Quotes from the book «Концерт по путевке «Общества книголюбов»», page 2

- Ты знаешь... - сказал он. - Когда-то я наткнулся на одну старинную гравюру - "Похороны Александра Македона". И никогда не забуду: воины, понурив головы, несут тело, и с носилок свесилась его мертвая рука. Рука - пустая... Владел половиной мира, а туда с собой ничего не взял. Сколько буду жить, буду помнить: пустая, беззащитная ладонь великого человека. Жест нищего, просящего подаяние...

Я думала обо всем сразу и ни о чем.

Бога, безусловно, нет... А если даже он есть, то это такая скотина, какой свет не видывал...

Я подумала, что сейчас он прибьет меня, как сидорову козу, и еще подумала, что здорово, наверно, попало этой козе, если она вошла в поговорку.

Несмотря на будний день, в скверике царило безделье. Оно довлело над всем - шуршало газетами на скамейках, сквозило солнечными лучами в листьях деревьев. И даже снующие по свои делам люди в скверике казались бесцельно шатающимися.

Он был потрясающе красив. Самый красивый парень из тех, кого я видела. Даже если бы он был в девять раз хуже, чем мне это показалось, все равно он был в двенадцать раз лучше самого красивого мужчины.

"Ну, началось... - сказала я себе, - приветик, началось! Теперь они будут сметать листья в кучи и сжигать, как еретиков"

Я зло рассмеялся, потому что залюбовался этим чисто женским завитком: убивая человека, она боялась его ранить.

Я отчаянно смотрела на него, и взгляд мой был нахален и чист...

Любопытное то было время: изображать евреев в текущей литературе считалось не то чтобы запретным, но нежелательным, а лучше сказать, не совсем приличным. Если сравнение перевести в плоскость кожно-венерологическую (а оно почему-то просится именно в эту плоскость), то так примерно: не сифилис, нет, но неприятный некий грибок.

...И только в одной ситуации герою позволялось быть евреем: когда он клеймил тех предателей и подлецов, которые, бросив Родину, уезжают в Израиль. Тут у героя открывались безбрежные возможности для монологов, диалогов и эпилогов, тут он узлом завязывался, чтобы доказать свою преданность Отчизне, свою ненависть к изменникам и свое заветное желание как можно меньше самому быть евреем, и если Родина позволит, то и вовсе отвести от себя эту неприятность.