* * *
Боже, какие же всё-таки эти немцы неоригинальные. Называть улицы в военном городе в честь именитых генералов Последней войны, что может быть банальнее?
Я стоял на углу проспекта Паулюса и улицы Моделя и не мог понять, где находится необходимый мне дом. Он, судя по всему, должен был быть под номером восемьдесят шесть, но именно что восемьдесят шестого я как раз не видел. Чёткая, закономерная нумерация обрывалась на цифре восемьдесят пять, а затем шёл сразу же восемьдесят девятый дом. Спросить у прохожих я не решался, прекрасно осознавая тот факт, что по указанному мной адресу вполне себе мог оказаться неказистый барак, доверху забитый русской прислугой, и в который порядочному фольксдойче не пристало заходить. Поэтому, мне приходилось действовать чуть ли не на ощупь.
С четверть часа поплутав по кварталу и заработав неодобрительный взгляд военного патруля, принявшего меня, наверное, за праздношатающегося, я наконец сумел отыскать нужный мне дом. Это было вытянутое, всё в трещинах, неказистое кирпичное здание, спрятанное во дворах плотной, немецкой застройки. Оно здорово выделялось на фоне аккуратных домов офицерских семей, различных магазинчиков и зданий военной администрации. Поэтому было совсем неудивительно, что немцы со своей любовью к порядку и красоте убрали это убожество подальше от глаз прохожих. Это трёхэтажное здание всем своим видом говорило, что здесь людей нет. Только недочеловеки.
Туда, собственно, и лежал мой путь.
Внутри дом оказался ещё хуже, чем снаружи. Маленький, тесный, провонявший сыростью и заросший мхом подъезд производил гнетущее впечатление даже на меня, привыкшего к грязи, разрухе и выбитым стёклам. Целых окон, кстати, не было ни одного. Под лестницей, по-моему, кто-то сдох, по крайней мере воняло так, что я бы ни на йоту не удивился, если моё предположение оказалось правдой. Вглядевшись сквозь полутьму в исцарапанную деревянную дверь, сиротливо опиравшуюся о стены первого этажа, я понял, что подниматься мне придётся аж на самый верх.
Моей целью была квартира номер девять. Деревянный прямоугольник, в который я вперился взглядом, показывал мне лишь цифру семь. Странная нумерация, почему-то счёт начинался не с первой.
Стараясь как можно реже дышать смрадным затхлым воздухом, я стал подниматься выше, переступая через одну ступеньку, стараясь как можно быстрее оказаться выше. На втором этаже здания единственная квартира оказалась вообще раскрыта нараспашку, завлекая меня в тёмный провал слабо покачивающейся на ветру грязной тряпкой. Равнодушно скользнув по ней взглядом, я продолжил своё восхождение.
Наконец, я увидел-таки грязно-жёлтую цифру девять. Дверь, на которой она висела, хоть чуть-чуть походила на принадлежащую жилому помещению. Перед ней не было огромных куч мусора и битого стекла, как перед двумя другими, и из-за неё слышались какие-то шорохи и скрипы, давая понять, что хоть кто-то живой за ней всё-таки есть.
Я подошёл ближе и, не скрывая брезгливости, три раза коротко постучал, затем выждал паузу, и стукнул ещё два раза.
Звуки за дверь резко прекратились. Спустя пару секунд я услышал шаркающие шаги, приближающиеся ко мне.
– Юстас? – спросил меня прокуренный хриплый голос.
– Это я, Алекс. Открывай, – не моргнув глазом, ответил я. Послышался лязг проржавевшей щеколды.
«Пароль-ответ». Старая, рабочая, применяющаяся в каждой спецслужбе мира схема. Обычно – для связи агентов и информаторов. Мой случай исключением не стал.
