В подпольных боксерских клубах проигравший мог получить гораздо больше победителя. Ставки лились рекой, неприкрытой продажностью и баснословными суммами брокерам. Деньги, что все чаще приходили в эти подвалы, цокали имели преступный источник своего происхождения. Мексиканец, канадец, испанец, русский и любой другой мог стоять на выходе из злачных мест без единой царапины на лице с набитой сумкой песо, франков, юаней, шиллингов. Когда я впал в комму, на моей руке два дня весел кейс, прикреплённый ко мне же номерными наручниками, ключ от которого был аккуратно привязан к моим яйцам.
Но эра такого вот вида уродливого бокса уходила в закат. Человеческое мытарство – признак навязанный добродетелям. Мы, как и в былые времена, гладиаторы под куполом цирка – мечтаем отстреляться до антракта. Вся индустрия переходить в legal zone и теперь у спортсмена есть шанс попасть к платному врачу. Роберто Дуран, Хулио Сесар Чавес, Джо Фрейзер – локомотивом тащили культуру этого вида. Из фаст-фуда в бистро.
К чему это я, стоящий на крою автострады в погоне за суицидом. Растратив достаточно безумства на своем пути, капая уже восьмой, девятой, десятой каплей на бинт правой руки, я понял, что к 45-му году внутри меня поселилась какая-то безмерная пустота. Ни стремлений, ни желаний, ни мечты у меня уже не было. Может это связанно с уже как лет 5 непрекращающимся гулом в моей голове, являющийся результатом ежемесячной долбежки. Но. Сидя тут, в цоколе, в раздевалке, в состоянии полуобморока, в погоне за счастьем, изрядно уставший, изрядно избитый, окутанный пеленой из ранее мне не знакомого состоянии, я потерялся.
Первое, что мне пришло в голову, это были воспоминания из детства. Лето после окончания детского садика, большие зеленые обшарпанные качели, единственные из ближайших к моему дому, шумящие от ветра в ушах листочки красного дерева и моя соседка – JJ – чистокровная блондинка с голубыми как твои джинсы глазами и желтым платьем в белый узор. Что-то колит у меня в животе, мне хочется сжаться в комок и смеяться. «Может я влюбился?» – первое, что мне приходит в голову. «Странное какое-то чувство: мне и больно, и щекотно – это и есть любовь!» – прокручивая в голове свои ощущения, уверенно вспоминал я. Спрыгнув с качели, я радостный подбежал к ней. «Дура!» – единственное, что смогло из меня выйти. Рука моя схватила ее за волосы и потянула их на себя. «Аааа!» – вскликнула она и упала на влажный после дождя песок своими белоснежными коленками. Затем, я схватил ее за подмышки и начал щекотать. «Аааааааааа!» – еще громче запищала она, встала с колен и побежала в сторону своего дома. «Мама, мама!» – вопила она. «Сначала я схватил ее за волосы – так делают в фильмах, где взрослые любят друг друга! Потом начал щекотать – так смешит меня мой отец – должно быть щекотно!» – искренне верил я, что она на меня за это не в обиде. «Значит и она теперь меня тоже любит!» – продолжал я. «Я люблю тебя тоже, JJ!» – крикнул я убегающей и рыдающей ей вслед, а сам развернулся в сторону своего дома, представил, что я черный как смерть ахалтекинец – особая порода скакунов кочевого народа Средней Азии – любимая лошадь моей матери, и галопом рванул за ожидающим меня стаканом теплого молока. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Капли уже летели на пол, но ситуацию с бьющимся гонгом в моей голове это никак не изменяло.