Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур

Кентавры с баллистами

Что же помогало монгольским ратям одерживать их бесконечные победы над самыми разнообразными врагами? Безусловно, что самым главным средством, приводившим к изумляющим мир военным успехам, у монголов являлась их неповторимая конница. По всей вероятности, монгольские всадники могли казаться чужеродным для них народам некими кентаврами, когда всадник представал перед ними как бы полностью слитым с конем. И это не удивляет, поскольку монгол-кочевник вплоть до нынешнего дня садится на лошадь, когда еще только-только привыкает к пешему хождению. Невысокие и не весьма изящные по внешнему виду степные лошади, верно служившие монголам, отличались удивительной выносливостью и неприхотливостью. Кроме всего, в реальности никогда конный монгол не мог отправляться в дальний поход, не подготовив себе в запас одного или двух коней, пригодных для таких странствий.

Строгая и четкая организация отличала их воинские подразделения: десяток – сотня – тысяча – тумен (десять тысяч) воинов. Дисциплина и взаимовыручка были безукоризненны: это отмечали все их враги. Трусость и бегство с поля боя карались нещадно.

У монголов были выработаны собственные и многократно проверенные тактические приемы боя. Быстро налететь, осыпать градом стрел, расстроить сомкнутые ряды противника, затем быстро умчаться, заманивая врагов в засаду. Завлекать противника мнимым бегством служило одним из самых любимых и эффективных тактических приемов. Причем порой такое притворное отступление могло длиться очень долго – несколько дней, покрывая бегом сотни километров. При этом вспомним хотя бы столь злополучную для русских князей битву при Калке, когда монголы увлекали русско-полоцкие рати к этой степной речонке от Днепра, проскакав не менее 600 км!

Рис. 2.14. Монголы становятся всадниками едва ли не на первом году своей жизни. Этот мальчуган еще не может ходить самостоятельно, но уже очень скоро его повседневная жизнь будет тесно связана с лошадью

Однако о монгольских конных ратях читатель, я уверен, знает уже многое. В гораздо меньшей степени нам ведомы приемы монголов при осаде и взятии городов, – а ведь им удалось взять штурмом и разрушить огромное, даже трудно учитываемое число крепостей в самых разнообразных областях Евразии. Не может не поразить здесь, пожалуй, также и то, что в этом отношении кочевники оказались удивительно способными учениками воинской науки тех оседлых народов, которые в течение долгих столетий отрабатывали методы осады и разрушения могучих крепостных сооружений. Сверх этого монголам удавалось вносить заметные модификации как в конструкцию осадных орудий, так и в способы их применения. Вот, к примеру, описание самими китайцами осады в 1232 году Субутай-нойоном города Лоян – столицы царства Цзинь («Гин» – у Н. Я. Бичурина):

«Баллисты, употребляемые монголами, были иного вида [в сравнении с китайскими]. Они разбивали жерновые камни или каменные катки на два и на три куска, и в таком виде употребляли их. Баллисты были строены из бамбука, и на каждом углу стены городской поставлено их было до ста [имеется в виду внешняя стена, уже захваченная монголами]. Стреляли из верхних и нижних попеременно, и ни днем, ни ночью не переставали. В несколько дней груды камней сравнялись со внутренней городской стеной. Отбойные машины на стене городской построены были из огромного строевого леса, взятого из старых дворцов. Как скоро дерева размножались от ударов, то покрывали их калом лошадиным, смешанным с пшеничной мякиной, и сверх того обвивали сетями, веревками, канатами, тюфяками, Висячие дощатые щиты снаружи обиты были воловьими кожами. Монгольские войска употребили огненные баллисты, и где был нанесен удар, там по горячести не можно было вдруг помогать… Монгольские войска сделали за городским рвом земляной вал, который в окружности содержал 150 ли. На том валу были амбразуры и башни. Ров и в глубину и в ширину имел около 10 футов. На каждом пространстве от 30 до 40 шагов был построен пристен, в котором стояло около 100 человек караульных» [Бичурин-2005: 134].