Конечно, наша агентурная сеть в Московии оставляла желать лучшего. У нас было небольшое число законспирированных агентов в приграничных областях. Небольшие общины количеством двух-трёх человек, разбросанные в ближайших деревнях. Мы называли их оперативниками. Использовались они, в большинстве случаев, в качестве диверсантов, заранее заброшенных в тыл противника. Задачи, которые они выполняли, соответствовали аналогичным задачам обыкновенной армейской разведроты: донесение о численности и количестве вражеских патрулей, установление дислокации противника, помощь нашим оперативным соединениям, отправленным в рейд. Безусловно, такие люди оказывались нашим войскам очень полезны в качестве, к примеру, диверсантов или проводников, однако их подготовка оставляла желать лучшего. В оперативники шли по большей части молодые парни, кровь с молоком, которым до нестерпимого зуда в одном месте, необходимо было доказать всем и каждому, чего они стоят. К власовцам, понятное дело, идти было западло, и поэтому молодёжь либо совершала дерзкий и глупый побег через границу, либо начинала работать на нас тайно. И тот и другой варианты были одинаково опасны, потому что в первом случае молодняк чаще всего, вместо формы Чёрной Армии, надевал на себя другое одеяние, деревянное, которое обычно выдавал немецкий пулемётный расчёт, а во втором пацаны частенько гибли во время рейдов, не зная толком, за какую сторону автомата браться.
Были, однако, и не только такие шебутные бригады. Чёрная Армия имела свою ячейку в Волгаштаате, в Архангельске и Гудерианбурге. В Архангельске, кстати, находились наиболее организованные и результативные агенты, именно они донесли о прибытии на секретную военную базу генерала-предателя Власова и, по большей части, организовали операцию по его устранению. В бывшем Волгограде, по слухам, тоже сидели люди не лыком шитые, очень часто срывающие поставки в рейх кавказских руд и азербайджанской нефти.
Картина, которая предстала передо мной в Казани, слегка разочаровывала.
Дверь мне открыл немолодой, с толстым и обвислым лицом со следами оспин, мужчина. Одет он был, как и почти всё остальное многочисленное русское население рейхскомиссариата, в какие-то лохмотья и грязные, нестиранные тряпки, сильно резонирующие с его выпирающим животом. Мой взгляд скользнул ниже, по рваным коричневым штанам, из дырок которых выпирали куски ваты, и упёрся в чёрные носки добротных военных сапог.
А вот это уже совсем интересно.
Откормленная, толстая рожа, подобную которой я видел в рейхскомиссариате только у покойного Власова. Даже рядовые солдаты РОА и те на хозяйских харчах не особо отъедались, того же Даниила возьми. Где это, мне интересно, в городе, полностью контролируемом даже не власовцами, а немцами, он сумел так отожраться?
Все эти мысли пронеслись у меня в голове со скоростью реактивного истребителя, но я ничем не выдал своего удивления. Вслух же сказал следующее:
– Как и договаривались? Три советских кастрюли?
Это была вторая фаза обменами паролями. Конечно, она была не особо обязательна, потому что в случае, если ячейка разгромлена, то эсэсовцы раскалёнными клещами давным-давно вытянули из подпольщиков все явки. Если же нет, то одного раза было вполне достаточно. Тем не менее, её всё равно пихали в стандартные протоколы связи с агентурой. Для приличия, что-ли…
– Кастрюлей нет, – тоскливым голосом ответил жирдяй, – есть два ковра. Заходите, посмотрите.
Он сделал приглашающий жест рукой, слегка подвинув свои телеса и освободив крохотную щелочку, через которую едва можно было протиснуться в помещение. Я слегка кашлянул, намекая на то, что даже моё, не сильно упитанное туловище не пролезет в эту мышиную нору. Толстяк грустно вздохнул, будто его заставили что-то сделать из-под палки и, наконец, пропустил меня внутрь.
Изнутри квартира оказалась невпример опрятнее, чем снаружи. Пол, сложенный из плотных, выкрашенных в бордовый досок, хоть и был заляпан капельками жира, все же оставался относительно чистым. Стены тоже были не голыми, как в гостинице, в которой я не так давно расстался с крестьянином Трофимом. На них были наклеены пусть и слегка аляповато, пусть с дурными заплатками и кое-где отходящие кусками, но всё же обои. На потолке тускло светила лампочка, окружённая красным, поеденным молью абажуром, а над диваном (в котором была парочка дыр, из которых виднелся грязно-жёлтые поролон) висела даже какая-то небольшая картина в хилой рамочке. Нарисована на ней была сиротливо стоящая посреди летнего закатного луга яблоня.
