Время тишины

Несмотря на внушительную внешность, которой позавидовал бы самый гориллообразный громила, выглядел он всегда респектабельно. Одевался в строгий костюм и мог сойти за члена регионального правительства. Не в пример ему, младший братец не затруднял себя выбором одежды перед выходом в свет. Потертые джинсы и свитер, а летом – клетчатая рубашка или футболка с хулиганской надписью или провокационным рисунком, – такой моде он следовал.

В спокойном состоянии Гудомаров-старший общался с окружающими голосом, похожим на рокот океанского прибоя, но по мере волнения его голос менялся. Иногда напоминал скрежет сошедшего с рельсов товарного поезда, иногда звук пожарной сирены. А когда Гудомаров-старший приходил в особо возбужденное состояние, что нередко случалось на редакционных планерках, то его можно было использовать при озвучивании фильмов о войне. В частности, в те моменты, когда на экране мелькают кадры артподготовки перед массированным наступлением стотысячной армии.

Наверное, вы уже догадались, что обладатель такой внешности и таких выдающихся голосовых данных не может быть человеком мягким и застенчивым. Гудомарова-старшего никто не мог упрекнуть в том, что он когда-либо в своей жизни отнесся к кому-либо с лаской и сердечностью. Его слепили из другого теста. Если ему чего и не хватало, так это хитрости и изворотливости, какими с избытком природа наделила его кровного братца. Если Гудомаров-старший при необходимости реально мог взять быка за рога и пригнуть его к земле, то Гудомаров-младший нашел бы способ без применения физической силы довести быка до такого истощения, что несчастное животное само рухнуло бы наземь и издохло в страшных мучениях. И еще молило бы небеса о том, чтобы конец наступил как можно скорее.

Я не настаиваю на том, что мое описание братьев Гудомаровых единственно верное и объективное. Ведь сумел же Гудомаров-старший как-то жениться. Возможно, его супруга находила прелестным тот водопадоподобный грохот, с которым у ее муженька выдвигалась нижняя челюсть перед тем, как что-нибудь сказать. Может быть, в маске свирепости, вечно сковывавшей его лицо, ей виделось неземное очарование. А огромные ручищи с пальцами, способными походя размельчить камни в песок, представлялись изящными руками любовника, способными сыграть на женском теле, как на арфе. В конце концов, у каждой женщины собственный взгляд на мужскую красоту, и если уж ей что-то втемяшилось в голову, ее не переубедить.

Объединяла братьев Гудомаровых только весьма ценная способность упорно двигаться к намеченной цели и достигать ее. Правда, пользовались они разными методами. Теперь вы поняли, какой человек вызвал меня на ковер? Будучи от природы догадливым, по голосу Гудомарова-старшего, от которого задрожали оконные стекла, несмотря на то, что звучал он из телефонной трубки, я понял, что меня ожидает непростой разговор. Стремительно пронесшись по пустынной редакции, я влетел в редакторский кабинет, каким-то чудом успев вежливо постучать в его дверь.

Гудомаров-старший стоял у окна спиной ко мне и что-то сосредоточенно высматривал на улице. Возможно, выискивал тех неуловимых негодяев, что время от времени гвоздем выцарапывали на дверце его машины неприличные слова. Мое появление оторвало его от увлекательного занятия. Он обернулся, резко выдвинул нижнюю челюсть, грохнув сильнее обычного, и поинтересовался, читал ли я свежую прессу. Я ответил, что не читал, так как вообще не читаю прессу. Служение профессии с годами отбило привычку читать газеты и журналы, равно как и смотреть теленовости. Читать газеты для меня – все равно, что брать работу на дом.

Он с жаром заметил, что я, несомненно, многое упустил, не ознакомившись со свежей прессой за завтраком. И он готов предложить свои услуги, дабы исправить досадное упущение. Совершенно случайно на его редакторском столе оказался свежий номер газеты «Из первых уст», выпускаемой человеком, которого раньше многие по ошибке называли его младшим братом. Гудомаров-старший настоятельно рекомендовал тут же его прочесть, причем советовал начать с третьей полосы. Не последовать совету босса было бы неуважительно. Потому я послушно взял газетный номер, нашел третью полосу и погрузился в чтение.