Однако мне кажется, что наиболее неожиданным для нас явится сообщение, что в этой войне применялись пороховые бомбы или же «огненные баллисты, …которые поражали, подобно грому небесному. Для этого брали чугунные горшки, наполняли порохом и зажигали огнем. Сии горшки назывались чжень-тьхянь-лэй (т. е. потрясающий небо гром). Когда баллиста ударит и огонь вспыхнет, то звук уподоблялся грому и слышен был почти за 100 ли. Сии горшки сжигали на пространстве 120 футов в окружности и огненными искрами пробивали железную броню. Монголы еще делали будочки из воловьих кож и в них, подойдя к стене городской, пробивали в ней углубление, могущее вместить одного человека, которому со стены городской никак нельзя было вредить. Некоторые представили способ, чтоб спускать со стены городской на железной цепи горшки чжень-тьхянь-лэй, которые, достиими выкопанного углубления, испускали огонь, совершенно истреблявший человека и с кожею воловьей. Еще, кроме этого, употребляли летающие огненные копья [судя по всему, ракеты], которые пускали, воспламеняя порох, сжигали за 10 от себя шагов. Монголы только двух этих вещей боялись» [Бичурин-2005: 135].

Правда, Н. Я. Бичурин не приводит сведений, что монголы также имели в своем арсенале пороховые снаряды. Однако при их стремлении использовать в войнах все новшества исключать такую вероятность вряд ли имеет смысл. И еще об одном: огненный бой с помощью громовых и все сжигающих пороховых горшков и ракет явился провозвестником огнестрельного оружия. Напомним, однако, что в католических странах Западной Европы первые огненные жерла заявили о себе лишь столетие спустя описанной здесь осады Лояна Субутай-нойоном.

Глава 3
Картина мира полвека спустя

Монгольская половина Евразии

К 70-м годам XIII столетия полувековой наступательный порыв монголов иссяк, и картина евразийского мира на некоторое время стабилизировалась. Публикуемая здесь карта (рис. 3.1) отражает на этот период лишь самые общие черты целостного полотна евразийского мира, поскольку излишняя детализация способна помешать основным целям нашего изложения.

Под властью монгольских ханов к этому времени оказалось не менее половины пространств суши всего Евразийской материка, или же около 27–30 миллионов квадратных километров из 52-х миллионов всей суши континента (рис. 3.1). По существу же их владения охватывали, конечно же, существенно большую часть всех значимых культур и социальных объединений Евразии: ведь тогда мало кто – включая и монгольских властителей – испытывал пристальный интерес к обществам таежной, северной зоны. В лесах обитали разрозненные племена охотников и рыболовов, которые, естественно, не были в состоянии составить какую-либо заметную конкуренцию или же оказать сколь-нибудь значительное сопротивление народам Степного пояса. В таежных аборигенах, промышлявших по преимуществу охотой, усматривали, скорее всего, лишь поставщиков ценных и нужных номадам мехов.

Мусульманский мир, арабские халифаты, а затем уже и сельджукские султанаты претерпели в результате восточных нашествий, конечно же, самый существенный урон. Монголы овладели восточными, наиболее богатыми областями исламских сообществ – Ираном, Месопотамией и некоторыми другими, так что под их господством оказалось пространство, равное примерно пяти миллионам квадратных километров. На противоположном, западном фланге их господства – Пиренейском полуострове – католические короли и герцоги продолжали систематически вытеснять мавров к южному побережью полуострова; и под властью исламских владык на этом полуострове оставалась пока что лишь его жемчужина – Андалусия. За пределами иберийских земель под рукою исламских властителей находились довольно мало привлекательные по своей природной скудости области полупустынной и пустынной Северной Африки да их арабская колыбель – Аравийский полуостров. Исключение в этом ряду составлял, пожалуй, лишь один богатый Египет, который монголы так и не смогли оккупировать. Однако власть арабских мусульман по-прежнему распространялась на пространствах около 6 млн. кв. км. (рис. 3.1).

