Покалеченная весна

– Шура. Шура где? Баба Марья, очнись, пожалуйста.

– Увели, – только и успела сказать женщина, махнув рукой в сторону леса.

– Кто? Куда увели?

Больше Пётр ничего внятного не смог от неё добиться, та маялась в предсмертном бреду. Он рванулся к лесу, туда куда махнула рукой умирающая женщина.

Солдаты, ехавшие вслед за Кирилловым в грузовике, видели, как он перемахнул через овраг.

– Убился.

– Нет, живой. Смотри, вылез, дальше побежал.

Один из бойцов встал в полный рост, в кузове, держась за передний борт и осматривался в поисках объезда. Увидев его, он наклонился к водительскому окну и прокричал.

– Держи левее, там метров через триста, мост.

– Понял, – ответил шофёр и повернул к переправе.

Добравшись к горящим машинам, комбат почти на ходу выскочил из кабины и незамедлительно стал отдавать приказы.

– Старшина, оставить одного бойца, пусть осмотрится, можно ли кому помочь. Остальные, цепью, интервал двадцать метров. Прочёсываем лес, при обнаружении противника, завязать бой и флангами взять в кольцо. Быстро, быстро, не телимся.

Пётр метался по местности, пытаясь найти Александру. Никого не было. Через час поисков, он уже перестал осторожничать, чтобы вызвать огонь на себя. Хрен с ним убьют. Пусть обозначатся, остальные отобьют пленницу.

– Эй, сволочи, – кричал он, – за что вы их, суки? Они же не солдаты, – зло добавил, – Стреляйте, упыри. Страшно, бля?

Он готов был рвать фашистов голыми руками, а когда руки перестали бы слушаться, то зубами грыз, но никто не отзывался. Только ветви деревьев шумели сгибаемые верховым ветром. Уже отчаявшись, Пётр перестал провоцировать противника, а просто звал Шуру. На смену злости пришло чувство бессилия перед неоправданной, бессмысленной человеческой жестокостью.

Поиски продолжались до темноты. Не добившись результата, отряд, возглавляемый комбатом и политруком, возвратился в деревню, где стояли наши войска, силой притащив с собой Кириллова.

Пётр сидел за столом и смотрел в одну точку. Никонов пытался хоть немного его утешить.

– Если бы просто хотели всех убить, то и Архиповну положили, а так увели. Значит для чего-то, она им нужна.

Кириллов неодобрительно посмотрел на комбата, встал и вышел на улицу. Политрук постучал себя пальцем по лбу.

– Ты чего мелешь, старый хрен, совсем из ума выжил?

– Что я не так сказал? – опешил Александр Николаевич.

Ему объяснили.

– Для чего может солдатам понадобиться красивая, молодая девушка?

– Ядрён корень. Я имел в виду как врач. Может у них раненые есть?

– Хреновый из тебя утешитель, – отрезал политрук, – я бы даже по-другому сказал.

Пётр стоял на улице и смотрел в небо. Звёзды бусинами были рассыпаны над головой. Там не было войны. Вдруг сердце резко сжалось и заболело, будто в него воткнули горящее полено из костра. Пётр ранул ворот гимнастёрки и закричал, почти завыл.

Перед глазами предстала старая цыганка с дороги, которая предсказала ему то, что душу из него вынут. Умрёт, но живой останется. Так и произошло. Те, кто напал на санитарные машины, вместе с Шурой забрали у него надежду на справедливость, на счастье. Убили в нём всё человеческое. Ту малую часть, которая ещё жила благодаря любви, несмотря на пережитые им ужасы войны.

Советская армия шла вперёд, сменялись дни, недели, месяцы. С жестокими боями была освобождена Белоруссия, лето 1944 постепенно перешло во вторую половину.

Ввиду последних событий, случившихся в его судьбе, Пётр стал безразлично относится к жизни, как к своей, так и окружающих. Не то чтобы раньше он пулям кланялся, просто старался за дёшево себя не продать. Теперь всегда шёл в лобовую атаку. Постоянно возглавлял группы, идущие за линию фронта. Пленные стали редко доходить, при малейшей попытке сопротивления – в расход. Те же, кому посчастливилось уцелеть, долго кашляли сукровицей после допроса с пристрастием. Войков заметил серьёзные изменения в поведении своего сослуживца и вызвал его на разговор.