Страницу занимала статья под заманчивым заголовком «Мэр – казнокрад?». Не стану вдаваться в подробности, дабы не утомлять читателя ненужными фактами. Думаю, что подобные статьи могут появиться во многих городах, где есть мэры. Суть сводилась к тому, что наш местный градоначальник будто бы разворовывал городские земли, распихивая их по карманам родственников, одноклассников, соседей и собутыльников. А также без устали денно и нощно переписывал муниципальную недвижимость на домашних собак, кошек, хомячков и аквариумных рыбок. Автор не стеснялся в выражениях, и в конце статьи прямо поставил вопрос о возможном суде Линча над мэром, столь рьяно пекущемся о материальном благополучии домашних питомцев. Намеками, он призывал добропорядочных горожан брать с собой вилы, отправляясь на личный прием к мэру.

Заметив, что я закончил чтение, Гудомаров-старший, присевший в редакторское кресло, поинтересовался моим мнением о прочитанном. Я ответил, что написано слабовато. Стилистика не выдержана, много повторов и слов-паразитов. И вообще, по мере чтения складывалось впечатление, будто статью писал умственно отсталый ребенок, которому обещали леденец, если он напишет сочинение на свободную тему. Однако факты изложены вопиющие, и хорошему журналисту не мешало бы провести тщательное расследование.

– На твой взгляд, такая статья придется мэру по душе? – спросил вдруг Гудомаров-старший, постепенно подводя к тому, ради чего, собственно, и вызвал меня к себе.

– Трудно говорить за мэра, но мне, будь я на его месте, такая статья вряд ли пришлась бы по вкусу, – ответил я, не покривив душой.

А сам подумал: как, должно быть, неприятно было мэру узнать о том, что его грязные делишки, благополучно скрываемые от общественности много лет, вдруг всплыли на поверхность.

Редактор кивнул и сотворил то, что в литературе обозначают выражением «пожевал губами». В какой-то миг мне показалось, что крупный мужчина собирается в меня плюнуть. К счастью, не плюнул. Перестав «жевать», он спросил: не страдаю ли я тяжелыми хроническими заболеваниями, такими, например, как помутнение рассудка, падучая или нервное расстройство? Его также интересовало, не стал ли я в последние дни миллионером, сорвав куш в лотерею, или не стал ли мой брат, пусть даже и двоюродный, коронованным королем преступного мира? Затем Гудомаров-старший осведомился о моих связях в администрации президента страны и спросил, часто ли и много ли пью спиртного? На все вопросы я ответил отрицательно, что, похоже, его порядком озадачило.

Начальник некоторое время взирал на меня молча и настороженно, с задумчивой поволокой в глазах. Так, вероятно, смотрят туземцы на валяющегося на берегу аллигатора, прежде чем ткнуть его копьем, гадая, издох он или просто прилег отдохнуть и погреть бока на солнышке? Затем исполин недоуменно встряхнул головой. Он не мог поверить в то, что его теория оказалась неверна. Проверяя ее еще раз, он спросил, не случалось ли в моей семье случаев душевного расстройства и много ли моих предков закончили дни в лечебнице для людей, утративших душевное равновесие? Мне искренне хотелось ему помочь. Титанически напрягая память, я припомнил. Кажется, мой прапрадедушка по материнской линии однажды был изловлен на улице в состоянии белой горячки, однако она прошла у него через несколько дней. Редактор повеселел и посоветовал указать об этом, когда я буду рассказывать матушке о своем увольнении.

