Read the book: «Похищенная девушка»

Josephine Tey

Font:

Серия «Эксклюзивная классика»

Josephine Tey

THE FRANCHISE AFFAIR

Перевод с английского М. Прокопьевой

Глава 1

Весенним вечером, когда часы показывали четыре, Роберт Блэр подумывал о том, чтобы пойти домой.

Разумеется, раньше пяти офис не закроется. Но когда ты единственный Блэр в конторе «Блэр, Хэйуорд и Беннет», домой можно идти, когда пожелаешь. А если по большей части занимаешься завещаниями, составлением нотариальных актов о передаче имущества и инвестициями, во второй половине дня спрос на твои услуги невелик. А если живешь в Милфорде, где последняя почта приходит в три сорок пять, рабочий день заканчивается задолго до четырех.

Телефонных звонков тоже не ожидалось. Товарищи по игре в гольф сейчас где-то между четырнадцатой и шестнадцатой лунками. На ужин никто не пригласит, поскольку в Милфорде подобные приглашения до сих пор пишутся от руки и отправляются по почте. И тетушка Лин не станет звонить и просить по пути домой купить рыбу, поскольку раз в две недели она ходит в кино, а фильм уже минут двадцать как начался.

Итак, Роберт сидел в кабинете, пропитанном ленивой атмосферой весеннего вечера в маленьком торговом городке, и, уставившись на последнюю лужицу солнечного света на столе (из красного дерева, с латунными вставками, который дедушка привез из Парижа, ошеломив тем самым все семейство), думал о том, что пора идти домой. Солнце освещало чайный поднос; в конторе «Блэр, Хэйуорд и Беннет» не было принято подавать чай в обычной кружке на лакированном жестяном подносе с росписью. Каждый рабочий день ровно без десяти четыре мисс Тафф приносила в кабинет поднос, покрытый красивой белой салфеткой, на которой размещались фарфоровая, с синим узором чашечка чая и в тон ей тарелка с двумя печеньями: по понедельникам, средам и пятницам это были крекеры, по вторникам, четвергам и субботам – диетические.

Праздно разглядывая поднос, он задумался о том, что тот символизирует преемственность поколений в «Блэр, Хэйуорд и Беннет». Сервиз он помнил с малолетства. Когда он был совсем маленьким, кухарка у них дома носила на этом подносе хлеб из булочной, а потом молодая мать забрала его и принесла в контору, чтобы на нем подавали чашки с синим узором. Салфетка появилась много лет спустя одновременно с мисс Тафф. Мисс Тафф была продуктом военного времени – первой женщиной, занявшей место секретаря в престижной адвокатской конторе Милфорда. Появление незамужней, серьезной, сухопарой мисс Тафф произвело революцию, которую фирма пережила практически без потрясений, и теперь, почти четверть века спустя, невозможно было представить себе, что худощавая, седовласая, исполненная достоинства мисс Тафф когда-то была сенсацией. По правде говоря, с момента ее появления единственным изменением в заведенном с незапамятных времен порядке стала салфетка на чайном подносе. В доме мисс Тафф на голый поднос никогда ничего не ставили; если подумать, то и ломтик кекса нельзя положить прямиком на тарелку – обязательно нужно подстелить салфетку или ткань. Потому мисс Тафф с подозрением глядела на неприкрытый поднос. Более того, узор показался ей отвлекающим, отбивающим аппетит и «странным». Однажды она принесла из дома салфетку: простой, непритязательный кусок белой ткани, с какого и положено есть. А отец Роберта, которому нравился лаковый поднос, посмотрел на чистую белую ткань и был тронут тем, как молодая мисс Тафф отождествляет себя с интересами фирмы. Салфетка прижилась и теперь ощущалась столь же неотъемлемой частью жизни фирмы, как и ящики с документами, и медная табличка, и ежегодная простуда мистера Хезелтайна.