Что за дела вообще?
Пока хозяин квартиры гремел на кухне кастрюлями я, усевшийся под этой самой яблоней, тихонько размышлял. И как бы я не думал, как бы не перебирал факты у себя в голове, картина происходящего всё равно не складывалась. Стоит ли сказать, что каким-то невообразимым образом этот толстяк мало того, что жил, в отличие от основной массы населения, не в продуваемом всеми ветрами деревянном бараке, а в своей собственной квартире, что, допустим, можно было списать на условный спекулятивный характер его профессии, так ещё и умудрился располнеть, чего, как я успел убедиться, в Московии не удавалось даже самым успешным торгашам. Немцы держали всех в чёрном теле, сознательно иногда пуская по всему рейхскомиссариату волны голода, чтобы славянское население не слишком сильно плодилось. А этот вон как жирует, ещё и готовит что-то явно вкусное, с каким-то особенным, полузабытым запахом. Что же…
И тут меня как обухом по голове ударило.
Запах!
Это же, чёрт побери, свинина!
Мясо даже у нас, в Чёрной Армии достать было достаточно проблематично. Да что там, почти невозможно. Выдавали его только кормящим и беременным матерями, солдатам в чине не ниже старшего сержанта и перевыполнившим план рабочим, да и то не всегда. Что в таком случае говорить о Московии, где немцам было абсолютно плевать на дистрофию, желудочные болезни и малокровие местного населения. А тут, у подневольного славянина, у русского недочеловека на кухне нестерпимо пахнет жареным мясом, да так аппетитно, что я едва могу сглотнуть скопившуюся во рту слюну.
Толстяк прервал мои размышления очередным грохотом сковородки и гнусавым вопросом.
– Вам чего тут?..
Это он, наверное, так интересуется о цели моего визита. Да ещё и в лоб так.
Запах жареного мяса, жир на боках связного, прямые вопросы, не боящиеся стен немецкого города, на которых уже давным-давно выросли уши. Всё это нравилось мне всё меньше и меньше.
– Для начала, неплохо было бы представиться. Меня зовут Иван Борисов, можете именно так ко мне и обращаться, – гнетущая паранойя вцепилась в моё горло стальными тисками, не давая выдать имя, вписанное в моё удостоверение личности, но выбора у меня не было. Его наверняка уже давным-давно сказали связному, а если теперь законспирироваться и назвать какое-нибудь другое, тот может спокойно выставить меня за дверь, а то и пальнуть в ответ, так что в моём случае один риск уравновешивал другой.
– Да, да, именно это имя мне и называли, – не отрываясь от готовки, важно покивал сальным лысым затылком агент. – Меня зовут Анатолий. Можете ко мне так и обращаться.
– О цели моего визита вам тоже сообщили? – спросил я, прерывая своего собеседника и одновременно стараясь не дышать носом, чтобы не вызвать очередную волну слюны.
Анатолий повернулся ко мне и слегка улыбнулся.
– Нет. Об этом мне ничего не говорили.
Слава Богу. Алеутов, старый перестраховщик, понимая важность операции, постарался скрыть как можно больше её деталей, сыграв мне на руку. Значит, теперь я могу спокойно использовать неосведомлённость моего собеседника.
– Мне нужно как можно быстрее переправиться в Волгаштаат. Вскоре по Волге пойдёт крупный груз контрабандного оружия из Италии. Пойдёт он через Иран, по Каспию, и мне поручено его перехватить и доставить в Чёрную Армию. Вы сможете мне посодействовать?
Полная чушь. Какая контрабанда? Куда идёт? В Финляндию что ли? Но этому подозрительному типу я не стал бы выкладывать истинную цель моего путешествия даже под пытками. Уж очень мало доверия он вызывал. Лучше уж доберусь до Волги, а там свяжусь с нашей ячейкой и только затем переберусь в Москву. Конечно, прямо подозревать его в связях с гестапо я не мог, но всё же лучше перестраховаться.
