Read the book: «cнарк снарк: Снег Энцелада. Книга 2»

Font:

На совещании правительства Крыма из шкафа неожиданно вышел человек.

Глава 1
Соя России

Я проснулся и выпил стакан воды, через две минуты принял хлорофилл, утро – мерзость, которая всегда с тобой, неизбежная мерзость. Дотянулся до термоса, залил кипятком имбирь и вышел на балкон.

По кафелю хрустели жемчужные тараканы – с вечера я забыл на столике миску с клубникой, за ночь тараканы успели обглодать ягоды, уснуть, умереть, безнадежно высохнуть. Потрескивали. Мне нравилась эта их выдумка – при нажатии тараканы щелкали и рассыпались в летучую серебрянку, и ветер сразу уносил прочь их ненужные тараканьи души.

Голубая бухта проснулась, по тротуарам спешили к морю пузатые отдыхающие с надувными матрасами, от воды тянуло диким йодом, и уже в шесть просыпались и пропитывали жестью воздух старательные цикады. Каждое утро я выходил на балкон посмотреть горизонт, к этому часу на море выстраивались в разноцветную очередь к Новороссийску сухогрузы и танкеры; я разглядывал их в бинокль и иногда запоминал названия. По вторникам всегда приходила синяя светлая «Мария‑2», по четвергам к рейду выруливал угрюмый «Тубагач».

В этом году побережье переживало нашествие жемчужных тараканов со Ставрополья, они уничтожили посевы фундука и сейчас разбирались с посевами яблок. Пестициды бессильны; к сентябрю, когда можно будет призвать школьников, тараканы сожрут все, их перестали клевать даже воробьи, сдались, тараканов непростительно много, почти как дураков. Во вчерашнем выпуске новостей агрономы Краснодарского края призывали власть встать на защиту сельского производства единым сокрушительным фронтом.

Подо мной на втором этаже проснулись отдыхающие из Кемерова: некий мужик кисло курил на балконе и слушал радио, сообщалось, что молодой человек из Кореи приручил кобру, а она неблагодарно вцепилась ему в глаз.

Я хотел сделать соседу замечание насчет курения, несколько раз глянул вниз и увидел свою блондинку.

Вчерашний ветер пообрывал с балконов трусы и полотенца отдыхающих, и неплохая очкастая блондинка с ресепшена обирала их с розовых кустов и автомобильных капотов; блондинку, кстати, я наметил сразу по заселении. В прошлом году здесь работала рыхлая и одновременно постная баба в желтых стразовых шлепанцах, мне не нравилось на нее смотреть, а в этом сезоне качество персонала заметно выросло и радовало перспективами. Так что вчера вечером я сунул в кармашек шорт пять тысяч и выкинул их за перила.

Имбирь заварился, я добавил лимон, мед и стал пить.

Имбирь несвежий. Лежалый, избыточно волокнистый, с отчетливой горчинкой. Вкус приглушенный, присутствует водянистость. Впрочем, тут пенять только на себя: не догадался привезти свежего – пей дровянистый. А мед радовал больше, чем утро.

По тропинке к морю спускались собаки, две белые и одна черная, некрупные, размером со средний валенок. Собаки очумело пробирались между камней, а приблизившись к воде, стали лакать. Здешние собаки пьют соленую воду и едят медуз, от этого они выглядят как зомби, кривоногие, косопузые и полуслепые. Хотя собаки почти все новые, прошлой осенью из парка сбежал леопард, бестолковый и молодой. Вместо того чтобы вернуться в горы, спустился сюда, передавил старых здешних псов, а потом провалился в колодец, поломался и издох. Некоторые считали, что леопард был вовсе леопардихой и успел окотиться на пустыре за фээсбэшным полигоном, так что где-то тут в травах подрастает леопардовый выводок.

Допив имбирь, я спустился на первый этаж.