Глядя на синюю тарелку, на которой подали печенье, Роберт вновь испытал странное ощущение в груди. Конкретно с этим диетическим печеньем оно никак связано не было; по крайней мере, физически. Оно имело отношение к неизбежности печенья, к спокойной уверенности в том, что в четверг будет диетическое, а в понедельник – крекер. Еще в прошлом году рутина ему ничем не мешала. Иной жизни, кроме тихого, спокойного существования в родном городе, он никогда не желал. Ему и сейчас не хотелось ничего другого, но в последнее время в голове у него то и дело появлялась чужеродная мысль, неуместная и непрошеная. Если облечь ее в слова, выходило что-то вроде: «Это все, чего ты когда-либо достигнешь». И от этой мысли в груди на мгновение возникал спазм. Как будто накатывала паника. Похожим образом в возрасте десяти лет у него сжималось сердце при воспоминании о предстоящем визите к дантисту.

Роберта это раздражало и озадачивало. Он считал себя счастливым и удачливым человеком, к тому же взрослым. С чего бы этой чуждой мысли атаковать его и вызывать досаду, от которой сдавливало ребра? Чего ему не хватало в жизни?

Жены?

Он мог бы жениться, если б захотел; по крайней мере, так ему казалось. Вокруг было много незамужних дам, и никто из них не выказывал к нему неприязни.

Заботливой матери?

Никакая мать не могла бы заботиться о нем с большей самоотверженностью, чем тетя Лин, добрая, милая тетя Лин.

Богатства?

Разве он когда-либо желал того, что было ему не по средствам? Если это не богатство, то он вообще не знает, что такое богатство.

Приключений?

Но он никогда их не жаждал. Ему вполне хватало тех, что предоставляла охота или ничья на шестнадцатой лунке.

Тогда чего?

Откуда эти мысли: «Это все, чего ты достигнешь»?

Возможно, думал он, глядя на синюю тарелку, где раньше было печенье, все дело в том, что детские ожидания чудесного завтрашнего дня подсознательно продолжали жить в душе мужчины до тех пор, пока их еще можно было реализовать, и лишь после сорока, когда надежды на воплощение оставалось мало, они приобретали форму сознательных мыслей, будто утраченный фрагмент детства, требующий внимания.

Разумеется, он, Роберт Блэр, искренне надеялся, что до конца его жизни ничего не изменится. Он со школьной скамьи знал, что поступит на службу в контору и однажды унаследует дело отца. С добросердечной жалостью взирал он на мальчиков, у которых не было приготовленного для них заранее места в жизни, не было Милфорда, полного друзей и воспоминаний, и английской преемственности, обеспеченной фирмой «Блэр, Хэйуорд и Беннет».

Ныне в фирме отсутствовал Хэйуорд; это продолжалось с тысяча восемьсот сорок третьего года, однако заднюю комнату в конторе занимал юный отпрыск рода Беннетов. Именно «занимал» – вряд ли он там работал. Более всего Невил увлекался сочинительством стихов, настолько оригинальных, что понять их способен был лишь он сам. Роберт считал стихи предосудительными, но поощрял безделье, ибо не мог забыть, что, когда сам занимал ту комнату, целыми днями упражнялся с клюшкой для гольфа, забрасывая мяч в кожаное кресло.

Солнечные лучи соскользнули с краешка подноса, и Роберт решил, что пора уходить. Если выйти сейчас, он успеет пройтись по Хай-стрит до того, как восточный тротуар скроется в тени. Прогулки по Хай-стрит в Милфорде все еще доставляли ему явное удовольствие. Не сказать, что Милфорд как-то особенно красив. Подобные городки к югу от Трента исчислялись сотнями. Но он был олицетворением качества английской жизни последних трехсот лет. Начинаясь у старого, времен конца правления Карла Второго, построенного вровень с тротуаром доходного дома, где разместилась контора «Блэр, Хэйуорд и Беннет», Хай-стрит плавно уходила на юг. Минуя кирпичные постройки георгианской эпохи, деревянные и оштукатуренные елизаветинские здания, каменные викторианские и украшенные лепниной дома эпохи Регентства, она заканчивалась у скрытых вязами эдвардианских вилл. То тут, то там среди оттенков розового, белого и коричневого возникал фасад из черного стекла, выделявшийся подобно разодетому выскочке на вечеринке; впрочем, его оправдывал хороший вкус других зданий. Даже многочисленные деловые предприятия милосердно обошлись с Милфордом. Конечно, в южном конце улицы заманчиво блистал золотым и красным американский торговый дом, ежедневно оскорбляя своим видом мисс Трулав, хозяйку чайной, разместившейся в доме елизаветинской эпохи и поддерживаемой при помощи выпечки сестры мисс Трулав и имени Анны Болейн. Но Вестминстерский банк, проявив скромность, не виданную со времен ростовщиков, приспособил Уиверс-холл под свои нужды без капли мрамора, а «Соулз», оптовая фирма по продаже лекарств, заняв старую резиденцию Уиздомов, не внесла ни малейших изменений в ее вытянутый, чудаковатый фасад.