– Что делать будем, Пётр Григорьевич? Как дальше жить?

– Так и будем, пока пулю свою не дождёмся.

– Понимаю, что ты своей жестокостью пытаешься заглушить боль, но уже больше двух месяцев прошло. Ты чего вытворяешь? Естественно мы на войне и жалость к врагу неуместна, но в любой ситуации надо оставаться человеком.

– Я ни хрена лишнего не делаю. Бью врага и всё, – зло ответил Пётр.

– На кого рычишь, пацан? – резко осёк его политрук, – я сейчас напомню, с кем разговариваешь.

Кириллов отвёл взгляд в сторону.

– Виноват, позволил себе лишнее.

– А я не позволю, чтобы офицеры рабочее крестьянской красной армии уподоблялись эсэсовцам и действовали их методами.

– Ну, вы хватили, конечно, – попытался оправдаться старший лейтенант.

– Ничего я не хватил. Если хоть ещё один язык не дойдёт, я тебя под суд отдам. Все мы теряли близких, но это не повод превращаться в скотину. Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Так точно, – подтвердил разведчик, – не могу я их живых видеть. Трясти начинает.

Политрук прошёлся по землянке, обдумывая решение вопроса.

– С сегодняшнего дня ты на особом контроле, – уже мягче распорядился политрук, – возражения не принимаются. Иди, приведи себя в порядок. Через три часа как штык у меня, новое задание получишь.

Пётр шёл, опустив голову. Впереди были первые польские города, ветер дул с запада и приносил с собой смрадные зловония жёной мертвечины. От этого иногда подступала тошнота.

– Что за вонища? – спросил молоденький солдат у Кириллова, – будто скотомогильник запалили.

– Это, Вовка, ожидало всю нашу родину. Там людей толпами убивают и жгут, закапывать не успевают. Скоро войска наши разнесут там всё.

– Когда уже кончится ужас этот? Когда они угомонятся?

Пётр ответил со вздохом.

– Никогда. Бабушка моя, пережившая много на своём веку, говорила, что война как речка Елань себя ведёт, ото льда вскроется, все огороды зальёт. Потом успокоится, течение встанет, а со временем вовсе местами пересохнет и неизбежно замёрзнет в начале зимы. Но знай, что обязательно всё повторится и тому, кто подготовился, даже ноги не замочит, а кто в носу проковырял, тому хату унесёт. Понял?

– Понял, – кивнул солдатик, – выходит, мы в носу проковырялись?

– Выходит. Теперь опомнились и повернули оглобли на запад. Только хата почти сгорела, придётся заново строить.

23 июля 1944 года, Вторая Танковая Армия начала штурм города Люблин. Ещё до полудня в нескольких местах предместья, оборона была сломлена. Но в городских боях без поддержки пехоты, бронетехника была лёгкой добычей для противотанковых орудий и фаустпатронов. Наступление затянулось. С северо-востока подошёл восьмой гвардейский танковый корпус и шестидесятая танковая бригада усиленная пехотинцами, но и тут сценарий повторился.

Не прекращая наступления, к атаке присоединились кавалерийские и стрелковые корпуса, это помогло достичь успеха.

Дальше были вязкие, как болотная трясина уличные бои, где каждый дом огрызался кинжальным пулемётным огнём.

Разведгруппа вела бой в многоквартирном доме. Бойцы стояли по разным сторонам дверного проёма ведущего в длинный коридор с комнатами, из которых, поочерёдно выглядывая, вели огонь несколько автоматчиков.

– Федь, я сейчас гранату кину, рывок сразу за мной. Твои слева мои справа.

– Где ты её возьмёшь, гранату?

Боец взял в руку обломок кирпича.

– Вот она, – швырнул в автоматчиков и крикнул, – Das war eine granate!(вот это была граната)

– Gefahr!(опасность) – отозвались немцы.

Разведчики рванулись вперёд и расстреляли противника. Дальше коридор уходил вправо. Разгорячённый лёгкой победой боец, шагнул за угол, но был сразу встречен плотной пулемётной очередью. Его оттащили назад.

– Готов.

Фёдор на секунду заглянул в проход. Снова очередь.