Моя шитая белыми нитками легенда неожиданно сработала. Улыбка Анатолия в ответ стала ещё шире.
– Конечно-конечно, каналы для этого есть. Вы не голодны?
Голоден и даже очень. Но задерживаться здесь я не имею права. Слишком уж подозрительной казалась конспиративная квартира и её единственный обитатель. Кстати, почему единственный? Где остальные члены ячейки?
Нет, бегом отсюда!
– Спасибо, я, пожалуй, откажусь, – отклонил я предложение жирдяя.
В его улыбке, как мне показалось, появилась тень разочарования.
– Что же, очень жаль.
– Когда вы будете готовы переправить меня в Волгаштаат? – продолжил я задавать вопросы.
Анатолий на секунду задумался и поскрёб лысый затылок грязными грубыми ногтями.
– Завтра… да, точно, заходите завтра. Мы свяжемся с нашими людьми и будем готовы переправить вас на Волгу.
Так. Это уже просто смешно.
– Тогда, я, наверное, пойду, – я, тихонько оперевшись на пальцы ладоней, тяжело поднялся с дивана.
– Уже? – растерянно спросил Анатолий, не понимая, почему я начал медленно приближаться к нему. – У вас разве есть место для ночлега?
Это были последние слова в его жизни.
Не снисходя до ответа, я резко выхватил из-за пазухи нож, который, ещё выходя из таможни, я пристроил так, чтобы в случае чего мне было удобно мгновенно его достать. Через секунду благородный металл уже с чавканьем прорезал складки жира на шее предателя и, перебив тому сонную артерию, заставил кровь брызнуть небольшим фонтанчиком.
– Товарищ Алеутов передаёт привет, – глядя в его угасающие глаза, сурово попрощался я.
Он, кажется, так и не понял, где прокололся. По крайней мере, в его задернутом предсмертной пеленой взгляде я сумел разглядеть нечто, похожее на изумление. Тихонько придержав тяжёлое оседающее тело левой рукой, чтобы не наделало шума, я вытащил нож из шеи бывшего агента и, брезгливо морщась, вытер его об грязное кухонное полотенце. На разогретой плите до сих пор шкворчала чёрная сковородка, на которой потрескивали три куска уже почти прожаренной свинины. На секунду остановив на них взгляд, я понял, что терпеть больше не в моих силах и, обжигая пальцы, схватил самый сочный из них.
Дверь я даже не закрыл. На кой чёрт? Наверняка у дома этого урода круглосуточно дежурят несколько спецов из гестапо, так что заметать следы сейчас лишь пустая трата времени. Я просто быстро, перемахивая через несколько ступенек и не обращая внимания на битое стекло и мусор, сбежал на первый этаж, остановившись лишь у входной двери, чтобы чуть отдышаться, отряхнуться и выровнять дыхание.
«Завтра. Приходите завтра», – Боже, как же это всё глупо. Ячейка разгромлена, притом, как мне кажется, уже давно. Немцы не нашли ничего лучше, чем поставить для ловли «на живца» этого ссученного борова. Бьюсь об заклад, что это именно он и сдал всех своих товарищей, польстившись на расширенный пищевой паёк. Мало того, эта свинья оказалась ещё и непроходимо тупой для предателя. «Завтра», – ну надо же. Он собрался послать меня, меня! агента «Стальной руки» завтра в Волгаштаат. Да такие операции в наводнённой СС и гестапо Казани должны планироваться хорошо, если за месяц. Должны обговариваться сроки, наводиться контакты с нужными людьми, устанавливаться связь с ячейкой в Волгаштаате. Бред, бред сивой кобылы. А теперь я наверняка под колпаком немецких спецслужб и хорошо ещё, если удастся из-под этого колпака вырваться. О скором походе в Москву речи уже не шло.