Это была симпатичная, веселая, суетливая улица, где прямо из мощеных тротуаров росли подстриженные липы, и Роберт Блэр ее очень любил.

Только он собрался встать, как зазвонил телефон. В других местах принято, чтобы телефоны звонили в приемной, где к ним подойдет помощница, спросит, что вам угодно, и скажет, что если вы будете так добры подождать секундочку, она вас «соооооединит». После этого вас свяжут с тем, с кем вы желаете поговорить. Но только не в Милфорде. Ничего подобного в Милфорде не потерпят. Если вы звоните по телефону Джону Смиту, то рассчитываете, что трубку возьмет лично Джон Смит. Поэтому тем весенним вечером в конторе «Блэр, Хэйуорд и Беннет» телефон зазвонил именно в кабинете Роберта на столе из красного дерева с латунными вставками.

Потом Роберт часто задавался вопросом, что случилось бы, раздайся звонок на минуту позже. За одну минуту, за шестьдесят ничтожных секунд, он успел бы снять пальто с колышка в коридоре, сунуть голову в кабинет напротив, чтобы сообщить мистеру Хезелтайну, что уходит, выйти под бледные лучи солнца и направиться вниз по улице. На звонок ответил бы мистер Хезелтайн и передал бы женщине, что Роберт ушел. Она бы повесила трубку и попробовала бы связаться с кем-нибудь другим. Дальнейшее представляло бы для него чисто теоретический интерес.

Но телефон прозвонил аккурат в это время. Роберт протянул руку и взял трубку.

– Это мистер Блэр? – раздался низковатый женский голос, который в любое другое время звучал бы уверенно, но сейчас его владелица то ли задыхалась, то ли очень спешила. – Ах, как я рада, что застала вас. Боялась, что вы уже ушли. Мистер Блэр, вы меня не знаете. Моя фамилия Шарп. Марион Шарп. Я живу с матерью в доме под названием «Франчайз» на Ларборо-роуд.

– Да, мне это известно, – сказал Блэр.

Он знал Марион Шарп в лицо, как знал всех в Милфорде и его окрестностях. Высокая, худощавая, темноволосая женщина лет сорока, склонная носить яркие шелковые платки, подчеркивавшие ее цыганскую смуглость. По утрам она ездила за покупками на побитом старом автомобиле, на заднем сиденье которого восседала ее седовласая мать, прямая, хрупкая, несколько нелепая и как будто выражавшая какой-то молчаливый протест. В профиль старая миссис Шарп напоминала мать Уистлера, но когда поворачивалась и демонстрировала яркие, светлые, холодные, как у чайки, глаза, то становилась похожа на провидицу. Словом, неприятная старушка.

– Вы меня не знаете, – продолжал голос, – но я видела вас в Милфорде. Вы кажетесь добрым человеком, а мне нужен адвокат. Нужен прямо сейчас, сию минуту. Единственный адвокат, с которым мы имеем дело, находится в Лондоне – в смысле, это лондонская контора, и вообще-то она не наша. Можно сказать, что она перешла к нам по наследству. Но сейчас у меня беда, и мне требуется юридическая помощь, вот я и вспомнила о вас и подумала, что вы могли бы…

– Если дело в машине… – начал Роберт.