На батарее напротив ресепшена сушились развешенные ночные потери, и я отметил, что блондинка относилась к своим обязанностям тщательно, разместила трусы и полотенца не вперемешку, а по принадлежности – «м» и «ж». Я нашел на радиаторе свои шорты и проверил карман, деньги остались на месте. Блондинка в очках стала нравиться мне еще больше, тщательные и честные обычно самые буйные, вечером попробую познакомиться. Хотя на нее, похоже, нацелился Спартак, вчера два раза заказывал у нее хинкали и хачапури по-аджарски. Но со Спартаком я, если что, справлюсь, он вялый, хотя и рослый. Спартак, кажется, из Вологды. В Вологде молодой человек приручил рысь и вскоре очень об этом пожалел.

Я вышел во двор, занял шезлонг, размялся, прыгнул в бассейн, пронырнул его вдоль два раза и выбрался погреться.

Блондинку лучше пригласить в «Вердану», это на Набережной и прилично. Или, может, к себе на квартиру, хотя так не очень интересно. Возможно, в здешнюю «Лозу», там, похоже, научились готовить мясо. Сегодня за завтраком закажу блины с творогом и персиковым вареньем и скажу. Или лапшу в обед и скажу.

Девушка, а вы ведь занимались художественной гимнастикой, правда? Вы гениально двигаетесь, у вас чудесная фигура, вы должны великолепно танцевать. Да, сначала поломается – здесь к ней каждый первый со стаканом клеится, но я подарю ей странную орхидею. Арман два дня назад получил груз из Голландии, он сделает хорошую композицию, чуть пугающую, но прекрасную. Арман тот еще упырь, но мне должен, мои ивенты ему треть оборота приводят, так что постарается. Орхидея, «Вердана», прогулка на катере или лучше на яхте, все-таки парус гораздо романтичнее. Так и сделаем.

Я заглянул в Интернет и посмотрел два ролика. Первый – про молодого корейца, павшего жертвой самонадеянности в обращении со змеей. Его действительно укусили в глаз, правда, я сильно сомневался, что кобра. Но, может, и кобра. Несчастный переоценил свои укротительские возможности и поплатился, впрочем, выжил. Второй ролик – про любознательную девушку, потерпевшую гастрономическое фиаско с дурианом. Стучался тревел-блогер, но они, честно говоря, стали надоедать со своими предсказуемыми трипами, сами блогеры, кажется, предчувствовали падение, и от этого их творчество становилось все безобразнее.

Пискнул телефон. Писал Луценко, отчитывался. Заключительный рабочий день конференции заведующих детских дошкольных учреждений прошел, в принципе, гладко. Участники зачитывали доклады, обменивались презентациями, перенимали опыт, говорили о толерантности, здоровой и нездоровой, об организации музработы и популяризации дошкольного чтения, о проблемах с финансированием и коммуникациями. Скандал, слава богу, развития не получил, Луценко пусть с трудом, но уговорил поэта Ивана Уланова не читать новых стихов про похождения нутрии Дроси Ку, заведующих же попросил не устраивать Уланову бойкот – все-таки телевидение собирается приехать, все-таки толерантность и всякое прочее. Так что Уланов ограничился исполнением под гитару гимна работника дошкольного образования, сочиненного им же и ставшего популярным в корпоративных кругах. Многие подпевали. Зачинщица скандала – долгорукая заведующая, выступившая с осуждением современной детской поэзии и громко назвавшая Уланова говном, – вчера сидела смирно. По исполнении рабочего листа Луценко проводил заведующих до гостиницы и проследил, чтобы все помнили, что завтра, то есть сегодня, последний день мероприятия, его закрытие и банкет.

К июню конвенции, фестивали и симпозиумы начали сливаться в одно непрекращающееся мероприятие. Открытие-прения-выходной-мастер-классы-закрытие-банкет, мастершип хлебопеков, фестиваль мастеров короткого метра «Кочерыжка», съезд-перекличка потомков Лермонтова – сезон выдался трудовой и неспокойный. Иногда нам с Луценко удавалось параллельно вести два прогона, и случалось так, что с утра было открытие конвенции моих любимых миниатюристов, а вечером гремел буйный салют окончания бизнес-тренингов «Холодные звонки». В результате миниатюристы в моей голове постепенно смешивались с маникюристами, и над всем этим гордо реяла короткометражная кочерыжка, но я кое-как держался.