Проведя языком по боковым зубам и выковыряв оттуда остатки мяса, я, собравшись с духом, вышел на улицу. В лицо мне сразу ударил холодный воздух, от которого я отвык в тёплом и прогретом логове предателя. Изо рта тут же пошёл тёплый пар, а из глаз брызнули мелкие и едкие слёзы. Теперь главное вести себя спокойно. Если в договорённость предателя с гестапо входило не немедленно задержание, то шанс у меня есть. Пересижу где-нибудь в городе, мало ли в Казани трущоб и заброшенных чердаков, а потом тихо выскользну из города. Чёрт, нет! Имя! Моё имя! Точнее то самое, конспиративное, указанное в ложных документах, имя предатель знал заранее и наверняка назвал его своим немецким покровителям. И в город меня пропустили только потому, что хотели задержать уже после того, как я расслаблюсь и выболтаю предателю всё, что знал. Как всё паскудно получается-то, Боже…
– Bürger, warten Sie, – услышал я грубый мужской голос, когда уже почти миновал арочный закуток, соединяющий двор с проспектом, на котором я недавно плутал.
Ну, вот и всё, подумал я.
На деле же, мгновенно обернулся, нос к носу столкнувшись с эсэсовским патрулём, выходящим из двора, который я едва успешно не покинул.
– Zeigen Sie mir die Dokumente und temporäre Zulassung, – тоном, не терпящим возражений, сказал главный из тройки, судя по петлицам унтерштурмфюрера на воротнике.
Молча, не показывая волнения и сумев даже выдавить из себя кривую улыбку, я протянул эсэсовцу удостоверение личности и временную регистрацию. Пока он недобрым взглядом пробегал по скромным обрывкам моей выдуманной биографии, двое его подчинённых цепными псами глядели на меня из-за его спины, готовые в любую секунду вцепиться в меня и разорвать на части. Впрочем, на такой благополучный исход я рассчитывать не мог. Скорее всего, части тела начнут от меня отваливаться уже на допросе, на который меня обязательно приведут под белы рученьки вот эти вот два мордоворота, в надежде вытянуть из меня информацию по поводу цели моей миссии.
Эсэсовец, держащий в руках моё удостоверение, поднял глаза. Коротко скомандовал:
– Nimm es!
На временную регистрацию эсесовский лейтенант даже не взглянул.
Жаль, что мой спектакль не удался.
Двое рядовых, получив по-настоящему собачью команду, тут же бросились вперёд, намереваясь для начала меня немного помять, а уже затем скрутить и потащить в какой-нибудь укромный подвал, где мои предсмертные вопли не помещают быту добропорядочных бюргеров. Правда, всё это шло в разрез с моими планами, так что я их немного подкорректировал. За те несколько драгоценных секунд, что эсэсовец изучал мои документы, я успел принять боевую стойку и теперь мощным пинком своего тяжелого ботинка отправил унтерштурмфюрера в полёт. Продлился он, правда, недолго, так как тело лейтенанта, из которого с громким хрипом вышел весь воздух, натолкнулось на двух его подчинённых. Физика сделала своё дело и в переулке мгновенно образовалась свалка.
Я же всего этого уже не видел, мчась прочь, поднимая своим топотом миниатюрные бураны снега.
– Halt! – раздалось мне в спину, за секунду до того, как по заснеженной мостовой у меня под ногами забарабанили пистолетные пули.
Я прекрасно понимал, что небольшая задержка ни за что не остановит вооружённую погоню. Ещё меньше шансов у неё было на то, чтобы остановить пистолетную пулю. Поэтому, едва я заслышал выстрелы, как тут же свернул влево, петляя по узеньким улочкам жилого квартала. Несмотря на то, что день был в самом разгаре, прохожих было мало, а те немногочисленные счастливые немецкие обыватели, что попадались мне на пути, спешно отпрыгивали с траектории моего движения, испуганно вжимаясь в стенки близлежащих домов. Тем сильнее вытягивались от ужаса их лица, когда вслед сумасшедшему бегуну, несущемуся во весь опор, начинали свистеть пули, и громыхали трое озлобленных эсэсовцев.
Поворот. Ещё поворот. Длинная прямая улица, с обеих сторон застроенная невысокими, четырёхэтажными домами. Теперь – только прямо, если только не нырнуть в ближайший подъезд. Впрочем, с тем же успехом я могу сразу сдаться преследователям, законопослушные бюргеры выдадут меня с потрохами. Остаётся лишь надеяться, что я добегу до конца улицы раньше, чем эсэсовцы сумеют в меня точно прицелиться.