Рис. 3.1. Схематическая карта ареалов четырех блоков основных враждующих между собой сообществ во второй половине XIII столетия:

1 – христианские католические государственные объединения; 2 – Византийская империя и христианские православные княжества; 3 – исламские (арабские) государственные объединения; 4 – Монгольская империя чингизидов с контуром границ Степного пояса; 5 – королевство крестоносцев.

Примечание: границы ареалов отображены на карте намеренно расплывчато, что соответствовало исторической реальности; в центре ареала Монгольской империи различаются контуры Степного пояса

Христианский мир также понес немалый урон. Однако в его границах самые тяжкие испытания ожидали те княжества, где доминировали церкви различных восточных толкований христовой веры, как католических так и православных. Удары пришлись по преимуществу на армянские, грузинские, сирийские, а также древнерусские православные общины. Тем не менее под рукой Византии и родственных ей по вероисповеданию княжеств оставались территории до одного миллиона квадратных километров.

Католический мир, напротив, сохранил свои позиции, а в чем-то даже сумел их заметно усилить. При этом понятно, что незыблемость католических владений в значительной мере обеспечивал весьма необычный симбиоз восточных жертв монгольского нашествия, или же своеобразная «исламо-православная подушка безопасности». Разнохарактерные государственные объединения с господством католических канонов веры распространялись по ареалу примерно 3–5 млн. кв. км (рис. 3.1).

Поэтому при взгляде на карту может легко показаться, что ко второй половине XIII века монгольские верховные правители до известной степени имели немалое право провозглашать себя истинными властителями всего мира – по крайней мере, того, каковой им в те поры грезился: «Силою Бога все земли, начиная от тех, где восходит солнце и, кончая теми, где заходит, пожалованы нам. Кроме приказа Бога там никто ничего не может сделать» [Юрченко: 85].

Микроскопический полигон

Пожалуй, в это трагичное для огромного большинства евразийских народов время весьма странно представала бесконечно длинная череда кровопролитных битв между христианами (в первую очередь, католиками) и мусульманами. Конечно, в этих бесчисленных схватках лишь длившаяся уже более пяти столетий испанская реконкиста выглядела сравнительно понятной и последовательной. Ведь там против мавров сражались потомки вестготов, в свое время столь сильно униженные мусульманами на полях брани Иберийского полуострова, и их томила вполне понятная жажда реванша. На фоне этого бесчисленные сражения на крохотном пятачке Святой Земли кажутся довольно странными: ведь длились они не менее полутора столетий. Среди громад социально-религиозных объединений важнейших борющихся евразийских противников государство крестоносцев по своему территориальному охвату предстает комически ничтожным (рис. 3.1). Ведь даже в пору своего максимального успеха его площадь не превышала 80—100 тысяч кв. км.

Это довольно бесплодное, но весьма кровавое противостояние породило в европейской традиции великое число эпических – как прозаических так и поэтических – шедевров, а также пространную череду героических образов! Подразумеваем же мы здесь, прежде всего, те битвы, что на фоне прочих гигантских евразийских социо-тектонических сдвигов XIII столетия кажутся ныне весьма мало значимыми.

Однако что же все-таки заставляло католических вождей в таких условиях безумно долго и в общем-то – по большому счету – весьма безрезультатно биться с приверженцами Аллаха на каменистых и бесплодных холмах Палестины? И это удивляет тем более, поскольку в 1238 году ко двору Людовика IX, которого за его беспримерный католический фанатизм папский клир посмертно объявил Святым, прибыло исламское посольство. Целью мусульманских легатов являлся крайне желанный для них договор о совместном отпоре «диким ордам человекоподобных тварей». Однако, ничего дельного из этих переговоров не последовало. Более того, уже позднее, в начале 50-х годов, удрученный обидами, нанесенными ему сарацинами в седьмом крестовом походе, Людовик IX инициировал крайне тяжкое и выглядевшее весьма сомнительным по ожидавшимся результатам многотысячекилометровое путешествие монаха Гийома де Рубрука в ставку великого хана Хулагу. Королем овладел наивный расчет договориться с могущественным монгольским властителем о комбинированном, двойном – с востока и запада – ударе по мусульманам, этим извечным и столь ненавистным врагам христиан. В ответ же великий хан предложил французскому монарху признать его власть и присягнуть на верность.