– Этих нахрапом не возьмёшь. Хорошо обставились. Мешки горой и в малом промежутке ствол. Посмотри у тех, кого сняли, может есть что-нибудь.

Второй солдат вернулся через минуту с двумя гранатами на длинной деревянной ручке.

– Пойдёт, после второго взрыва сразу вперёд.

– Принял.

Фёдор привёл «колотушку» в боевое положение и резко швырнул за угол. Раздались всполошённые крики фашистов и взрыв. Осколки ударили в стену, перед разведчиками и дым клубами разошёлся по потолку.

– Погнали!

Отряд пошёл к огневой точке, перепрыгивая через мешки, набитые песком, и расстреливали, оставшихся в живых, немцев. Обер-лейтенант забился в угол, выставил одну руку вперёд, другой прикрывал голову и кричал сорвавшимся голосом:

–Nein, nein, nicht schießen!(Нет, нет, не стреляйте!) Ich habe wichtige Informationen!(У меня важная информация!)

Разведчик, взявший его на мушку ППШ, спросил у сослуживца:

– Чего он говорит?

Фёдор подошёл, отряхиваясь от мусора.

– Просит, чтобы ты его не убивал.

Тот хитро улыбнулся.

– Почему это?

Федя продолжил объяснять общий смысл.

– Знает вроде много. Пригожусь, говорит.

– Тогда отконвоируй его к командиру, а мы дальше. Только скажи, что если дёрнется, то всё, хендехох ему.

Немец вздёрнул руки, а Фёдор рассмеялся.

– Я думаю, он всё понял, – обратился к обер-лейтенанту, стволом автомата указывая направление, – geh hin(иди туда).

Пленного доставили к Кириллову.

– Товарищ старший лейтенант, тут язык объявился, говорит, что ценный.

– До хрена ценных за каждым углом отсиживаются. Fragen Sie… (слушаю вас…)

Немец начал рассказывать, а Чижов переводил.

– Господин офицер, если вы гарантируете мне жизнь, я расскажу вам имеющиеся у меня сведения.

Пётр достал пистолет, передёрнул затвор и положил перед собой. Язык всё понял и продолжил откашлявшись:

– В замке есть очень важный заключённый. Он много раз общался с высшим командованием рейха и может быть вам интересен. Без моей помощи его не взять, так как у охраны есть предписание расстрелять его, если будет штурм.

– Was schlagen Sie vor?(Что ты предлагаешь?), – поинтересовался Кириллов.

Андрей продолжил переводить для всех:

– Несколько ваших переоденутся в немецкую форму и пойдут со мной. Коменданта я знаю лично. Под предлогом эвакуации мы легко заберём пленного, а для себя я хотел бы просить свободы.

– Посмотрим, – Кириллов убрал пистолет в кобуру и спросил у Чижова, – что думаешь?

– Думаю, что нет времени долго собираться. Через пару часов наши войска подойдут и будет штурм. Если то, что он говорит правда, нас по головке не погладят. Надо оперативно реагировать.

Командир задумался на минуту, потом сказал:

– Надо переодеваться и этого умыть. Не поверят, что мы с ним, а не он с нами. Фёдор, пойдёшь со мной. Двоих хватит, если всё гладко пойдёт. Ну, если не пойдёт, то и взвод не поможет. Андрей, если поднимется шум, атакуйте, отвлечёте их на себя. Мы попробуем продержаться.

Кириллов, Фёдор и немецкий обер-лейтенант привели себя в должный дальнейшим действиям вид. Получилась вполне сносная группа, офицер и два автоматчика. Подошли к замку, у входа их встретили часовые. Дальше все разговоры проходили на немецком языке.

– Стоять на месте! Назовитесь!

Старший конвойной группы посмотрел на сопровождающих и ответил, сделав важный вид.

– Я обер-лейтенант Браунфельц. У меня очень важное дело к вашему командиру.

– Какое? – поинтересовался один из часовых.

– Не зарывайтесь, рядовой, это вам знать необязательно. Просто доложите о моём прибытии.

Через некоторое время вышел сам комендант замка и радостно воскликнул.

– Клаус, как я рад тебя видеть. Быстрее проходите внутрь, могут прорваться русские.

Прибывшие прошли в здание в полном составе, офицеры продолжили разговор.