Вот чёрт, накаркал! Из ближайшего дома, раскрыв входную дверь так, что она едва не сорвалась с петель, пулей выскочила крепкая, но не полная женщина, и большими рысиными скачками бросилась мне наперерез. Несмотря на то, что бегаю я достаточно быстро, а адреналин в крови ещё больше добавлял прыти, немка очень быстро поравнялась со мной и, крепко схватив за рукав, упёрлась ногами в мостовую, отчаянно вереща.
Я не бью женщин. Из принципа, из офицерской чести, из крепкого деревенского воспитания, раз и навсегда вбившего мне в голову, что «девочек бить нельзя». Но эта фурия просто не оставляла мне выбора. Она вцепилась в моё предплечье мертвой хваткой, едва ли не кусаясь, и не давала мне продолжить мой побег. А тем временем, до левого уха всё отчётливее доносился топот моих преследователей. Шансы оторваться от погони таяли не просто с каждой секундой, их с каждым мигом становилось всё меньше и меньше. Так что медлить было больше нельзя. Коротко замахнувшись, я засадил кулаком ей точно в челюсть, от чего эта неравнодушная оккупантка села задницей прямо в снег, растеряно похлопывая на меня ресницами и наливаясь лиловым цветом на месте удара. Впрочем, у меня не было времени её рассматривать. Она была лишь мимолётным русоволосым фантомом на моём пути, лет пятидесяти на вид. Из тех особых примет, за которые сразу цепляется глаз опытного разведчика – лишь желтоватый блеск медали в форме железного креста со свастикой внутри. «За выслугу лет в партии».
Тем временем, бешеная гонка продолжалась. Эсэсовцы наступали мне на пятки, а на одной из улиц к ним присоединился ещё и отряд военной полиции, численностью в четыре человека и вооружённый уже куда лучше, чем небольшая эсэсовская тройка, которая изначально готовилась брать невооружённого и расслабившегося агента. Если до этого оставалась надежда уйти от погони или разделаться с преследователями где-то в узком переулке, то теперь и этот призрачный шанс растворился. С автоматчиками мне просто-напросто не справиться, к тому же, теперь они меня точно задавят числом.
Необходимо было срочно что-то предпринять.
Прижавшись спиной к краю одного из домов, я почувствовал, как что-то твёрдое упирается мне в подмышку. Недоумённо сунув руку за пазуху, я с удивлением нащупал под толстым слоем пуховика рукоять конфискованного у полицаев револьвера. В пылу погони я совсем забыл про него. Конечно, я зарёкся из него стрелять, но другого выхода у меня не было, меня натурально припёрли к стенке. Аккуратно высунувшись из-за угла, я мгновенно увидел семёрку, гнавшуюся за мной через половину города. Впереди всех, словно Цезарь местного разлива, бежал достопамятный лейтенантик, не так давно опознавший меня и желавший, видимо, первым скрутить опасного агента Чёрной Армии. Ему и предстояло получить первому.
Быстро прицелившись, как можно дальше вытянув руку, я спустил крючок. Эсэсовец тут же запнулся и упал прямо под ноги автоматчику из военного патруля. Что же, видать судьба у него такая – вечно путаться под ногами.
Впрочем, моё ликование продлилось недолго. Несмотря на бардак, вызванный бесчувственным телом их командира, а также сбитым с ног солдатом, немцы ничуть не растерялись. Почти мгновенно по моему укрытию начали барабанить автоматные очереди, выбивая из стен облачка бетонной крошки. Я тут же отодвинулся от края здания, чтобы не быть задетым шальной пулей. Как только огонь на подавление слегка утих, я снова высунул руку и выстрелил, на этот раз вслепую. Не знаю, принесло ли это какие-то ощутимые плоды, но преследователи на некоторое время затихли, давая мне пару секунд, чтобы оглядеться.