«Беда» в Милфорде означала одно из двух: либо задержка алиментов, либо нарушение дорожно-транспортных правил. Поскольку дело касалось Марион Шарп, вероятнее всего второе. Впрочем, это не важно, так как ни тем, ни другим «Блэр, Хэйуорд и Беннет» не заинтересовались бы. Он передаст ее Карли, способному пареньку на другом конце улицы, обожающему судебные дела. Ему приписывали способность вызволить дьявола из ада. («Вызволить! – воскликнул кто-то однажды вечером в пабе “Роза и корона”. – Ему и не такое по силам. Он может собрать кучу подписей в защиту старого грешника».)

– Если дело в машине…

– В машине? – переспросила она, будто силясь вспомнить, что это такое. – Ах, поняла. Нет. О нет, ничего такого! Дело куда более серьезное. Замешан Скотленд-Ярд.

– Скотленд-Ярд!

Для мирного провинциального адвоката и джентльмена, каковым был Роберт Блэр, Скотленд-Ярд казался не меньшей экзотикой, нежели Ксанаду, Голливуд или прыжки с парашютом. Как законопослушный гражданин, он хорошо ладил с местной полицией, чем и ограничивалась его связь с преступным миром. Его близость к Скотленд-Ярду исчерпывалась совместным времяпрепровождением на поле для гольфа с местным инспектором, добрым малым, который играл очень хорошо и порой, когда дело доходило до девятнадцатой лунки, позволял себе сболтнуть немного лишнего о работе.

– Я никого не убивала, если вас это беспокоит, – торопливо сообщил голос.

– Вопрос в другом: вас подозревают в убийстве? – Что бы она ни натворила, это явно дело для Карли. Он должен передать ее Карли.

– Нет, дело вовсе не в убийстве. Меня подозревают в похищении. Или в том, что я кого-то силой удерживала, уж не знаю. Не могу объяснить по телефону. В любом случае мне прямо сейчас нужно…

– Знаете, не думаю, что вам нужен именно я, – сказал Роберт. – Я почти ничего не знаю об уголовном праве. Моя контора не занимается подобными делами. Кто вам нужен, так это…

– Я не ищу адвоката по уголовным делам. Мне нужен друг. Кто-то, кто будет стоять рядом и следить, чтобы на меня не давили. То есть подсказывать, когда мне не следует отвечать, если я этого не хочу, и тому подобное. Для этого ведь не обязательно разбираться в уголовных делах?

– Да, но контора, которая обычно взаимодействует с полицией, принесла бы вам намного больше пользы. Контора, которая…

– Вы пытаетесь сказать, что вам это не интересно, не так ли?

– Нет, конечно, нет, – поспешил заверить ее Роберт. – Я действительно думаю, что было бы разумнее…

– Знаете, каково мне сейчас? – перебила она. – Я чувствую себя так, будто тону и не могу выбраться на берег, а вы, вместо того чтобы протянуть мне руку, указываете, что выбираться лучше на противоположный берег.

На мгновение повисла тишина.

– Напротив, – сказал Роберт, – я могу порекомендовать вам специалиста по спасению утопающих. Уверяю вас, он куда лучше меня, обыкновенного любителя. Бенджамин Карли знает о защите обвиняемых куда больше, чем любой другой в здешних краях, и…

– Кто? Этот ужасный маленький господин в полосатых костюмах? – Ее низкий голос резко повысился и надломился. Снова наступила тишина. – Прошу прощения, – овладев собой, нормальным голосом сказала она, – это было глупо. Но видите ли, я позвонила вам не потому, что считаю вас самым умным («Ах вот как», – подумал Роберт), а потому что я в беде и надеюсь получить совет от человека моего круга. А вы похожи на человека моего круга. Прошу вас, мистер Блэр, помогите. Вы мне нужны. У меня в доме люди из Скотленд-Ярда. Если вы решите, что не желаете в это вмешиваться, вы всегда сможете потом передать дело кому-нибудь другому, правда? Но возможно, тут и не во что вмешиваться. Если бы вы просто пришли и «встали на защиту моих интересов», или как это у вас называется, может, все решится само собой. Уверена, это какая-то ошибка. Пожалуйста, не могли бы вы сделать это для меня?