– Мы облегчим твою участь, Курт. Тот заключённый, ради которого вы будете здесь подставлять свои головы под пули коммунистов, должен быть немедленно эвакуирован.

– Но у меня есть письменный приказ, – возразил комендант.

– Знаю, но сейчас нет времени оформлять документы. Хотя, не подчинится мне – твоё право. Доложу, что мне не поверили на слово, все вы здесь погибнете, исполняя тот самый письменный приказ, как верные солдаты фюрера.

– Постой, Клаус. С другой стороны, ты старше по званию и я должен подчиниться. Тогда и всему подразделению можно отступить, при необходимости. Пройдёмте.

Спустились по каменным ступеням на цокольный этаж, к массивной, деревянной двери. Комендант произнёс набор слов и цифр, явно являющихся паролем. Послышался звук открывающегося засова.

– Подождите немного, они должны вернуться на позицию. Меры предосторожности, – объяснил начальник объекта.

Открыли дверь. Обер-лейтенант заложил руки за спину и скомандовал Кириллову.

– Выведите заключённого.

Тот огляделся, оценил своё положение и прикинул возможные действия. Перед ним несколько вооружённых фашистов, через дверной проём, на расстоянии пяти метров, оборудованная огневая точка с двумя пулемётами МГ – 42. Начнётся заваруха, то и пленного не освободим и самих положат. Играем дальше.

– Вы чего-то не поняли? Выведите заключённого, – поторопил разведчика обер-лейтенант.

– Один момент, – Пётр пропустил вперёд Фёдора, кивнув ему на дверь.

В ту же секунду немецкий офицер, который обещал содействие, втолкнул их в полуподвал и прокричал:

– Это русские! Уничтожить!

Кириллов, падая, прижал к полу сослуживца, они повалились прямо под окошки дота.

Над головой начал палить пулемёт, разнося в щепки тяжёлую дверь с коваными петлями, обжигая лица пороховыми газами. Как только стрельба прервалась, лежавший на спине Пётр вставил автомат в окошко и дал очередь.

– Федя, с фланга заходи, – и снова нажал на курок.

Тот, ни секунды не задумываясь, в подкате зашёл с боку и расстрелял находившихся за мешками. Кириллов подбежал к покорёженной двери, захлопнул её и задвинул засов.

– Давай к пулемёту. Умеешь?

Фёдор заменил ленту, передёрнул тяжёлый затвор безотказной машины для убийства и ответил, сплюнув в сторону:

– Приходилось поиграть.

– Дверь за тобой, а я поищу нашего Монтекристо.

– Давай, Пётр Григорьевич, лишь бы всё не зря.

Кириллов стал поочерёдно открывать смотровые окна в дверях камер, которые располагались вдоль стены. В одной из них он увидел мужчину средних лет стоявшего лицом к выходу и освещённого сзади скудными лучами солнца, пробивавшегося через маленькое окошко, находившееся под самым потолком.

– Здорова, – чуть запыхавшимся, но бодрым голосом поприветствовал узника разведчик.

– Добрый день, – отозвался тот с лёгким немецким акцентом.

– Я вижу, по-нашему понимаешь. Отойди подальше, я открою.

Автомат легко открыл навесной замок, висящий на железном засове.

– Я советский офицер. Предлагаю вам добровольно пройти со мной. Дальше вашу судьбу определит вышестоящее начальство.

Узник сделал несколько шагов навстречу и через небольшую паузу ответил.

– Согласен. Тем более в данный момент я своей родине не нужен.

– Вот и ладненько. Если выберемся живыми, так и будет, а пока посиди ещё чуток.

Пётр прикрыл дверь камеры. С улицы послышались звуки стрельбы.

– Чижов молодец. Сейчас он им бабушку взлохматит, – радостно заметил Фёдор и добавил криком, обращаясь к находящимся за дверью фашистам, – не ждали? Исключительная нация, вашу мать!

В помещение, через дыру в двери, образовавшуюся после пулемётной очереди, попытались просунуть гранату. Фёдор заметил это.

– Ложись! – разведчик нажал на курок, направив очередь точно в щель двери. Грянул взрыв. Дубовые щепки разлетелись по комнате как шрапнель. Массивная, железная петля воткнулась в один из мешков с песком, создававшим укрытие огневой точки.