По всему получалось, что я сам себя загнал в западню. Место, куда я, не видя перед собой дороги, забежал, оказалось небольшим тупичком, зажатым с трёх сторон домами. Конечно, был ещё один выход, как раз тот, из которого я пришёл, но соваться туда сейчас – означало получить парочку не смертельных выстрелов по ногам. Просто, чтобы не брыкался.
Из-за угла послышался шорох. Я снова выстрелил не глядя. Шорох прекратился. Прекрасно, теперь у меня осталось всего три патрона. Преследователей у меня, как минимум, шестеро. К тому же, к ним наверняка бежит ещё подмога, заслышавшая грохот выстрелов.
Быстро и сосредоточенно бегая глазами по окружавшему меня тупику, надеясь найти выход из сложившейся ситуации, я вдруг зацепился взглядом за чугунный кругляшок, едва видневшийся из-под стоптанного сугроба. Одним скачком я оказался около него и принялся яростно, по-собачьи, разгребать снег руками. Моя догадка подтвердилась – передо мной оказался банальный канализационный люк. Воровато оглядевшись, чтобы убедиться в том, что бетонные стены до сих пор прикрывают меня от подлого выстрела в спину, я изо всех слез напрягся, пытаясь поддеть тяжеленую крышку пальцами. Получилось не сразу и ценой содранных вместе с мясом ногтей, но в конечном итоге чугун с диким скрежетом поддался, открыв передо мной зловонное чёрное чрево городской канализации. В первую секунду меня едва не стошнило от резкого запаха помоев, но я всё-таки пересилил себя и, последний раз хватив ртом свежий воздух, нырнул прямо в люк.
Приземлился я по колено в нечистоты. Ком тошноты снова подкатил к горлу, но я сдержался и на этот раз. Выбираясь на небольшой металлический подмосток, вмонтированный по краю круглого канала, я услышал, как мои преследователи активно ищут меня в моем покинутом укрытии. Кажется, до них дошло, что добыча ускользает, а посему они решились взять меня нахрапом. Через секунду у меня над головой раздался зубодробительный металлический скрежет. Молодой немецкий автоматчик повторил мой полёт, приземлившись, правда, не так удачно как я. В дерьмо он ушёл с головой, упав прямиком на задницу, а как только его макушка показалась над слоем нечистот – он тут же получил в неё пулю (я и подумать не мог, что это старьё прослужит так долго), окончательно потонув в зловонной жидкости. К сожалению, вместе с ним ушёл на дно и его автомат, похоронив мои надежды разжиться нормальным оружием.
Цепным псам, что никак не хотели от меня отцепиться видимо, надоело терять людей, а потому вслед за трупом полетела граната. Разорвавшись с гулким грохотом, она не причинила мне ни малейшего вреда, так как я давным-давно скрылся в ответвлении ближайшего технического коридора. Лишь только эхо взрыва, многократно отразившееся от стен тоннелей, церковным колоколом дало по ушам.
* * *
Я уже с час блуждал по помещениям канализации. Запах, сперва отвратный до желудочных судорог, стал постепенно терпимым, а затем и вовсе притерпелся. Единственное, что меня действительно смущало, так это громкое похлюпывание в промокших насквозь ботинках. В канализации всё-таки было достаточно прохладно, сказывалась зимняя, промёрзшая земля. Мне бы не очень хотелось осложнять своё положение ещё и простудой или, не дай Бог, воспалением лёгких. Поэтому, мне в кратчайшие сроки необходимо было найти гору какого-нибудь сухого тряпья, чтобы развести костёр.
Погони я не боялся. Я так сильно петлял, что даже сам вряд ли смог бы найти дорогу назад. Тем более, что я залез уже в самые далёкие части очистительной системы Казани, далёкие настолько, что они, держу пари, не эксплуатировались с самого захвата города.
Я тщетно искал выход. Ни плана, ни карты, ничего из этого я, понятное дело, не имел, а поэтому мне оставалось только бессмысленно плутать, иногда по колено в нечистотах, надеясь уловить хотя бы слабое дуновение ветерка, указывающее на то, что выход близко.
