глаз ее покатились слезы.
– Хоть это… – подумала Грета, осматривая зал и двери, ведущие в другие комнаты, – хоть отсюда не нужно ждать подвоха… Она нестерпимо хотела спать, даже не уснуть, а забыться, уйти из этого кошмара реальности в мир сновидений. А лучше, чтоб даже и не снилось ничего.
– О! – возглас Бриты был неестественно, преувеличенно радостным, – Грета насторожилась, – ну, что, попразднуем? Брита стояла в дверях своей комнаты, спиной ко входу, Грета направилась было в свою комнату, но заколебалась, не сумев объяснить себе странного поведения Бриты. Но та уже возбужденно резво выбежала из своей комнаты и, чуть не сбив Грету, стоявшую на расстоянии нескольких шагов от своей комнаты, держась руками за косяк двери, но не заходя, практически нырнула внутрь, заглядывая вглубь комнаты:
– О! – возглас повторился! – празднуем!
Грета уже стояла в дверях и теперь поняла, что вызвало такую неестественно бурную реакцию Бриты. Посередине комнаты стоял непривычно больших размеров стол, уставленный невиданной ранее посудой и едой. Грета безо всякого любопытства устало разглядывала комнату. Все, что стояло на столе не заинтересовало ее – она уже достаточно видела и читала о том, как питались до эпохи автоматов, и сразу поняла, что означает такая сервировка. Комната тоже поразила ее – вместо привычных стандартных блоков, состоящих из кровати, рабочего места-модуса и безликого шкафа-тумбочки, ее взору предстало абсолютно безвкусное нагромождение предметов разных форм, материалов, цветов, с ручками, дверцами и без них. Все эти предметы непонятного назначения, между тем, создавали в комнате такой беспорядок и так загромождали ее, что Грета не сразу осознала огромность ее размеров. Глаза разбегались, даже усталость отступила перед недоумением и некоторой растерянностью. Грета зашла в свою комнату, на боковой стене зажегся мягкий приятный свет, и в его свете Грета разглядела еще один вход. Пока она шла к дверному проему, слышала все время восторженно-истеричные возгласы Бриты, а когда прошла в дверной проем, ожидая увидеть следующий зал, вдруг все стихло. В новой комнате, а это была именно комната, еще одна комната, тоже зажегся мягкий свет, было даже непонятно, откуда он идет, но это было… красиво! Красиво…
Грета крутила в голове новое понятие, рассматривая его и так и эдак, удивляясь ему, даже немного струсив. Посреди комнаты стояла огромная, невероятно огромная, по меркам Греты, кровать. То, что это была именно кровать, Грета вспомнила по завораживающим картинкам эпохи последнего кризиса Пятиматерикового периода. Грета приблизилась к кровати, потрогала покрывало и неловко присела на краешек кровати – с непривычки чуть не потеряла равновесие, утонув в мягком пышном одеяле. Свет понемногу начал тускнеть, Грета сама не заметила, как свернулась калачиком на нежнейшей постели и уснула самым сладким сном в своей жизни. Под утро, правда, ей стали сниться кошмары. Что именно, она не помнила, но когда проснулась, поняла, что полностью расслабиться ей мешала полнейшая тишина – она совершенно не слышала Бриты.
Брита отреагировала на комнату и предметы интерьера в ней бурно – она с возбуждением хватала каждый предмет, теребила, переставляла, присаживалась на стулья, кресла и пуфики, таскала тумбочки и гремела ящиками. Наличие еще одной комнаты с кроватью, таким образом, было обнаружено ею не сразу. Вначале она уснула прямо на полу в комнате среди разбросанной мебели, на теплом мягком ковре, только потом, проснувшись от неестественной разбросанности тела – кровати, или верней сказать, лежанки в боксах давали небольшой простор телу. Свет в комнате не горел, видимо, при отсутствии движения он гас автоматически, зато тускло светился дверной проем. Спросонья Брита не поняла, что вход в ее комнату с другой стороны, и, решив проверить, как там Грета в своей комнате, просто пошла на свет. Попав в еще одну комнату, она вначале испугалась, но какие-то неведомые инстинкты толкнули ее под одеяло, и она, забыв обо всем на свете, разбросала руки по подушкам, шумно, со стоном глубоко вздохнула и на выдохе уже спала.