– Не стреляй пока, – скомандовал Пётр и выскочил в посечённый осколками гранаты дверной проём, чтобы зачистить уцелевших, но живых не было. Лежали изувеченные трупы коменданта, обер-лейтенанта и одного автоматчика, второго разорвало на части. Видимо, он и пытался просунуть гранату.

– Федя, бери заключённого и уходим, пока ветер без сучков.

В окне первого этажа была брошенная огневая точка. Пётр выглянул, осмотрелся и стал жестами привлекать внимание атакующих разведчиков. Когда его заметили, он скомандовал своей маленькой группе.

– Как начнётся усиленный обстрел, перебегаем к тому флигелю, а от него уже спокойно уйдём. Вас как называть? – обратился он к освобождённому немцу.

– Фриц.

– Можно было не спрашивать. Фриц, вы за мной, Федя замыкающий.

– Огонь со всех стволов! – послышалось с улицы.

– Погнали.

В окна ударили очереди и одиночные. Кириллов пролез в проём и побежал к намеченной цели, за ним все по порядку. Одно из окон оживилось вспышками выстрелов, рядом стали ложиться пули. Тут же в него полетел свинец разведчиков и решил проблему. Все забежали за флигель.

– Ну, что, живы?

– Пока не знаю.

– Это хорошо, – нервно рассмеялся Пётр, скидывая с головы немецкую каску, – продолжим разговор в более безопасном месте. Одобряете? В том же порядке за мной.

Кириллов, Чижов, Фёдор и освобождённый узник сидели у небольшого костерка в полуразрушенном здании. В подвешенном над огнём котелке грелась вода.

– Рассказывайте, товарищ Фриц, чем вы так не угодили своему начальству? – начал разговор Пётр.

– Поверьте, господин офицер, вам это не нужно.

– Как хотите, сейчас прибудет сопровождение из штаба дивизии. Они вами очень заинтересовались.

В разговор вмешался Фёдор.

– Ну, в самом деле, не сидеть же в носу ковырять? В какой области служили, расскажете?

– Можно и поболтать, – согласился немец, – вы всё равно ничего не поймёте. Моё ведомство курирует работу с оккультными науками.

– Изучали, как можно порчу на чужую армию наслать? – оживился Чижов.

– Понимаю ваш скепсис, но на самом деле нет ничего сверхъестественного в оккультизме, просто информация находится в доступе у очень узкого круга людей, либо совсем утеряна. Не понятны механизмы, с помощь которых всё работает. Вот если бы вам ничего не было известно об устройстве автомата, порохе и вообще ничего не знали об огнестрельном оружии, то у вас в руках сейчас было чудо. Электричество и сейчас не полностью изучено, оно, кстати, есть в вашем теле. Более того, без него нас всех просто не будет. Представители разных религий использовали при строительстве храмов и предметов поклонения научные знания по химии, физике и астрономии, чтобы удивлять прихожан и вселять в их сердца благоговейный ужас.

– Значит, вы уверены, что бога нет?

– Напротив, чем больше я узнаю, тем больше понимаю, что здесь не обошлось без создателя. Есть хорошая русская поговорка: просто так, даже прыщ на заднице не вскочит, а в этом мире каждая мелочь очень хорошо продумана.

Прибыло сопровождение из штаба дивизии.

– Кто здесь Кириллов? Мы обязаны сопроводить пленного для дальнейшего опроса.

– Я Кириллов, – привстал Пётр, – вы бы сами представились и предъявили документы.

– Да. Вот ознакомьтесь и ещё, вам газету просили передать.

Офицер из штаба протянул бумаги Петру. Тот отдал газету Фёдору и изучил документы.

– Всё в порядке. Ну, что же, прощайте, товарищ Фриц. Может, свидимся, ещё что

интересное расскажете, – и протянул руку, тот ответил крепким рукопожатием.

– Я думаю, увидимся, вы неплохой специалист и способны на решительные действия.

– Пройдёмте к машине, – вмешался штабной офицер, – нужно быстро проскочить, а то свои накрыть могут.

Сопровождающий с немцем ушли и разведчики продолжили беседу.

– Как думаешь, Пётр Григорьевич, правда есть потусторонние силы? – спросил Чижов.