Сегодня закрытие и банкет. Мне не хотелось присутствовать, но выбора не оставалось, я организатор. Кроме того, несколько заведующих явно собирались обратиться ко мне по поводу проведения их региональных конференций, и предстояло обсудить тендеры, аренду, скидки и другие полезные вопросы. Затем выходной. Надо непременно устроить выходной. Поехать в горы, к источникам. Взять с собой блондинку. С блондинкой в горах хорошо, культурно. Отдохнуть, через неделю стартует конвенция «ЗОЖ‑18», а это серьезно – работы там по колено и работа серьезная. И деньги за нее получены серьезные и уже частично потрачены на аренду спортбазы, бассейна и стадиона…

Я поморщился.

Зожники заметно привередливее заведующих детсадов, с ними возни на порядок выше. Заведующие живут в двухместных номерах, зожникам подавай одноместные, заведующие питаются в столовой, зожникам подавай фитнес-бар, заведующим я заказал памятные футболки, зожники пожелали памятные сумки, причем не с принтами, а с вышивкой. С этим возникли некоторые сложности, болванки сумок разошлись еще в апреле во время слета кондитеров, пришлось заказывать новые. Их привезли из Шуи два дня назад, Луценко отправил заказ швеям… Но можем и не успеть. Предводитель зожников А. Треуглов – занудный и придирчивый тип, формат надписи на сумках согласовывали полтора часа, шрифт казался ему вялым и неэнергичным, а цвет недостаточно мотивирующим. Если бы не деньги, я с зожниками за километр не связался бы, я сам зожник.

В столовой отеля заиграла энергичная музыка, и я, обрядившись в халат, отправился завтракать.

Блондинка расставляла стулья, раскладывала салфетки, наполняла солонки и перечницы. Я устроился в углу возле термопота, чтобы любоваться блондинкой издали.

Она была хороша, ладно крутилась с тряпкой между столиками и на меня не поглядывала, что, безусловно, обнадеживающий знак. И возраст подходящий, ближе к тридцати – пора трезвого осознания экзистенциального факта, что сама ты, голубушка, не тянешь и без сочувствия понимающего человека и впредь будешь загорать на раздаче, а значит, не стоит особо ломаться.

– Доброе утро, – блондинка приблизилась и изящно достала из кармашка фартука блокнотик. – Что кушать будете?

– Блины с вареньем.

– С виноградным, кизиловым, с орехами?

– С кизиловым, – почему-то выбрал я.

– Минутку!

Блондинка поспешила на кухню, я в очередной раз отметил, что с кормы она тоже ничего, джинсы не на каждую красиво садятся.

Опять позвонил Луценко, сказал, что едет, но немного застрял и у него есть сомнения. Он стал рассказывать про сомнения, я не очень понимал, в чем они заключались, потому что Луценко не только рассказывал, но и ругался с соседями по пробке. Я же наблюдал за своей блондинкой. Она пританцовывала возле окна раздачи, это мне нравилось, я люблю, чтобы легкий характер, а у этой наверняка легкий. Интересно, как ее зовут? У блондинок имена всегда не такие, как у брюнеток, блондинка редко Анна и часто Елена. Но эта вряд ли Елена, Елены не такие. Скорее всего, Наташа, хотя мне имя Наташа не нравится, лично я за Ирину. Но не будем забегать вперед.

Блондинка вернулась с блинами и кизиловым вареньем. Я хотел сказать ей про фигуру, гимнастику и чудесные закаты в ресторане «Вердана», но тут со стороны жилых корпусов прибежал мальчишка с телефоном и пластиковой винтовкой. Мальчишка устроился за центральным столом, повесил винтовку на стул, нагло подозвал блондинку и стал заказывать завтрак. Яичницу, но чтобы без соли и желток оставался жидким, и чтобы никакого перца, и чтобы снизу не пригорело, а огурцы пусть порежут вдоль, и еще какао, но непременно несладкий, лучше вообще обезжиренный. Он уже справился с заказом, но тут пожаловала мама мальчишки и стала перезаказывать. Настроение у меня испортилось, я съел блины, они были отвратительны, после чего поднялся в номер.

В десять приехал хмурый, невыспавшийся Луценко, объяснять ничего не стал, и мы двинули в центр.