Мои шаги гулким эхом разносились, казалось бы, по всему массиву очистительных сооружений. И, тем не менее, мне от чего-то было не по себе. Казалось, будто каждому моему движению что-то вторит, будто кто-то пристально наблюдает за каждым моим шагом, бледной тенью темного водостока следуя за мной.
Я пару раз оборачивался, надеясь заметить в тусклой темноте канализации моего невидимого наблюдателя. Тщетно. Кем бы он ни был, показываться мне на глаза он не хотел. Через пару минут моя паранойя усилилась ещё больше, а чьё-то незримое присутствие стало почти физически ощутимо. Резким движением я выдернул свой почти что разряженный «Наган» из-за пояса и взвёл курок.
Правда, выстрелить я не успел. Прежде, чем я смог хотя бы нацелиться на невидимого врага, затылок отозвался резкой, взрывной болью, а ноги подкосились, аккуратно подталкивая меня в жёсткие объятия грязной и вонючей бетонной крошки. Сознание я потерял ещё до того, как моя голова коснулась пола.
* * *
Запах. Мерзкий, щекочущий ноздри и выворачивающий всё нутро запах, вот первое, что я почувствовал, ещё даже не до конца придя в себя. Притом, зловоние шло явно не от нечистот, к которым я давным-давно притерпелся. Это был не тот запах, точно такой же тягостный, отвратительный, мерзкий, но не тот.
Самое страшное, что запах этот был мне очень хорошо знаком.
Мне снова как будто двадцать лет. Я снова опираюсь на деревянный косяк входной скрипучей двери, выблёвывая содержимое своего желудка прямо в снег. На небольшом зимнем крыльце стоит такой отвратительный смрад, что держать в себе не до конца переваренную казарменную собачатину нет больше сил. А где-то там, в глубине двухэтажного зелёного домика, бывшего когда-то загородной дачей важных партработников, разносятся редкие пистолетные выстрелы. Мой отряд уже почти завершил зачистку и старшина, матёрый старый вояка, отправил меня, блюющего дальше, чем видит ветерана Последней войны, прошедшего и Поволжскую операцию, и бои под Пермью, на улицу, чтобы я хоть чуть-чуть продышался.
Воспоминание это почти забылось. На зрелища, подобные той зимней зачистке я чуть позже насмотрелся вдоволь, загрубел до невозможности, стал относиться к ним совершенно равнодушно, просто с одинаковым безразличием убивая всех врагов моего Отечества. Но этот запах… запах въелся в кору моего мозга раз и навсегда.
Так пахнет только жареное человеческое мясо.
В первые годы после Последней войны было туго. Особенно с едой. Уральская каменистая земля – не та почва, что смогла бы прокормить миллионы голодных ртов. Немцы же нещадно нас бомбили своими опустошительными воздушными налётами, истребляя и те малые запасы, что были в нашем распоряжении. Тогда многие, слишком многие, чтобы это скрыть, то ли от безумия, то ли от безысходности начинали есть человеческое мясо. Дошло до того, что даже на улицах Свердловска стало ходить небезопасно, людоеды вполне могли накинуться прямо посреди бела дня. Конечно, их жертве незамедлительно бы помогли прохожие, только вот, какая пострадавшему, в сущности, разница, если он лежит на мостовой с проломленным мясницким топориком черепом, а его мозги отчаянно и торопливо пожирает очередной безумец? И это Свердловск, центр и сердце Чёрной Армии. Стоит ли говорить, что глухие деревни вымерли почти под чистую, натурально переварив сами себя?
Конечно, как только проблема вышла из-под контроля, Жуков незамедлительно дал команду армии разобраться. Стоит сказать, что сработали мы достойно, вычистив все или почти все ячейки людоедов. Но осадочек остался. Обвинение в каннибализме теперь одно из самых страшных в Чёрной Армии. Даже хуже, чем обвинение в педофилии или шпионаже. Чаще всего обвиняемый не доживает даже до прибытия полицейского патруля, становясь жертвой самосуда. Толпа, хорошо помнящая уроки прошлого, рассуждает, что лучше убить невиновного, чем хоть раз дать шанс людоеду скрыться.