Настала моя очередь вытаращить глаз. Случаются разговоры, когда собеседники по очереди вытаращивают глаза. Вот и наш разговор можно отнести к данной категории. Сначала удивлялся Гудомаров-старший, теперь ничего не понимал я. И хотя поведение редактора, в целом, укладывалось в общую картину поведения моих знакомых в тот день, я не мог нащупать нить, которая вывела бы меня из лабиринта загадок, в глубине которого я оказался. На ум приходило объяснение – каким-то непостижимым образом знакомые за ночь обзавелись аллергией на меня. Происходящее можно было также объяснить массовым помешательством, однако версия с аллергией нравилась мне больше.

Причина оказалась куда более прозаичной, и указал мне ее Гудомаров-старший. По его настоянию я вновь открыл третью полосу ради того, чтобы прочесть имя автора данного опуса, отпечатанное под текстом. Признаться, читая статью, я не обратил внимания на этот пустяк. Но теперь обратил и, надо сказать, что дух у меня сперло, воздуха катастрофически стало не хватать, температура тела подскочила градусов до 48, сердце заметалось в правой пятке, а кишечник предательски булькнул. Подобные чувства я испытал, когда будучи лет десяти от роду оказался застигнут бдительным сторожем в колхозном саду, где воровал незрелые яблоки.

В тот раз я отделался зарядом соли, угодившим мне в задницу. И теперь ощутил острое желание, чтобы и сейчас кто-нибудь пальнул по моему мягкому месту, и тем бы все и закончилось. Ибо под статьей стояла подпись – Андрей Разумовский. Дело в том, что я прекрасно знаю человека с таким именем. Знаю его с детства и знаю лучше, чем все остальные жители планеты Земля. У Андрея Разумовского нет от меня секретов, так как Андреем Разумовским являюсь я сам. Пока я с возрастающим чувством приближающейся катастрофы пялился на свое имя в газете, Гудомаров-старший закурил, что у себя в кабинете он делает в исключительных случаях. Обычно редактор посещает курилку. Благодаря курилке он когда-то стал редактором, снискав в ней расположение предыдущего редактора, ушедшего на пенсию и назначившего его преемником.

– Знакомое имя, не правда ли? – вкрадчиво спросил он, щурясь то ли от предвкушения скорой расправы, то ли от табачного дыма.

– Да, определенно, имя знакомое, – кивнул я, понимая, что глупо в подобной ситуации отпираться и утверждать обратное.

Его прищур не предвещал хорошего.

– Представляешь, утром беру газету, читаю и вдруг вижу, что одну из статей… хм, если ее можно так назвать… написал автор со знакомым именем, – доверительно, будто делился сокровенным с другом детства, продолжал Гудомаров-старший. – Оно не оставило меня равнодушным. Вовсе нет. Я воскликнул: ба, да это же Андрей Разумовский, один из лучших моих репортеров! Человек, которому я доверяю, как самому себе! Человек, который никогда не скажет обо мне за глаза дурного! Человек, который не воткнет нож в спину! Правильно?

– Правильно, – подтвердил я после того, как с заметным усилием мне удалось проглотить ежа, взявшегося откуда-то в горле.

– Вот и мэру я сказал то же самое, – гнул свое Гудомаров-старший. – Он, знаешь ли, тоже прочитал статью, и не остался равнодушен. Мэр даже позвонил мне, чтобы поделиться впечатлением от прочитанного. Он был красноречив и эмоционален. Не скажу, чтобы хвалил автора, но говорил о нем без умолку. Сейчас точно и не вспомню что, но кажется, что-то о том, что автору в городе больше не жить, и что он, то есть, мэр, сделает все возможное для того, чтобы человека по имени Андрей Разумовский как минимум сослали на вечную каторгу в Сибирь. Еще он сказал, что не станет плакать и объявлять день траура, если мерзавца по имени Андрей Разумовский случайно переедет дорожный каток. Ну, ты понимаешь, что слова мэра я передаю после некоторой редакторской обработки. В оригинале они звучали иначе, я бы сказал, менее сдержанно.

– Хм… – глубокомысленно заметил я, и это было лучшее, что я мог в тот момент сказать.