Роберт Блэр подумал, что в целом, конечно, мог бы. Он был слишком добр, чтобы отказывать в какой бы то ни было разумной просьбе. К тому же она оставляла ему лазейку, если дело окажется слишком мутным. В конце концов, он все-таки не хотел отправлять ее к Бену Карли. Пусть она и сморозила глупость про костюмы в полоску, он понимал ее взгляд на вещи. Если вы действительно что-то натворили и хотите избежать наказания, Карли, несомненно, ваш человек; но если вы попали в беду, запутались и ни в чем не повинны, грубоватые манеры Карли, вероятно, только сильнее навредят.

И все же, положив трубку, он пожалел, что не выглядит менее доступным – как Кельвин или Калибан, – чтобы незнакомки, угодив в неприятности, не бросались к нему в поисках защиты.

Направляясь к гаражу на Син-лейн, где он оставил машину, Роберт гадал, о каком «похищении» идет речь. Существует ли такое преступление в английском своде законов? И кого она могла бы пожелать похитить? Ребенка? Какого-нибудь ребенка, которого ожидало наследство? Несмотря на большой дом на Ларборо-роуд, складывалось впечатление, что денег у Шарпов очень мало. Или ребенка, с которым законные опекуны, по их мнению, обращались грубо? Возможно. У старухи и впрямь лицо фанатички, да и сама Марион Шарп выглядела человеком, готовым при случае пуститься в авантюру. Да, наверное, это просто неверно понятая филантропия. Задержание «с целью лишить родителей, опекунов и т. д. власти над…». Он не помнил точную формулировку: считалось ли такое дело уголовным с последующим тюремным заключением или просто проступком? Делами о «похищении и задержании» фирма «Блэр, Хэйуорд и Беннет» не занималась с тысяча семьсот девяносто восьмого года, когда молодой сквайр из Лессоус, слегка перебрав кларета на балу у неких Греттонов, перекинул через седло юную мисс Греттон и ускакал с ней, причем о намерениях сквайра нетрудно было догадаться.

Что ж, наверняка теперь, когда в планы Шарпов вмешался Скотленд-Ярд, их легко будет переубедить. Самого Блэра Скотленд-Ярд тоже несколько ошеломил. Неужели ребенок настолько важен, что это дело для главного офиса?

На Син-лейн царила нескончаемая вражда, в которой он старался не участвовать. (Этимологи, если вам интересно, утверждают, что «Син» ¹ – всего лишь искаженное «сэнд», но жители Милфорда, конечно, лучше знают: прежде чем луга за городом застроили многоэтажками, улочка вела прямо к аллее влюбленных в Хайвуде.) На узкой улочке непосредственно друг против друга располагались охваченные вечным противостоянием конюшня и новый гараж. Гараж пугал лошадей (как утверждали конюхи), а конюшня постоянно перегораживала улицу из-за ежедневных доставок сена и прочего фуража (так говорили работники гаража). Более того, гаражом управляли Билл Броу, некогда служивший в Корпусе королевских инженеров-электриков и механиков, и Стэнли Питерс из Королевского корпуса связи, а старик Мэтт Эллис, бывший кавалерист, видел в них представителей поколения, уничтожившего кавалерию и тем самым нанесшего оскорбление цивилизации.

Зимой на охоте Роберт выслушивал точку зрения кавалериста; в остальное время года, пока ему мыли машину, меняли масло, заполняли бак, наступал черед Королевского корпуса связи. Сегодня связист хотел узнать разницу между злословием и клеветой и что именно является диффамацией. Если назвать человека «ремесленником, который работает с жестянками и не может гайки от желудя отличить» – это диффамация?

– Не знаю, Стэн. Надо подумать, – торопливо ответил Роберт, заводя машину.

Подождав, пока пройдут три усталые клячи, привезшие двух толстых детей и конюха с дневной прогулки («Понимаете, о чем я?» – пробормотал на заднем плане Стэнли), он выехал на Хай-стрит.

В южном конце улицы лавки постепенно уступали место жилым домам, выходившим крыльцом прямо на тротуар. Чуть дальше шли дома с портиками, за ними виллы с садами и деревьями, а потом – внезапно – поля и просторы.

Это были фермерские угодья, бесконечные пространства, огороженные живыми изгородями, домов почти не видно. Земли плодородные, но пустынные; можно ехать милю за милей, не встретив ни души. Безмятежные, неколебимые, не изменившиеся со времен Войны Алой и Белой розы поля в окружении живых изгородей сменяли друг друга, горизонт сливался с горизонтом, и картину ничто не нарушало. Современность выдавали лишь телеграфные столбы.