В середине ХШ столетия имело место еще одно весьма любопытное событие. В 1244 году Джелаль ад-дин, сын того самого хорезмшаха, что бесславно завершил свои дни на островке Каспийского моря, сумел увернуться от свирепой гонки за ним туменов Субутая и Джебе. Блуждая в течение долгих 22 лет по Ирану и Месопотамии, он с остатками подчиненных ему хорезмийских войск придвинулся, наконец, к находившемуся тогда в христианских руках Иерусалиму и быстрым ударом захватил «пуп Святой Земли». Священный град оказался в очередной раз дочиста разграбленным. Видимо, эта скорбная весть подвигла римского Папу Иннокентия IV выпустить тогда же буллу об очередном – седьмом (!) крестовом походе против сарацин. Уже упоминавшийся выше Людовик IX торжественно и смиренно возложил на себя этот нелегкий крест, однако никакой славы принятая ноша монарху не принесла.

Интересно также, что в том же 1244 году Иннокентий IV одновременно с провозглашением крестового похода посылает к нависшим мрачной тенью с востока монгольским ордам в качестве послов сразу две группы священнослужителей. Роль этих посольств, судя по их последствиям, оказалась для европейской истории намного более значимой, нежели седьмой крестовый поход французского короля. Но мы поговорим о восточных путешествиях католических монахов уже в следующей главе.

Восток и Запад: где же граница между ними?

С позиции устоявшегося вплоть до настоящего времени католического евроцентризма мир Востока начинается, по существу, с Палестины; а если уж быть еще более строгим, – то сразу за Иорданом: ведь недаром же Левант называется у нас Ближним Востоком. Причем прилагательное «Ближний» появилось не сразу, но в те времена, когда европейцам стало, наконец, известно о гораздо более отдаленных восточных пространствах, включая Восток Дальний. Правда, при подобном подходе само это понятие – «Восток» – разрасталось воистину до безмерных масштабов. «Запад» же должен был довольно скромно ютиться на краю гигантского Евразийского континента, занимая лишь западную половину той площади, что в энциклопедических изданиях признавалась за собственно материк Европы. (В скобках напомним, что во Введении к нашей книге мы даже предложили именовать эту часть Евразии Европейским мега-полуостровом или же субконтинентом, спаянным с запада с телом гигантского Евразийского материка).

Впрочем, урезанное «евроцентричное» понятие структуры мира с его членением на Запад и Восток казалось вполне логичным и понятным в свете тех географических представлений, что господствовали в средневековом христианском обществе (их мы обсуждали ранее). Однако победоносные монгольские орды, хлынувшие столь внезапно из тех таинственных глубин Азии, где приверженцы христовой религии размещали не только Рай, но и обитель Гога и Магога, в данную умозрительную картину вписываться никак не желали. Взрыв нового и для очень многих народов трагичного феномена заставил ряд европейских мыслителей усомниться в истинном характере привычной для западных христиан канонической картины мира.

Но как же было распознать и где наметить в таком случае реальную линию водораздела, что отделял Запад от истинного Востока?

Теперь вновь, как и во Введении, обратим свое внимание на географические ориентиры. Прежде всего, приводимая здесь карта немедленно заставляет нас – и вполне обоснованно – сомневаться, что исламский мир следует признавать в качестве представителя «Востока». Все основные мусульманские регионы были рассредоточены на западной половине Азиатского континента, а также присредиземноморской Африки. Восточнее располагался мир иной и чрезвычайно контрастный мусульманскому.