– Потом позвонили из администрации области. Намекнули, что если я сегодня на работе случайно пристрелю сотрудника по имени Андрей Разумовский, то мне это сойдет с рук. Дескать, уголовное дело не заведут, списав происшествие на несчастный случай. Или на самоубийство. В наше время развелось столько самоубийц! Шагу нельзя ступить, чтобы не наступить на парня, сбросившегося с крыши. Я, правда, сказал, что у меня, к сожалению, нет ни ружья, ни пистолета. И тогда мне обещали подвезти оружие в любое удобное время. Ты побелел или мне показалось? Честно говоря, сначала я всерьез обдумывал этот вариант. Но потом посоветовался с супругой, и она подсказала выход. Я уволю тебя за прогулы. Говоришь, у тебя нет прогулов? Ну что ты, как маленький! У тебя есть прогулы, просто ты о них еще не знаешь. Так что объявим тебе пару выговоров и выставим за дверь. Зато мне не придется делать зарубку на прикладе охотничьего ружья. Хотя, если возражаешь, я пойду против принципов и сделаю зарубку.

Мне все еще не хватало воздуха. Задыхаясь и чувствуя себя, как выброшенная на берег рыба, я кое-как, запинаясь и икая от волнения, все же объяснил Гудомарову-старшему – знать ничего не знаю и понятия не имею о том, как появилось в опальной газетенке под жуткой статьей мое имя. По-моему, несмотря на сбивчивость, объяснение прозвучало убедительно. Детина остался глух. Он и не пытался внять моим доводам, пока меня вдруг не озарила спасительная мысль.

– А что, если это псевдоним?! Или статью написал мой тезка?! – орал я, бегая, как оголтелый, по редакторскому кабинету и выдвигая гипотезу за гипотезой. – Или меня решили подставить, чтобы занять мое место в отделе новостей! Знаете что? Позвоните брату. Он подтвердит, что я не писал грязных статеек в его газету. Дайте шанс! На моем месте может оказаться любой! Что, если завтра ваш брат подпишет статью вашим именем? Тогда вас тоже вышвырнут на улицу, как меня, без жалости и сострадания. Но когда вы будете бродить по свалкам в поисках еды и коробки, в которой можно было бы поселиться на пару лет, я, в отличие от вас, без сомнения протяну руку помощи.

Последние слова, похоже, заставили Гудомарова-старшего задуматься и взглянуть на происходящее под другим углом. Он схватил телефон и набрал номер Гудомарова-младшего. Я мысленно возликовал, так как был уверен в полном оправдании. Жалкий сморчок подтвердит мое алиби. Передо мной извинятся и, может быть, повысят до заместителя главного редактора. Дадут прибавку к окладу, служебный автомобиль и неделю дополнительного отпуска. Я уже думал над тем, что неплохо попросить и личного секретаря, когда Гудомаров-старший закончил разговор с братом и взглянул на меня с тем сочувствием в глазах, с которым крестьянин смотрит на корову, приговоренную к бойне.

– Ну? – спросил я, решившись нарушить затянувшееся молчание.

– Брат подтвердил, что статью написали вы, – ледяным тоном ответил Гудомаров-старший. – Вы уволены.

Я нахожу работу

Будучи человеком от природы миролюбивым, я считаю себя пацифистом. К сожалению, хулиганы всегда считали так же, поэтому в детстве часто приходилось драться. То была необходимая самооборона. Первым я не нападал никогда, это меня начинали мутузить. Когда я вырос и повзрослел, бывало, что у меня чесались кулаки после резкого разговора с каким-нибудь хамом, вроде редактора того отдела, из которого меня уволили. Но не припомню, чтобы они чесались с такой силой, как в день, когда я не по своей воле покинул ставшую родной редакцию.