Когда что-то мягко, но тяжело опустилось рядом с ней, Брите снилось что-то невероятное, но очень приятное – ей снилось море. Ей и раньше снилось море, хотя она видела его только на рисованных картинах, любые другие картинки, где было бы изображено море, всегда были фрагментарными, и по ним невозможно было составить себе полную картину. Вот и сейчас ей снилось море – она не знала, какое оно на самом деле – описания моря кружили ей голову, она просто бредила морем, но это была абсолютно умозрительная идея. Она не могла представить себе, что когда-нибудь сможет увидеть и потрогать море, как делала это сейчас, во сне. Брита улыбалась во сне, и Грета, присевшая рядом с подругой, тоже невольно улыбнулась, но тут же одернула себя – она смогла хорошо отдохнуть и выспаться, несмотря на утренний кошмар, и снова уже была настороже.
Брита выныривала из сна – еще не открыв глаз, она почувствовала чье-то присутствие, но оно ее не тревожило. – Грета? – Брита достаточно быстро вернулась в реальность и, бодро вставая с этой непривычной постели, внимательно слушала Грету.
Грета поведала ей о том, что еда так и оказалась нетронутой, кое-что испортилось, и умные бактерии уже почти закончили свою работу, что пищевые автоматы тоже не включены, и, видимо, для начала работы им необходима активация. О том, что интенсивность света можно регулировать хлопком в ладоши, о том, что облицовка стен сплошная, а модусы необычного вида и с непривычным интерфейсом в отсеке для приема пищи это холодильная установка и еще одна с микроволновым излучением, что весь их нехитрый скарб переехал в эти комнаты вместе с ними…
Брита слушала и почти автоматически «переводила» все услышанное максимально близко к тому, что на самом деле Грета доводила до ее сведения: то, что ночных соглядатаев, которые были не редкостью для проживающих в боксах, здесь нет, что подслушивание, видимо, ведется не так как в боксах – прямо со стен и других поверхностей. Это могло означать только то, что аппаратура для подслушивания здесь гораздо тоньше и чувствительнее, и что теперь еле слышный шепот в звукоизолированной комнате с кроватью будет распознан. Однако оставалось непонятным, каким образом осуществляется обработка прослушиваемых сигналов, а главное, кто может этим заниматься. Насколько им было известно, у кураторов и так достаточно занятий, чтобы не иметь, по крайней мере, желания (раз уж возможность есть) напрягаться и дешифровать чужие разговоры. Неужели каждый следит за каждым… А кто тогда осуществляет наказание?
Вопросы возникали быстрее, чем можно было предположить вероятные ответы на них.
По молчаливому соглашению, обменявшись лишь незначительными предложениями типа: – У меня просто в глазах рябит от такого несовершенства форм и аляповатости цветов! – это была Брита. – Я не чувствую себя уверенной, когда не знаю, для чего могут быть предназначены все эти предметы, – это фирменный стиль Греты, – девушки решили пока не заниматься расстановкой мебели или перебиранием ярких мелочей, которые обнаружились в нишах и шкафах, а просто сдвинуть всё это с прохода, освободить как можно больше пространства и, в первую очередь, заняться модусами. Модусы теперь им полагались виртуальные и именно эти браслеты, которые вчера они обнаружили у себя на столах и оказались ими. Модус активировался, когда был надет на руку, прикосновением – выбрать способ прикосновения можно было самостоятельно, пока включение происходило при любом прикосновении владельца – Брита сразу проверила это – модус Греты не включался, как Брита ее не мяла.
Оказалось, что проспали девушки чуть ли не сутки, потому от вчерашнего ужина осталось немного, но то, что было еще свежим и не соблазнило бактерий-уборщиков, оказалось удивительно вкусным. Подруги еле справлялись с новыми для них эмоциями и с трудом сдерживали все увеличивающийся аппетит, в то время как их желудки очень скоро запросили пощады. Не привыкшие к тому, что есть можно не только для того, чтоб насытиться, и не только до того момента, когда желание больше не чувствовать во рту пищевую массу становится сильнее неприятных спазмов в желудке, девушки никак не могли разобраться в новых для них ощущениях.