– Конечно, есть. Только видишь, что нам объяснили? Никакие они не потусторонние. Просто мы про них ни хрена не знаем. Ладно, многие знания – многие печали. Фёдор, посмотри газету, что нам передали. Всё интересное вслух зачитывай.

– Так, что тут у нас? Продвижение вперёд, смерть фашистским оккупантам, доклад руководства партии. Опаньки, а вот действительно интересно. Называется «Опасная дуэль». Геройские будни разведроты. Командир подразделения, Кириллов Пётр Григорьевич, собственноручно уничтожил фашистского аса-снайпера, убившего не один десяток наших бойцов. За блестящее выполнение боевой задачи, поставленной перед ним командованием дивизии, старшему лейтенанту Кириллову присвоено очередное воинское звание капитан и вручён орден Славы. Вот и фотография ваша с Александрой Архиповной. Орден, звание, а мы ничего не знаем.

– Где? Дай посмотрю, – Пётр взял газету, – гляди, правда, а почему я ничего не знаю?

– Выходит, как всегда, без меня-меня женили. Но точно указано, что под чутким руководством дивизионного начальства, – заметил Чижов.

– Куда же без них?

24 июля, ещё до полудня город Люблин был взят. На юго-востоке от него был освобождён первый крупный фашистский концлагерь – Майданек. Кириллов и Войков шагали по утоптанному грунту. Дорогу по обеим сторонам окаймлял забор из натянутой колючей проволоки. Политрук оглядывался по сторонам и не мог скрыть шока, в который его приводила общая обстановка лагеря смерти.

– Сколько же народа здесь прошло на убой? Земля как камень утоптана, даже пыли нет.

Вокруг суетились солдаты, открывая бараки и выпуская тех немногих которые остались в живых.

Со стороны раздался женскиё крик, который подействовал на Кириллова как электрический разряд.

– Петя, родненький!

Стоя на ватных ногах и как будто оглушённый, разведчик обернулся на голос. Перед ним, за ограждением стояла женщина похожая на Александру. Вернее это была она, только сильно повзрослевшая. В глазах не было той игривой искорки, только тяжёлая усталость и слёзы.

– Это я, Петь. Шура. Не узнал? – срывающимся голосом, чуть слышно добавила она.

Кирилов рванулся к колючей проволоке.

– Шурка, живая.

– Я знала, что ты придёшь за мной, только по этому и живая осталась. В тот раз, когда ты звал меня в лесу, помнишь? Я не отвечала, потому, что они убили бы тебя. Пришлось немножко потерпеть.

Пётр молчал и только кивал в ответ. Затем вытер ладонями лицо и пошёл вдоль забора, жестом увлекая Шуру за собой. Войдя в ворота он обнял её и всё так же молчал, только учащённое дыхание выдавало его глубокие переживания. Александра чуть отстранилась, сняла с Кириллова фуражку и провела рукой по его волосам.

– Петь, а ты почему такой седой стал?

Разведчик выдавливал из себя отдельные слова, пытаясь сдержать эмоции

– Не знаю. Просто скучал. Очень. Без тебя.

К ним подбежал политрук и чуть не кричал от радости.

– Александра Архиповна, слава богу живы. Вы не представляете, сколько нервов нам испортил ваш обалдуй.

Шура улыбнулась и снова провела рукой по волосам своего жениха.

– Мой. Седой, но обалдуй.

Пётр чуть успокоился и стал приходить в себя.

– У нас машинка для стрижки есть трофейная, остригусь наголо, незаметно будет.

– Я тебе остригусь, – прервала его Александра, – не идёт тебе лысому. Помнишь, как я тебя в детстве дразнила?

– Помню. Тыква с ушками.

– Ну вот. Вески немного покороче и хорошо будет.

– Как скажешь, – согласился разведчик, – я тебе полностью доверяю.

К ним подошёл офицер смерша.

– Здравия желаю, знакомых нашли?

Политрук удивлённо ответил.

– Ты чего, майор, это же Александра Архиповна, наш военврач. Помнишь случай, когда санбатовские машины сожгли? Она тогда в без вести пропавших числилась.

Тот немного смутился.