Я уходил в гордом одиночестве. Никто не провожал меня, не говорил сочувствующих и ободряющих слов. Наверное, так уходили из древних селений прокаженные, когда их выпихивали оттуда палками и прогоняли камнями. Только наша уборщица, спрятавшись в женском туалете, через щелку в приоткрытой двери подглядывала за тем, как журналист покидает здание, всеми преданный и презираемый.

Лишь мысль о том, что надо добраться до Гудомарова-младшего и свернуть ему шею, удерживала от намерения пойти и утопиться в ближайшем пруду. Мне доставляло удовольствие думать о том, как я выпущу ему кишки или забью до смерти тяжелыми сапогами, специально подкованными и снабженными мощными стальными шипами. Гудомаров-младший твердо встал в ряд людей, к которым я не мог относиться равнодушно.

У меня оставалась цель в жизни, пусть она и обрела иные очертания. Раньше грезилось счастливое будущее, подпитываемое неиссякаемым материальным достатком и сопровождаемое приложением в виде обворожительной супруги и трех похожих на меня карапузов. Теперь цель трансформировалась в жгучее желание добраться до Гудомарова-младшего и каблуком раздавить ему кадык, уж простите за жуткие подробности. Человеческая фантазия безгранична. Порой, она рисует страшные картины. Вот и моя фантазия разыгралась не на шутку. Если бы можно было присоединить к моему мозгу датчики и снять на видео все, что она демонстрировала, вышел бы сносный фильм ужасов.

В душе бушевала буря, и я решил успокоить ее живительной влагой. Я был молод и здоров. А каждому молодому и здоровому человеку, как бы ни претили законы страны, в которой он проживает, время от времени необходимо пропустить стаканчик. Так повелела природа. Потребность испить, порой, испытывает каждый, даже если он убежденный трезвенник. Присмотритесь к старцам, которые на закате жизни любят дать интервью-другое молоденькому журналисту. Они с гордостью говорят, что дожили до преклонных лет лишь благодаря воздержанию. Но от внимательного уха не укроется, что говорят они об этом не без толики горести. Не наше дело их осуждать. Каждый сам решает, как ему прожить отведенное время. И если кто-то считает, что воздержание удлинит его жизненный путь или сделает его лучше, пусть считает. В конце концов, он сам вершит свою судьбу, или судьба указывает ему такой путь.

Не знаю, как именно устроен этот механизм, но лично я решил положиться на выбор судьбы. Известно, что трезвым и пьяным она благоволит по-разному. Последних бережет, как ценное дитя. И позволяет вытворять такое, что трезвому непозволительно. Да и, согласитесь, глупо отправляться на расправу, не подкрепившись бокальчиком чего-нибудь крепкого. Словом, я положился на волю судьбы, а она в награду за оказанное доверие привела меня в дешевую закусочную. Там перед работой, во время обеденного перерыва и после работы всегда можно встретить пару-тройку ребят из нашей редакции. Впрочем, их можно встретить там и в разгар рабочего дня. Когда я вошел, в закусочной точно находилось несколько наших. Но при моем появлении их как ветром сдуло. Я подивился тому, куда они делись, мимо меня в двери никто не выбегал. Возможно, выскочили в окна или через черный ход.

К сожалению, бармен не последовал их примеру, и остался за стойкой, как всегда величавый и невозмутимый. Так что за выпивку пришлось заплатить. Я взял сто граммов дешевой водки с ароматом жженой резины, бокал пива и два бутерброда. Опорожнив рюмку и слопав бутерброд, который, видимо, приготовили из подметки, я снова заказал выпивку и повторил операцию, рискуя здоровьем проглотив и второй бутерброд. После третьих ста грамм ощутил острую потребность в общении и схватил за руку случайного бродягу. Судьба сама подвела его к моему столу и его устами попросила пять рублей на хлебушек. Вместе мы выпили еще и поговорили по душам. В конце беседы он признал, что мое положение хуже, чем у него, и пригласил в случае нужды ночевать к себе на теплотрассу. Расстались мы отличными друзьями. Наутро я помянул его недобрым словом, не обнаружив в бумажнике наличности.