По всей вероятности, будет полезно сопоставить основные мировоззренческие каноны столкнувшихся между собой мировых религий. Две из них – ислам и христианство, – предстают несравненно более близкими, особенно на фоне того мировоззрения, что принесли с Востока монгольские завоеватели. Ведь ислам – особенно в стадии становления своего учения – признавал основные каноны религии иудеев и христиан в качестве относительно близких, а в некотором отношении себе даже родственных. Мусульмане же в раннюю пору развития своего учения считали и евреев, и христиан «людьми Книги», то есть Библии. Да и многие священные фигуры иудаизма и христианства были почитаемы мусульманами, хотя пророк Мухаммед и отодвигал их уже во «второй ряд» исламского пантеона.

Монгольская же религия с ее Небом-Тэнгри – единоличным властителем Вселенной, с великим ханом в качестве верховного исполнителя воли Тэнгри совершенно не предполагала такой сложной системы устройства Вселенной, в которую веровали приверженцы иудаизма, христианства и ислама. Кроме того, конечно же, исключительно резко различалась также их обрядово-ритуальная повседневность.

Прибавим здесь, пожалуй, что далеко не всегда монгольской религии люди были склонны придавать статус всемирной. Говорят, что она не похожа на действительно мировые религиозные системы христианства и ислама; что она просуществовала очень короткий отрезок времени; что ее в своей основной сути признавал лишь тот комплот степных народов, что втянули в свою орбиту монгольские завоеватели. Аргументацию эту трудно признать убедительной. К примеру, буддизм чрезвычайно несходен с христианством и исламом, но мировой ранг этой философско-религиозной системы никто не подвергает сомнению. Религия Неба-Тэнгри, действительно, оказалась скоротечной; но разве существует какой-то временной норматив при зачислении такого рода систем в «мировую табель»? Ведь ее пространственный охват оказался исключительно велик. В этой связи весьма любопытно, что Роджер Бэкон – один из самых замечательных философов тогдашнего католического мира, обитавший на Британских островах и предвосхитивший еще в 60-х годах XIII века многие идеи европейского Возрождения, без колебаний причислял плохо осознаваемую тогда на Западе религию «тартар» в разряд мировых:

«…я укажу главные народности, у которых различаются учения, существующие ныне в мире. И это: сарацины, тартары, язычники, идолопоклонники, иудеи, христиане. И большего числа основных учений нет и быть не может – вплоть до появления учения Антихриста» [Юрченко: 113].

Однако тема различий в религиозных системах истинных Востока и Запада будет в этой книге привлекать наше внимание еще не единожды.

Таласская битва и Джунгарские ворота

Пусть лапидарно сформулированные выше тезисы явятся лишь прелюдией к сложнейшей проблеме истинного водораздела между Западом и Востоком. Мы продолжим ее обсуждение и в последующих разделах книги. Данную же главу автор намеревается закончить кратким упоминанием об одном чрезвычайно важном сражении, которое некоторым образом может приблизить нас к более отчетливому пониманию заданных выше вопросов. Речь пойдет о знаменитой Таласской битве 751 года между арабами и китайскими имперскими войсками тогдашней могучей династии Тан.

Таласская долина расположена на северной окраине горной системы Тянь-Шань. Получилось так, что в этой точке как бы столкнулись две «стрелы», агрессивно устремленные в прямо противоположных направлениях. Некогда всесильный арабский халифат Омейядов к этому времени доживал свои последние дни, но его воинские соединения все еще старались продолжить свой победный шаг на восток. К тому времени практически вся Средняя Азия оказалась под зеленым знаменем ислама. С востока в эти же заселенные «тюрками-язычниками» области рвались и китайские воинства. Находившаяся тогда под властью династии Тан Поднебесная империя, переживавшая, по мнению многих историков, свой «золотой век», также начинала испытывать явные признаки весьма серьезного кризиса.