– Извините, не узнал. Я тоже очень рад тому, что вы нашлись, но порядок есть порядок. Сейчас вам надо пройти, вместе со всеми освобождёнными, процедуру установления личности, а потом всё по порядку. Придётся ещё немного здесь пожить, уже в других условиях конечно.

Войков заметил, что Пётр переменился в лице, просто так не отдаст Шуру в руки особистов, поэтому действовал на опережение. Отвёл смершевца в сторону.

– Я вас прекрасно понимаю, но будьте человеком, дайте им десять минут. Ведь никто уже и не надеялся увидеть её живой.

Тот хотел было возразить, но подумав, согласился и сказал.

– Десять минут. Под вашу ответственность.

– Спасибо за понимание, – поблагодарил его Иван Алексеевич и вернулся к своим друзьям.

Кириллов сразу обозначил свою позицию.

– Нехрен тут выяснять. Какое ещё установление личности, если все её знают? С нами пойдёт и всё.

Политрук бессильно развёл руками, а Шура стала всё объяснять своему будущему мужу.

– Перестань, я всё же в плену была. Не по своей воле, но я офицер медицинской службы, как положено нужно сделать. Ведь без документов мы и жениться не сможем, а я не хочу всю жизнь в боевых подругах ходить. Всё образуется, мы же с тобой живые.

– Ну не знаю, – расстроился Пётр.

– Вот и хорошо, – Шура крепко обняла его и ещё раз поцеловала, – пойду я. Не балуй мне. Присмотрите за ним, Иван Алексеевич?

– Это уж будьте спокойны, семь шкур спущу.

Кириллов машинально сделал несколько шагов за уходящей Александрой.

– Где увидимся теперь, родная?

– Меня теперь, наверное, на гражданку спишут, я дома у себя буду, в деревне. Адрес помнишь?

– Там дом бабушкин пустует, в нём будем жить, когда поженимся, – пытался докричаться Пётр, но Шура не могла толком разобрать слова, уходя всё дальше, махала ему рукой на прощанье.

– Опять не по-человечески, – хмуро сказал Кириллов Ивану Алексеевичу.

– Как это?

– Я её когда последний раз до того злополучного дня видел, вот так же хреново на душе было. Не успел сказать и сделать всё, что хотел.

– Всё хорошо будет. За Архиповну не беспокойся, её действительно, скорее всего, разжалуют. Не сразу конечно, выяснят всё сначала, – политрук осознавал, что процедура не простая и тяжёлая, но пытался успокоить друга, – дело такое, брат, война. Много преступников пытается скрыться теперь под чужим именем, а невесту твою никто мордовать не будет. Документы восстановят, домой отправят, будет в какой-нибудь больнице работать. Она хирург от бога, тем более такую практику прошла.

– Ой, не знаю. Я сейчас бы в речке искупался. Пропах весь этим смрадом.

– Не вопрос, – Войков обрадовался, что Пётр немного отвлёкся, – недалеко речка Быстрица, сейчас тут управимся, а потом сходим.

Пока политрук был занят, Кириллов написал письмо Шуре. Чтобы, возвратившись домой, она могла узнать как он любит её, о том, что происходило в его душе в то время когда он думал, что потерял её навсегда. О том, что она вернула к жизни чёрствое сердце разведчика.

Дождавшись вечера, сослуживцы, взяв нехитрые банные принадлежности, отправились к реке.

– Как же с одной рукой плавать будете? – поинтересовался Пётр.

– Не знаю, пока не пробовал, но нырнуть надо.

– Я уже не помню, когда последний раз плавал, до войны ещё, кажется.

– Да, некогда было. Вот фашиста поломаем, всё наладится и речка, и шашлычки на природе. Очень хорошо супруга их мариновала, она у меня родом с Кавказа была и в разнообразных приправах разбиралась исключительно. Могла старого лося преобразить в юного барашка. Теперь уже всё, один буду век доживать.

– Может, женитесь ещё, – ободрял друга Кириллов.

– Нет. Не хочу ни кого со своей козочкой сравнивать, лучше её никого нет. Жалею теперь, что не венчались. Вдруг на том свете не встретимся.

– А вы верующий?

– Не знаю, но в любом случае, не может человек просто так умирать. Есть силы выше нашей земной суеты, это только дураки отрицать могут.