Естественно, расправы над Гудомаровым-младшим в тот день не случилось. Я даже не помнил, как добрался домой. Утро встретило дикой головной болью. В таком состоянии даже корсиканец отложил бы кровную месть до лучших времен. Для восстановления физических сил и душевного равновесия необходимо время. Поразмыслив, я согласился с этим утверждением и позволил себе неделю отдыха. Когда же означенный срок миновал, я с удивлением отметил, что жажда мести жжет изнутри уже не так сильно, как в момент позорного увольнения. Конечно, языки пламени еще лизали нутро, но пламя затухало на глазах. В конце концов, решил я, отомстить Гудомарову-младшему можно, когда подвернется удобный случай. Например, когда он будет прогуливаться по улице, а я в тот момент по стечению обстоятельств окажусь прямо над ним на крыше с кирпичом в руке.

Что поделаешь, но так устроены мы, благородные люди. Мысль о том, что я поступаю благородно, отказавшись от плана выдавить голыми руками Гудомарову-младшему глаза, вырвать у него раскаленными клещами язык и отрубить пальцы на руках, привела меня в хорошее настроение. До того неплохое, что я, стоя перед зеркалом и готовясь к выходу в свет, вроде бы даже напел несколько веселеньких мотивчиков, услышанных по радио. Я собирался отправиться на поиски работы, прекрасно понимая, что ничто так не помогает трудоустроиться, как личные визиты к потенциальным работодателям.

Таковых в моем списке было предостаточно. Возможно, это прозвучит нескромно, но я считался одним из лучших журналистов в области, а на такую рабсилу существует спрос. Специалиста моего уровня в любой газете примут с распростертыми объятиями. Я мог согласиться на небольшое снижение, по сравнению с предыдущим местом работы, зарплаты, так как знал, что быстро выбьюсь в первые ряды. Будущее выглядело оптимистичным, а действия братьев Гудомаровых вкупе казались теперь не более чем дурной выходкой, свойственной их семейке.

К вечеру мое настроение испортилось, так как в редакциях мне дали от ворот поворот. Главные редакторы наотрез отказались встречаться, будто я был слизняком, словно младенец просившимся на ручки. А единственный из этой братии, с кем удалось пообщаться, едва не отдал концы. Я застукал его в закусочной за обедом, состоявшим из бокала пива и воблы. При виде меня он поперхнулся, весьма натурально закашлялся, посинел и рухнул на пол, всем видом давая понять, что сейчас окочурится. Завсегдатаи забегаловки, возможно, из желания не потерять собутыльника, не дали ему отойти в мир иной и каким-то образом его откачали.

Придя в себя, он с трудом сфокусировал на мне зрение и вздрогнул всем телом. Поняв, что умереть не удастся, бедняга дрожащим голосом заявил, что еще не настолько пропил мозги, чтобы принять меня на работу. И настоятельно просил, чтобы о нашей встрече я никому не рассказывал, даже под пыткой в органах госбезопасности. Я дал такое обещание. Только тогда он по секрету сообщил, что мое имя внесено самим губернатором в «черный список». А значит, на работу по специальности мне не устроиться ни за какие деньги. Стоит ли повторять, что после такого дня настроение мое немного испортилось?

Пробивной человек на моем месте не смирился бы и бросил бы вызов обстоятельствам. Он громогласно рассмеялся бы и ринулся бы в контратаку, сметая по пути редакционные двери. И, возможно, добился бы того, чтобы его отвезли в спецучреждение и изолировали от мира в комнате с мягкими стенами. Но я был не таков. Отчаяние с новой силой охватило меня. В жизни каждого человека случаются моменты крайнего отчаяния, и тогда его поведение становится непредсказуемым. Вот и я сошел с накатанного пути и записался на прием к господину Бубликову.