Вдали, за горизонтом, располагался Ларборо – город велосипедов, стрелкового оружия, жестяных кнопок и клюквенного соуса «Коуанс», где миллион жителей ютились в перенаселенных домах из грязно-красного кирпича, то и дело преодолевая границы в своем атавистическом стремлении к траве и земле. Окрестности Милфорда ничего не могли дать публике, требовавшей наряду с травой и землей еще и чайных лавок и красивых видов; путешествуя, жители Ларборо все как один отправлялись на запад, к холмам и морю, и огромные просторы на севере и востоке пустели и оставались такими же одинокими и чистыми, как во времена своего расцвета. Здесь было «скучно», и это клеймо спасало Милфорд.

В двух милях за городом, на Ларборо-роуд, стоял дом под названием «Франчайз». Он притулился на обочине дороги, будто телефонная будка. На закате эпохи Регентства кто-то приобрел поле, известное как «Франчайз», выстроил посередине плоский белый дом и огородил его высокой крепкой стеной из кирпича с большими двойными воротами. Дом никак не был связан с внешним миром. Позади не было хозяйственных построек, в окружающие поля не выходили боковые ворота. В задней части дома в соответствии с требованиями эпохи была построена конюшня, но ее тоже отгораживала стена. Своей неприметностью и изолированностью дом напоминал оброненную на дороге детскую игрушку. Сколько Роберт себя помнил, тут проживал старик, видимо, один и тот же, но поскольку люди из «Франчайза» ездили за покупками в Хэм-Грин, близкую к Ларборо деревню, в Милфорде их никогда не видели. А потом Марион Шарп с матерью стали наезжать по утрам за покупками в Милфорд, из чего стало ясно, что они унаследовали «Франчайз» после смерти старика.

Роберт задумался: сколько они уже там? Три года? Четыре?

То, что в Милфорде они не завели никаких знакомств, расчетов не упрощало. Пожилую миссис Уоррен, всего-то двадцать пять лет назад купившую одну из первых вилл в сени вязов в конце Хай-стрит в надежде, что для ее ревматизма воздух центральных графств окажется полезнее морского, до сих пор называли «той дамой из Уэймута» (вообще-то она приехала из Суонеджа).

Более того, возможно, Шарпы и не стремились заводить знакомства. Они производили впечатление людей самодостаточных. Дочь он видел пару раз на поле для гольфа. Она играла с доктором Бортвиком, очевидно, по приглашению. Она выполняла дальний удар, как мужчина, и профессионально использовала свои тонкие смуглые запястья. Вот все, что знал о ней Роберт.

Подъехав к высоким железным воротам, Роберт увидел, что там уже стоят две машины. Достаточно было взглянуть на ближайшую – такую незаметную, ухоженную, скромную, – чтобы понять, чья она. Выйдя из машины, он подумал: где еще в мире полиция старается быть настолько вежливой и ненавязчивой?

Во второй машине он узнал авто Хэллама – местного инспектора, отличного игрока в гольф.

В полицейской машине сидели трое: водитель, а на заднем сиденье – женщина средних лет и то ли ребенок, то ли юная девушка. Шофер скользнул по Роберту мягким, рассеянным и одновременно все подмечающим полицейским взглядом и отвернулся. Лиц пассажиров Роберту рассмотреть не удалось.

Высокие железные ворота были закрыты – Роберт не помнил, чтобы когда-нибудь видел их открытыми, – но из чистого любопытства он толкнул одну из тяжелых створок. Железное кружево оригинальных ворот было прикрыто плоскими чугунными листами, очевидно, из викторианского стремления укрыться от постороннего внимания. Слишком высокая стена не позволяла ничего разглядеть с улицы, и, кроме крыши и труб, заметных издали, Роберт никогда не видел «Франчайз».