Многовековая стратегия и тактика китайцев заключалась в необходимости сохранения гибких и приемлемых отношений между центральной властью и народами варварских окраин, – как правило, мобильными скотоводами, номадами или же полуоседлыми аборигенами степей и полупустынь. В зону интересов и воздействий Китая на северо-западе его владений или же областей, примыкающих к его владениям, входили, как правило, тюркоязыч– ные народы. В их ряду оказались и карлуки, чьи племена предстали одной из важнейших составляющих системы Уйгурского каганата. Китайские военачальники решили ввести в состав своей армии в качестве наемников карлукские подвижные отряды, а это было их довольно обычной практикой. Однако именно это, как утверждают, и оказалось трагической ошибкой китайских стратегов: тюркские отряды и явились важнейшей причиной тяжкого поражения китайцев в Таласской битве. Тогда конница тюрков нанесла абсолютно неожиданный и жестокий удар по тылу китайского воинства.

Для нашей темы Таласское сражение явилось, пожалуй, одним из символов той точки – или же линии – водораздела между Западом и Востоком, что мы и обсуждаем в настоящей главе. Китайцы вынужденно откатились на восток, и причина такого отступления вполне очевидна: то было следствием их весьма ощутимого конфуза в этой схватке. Однако это может послужить лишь внешним поводом. Существенно более серьезной причиной отступления стал жесткий кризис, в который погружался могучий Танский Китай.

Абсолютно те же условия послужили причиной обратного и столь неожиданного после победы рейда арабских отрядов. Обширный халифат Омейядов также охватили вспышки внутренних борений и разного рода смут, нараставших едва ли не по всем областям огромного мусульманского объединения. Мятежи были обусловлены падением первой в истории халифатов династии Омейядов (ее финал, кстати, датируют 750 годом) и захватом власти новой династией Абассидов.

При любых объяснениях для нас весьма ярким знаком явилось то, что Таласская долина стала на карте той самой восточной точкой, до которой сумели дойти вооруженные отряды арабов. Для китайских властителей та же самая межгорная равнина оказалась наиболее западным пунктом вожделений на глобальное господство. Именно поэтому мы и привлекли внимание читателя к данному примечательному пункту: до известной степени это место битвы стало олицетворением одной из самых важных водораздельных позиций в долгой истории народов Евразии. Повторим, однако: мы видим в этом только лишь символ.

Обратимся теперь уже не к символу, но некоей геоэкологической реальности. Я имею в виду знаменитые Джунгарские ворота, о которых мы довольно подробно говорили во Введении. По всей вероятности, этой горловине придавали чрезвычайное значение уже очень давно: по крайней мере, в том же VIII веке тюрки именовали ее Темир-капыга или Железные ворота, а китайцы окрестили, кажется, этот знаменательный проход уже Яшмовыми воротами. Во всяком случае, вполне резонно предполагать, что именно на эту грань между Западом и Востоком указывали авторы билингвы на стеле Кюль-тегина в Центральной Монголии, когда говорили о западной границе расселения «голубых тюрков» или же о западном фланге Восточного Тюрского каганата в начале VIII столетия [Малов: 34, 36].

Джунгарские ворота («Темир-капыга») Степного пояса Евразии расположены всего лишь в тысяче километров восточнее долины, где проходила Таласская битва. Мы говорим «всего в тысяче», поскольку для евразийских просторов эта величина совсем не столь значима, сколь, к примеру, для западноевропейского региона (мне кажется, что читатель уже привык к постоянному мельканию в тексте гораздо более существенных значений для характеристики евразийских расстояний).

Китайское ополчение проникло в Среднюю Азию именно через Джунгарские ворота, – другого пути здесь просто не существует. И также назад, уже на восток, остатки разбитого их воинства должны были двигаться тем же маршрутом. Стало быть, для нас кажется вполне резонным присовокупить яркий символ Таласского сражения к уже отнюдь не символическим в геоэкологическом смысле Джунгарским воротам. Эти области и должны стать для нас отчетливым водоразделом между истинным Востоком и истинным Западом.

И в этой связи вот что, пожалуй, становится весьма любопытным. Даже сегодня, уже в третьем тысячелетии, на тесной геосинклинали Джунгар– ских ворот сошлись рубежи четырех государств: с севера – Казахстан, с юга – Китай, с востока – Монголия, а с северо-востока – Россия.