Со стороны Кабардинки безнадежно коптила утренняя пробка, Луценко нетерпеливо пробирался по обочине, соскакивал на объездные, ругал детсадовцев, сигналил таким же обочечникам и торопыгам, снова ругал заведующих, которые, как выясняется, преследовали его всю сознательную жизнь.

– …Мать на лето отправляла меня к тетке, а тетка была матерая заведующая, лютейшая просто! Она в круглосуточном саду работала…

Луценко лет тридцать, он москвич. Настоящий, коренной, к морю переехал для легкого дауншифтинга и здоровья, да и прижился. Он тоже, кстати, собирается в Черногорию.

– …И меня в этом саду же и держала! Представляешь каникулы?! А дети меня ненавидели, при каждой возможности лупили. Мать ничего и слушать не хотела, я из этих садов не вылезал…

А я люблю заведующих, они дисциплинированны и благодарны.

– Так я астму и заработал, – пожаловался Луценко. – От бумажной пыли. До сих пор от каждой газеты чихаю… Куда, сука, прешь!

Нас подрезал красненький джип, и некоторое время Луценко занимался толканием с этим джипом, в результате победа была решительно одержана, красный отступил и теперь волочился в хвосте.

– Во люди! – прицокнул Луценко языком. – Лезут и лезут, лезут и лезут, десять километров за мной лезет… Ты бы видел, как они вчера лезли в дольмен!

– Кто? – насторожился я.

– Да все. Вечером сначала на гору захотели, ну, поехали, в смету ведь входит. Половина сразу разбежалась по белым медведям…

Луценко стал рассказывать про то, как заведующие разгулялись в зоопарке, а он их там ловил. А я опять думал про очкастую блондинку. Надо признаться, я большой очкастых блондинок аматер. Девушка в очках обычно выглядит строго и недоступно, но стоит ей очки снять, как лицо становится беззащитным и милым, и резкость этой перемены меня всегда удивляла и радовала. Я представил, как поеду на источники с блондинкой, сниму с нее очки и поправлю распущенные волосы…

– …Я им говорю: дольмен – это совсем не то, что вы думаете, это не пирамида, в нее башку совать не надо, но они разве слушают?! – возмущенно рассказывал Луценко. – Это памятник исторический, оберегается государством, куда там…

И само собой, одна застряла. Луценко с досадой рассказывал про произошедший казус, а я не очень слушал, такое у дольмена происходило каждый год, кто-то обязательно застревал, ничего, в сущности, страшного, надо лишь взять масло на подъемнике. Может, пригласить блондинку с собой? В Черногории все девки как шпалы, пока найдешь подходящую…

– …Ушастенькая такая попалась…

Луценко притормозил на повороте, я неосторожно поглядел в окно и увидел, что на меня из-под деревьев смотрит пыльный осел, обычный такой, с неприкаянными ушами. А у блондинки уши, кажется, нормальные. Не особо видно за волосами, но я больше чем уверен, если бы у ней были крупные уши, я бы несомненно заметил их через волосы. У приличных девушек всегда умеренные уши. Могу поспорить, моя блондинка никогда не полезла бы в дольмен, не стала бы испытывать прочность истории ушами. Кстати, лично я полагаю, что дольмен – это ловушка вроде мышеловки. Раньше в горах водились какие-нибудь животные, типа лам или альпак, длинношеие, или, может, карликовые верблюды. Первобытные люди забрасывали внутрь дольмена приманку – сено или древний силос, эти ламы чуяли, засовывали башку в дырку и застревали. В день так можно было штук пять наловить. Сколько тысяч лет прошло, а работает. Умели раньше делать. В женщине уши – весьма важная часть, с этим глупо спорить, в Черногории, кстати, с ушами засада…

– …Вон, видишь, та, что справа!

Я очнулся. Голова гудела. Давление, что ли.

– Ты что, спишь? – усмехнулся Луценко. – Витя, очнись, тебе в отпуск пора сходить, а то скоро на ходу дрыхнуть станешь. Приехали! Последний рывок!

Действительно, оказалось, что мы приехали. Машина припарковалась возле зала для конференций, на ступенях топтались участницы, справа стояла довольно рослая девушка с отставленными ушами и сигаретой в пальцах.