– Просто голова кругом, – думала Грета, и сама боялась своих мыслей. Ей было и смешно, оттого что она думает, как кто-то может подслушать ее мысли, и грустно, оттого что постоянное цензурирование стало неотъемлемой ее частью. Они с Бритой только несколько часов в новом статусе, а уже столько невероятных открытий! Понятия, известные им теоретически, не запрещаемые, но просто не существующие в чувственном восприятии их мира – красота, вкус, нежность, комфорт, цвет – из теоретически понятных превращались в интуитивно воспринимаемые. Это было… счастье. Не то, подсмотренное ею украдкой в старых книгах, которые когда-то давно-давно еще и печатали-то на бумаге, не то, которое было записано в Основах, а другое, неведомое, непонятное… приятное, но какое-то неполное что ли. И эта неполнота тревожила Грету. Или что-то еще…
Прошло несколько дней, девушки общались немного, только по деловым вопросам. Они освоили свои новые модусы, разобрались с системой жизнеобеспечения комнат, наладили информационный контакт с Советом. Совет поставил их в известность о том, что комплектование ячеек в их группы почти завершено и они смогут ознакомиться с полными списками индивидуумов через неделю. Девушки разобрались с предметами мебели, обмениваясь добытыми из теперь ничем не ограничиваемого информационного поля, сведениями, и под болтовню о мебели и всяких безделушках успевали обменяться более серьезными соображениями о положении дел.
А положение было следующим. Группы ячеек для них все еще не были сформированы – из чего следовал вывод о том, что их посвящение в кураторы не было запланированным мероприятием. Но список индивидов, о котором им было сообщено после подключения к информационному модусу, постоянно пополнялся – это обнадеживало, давало зыбкую уверенность в том, что в кураторы их пустили полностью и навсегда.
Надо сказать, новая непривычная обстановка, удивительные вещицы в комнатах, а более всего огромное зеркало, обнаруженное каждой из них в отдельном санбоксе – что в свою очередь тоже было необычным делом, огромная ванна, пузырьки и бутылочки с неизвестными жидкостями и божественными запахами, – все это действовало на подруг одуряюще пагубно. Им все больше хотелось оставаться наедине с собой, все меньше тянуло друг к другу. Грета, имеющая привычку постоянно копаться в себе и других, заметила эту тенденцию к разъединению и обособлению намного раньше, чем Брита. Та, просто в силу природной, много лет задавливаемой чувственности, теперь открывала в себе новые умения и знания. Брита стала капризной, что на фоне все еще не забытой, вошедшей в плоть и кровь, сдержанности и скрытности, выделялось особенно ярко и даже нелепо. Грета, напротив, стала еще задумчивее и сосредоточеннее. Она все время о чем-то думала, покусывая по обыкновению губы, поглядывала на Бриту и еле заметно вздыхала, но молчала.
Как-то совсем ранним утром Грета обнаружила, что к ней в спальню пробралась Брита, и с совершенно расстроенным и виноватым видом сидит на полу у кровати. Как раз в тот момент, когда Брита пришла к подруге, Грета отлучилась в санбокс комнату – она никак не могла уснуть, а так как понимала, что постоянное ворочание на постели не пройдет незамеченным для модуса подслушивания, то решила разнообразить звуковое наполнение этой ночи. В очередной раз неспешно сходив в санбокс, Грета, мягким полотенцем промокая умытое лицо и направляясь к кровати, чуть не наступила на Бриту. У нее было такое лицо, что все тревожные предчувствия, последние пару дней не покидавшие Грету, разом всколыхнулись и заставили ее похолодеть от ужаса. Сердце бешено заколотилось, кровь так стучала в висках, что поначалу она даже не смогла разобрать еле слышного шепота Бриты:
– Мне кошмар приснился, – Брита говорила тихо-тихо, но даже в такой беззвучной речи Грета услышала нотки страха. Она села рядом с Бритой на пол, взяла ее за руку, и через пару минут справившись с прыгающим сердцем, пожав, отпустила, приглашая рассказывать.