Его ждало разочарование. Дело было не столько в запущенном состоянии дома (а он явно был запущен), сколько в его неприкрытом уродстве. То ли дом строили слишком поздно, и красота прекрасной эпохи обошла его стороной, то ли строитель не разбирался в архитектуре. Он использовал язык времени, но тот, видимо, приходился ему не родным. Все выглядело немного неправильным: окна не того размера, к тому же неправильно расположенные; дверной проем не той ширины, лестничный марш не той высоты. В целом вместо свойственной своей эпохе мягкой благосклонности дом выражал хмурый антагонизм. Шагая по двору к неприветливой двери, Роберт пришел к выводу, что этот дом напоминает ему пса, внезапно разбуженного шагами прохожего, привставшего на передние лапы и пока не решившего, как поступить – броситься на него или попросту залаять. «Что вам тут надо?» – вот с каким выражением взирал на чужака этот дом.

Не успел он позвонить, как дверь уже открыли; причем не горничная, а сама Марион Шарп.

– Я вас увидела, – сказала она, протягивая ему руку. – Не хотела, чтобы вы звонили, мама обычно в это время ложится отдохнуть, и я надеюсь, что мы со всем этим разберемся до того, как она проснется. Тогда ей вообще не будет надобности об этом знать. Не могу передать, как же я вам благодарна за то, что пришли.

Роберт пробормотал что-то в ответ и вдруг заметил, что глаза у нее вовсе не темно-карие, цыганские, как ему казалось, а серовато-зеленые. Она сопроводила его в дом, и он, положив шляпу на комод в передней, обратил внимание на потертый ковер.

– Законники здесь, – сказала она, открывая дверь и приглашая его в гостиную.

Роберт предпочел бы сначала поговорить с ней наедине, чтобы ознакомиться с делом, но предлагать это было уже поздно. Очевидно, так она хотела.

На краешке стула с расшитым бисером сиденьем устроился смущенный инспектор Хэллам. А у окна, чувствуя себя весьма свободно, восседал на добротном стуле работы Хэпплуайта Скотленд-Ярд в лице худого моложавого человека в прекрасно сшитом костюме.

Оба встали, и Роберт с Хэлламом кивнули друг другу.

– Полагаю, инспектора Хэллама вы знаете? – спросила Марион Шарп. – А это инспектор Грант из штаба.

Роберт с любопытством отметил это слово – «штаб». Неужели она уже имела дело с полицией раньше или же ей просто не нравился легкий налет сенсационности у слова «Ярд»?

Пожав Роберту руку, Грант сказал:

– Рад, что вы приехали, мистер Блэр. Не только за мисс Шарп, но и за себя.

– За себя?

– Я бы не мог продолжать, не имей мисс Шарп поддержки, пусть даже просто дружеской. Но вы адвокат, и тем лучше!

– Ясно. В чем вы ее обвиняете?

– Мы ни в чем ее не обвиняем… – начал было Грант, но Марион его перебила:

– Предполагается, что я кого-то похитила и избила.

– Избили?

– Да, – будто смакуя слова, сказала она. – Понаставила ей синяков.

– Ей?

– Девочке. Она сейчас там, за воротами, в машине.

– Думаю, лучше начать с самого начала, – сказал Роберт, хватаясь за подобие нормальности.

– Возможно, я могу объяснить, – мягко предложил Грант.

– Да, – сказала мисс Шарп, – объясните. Это ведь ваша версия.

Интересно, уловил ли Грант сарказм в ее тоне? Роберта несколько удивило присутствие духа у мисс Шарп, позволившей себе насмешливо разговаривать с представителем Скотленд-Ярда, занимавшим один из ее лучших стульев. По телефону она не казалась такой смелой. Тогда в голосе ее звучало отчаяние. Быть может, ее подбодрило присутствие союзника, или же у нее просто открылось второе дыхание.