В нашей области каждый журналист знает, кто такой Бубликов. Это седовласый, пусть ему всего около сорока пяти лет от роду, господин, курировавший в областном правительстве работу местной прессы. Неофициально, конечно. Официально работу прессы никто нигде не курирует. Господин Бубликов занимал пост помощника губернатора по информационной безопасности. Но все были осведомлены о том, что именно он держит в руках бразды правления информационным пространством региона. Бубликов вычитывал за редакторами бюджетных газет сверстанные номера и негласно подписывал их в печать. Он поистине являлся тем серым кардиналом, о которых так любят рассказывать писатели-историки, разгребая интриги прошлого.

По пути к Бубликову я притормозил у киоска и приобрел свежий номер газеты «Из первых уст». На ее страницах нашел тот же топорный стиль и те же вопиющие факты, свидетельствующие о том, что мы живем в обществе высокопоставленных казнокрадов. Складывалось впечатление, что в нашем городе нельзя плюнуть, чтобы не попасть в чиновника-казнокрада. А еще, к великому ужасу, я обнаружил в газете знакомую фамилию под тремя, на сей раз, статьями: Разумовский.

При таких обстоятельствах являться на поклон к Бубликову было опасно. Выйти от него я мог уже в наручниках за какое-нибудь надуманное преступление. Возможно, я слегка накрутил себя. Но когда сердце подскакивает в голову и, заменив собой мозг, начинает гулко стучать в висках, тут не до здравых размышлений. Я подумал, что Бубликов тоже может оказаться чиновником-казнокрадом. А неизвестно об этом лишь потому, что газета «Из первых уст» просто не успела про него написать. Глупо же я буду выглядеть, явившись к нему с просьбой о работе.

И я принял то единственное разумное решение, которое мог, на мой взгляд, принять. Я нашел на последней полосе газеты адрес редакции и отправился туда, чтобы, наконец, намять бока зарвавшемуся редактору-учредителю. Редакция располагалась на одной из окраинных улиц в пристройке к многоэтажному панельному дому. Такие районы чаще других фигурируют в милицейских сводках происшествий. Видимо, раньше в пристройке размещался магазин, скорее всего, овощной. Наверное, он разорился и съехал, а нового владельца пристройка долго не могла найти. Что и неудивительно, учитывая месторасположение. Кого заманишь в такое захолустье? Разумеется, кроме живущих там людей. Впрочем, у них просто нет выбора.

Над дверью в пристройку красовались две таблички. На одной, выцветшей от времени, было аккуратно выбито под трафарет: «Сдается в аренду». На другой, картонке от коробки, маркером от руки было начертано: «Редакция газеты «Из первых уст». Открыв тяжелую металлическую дверь и войдя внутрь без стука, я прошел через тамбур длинною метра в полтора и ступил в полутемное помещение. В нос ударило странное ассорти из запахов. Пахло сыростью и гнилью, к которым примешивался аромат недорогого мужского парфюма и чесночной колбасы. Дедукция подсказала, что слопали ее за пару минут до моего появления. А значит, живые существа посещают обитель скорби и печали.

Сделав шаг, я наткнулся на металлическую строительную тележку, больно ударившись ногой. Затем бедром напоролся на стол, поставленный зачем-то посреди прохода. Возможно, он служил преградой на пути незваных гостей вроде меня, чтобы дать редактору время улизнуть через черный ход. Позже я узнал, что черного хода там нет. Постепенно глаза привыкли к тусклому свету, скупо сочившемуся сквозь грязные окна. Я разглядел помещение. Это был просторный, явно торговый, в прошлом, зал, заставленный разломанными и расшатанными стульями и столами, среди которых затесались несколько школьных парт, этажерками, мешками с мусором и прочим хламом. Все было заляпано краской. Складывалось впечатление, будто кто-то затеял тут ремонт, но бросил его и сбежал, до смерти напуганный армией призраков.