– Море… море… но грязное такое… и я… и как желе, – Брита изо всех сил удерживалась в рамках беззвучного шепота, то и дело норовя сорваться на предательский свист, – задыхаюсь… проснулась … ужас… – Брита помолчала, Грета ждала. – Понимаешь? – Брита с надеждой заглянула в глаза подруги. Грета внимательно посмотрела на нее, чуть помолчала, опустила глаза и утвердительно кивнула. Брита, как будто даже обрадовалась, она развернулась лицом к Грете, словно пытаясь разглядеть объяснение своему кошмару по выражению лица Греты. Грета не знала с чего начать. С одной стороны, причина ее тревожного состояния обнаружилась, Брита теперь была готова к тому, чтобы адекватно воспринимать анализ изменений в своем поведении, с другой стороны, время и место для таких откровений было выбрано неудачно.
Поразмышляв еще немного, Грета осторожно встала, кивком приглашая Бриту последовать за собой и, легко придерживая ее за пальцы, повела ту в большую комнату. Девушки шли, осторожно ступая шаг в шаг так, что создавалось впечатление, будто идет один человек.
Грета медленно вела Бриту по комнате, останавливаясь возле каждого предмета мебели, вынимая из ящичков разные безделушки и взглядом заставляя Бриту на них смотреть. Брита вначале почти с ужасом следившая за Гретой и как загипнотизированная выполнявшая ее указания, постепенно стала что-то понимать. Выражение ужаса на ее лице сменилось недоумением, и только когда в широко раскрытых глазах своей подруги Грета, наконец, увидела осознание происходящего, она остановилась, одним лишь только взглядом спросила Бриту: – Ну, поняла? Ведь так и есть?! Брита все еще изображала собой снизошедшее откровение – глаза по-прежнему были огромными, но в остальном она много больше походила на ту девушку, которая несколько недель назад предстала перед Советом кураторов. Брита интенсивно закивала головой в ответ. Продолжая молчать, девушки пожали друг другу руки и так же шаг в шаг разошлись в разные стороны. Грета как можно более естественно громко вернулась в спальню, а Брита тихонько и быстро юркнула к себе.
На следующий день Грета проснулась достаточно поздно, она хорошо отдохнула и тревожные предчувствия немного отступили. Когда она вышла из спальни, и звуки из единственного жилого помещения кроме ее собственного в этом коридоре стали почти осязаемыми, она с удивлением обнаружила, что ее инфомодус, выключенный накануне вечером, передает сигнал вызова. Секунду постояв с открытым ртом перед безжизненным браслетом, Грета, наконец, сообразила, что звук вызова исходит из помещения Бриты, которая часто забывала отключить браслет и он так всю ночь и светился над темместом, где она в очередной раз сняла браслет. На этот раз модус светился и пел из санбокса, и Брита уже сама, сонная и недовольная, спотыкаясь, пробиралась из спальни через катакомбы мебели.
Когда модус был включен, на экране появилось крайне раздраженное незнакомое лицо. Определив, что оба новоиспеченных куратора уже здесь, лицо удивительно приятным голосом поведало им о том, что их бывшая ячейка, исполнявшая высокую миссию продолжения рода, пропала.
Грета лихорадочно соображала, что такое могло случиться со Светой, чтобы Совет посчитал возможным и даже необходимым сообщить об этом им. Так было заведено, что все связи между индивидами одной ячейки после того как пути их расходились, обрывались сразу и окончательно. Спряталась? Но где? И главное – зачем? Нет, даже не так… Почему? Почему могла сбежать Света? Между тем, лицо на экране раздражаясь все сильнее и пытаясь через экран прожечь кураторов взглядом, спрашивало, нет ли у них каких-либо предположений о возможном местонахождении бежавшей.