– Я тоже так думаю, – согласился разведчик, – но всё же, вы коммунист. Разве религия не осуждается партией?

– Осуждается, но не всё так просто. Ведь религию, можно сказать, уничтожили вместе с отжившей своё монархией. В те лихие времена много подняли на штыки того, что следовало бы сохранить. Агентуру разведки за границей, уголовный сыск, частную собственность в умеренной её части. Опять же, кто бы разбирался, где умеренная, а где капитала хватит половину России вооружить. Если не кривить душой, то под знамёна становились не только честные люди. Я хоть церквей и зажиточных граждан не грабил, но вины с себя не снимаю. Молчал, как и все. Иногда обдумаешь всё и людям в глаза смотреть стыдно. Ко времени совершения великой октябрьской революции, уже наступили смутные времена. Ведь социалисты свергали не императора, а временное правительство, которое рвало страну на части после отречения Николая. Церковь была против вооружённых противостояний, а что нужно было кипящему, возмущённому разуму? – грустно улыбнувшись, спросил Иван Алексеевич и сам ответил на вопрос, – правильно, крови всех виноватых, а виноватых каждый для себя сам выбирал. Вот и взялось всё кучей, синим пламенем. Даже товарищ Сталин это осознал.

– Вот это новость и что теперь?

– Не знаю, но я, после этого, стал ему ещё больше доверять. Не каждый может признать ошибки даже в мелочах и будет стоять на своём, чтобы не потерять лицо. А на таком высоком уровне согласиться с тем, что он заблуждался, тут нужно мужество, не меньше. Год назад, осенью сорок третьего, в самом кремле был избран патриарх всея Руси и Русская Православная Церковь даже юридический статус получила. Вот такие пироги с котятами, а на деньги прихожан построили сорок танков, этой весной Красной армии была передана танковая колонна Дмитрия Донского. Такие дела.

Кириллов снял фуражку.

– Ну что, купаться то будем? От серьёзных мыслей морщины появляются, а мне уже высказали, что я седой.

У политрука появился задор в глазах.

– Эх, сейчас бы бредешок какой, рыбки на ушицу выловить. Помню я в детстве занавеску тюлевую у матери на это дело взял. Карасей кучу вытащили, но потом этой же мокрой тряпкой по спине получил.

Пётр быстро скинул с себя одежду и забежал в воду, поднимая брызги руками. Затем вдохнул побольше воздуха и нырнул. Он ушёл в глубину, на сколько это было возможно, хотел достать ил со дна, чтобы похвастаться перед Иваном Алексеевичем. Но становилась всё холодней, от давления в ушах, что-то щёлкнуло, запищало. Кириллов решил вынырнуть. У самой кромки вода была как парное молоко. Запах реки, снующие как истребители стрекозы, камыш по берегу и чистое, голубое небо на мгновенье вернули разведчика в счастливое, беззаботное время.

– Товарищ майор, вы плавать будете?

– Да мне как то не с руки, – засмеялся политрук и помахал тем, что осталось от конечности, – я здесь у берега помоюсь и хватит.

Искупавшись и надев штаны, они оба сели на принесённое прошлым половодьем дерево обсохнуть. Политрук зажмурился и подставил уходящему вечернему солнцу лицо. Его светло-русые волосы стояли дыбом, после водных процедур.

– Ну, так как же, – продолжил прерванный разговор разведчик, – советуете венчаться?

– Конечно, тем более ты беспартийный, в должности не понизят, выговаривать на собрании не будут. Вот я рад бы сейчас, а нет уже той, с кем хотел, как говорится, и в горе и в радости. Была бы возможность, пусть она меня хоть сейчас к себе и детям заберёт. Хоть в ад, хоть в рай, лишь бы вместе.

В ту же секунду на другом берегу реки раздался глухой выстрел и появился пронзительный, нарастающий свист приближающейся, летящей мины. Войков успел только взглянуть на Кириллова, взгляд его выражал толи испуг, толи удивление и сказал.

– К нам…

Взрыва Пётр не слышал. Визг резко оборвался и будто ударили огромной подушкой по спине. Наступила звенящая тишина, в голове возникло чувство, будто снова нырнул в омут, только гораздо глубже. На губах появился солёный вкус крови и всё вокруг, поглотила непроглядная темнота.