– Еле вытащили, – Луценко указал на рослую.

– Бывает, – согласился я.

– Думаю, теперь она хочет отдать нам долг за спасение, – предположил Луценко. – И подружка у нее вроде есть. Не застревала, но тоже ничего. Ты как?

– Пока воздержусь, – ответил я.

Зачем мне застрявшая, у меня есть блондинка.

– Как хочешь…

Мы отправились искать Милицу Сергеевну и встретили ее возле гардероба. Луценко стал обсуждать что-то по технической части, а я проследовал в зал, но дошел только до Уланова. Поэт установил возле лестницы на галерею раскладной столик, устроился за ним на раскладном стульчике, продавал свои раскладные книги и ставил затейливые автографы желающим.

Мы поздоровались. Обычно Уланов мне приятен, как приятны все неудачники, но сегодня почему-то чувствовалось иначе. Сегодня он надел дурацкий оранжевый цилиндр и оранжевый с крупной искрой сюртук, это мне сразу не понравилось. Возможно, потому, что от Уланова густо несло застарелым табаком, человек же в оранжевом должен пахнуть по крайней мере мятой. Лучше апельсинами. В целом же Уланов был непривычно взволнован, с ходу подарил сборник стихов с дарственной подписью и сочувственно спросил:

– Поедешь в Керчь? Где-то через месяц?

– Зачем?

– Там фестиваль аниматоров. У меня есть знакомый…

Уланов трогательно мечтает, чтобы по его стихам сделали мультфильм.

– Нет, – сказал я.

Поеду в Черногорию. С блондинкой с ушами, буду там кусать ее за эти застенчивые уши.

– Понятно, – вздохнул Уланов. – Слушай, Витя, а у тебя на Европу выходов нет случайно? Ну, типа по старой памяти, а?

Рядом с ногами Уланова стояла собачья переноска, в которой отчаянно жужжало.

– Зачем тебе?

Переноска периодически вздрагивала, заведующие, не знакомые с Улановым, поглядывали на это испуганно.

– Ну так, мало ли… Понимаешь, у меня тут мысли…

Уланов наивно мечтает покорить Европу. И его вроде как издают в Финляндии, но Уланову этого мало, он хочет премию Андерсена.

– Понимаешь, Витя, они там все смотрят на меня как на…

Уланов замолчал, мимо презрительно прошествовала давешняя долгорукая блюстительница.

– Ладно, – сказал я. – Попробуем что-нибудь придумать. Но ты должен…

Я посмотрел долгорукой вслед.

– Да не, Вить, не переживай, – успокоил Уланов. – Я давно привык.

Он поморщился.

– Знаешь, хочется…

– Слушай, мне идти, – я махнул в сторону зала. – Давай вечером, хорошо?

Я поспешил в зал, сел в третьем ряду с краю, отсюда отличный обзор. Голова ощущалась подозрительно легкой.

Заведующие прибывали, входя в зал поодиночке и группами, рассаживались. Долгорукая уже заняла место и сидела гордо и вызывающе. Ненавижу таких, ладно бы за правду боролась, так ведь обычная дура.

Зазвучал гимн, сочиненный Улановым. Насколько я знал, гимн снискал популярность в профессиональной среде, а строки «пройдя по кручам жизненных дорог, всегда вернусь в свой детский сад родимый» были размещаемы на благодарственных грамотах и выкованы на памятных медалях. Я сидел, размышляя о том, что мне, пожалуй, будет этого не хватать. Зональных соревнований «Фидер России», ярмарок «Рабочая одежда и обувь», олимпиады имени Мичурина, симпозиумов «Урбанистика и урбанисты», региональных этапов конвенции «Ножи и топоры», гастро-фестов «Вепрево колено», «Лукоморье» и «Змеевик». Вряд ли в Черногории такое есть, ну разве что какой пресный праздник брынзы, день первой пырленки и вечеринка вяленых помидоров. Но зато там много других плюсов. И если после сезона хватит денег открыть зал, то…

Мои грезы прервал Луценко, он уселся рядом, неучтиво почесал подбородок и сообщил:

– И все равно ты, Витя, паршиво выглядишь. Все в порядке?