Ага, значит все-таки сбежала. Лицо, поняв, что проговорилось, все тем же мелодичным, но теперь с визгливыми нотками отчаяния, голосом, стало орать что-то уж совсем нечленораздельное и, обязав кураторов сообщить о любом подозрении, пригрозив им зачем-то ответственностью и помянув Основы, отключилось.
Быстро сообразив, что раз дело дошло до того, что обратились к ним за помощью, несмотря на заранее обреченную на неудачу попытку получить хоть какую-то информацию от бывших ячеек, сумевших так высоко подняться, ‑ ведь шансов на то, что они с высоты своей нынешней власти снизойдут до забот отправленной на миссию неудачницы даже меньше, чем ни одного, ‑ значит положение действительно серьезно и даже опасно. Но чем может быть опасен побег ячейки? Так случалось…
Грета и Брита разошлись по комнатам, изо всех сил изображая полное безразличие к происходящему и занимаясь повседневными делами.
Бриту так ошеломила новость, что она оказалась совершенно неспособной к продуктивному мышлению, ей с трудом удавалось сохранять внешнее спокойствие. Грета, напротив, как всегда в экстремальной ситуации соображала удивительно четко и быстро. Но ей недоставало информации, были только предположения…
Побеги из ДНК-городов иногда случались, но никто никогда не прилагал каких-либо усилий, чтобы вернуть сбежавших – лишившись привычного комфорта города, индивиды либо очень быстро возвращались, предпочитая выполнение миссии продолжения рода опасностям внешней зоны, либо не возвращались никогда. Грета перебирала в памяти все известные ей случаи неадекватного поведения ячеек – побеги во внешнюю зону случались регулярно, и примерно три четверти сбежавших благополучно возвращались, судьба остальных никого больше не волновала. Побеги из миссии случались реже и убегающих искали только в том случае, если миссионерка оказывалась беременной. Как показывала статистика, коэффициент побегов такого рода был менее одного процента на каждые сто убежавших. Таким образом за последние сто лет при максимальном количестве 7 происшествий в год миссия продолжения рода только раз пять всего беспокоила поисковые службы ДНК-города.
Раз ее ищут, значит она сбежала прямо посреди выполнения миссии. Если все еще не нашли, значит бежала не во внешнюю зону… Все это было достаточно очевидно, и Грета догадывалась, где может прятаться Светка. Она параллельно с общими размышлениями о побегах и статистике пыталась придумать способ незаметно проверить свои подозрения: действительно ли Светка прячется в их потайном месте, а если да, то как долго она там находится, все ли с ней в порядке и нужна ли ей помощь. А если нужна, то как помочь Светке, помочь ей и не навредить себе. Ничего не выдумывалось, и Грету это неимоверно раздражало. Мозг уже кипел. Девушка заварила себе кофе, свой фирменный – крепкий и густой как деготь…
Брита, почуяв запах паленого, который она каждое утро идентифицировала как запах заваренного кофе Греты, встрепенулась – не с утра Грета пила свой фирменный кофе только в особенных случаях: если необходимо было на что-то решиться или если ничего не получалось. Брита выглянула из своей комнаты – Грета стояла, прислонившись плечом к стеклянной стене. Правой рукой она держала чашку, перекатывая остатки кофейной гущи по ее стенкам и внимательно разглядывая получающиеся пятна. По опыту прошлых лет Брита знала, что такая задумчивость не сулила ничего простого и спокойного: Грета уже все придумала и теперь решается на какой-то рискованный шаг.
Брита исчезла так же тихо и незаметно как появилась. Она вернулась к себе, зашла в санблок, умылась, снова будто бы забыла так свой браслет, а заодно и кольцо, потом бездумно побродила по комнате, переставляя с места на место мелкие безделушки, Брита зашла в спальню и легла на кровать. Она ждала.
Когда Грета произнесла сакраментальное: – Не знаю как ты, а я намерена подышать свежим воздухом, – что на только им троим известном языке означало «собираемся в нашем тайном месте», – было уже утро, и Брита поняла, что благополучно проспала подряд часов десять. Грета стояла в её комнате и говорила с Бритой через распахнутую дверь спальни. Она была тщательно одета, но казалась резко пополневшей, потом Брита сообразила, что это оттого, что на ней было надето несколько слоев одежды. Сумка через плечо казалась полупустой, но Брита заметила насколько сильно ее ремни врезались в тело.