– Перед самой Пасхой, – начал Грант в лаконичной полицейской манере, – девочка по имени Элизабет Кейн, проживавшая со своими опекунами близ Эйлсбери, отправилась на каникулы к своей замужней тетке в Мейнсхилл, в окрестности Ларборо. Поехала она на автобусе, поскольку автобусы из Лондона в Ларборо проходят как через Эйлсбери, так и через Мейнсхилл. Таким образом, она могла сойти в Мейнсхилле, а от остановки до дома ее тетки всего три минуты ходьбы. Если бы она ехала поездом, ей пришлось бы выйти в Ларборо и затем ехать в обратном направлении. В конце недели ее опекуны, некие мистер и миссис Уинн, получили от нее открытку, в которой говорилось, что она прекрасно проводит время и собирается побыть у тети еще. Опекуны решили, что она имеет в виду до конца школьных каникул, то есть еще три недели. Когда она не вернулась за день до начала школьных занятий, опекуны пришли к выводу, что она просто хочет прогулять первый день занятий, и написали тетке, чтобы та отправила девочку домой. Но тетя, вместо того чтобы позвонить по телефону или отправить телеграмму, сообщила Уиннам в письме, что племянница уехала назад в Эйлсбери еще две недели назад. Обмен письмами занял большую половину следующей недели, так что к тому времени, как опекуны обратились в полицию, девочка отсутствовала уже четыре недели. Полиция приняла все обычные меры, но не успела еще приступить к розыску, как девочка явилась сама. Однажды ночью она пришла домой в одном платье и башмаках, еле волоча ноги от усталости.

– Сколько лет девочке? – спросил Роберт.

– Пятнадцать. Почти шестнадцать. – Грант помедлил, на случай если у Роберта есть еще вопросы, а затем продолжил («Как в суде – с одобрением подумал Роберт. – Манеры точь-в-точь как та неприметная машина у ворот.»): – Она сказала, что ее «похитили», увезли в автомобиле, и два дня опекуны больше ничего не могли от нее добиться. Она была в полубессознательном состоянии. Примерно сорок восемь часов спустя она пришла в себя и начала рассказывать им…

– Им?

– Уиннам. Полиция, разумеется, хотела расспросить ее, но при любом упоминании о полиции у девочки начиналась истерика, так что пришлось довольствоваться пересказом опекунов. По ее словам, когда она ждала обратного автобуса на перекрестке в Мейнсхилле, рядом остановился автомобиль, в нем сидели две женщины. Та, что помоложе, была за рулем. Она спросила, ждет ли девочка автобус, и предложила подвезти ее.

– Девочка была одна?

– Да.

– Почему? Неужели никто ее не провожал?

– Дядя работал, а тетка, которую пригласили стать крестной матерью, ушла на крестины. – Грант вновь сделал паузу, чтобы дать Роберту возможность задать вопросы, если таковые у него возникли. – Девочка сказала, что ждет лондонский автобус, но женщины сообщили ей, что он уже ушел. Поскольку она пришла на перекресток почти впритык, а часы у нее были не очень точные, она им поверила. Она и так уже опасалась, что опоздала на автобус, еще до того, как подъехала машина. Ее это расстроило: было уже четыре часа, моросил дождь, смеркалось. Женщины проявили сочувствие и предложили довезти ее до местечка, название которого она не разобрала, где она через полчаса могла бы сесть на другой автобус до Лондона. Девочка с благодарностью согласилась и села на заднее сиденье рядом со старой женщиной.

Перед глазами Роберта возник образ пожилой миссис Шарп, несгибаемой и зловещей, как обычно устроившейся на заднем сиденье. Он покосился на Марион Шарп, но та выглядела спокойной. Эту историю она уже слышала.

– Дождь заливал стекла, а девочка всю дорогу болтала со старушкой, рассказывая о себе, и не обращала внимания на то, куда они едут. Когда она наконец огляделась, уже совсем стемнело, и ей показалось, что они едут уже очень долго. Она сказала дамам, что с их стороны было невероятно мило так отклониться от своего маршрута, но женщина помоложе, впервые заговорив, ответила, что им как раз по пути, и предложила девочке зайти к ним домой выпить чего-нибудь горячего, прежде чем ее отвезут на остановку. Девочка колебалась, но женщина помоложе настаивала. Зачем, мол, двадцать минут ждать автобуса под дождем, когда за это время можно обогреться и поесть? Девочке это показалось разумным, и она согласилась. Через некоторое время женщина помоложе вышла, открыла, как показалось девочке, подъездные ворота, и они подъехали к дому, который она в темноте не разглядела. Ее провели на просторную кухню…

1.Sin – грех (англ.).