– Да, – ответил я. – Немного угорел, душно…

Это все Уланов. Я неосторожно вляпался во влажную табачную безнадегу, разлитую вокруг Уланова, и, похоже, теперь сам плотно вонял отсыревшими сигариллами.

– Я сам угорел, Витя. Но ничего, скоро все закончится, отдохнем по-человечески.

– Хорошо бы. А как…

Я кивнул на долгорукую.

– Милиция говорит, что она все уладила, – шепнул Луценко. – Эта чиканошка обещалась не дурить, тихонько посидит.

Милица Сергеевна Качерян – сотрудник Департамента образования, чудесная хлебосольная женщина с округлой прической, это мое третье с ней мероприятие. Хотя в том, что чиканошка дурить не будет, я сомневался, это воньливый разбор, без скандала таким не живется. Но Луценко прав, скоро все закончится, скоро выходной.

– Она тут пыхтела других подстроить, – сказал Луценко. – Типа как наш поэст выйдет на сцену, так они все восстанут и покинут зал с гордым видом.

– И что?

– Никто не повелся. Все же знают про Ваню, он жжет…

С этим не поспоришь, Уланов выступает хорошо, про него знают, в Интернете полно роликов. Никто не согласился, я не удивлен, Ваня хорош.

– Вот и славно.

Зал заполнился окончательно. Гимн стих. Милица Сергеевна поднялась на сцену.

– Воспитывать надо действительно сердцем! – провозгласила она и указала на транспарант.

«Воспитывай сердцем!» – над сценой покачивалась длинная растяжка.

Милица Сергеевна сказала, что конференция завершается на высокой ноте, сегодня будут самые важные доклады, в частности, ее доклад на тему «Практики и методы актуализации возрастных предпочтений». Название доклада мне понравилось, почти в рифму, я бы на месте Уланова сочинил в этом направлении стихи.

– …Проблемы улучшения коммуникации чрезвычайно актуальны и важны, – рассказывала Милица Сергеевна. – В возрастных группах четырех-семи лет коллективное чтение необычайно эффективно…

Кажется, я уснул. Наверное, я действительно угорел в тот день, муторно и тяжело, и воздух был быстро выдышан и пропитан практиками актуализаций и предпочтений; я чувствовал, как всем собравшимся в зале плевать на приучение к чтению, все ждут банкета, а вечером купаться…

– Витя! – громко шептал Луценко. – Витя, просыпайся! Скоро наш Видоплясов!

Я открыл глаза. На сцене продолжала находиться Милица Сергеевна. Она, кстати, вполне ничего.

– А теперь перед нами выступит известный поэт Иван Уланов, – объявила она. – Лауреат премии «Успех», дипломант конкурса «Южная лира»!

Неожиданно я понял, что не хочу слушать Уланова. Обычно я все эти зверства переношу привычно легко, но сегодня с утра…

Но Уланов успел осквернить подмостки своим присутствием.

– Надо нашего поэста зожникам присоветовать, – посоветовал Луценко. – Он их как трактор грелку сплющит.

Возможно, Луценко прав. Уланов и нас сейчас как трактор, богатая идея…

Уланов не спеша приближался к микрофону, непонятным образом умудряясь заполнить пространство всей сцены. Оранжевый цвет. В оранжевом всего слишком много, Уланова было слишком много, и я знал, что со стихами его станет еще больше.

До Уланова мы работали на праздниках с поэтом Шариковым. У детей с этой фамилией никаких негативных коннотаций не возникало, чем сам Шариков активно пользовался, выходя к публике со связкой разноцветных воздушных шаров и во время выступления запуская их гулять по залу. Дети визжали в восторге, и работой Шариков был загружен всегда; когда же его приглашали на взрослые мероприятия, он читал сальные лимерики от лица того самого Шарикова. Правда, года три назад Шариков посчитал, что на юге России его дарованию тесновато, и отправился покорять Москву, где быстро прозрел и поступил в народный театр. Пришлось прикормить Уланова.