– Пожалуй, мне тоже не помешает свежий воздух, – серьезно заявила Брита. Потом была феерия одевания, в результате которой одежда надевалась, забраковывалась как неудобная или стесняющая дыхание, начиналось переодевание, в результате которого неснятыми оказывались некоторые полезные вещи, которые могут понадобиться Свете. Обе девушки уже ни секунды не сомневались в том, что Света прячется в их тайном месте.
Через полчаса сборы были окончены, и девушки, окончательно запутав подслушивающую систему наименованиями конечных и промежуточных пунктов своей прогулки, направились на улицу по привычным длинным запутанным коридорам ДНК-цилиндра.
Всю дорогу они ссорились, а рассорившись, подолгу молчали, постепенно приучая возможных соглядатаев к тому, что если при заходе в слепую для слежения зону, их желчная перебранка обрывалась, то и при выходе из нее могла и не возобновиться, или наоборот, или еще больше наоборот.
Они долго, и как показалось бы со стороны, достаточно лениво и обстоятельно, хотя ужасно бестолково и непоследовательно обходили склады одежды и обуви, сервисы поставки посуды и обслуживания пищевых автоматов, они даже зашли в центр подбора домашних животных.
Этот центр располагался на одном из этажей цилиндра, в котором доживали свой век ячейки, выполнившие свою миссию и отправленные на так называемый отдых, на котором они маялись бездельем и бесцельностью существования. В сущности, именно поэтому и был организован центр домашних животных. По обращению в такой центр, ячейке или индивиду помимо его личных предпочтений и желаний по специальной системе тестов подбирали оптимальный вариант домашнего питомца.
Все питомцы были генетически модифицированными, и не могли принести никакого вреда своим ячейкам. Для подбора питомца проводилось тестирование потребностно-психологической сфер ячейки, затем на основании полученных результатов, составлялся образ домашнего питомца. Основной задачей модификации было дополнить невостребованные психологические потребности ячейки – иногда приходилось работать над животным с часто противоречащими друг другу характеристиками. После модификационной процедуры, животное тестировали и если оно полностью соответствовало заданным параметрам – отдавали владельцу. В общем процедура могла занимать до полутора лет; при отрицательных результатах тестирования модифицированного монстра, но навязчивом желании тестируемого все-таки иметь питомца ‑ его одаряли электронным.
При этом во всех случаях домашнее животное записывали в ячейку с правами, равными правам самой ячейки. С одной стороны, такое решение было призвано не прививать собственнических чувств владельцам питомцев, чтоб ни в коем случае не вызвать у владельцев сильной привязанности. С другой стороны, такие правила обеспечивали чрезмерно высокий уровень ответственности за вновь принятого в ячейку члена, что далеко не все в конечном итоге потакали своему желанию завести животное, а те, кто взвалил на себя такую обузу, уже не скучали.
Как правило, нелегкое решение принимала самая активная часть пожилого населения, неработающая, но все еще энергичная и думающая. Потому, когда лет сто – сто пятьдесят назад именно среди таких ячеек только зародилась мысль о том, что население слишком ограничено в своих желаниях, даже вот домашнее животное, как наши предки, завести не можем, на экстренном Совете Матерей сразу же было принято решение о создании центров подбора домашних питомцев. Поначалу система давала сбои, а очереди из желающих постоянно росли. Но за какие-то тридцать лет все пришло в норму и постепенно введенные правила и ограничения никому не казались нелепыми. Животное расстроило свою ячейку? Значит неверно был сделан выбор, выбор отменили – устроили тестовый подбор. Ячейка отказалась от питомца? Индивиды неправильно оценили свои силы. Эта же ячейка заявила о желании принять другого питомца – это что же, индивиды хотят выбирать? Значит нужно ужесточить первоначальную ответственность. Вот как-то так и сложилась ныне существующая система.