Менее всего помещение напоминало редакцию. Уж поверьте, я бывал в разных редакциях. Некоторые с полным основанием можно назвать свинарником. Однако то, что предстало моим глазам, не шло с ними ни в какое сравнение. Я решил, что ошибся, несмотря на табличку над дверью. Возможно, Гудомаров-младший арендовал помещение, но пока сюда не въехал. Трудно представить, чтобы творческий человек мог трудиться в условиях, один вид которых вызвал бы инфаркт в груди честного санинспектора. Да что там творческий, любой нормальный человек вряд ли смог бы тут трудиться.

Как выяснилось, я плохо знал Гудомарова-младшего, который своим присутствием развеял мои сомнения.

– А, это ты, дружище! – воскликнул он из груды хлама с таким восторгом, будто затея с арендой заброшенного бомбоубежища имела целью вот эту нашу встречу. – Я ждал тебя еще на прошлой неделе. Проходи, не стесняйся, как говорится, чувствуй себя, как дома.

– Хм… – ответил я, все еще не узрев среди куч старой мебели и мусора собеседника. – Боюсь, вряд ли у меня получится. Ты где? В каком из мешков с мусором прячешься?

– Не правда ли, отличное помещенье? – продолжал Гудомаров-младший тем неунывающим тоном, который в некоторых ситуациях кажется неуместным и вызывает легкое раздражение. – Арендовал за сущие копейки. И я намерен поторговаться и сбить цену вдвое. Царские хоромы! Наверное, ты еще не все разглядел. Здесь плохое освещение, надо привыкнуть. Офис некоторое время не использовался, и провода слегка подгнили. Я не специалист, но, кажется, их надо заменить. Дружище, как считаешь, если тебя дважды ударило током при попытке включить свет, надо целиком менять проводку или достаточно заменить выключатель и пару проводов? Однажды искры посыпались с потолка, в том месте, где должен, по идее, висеть плафон. Произошел небольшой пожар. Но все, как говорится, поправимо. Ты пришел, чтобы узнать, как у меня идут дела? Дела идут превосходно. Еще немного, и я ворвусь в первую сотню миллиардеров по версии журнала «Форбс».

Голос его действовал магически. Помните, я рассказывал, как впал в благодушное настроение и милостиво простил Гудомарову-младшему его вину передо мной? Так вот, сейчас я отругал себя за малодушие. А языки пламени, казалось, навеки утихшие, встрепенулись и яростным наждаком начали облизывать нутро, добрались до клыков и начали их точить, подготавливая к глубокому проникновению в шею Гудомарова-младшего с последующим перекусыванием сонной артерии. Я пожалел, что явился с голыми руками. Перед визитом следовало прилично вооружиться и запастись железным алиби на случай, если спустя пару дней явятся усталые оперативники и поинтересуются, где я был и что делал в период с восемнадцатого по двадцать первое апреля.

– Тут и кую капитал, – безмятежно продолжал Гудомаров-младший, не подозревая, какая опасность ему грозит. – Здесь издается самая правдивая и гениальная газета страны. Дружище, ты наверняка ее читал и оценил по достоинству. Ее уже все оценили по достоинству. Журналисты выстраиваются в очередь, чтобы я оказал им честь принять их на работу. Не беспокойся, тебя это не касается. Ты получишь место вне конкурса. Станешь нашей звездой. Не пройдет и месяца, как твое имя с трепетом будут произносить все в этой области, начиная с двухлетних малышей и заканчивая столетними старцами. Станешь ведущим автором. Сам губернатор будет просить тебя об аудиенции или как оно там называется… Ах да, будет просить об интервью. Кстати, дружище, ты принес трудовую книжку? Или хочешь, чтобы мы заключили договор об оказании информационных услуг?

Кажется, я зарычал, потому что Гудомаров-младший проявил чуткость и поинтересовался, не болен ли я? Я ответил, что даже если и болен, то никакая болезнь не помешает мне сделать то, зачем я явился в этот филиал ада на земле. И попросил его по-хорошему выбраться на свет из груды мусора. Когда же он поинтересовался причиной, честно рассказал о планируемой расправе.