Несмотря на фамилию, фантазией Уланов обделен не был, и его творческий метод соответствовал дню: Иван никогда не читал стихи от собственного лица, поручая декламации текущему лирическому герою – нутрии Дросе, тушканчику Хохо, котику Жо или утконосу Кириллу. Для оживления выступлений у Уланова имелось несколько перчаточных кукол, сшитых по спецзаказу старым саратовским кукольником и хранившихся до выступления в собачьей переноске. Перед представлением Уланов натягивал куклы на электрические игрушки вроде тех, что продавались вечером на Набережной, и выпускал эту механическую живность на волю. Пока он читал стихи с куклой на руке, другие с пиканьем и жужжанием куролесили вокруг.

Сегодня на сцену Уланов, как обычно, прихватил переноску. Он уверенной походкой выступил к микрофону, поздоровался с Милицей Сергеевной и поклонился в несколько фривольной манере залу, отчего я понял, что нового скандала, скорее всего, не избежать – долгорукая пуристка в первом ряду выпрямилась еще сильнее, до звона, сомнений в ее намерениях не оставалось.

Уланов поправил микрофон и объявил, что он всегда готов, а его маленькие друзья хотят прогуляться, встречайте, аплодисменты, аплодисменты. После чего открыл переноску и выпустил нутрию Дросю, котика Жо, утконоса Кирилла и тушканчика Хохо Тунчика. Перехватив тушканчика за уши, он вытряхнул из шкуры моргающий разноцветными огнями пластиковый робо-шар, а саму шкуру надел на руку.

– Здравствуйте, ребята! – мерзким голосом провизжал Хохо Тунчик.

В зале захлопали, я почувствовал значительное отвращение. Уланов местами энергичный поэт и надежный контрагент, но по части эстетики у него присутствовали недочеты. Хохо Тунчик – по замыслу вроде бы природный тушкан – сильно напоминал сатира, хоботок нутрии Дроси был чересчур длинный, так что ей приходилось завязывать его бантиком, котик Жо имел выраженный уркаганский вид и носил четкую кепку, утконос Кирилл напоминал пучеглазую и слабоумную сковородку.

– А вы что валяетесь?! – Хохо повернулся к своим товарищам. – Подъем!

Уланов три раза громко хлопнул в ладоши. Электрические куклы ожили и принялись хаотически двигаться вокруг поэта.

– Наш Карабас, – прокомментировал Луценко.

Я не стал спорить.

Уланов спрятал Хохо за спину, оглядел зал, заметил свою супротивницу и сказал несколько слов обычным человеческим голосом. Про высокое творчество и призвание, про привлечение читателей и воспитание добрых чувств и про чувство благодарности, которое испытывает ко всем ценителям художественного слова. А еще похвастался, что книгу про Дросю будут издавать в Финляндии и сейчас он ведет переговоры о производстве анимационного сериала.

– Я рад нашей встрече, – сказал Уланов. – Привет, Геленджик!

После чего Хохо Тунчик появился из-за спины мастера и пискляво провозгласил:

– Как я ходил в планетарий и другие истории!

Шар, извлеченный из куклы Тунчика, залился на сцене безобразным хохотом, Хохо, напяленный на руку Уланова начал:

– Однажды темной ночью, уж выбившись из сил, тушканчик Хохо Тунчик…

Все-таки Уланов определенный талант, не зря я его привадил. Он умудрялся читать стихи про похождения Хохо Тунчика настолько двусмысленно, что не оставалось никаких сомнений, кого именно разнузданный тушканчик имеет в виду под «цаплей – мерзаклей» и «курицей – придурицей». Декламация сопровождалась выразительными кривляньями самого Тунчика – насаженный на пятерню Хохо вздрагивал, неприлично дрыгал копытцами, икал, глюкал губами. Разумеется, все эти жесты он отправлял в сторону долгорукой заведующей. И с каждым жестом на нее смотрело все больше и больше коллег.

– Не выковав лопаты, не выстругав весла, наш Хохо рассмеялся и молвил…

Удивительно, но электрические игрушки совершали с выступлением Уланова видимую гармонию. Дрося выписывала нервные восьмерки, то и дело замирала, а затем начинала довольно гадко верещать, котик Жо паралитически размахивал передними лапами, словно пытался обнять нечто невидимое, слабоумный утконос Кирилл то полз, то переворачивался на спинку и дрыгал конечностями. Мигающий шар, извлеченный из самого Хохо, неожиданно и высоко подпрыгивал. Происходящее на сцене то ли намеренно, то ли случайно соответствовало мытарствам лирического героя.

– Тушканчика поймали и вот уже ведут, и ощущает Хохо за ухом острый зуд…

Кажется, что это все-таки было не стихотворение «Как я ходил в планетарий», а совсем другие истории, не такие жизнерадостные, но не менее поучительные. Во всяком случае, про планетарий и поход в него в стихах ничего не говорилось, а повествовалось, как тушканчик разочаровался в жизни, стал мелким асоциальным элементом и попал в нравственные сети коварной крысы Крысы. И вместе они стали азартно тырить зерно из хозяйских закромов. Но, как и полагалось, коварная Крыса подставила Хохо, скрылась с награбленным, а Тунчик оказался в крысоловке и теперь ожидал заслуженного шкуродера. Злоключения Хохо вызывали в зале сочувствие.

– Подруги отвернулись, оставили друзья, и перед ним предстала костлявая судья…

Уланов выпучил и скосил глаза в сторону долгорукой. Ценительница поэтов старой школы сдержалась.

Подобное случалось не так уж и редко, конфликты. К примеру, на конференции «Пищевая промышленность» повздорили приволжские сыроделы, на выставке «Фурнитура‑16» швея порвала платье другой швее, про драки кинематографистов на «Кочерыжке» можно и не говорить, так что я не особо удивлялся, надеясь лишь на то, что все ограничится относительно мелким дебошем.

На сцене между тем намечалась некоторая авария – котик Жо, описывая широкую дугу, запнулся за провод микрофонной стойки. Жо сбился с пути, зацепился за Дросю, они упали и стали барахтаться, возмущенно жжикая моторчиками. Дрося ерзала на спине, а свалившийся сверху котик лупил ее лапами по голове. Дрося ошалело верещала.

– Нормальненько, – сказал Луценко. – Я недавно в театр ходил на «Грозу», там вообще на заборе трахались.

Сидевшая рядом пожилая заведующая поглядела на нас с осуждением.

– Вам что, билетик сделать? – спросил Луценко.

Пожилая заведующая отвернулась. В жизни мне удивительно везет на хамов, я их словно притягиваю. Чтобы отвлечься от неприятной реальности, я стал делать вакуум и напрягать камбаловидные мышцы, но это не помогало; утконос Кирилл с трудом пытался перевернуться со спинки, но, похоже, заряд его батареи иссякал, так что утконос только греб воздух лапами. Пластмассовый шар отрешенно подпрыгивал и хохотал все заливистее. Весь этот казус развивался вне поля зрения Уланова, увлекшегося чтением своих стихов.

– Мать умывает руки и протирает стул, и в двери входит Хохо, раздавлен и сутул…

– Не нажрался ли наш Видоплясов? – поинтересовался Луценко.

Голова начала слегка побаливать, мне показалось, что я уже сидел в этом зале, на конференции библиотекарей модельных библиотек, хотя, конечно, это так и было, я много раз присутствовал на подобных мероприятиях и нередко бывал раздавлен и сутул.

Дрося, извиваясь, почти высвободилась из объятий котика Жо, все, наверное, обошлось бы, обошлось, но роковой удар нанес утконос Кирилл.

Долгорукая заведующая кипела, словно разыгрываемое представление каким-то образом относилось к ней лично, на ее лице всплывали выпуклые малиновые пятна, под кожей словно нерестились рубиновые черепашки.

– И понял тогда Хохо, запнувшись за порог, пришла пора седая сбираться в Таганрог…

– Все-таки нажрался…

Луценко снимал на телефон.

Утконос Кирилл, аккумулировав в себе последнее электричество, сумел перевернуться на пузо. Однако задние лапы у него окончательно перестали шевелиться, и теперь утконос, судорожно вздрагивая, полз на передних. В сторону Дроси и котика Жо. Глаза его, сигнализируя о низком уровне зарядки, моргали желтым цветом.