– Доброе утро, – Николас присел рядом с другой стороны. – Как ты?
Рассел повернулся, тем самым ответив на вопрос. Белки его глаз были красными, указывающими на то, что за ночь ему так и не удалось заснуть. Синяки на лице вздулись, приобрели багровый оттенок. Левый глаз превратился в щелку.
– По крайней мере, теперь я еще больше стал походить на твоего пса…
Это прозвучало как шутка, но Рассел не смеялся. Когда он это говорил, то казался совсем разбитым.
– Что ж, у Флайка весьма мужественный вид. Тебе надо над собой работать, чтобы достичь таких высот, – сказал Николас, а потом, понизив голос, продолжил: – Две недели, и все будет как раньше. Давай наплетем, что парней было десять… Десять здоровенных прихвостней альбиноса! Они окружили меня, а ты подрался с ними и спас мне жизнь. Ты − герой. У тебя это даже на майке написано.
Рассел натянуто улыбнулся:
– Как у тебя все просто.
Они оба молча наблюдали, как, разбрызгивая грязь, под затихающим дождем носится Флайк.
– Я не стану возвращаться в полицию, – вдруг нарушил тишину Рассел.
– Что ж, я тебя понимаю, если бы меня так разукрасили, я бы послал Дженну к черту и умотал с Лейн куда-нибудь на юга, наслаждаясь больничным. Махнемся?
– Ты не понял. Я хочу уйти насовсем.
Николас вопросительно посмотрел на него. Но Рассел не торопился пускаться в объяснения. Он подавил тяжелый вздох и продолжил:
– Я уже давно начинаю понимать, что все это не для меня. Вдруг вчера я получил знак? Может, стоит попробовать себя в чем-то другом? Бросить службу и вернуться в Странглею. Начать новую жизнь…
Между ними повисла пауза, Николас не выдержал ее первым, но вместо слов он зашел обратно в дом, заглянул в кладовку на кухне, где одна на другой теснились коробки. Николас вернулся на крыльцо, держа в руках две шоколадки, протянул батончик напарнику.
– Ты помнишь ту коррумпированную кондитерскую? До сих пор оттуда. Я ем их всегда, когда у меня бывают плохие дни.
– Поэтому шоколадки до сих пор не закончились. Ты настоящий оптимист, Николас.
– Нет, просто не усмирил свою жадность, когда мы расхищали склады. А если серьезно, я прекрасно представляю, каково тебе сейчас. Синяки пройдут, но не все. Я имею в виду те, что внутри. Они почти всегда остаются. И заживают намного дольше, если исчезают вообще. Я говорю о том, когда меня разукрасили в подвале…
Расселу не требовалось вспоминать. Он напрягся. Николасу показалось, что для него эта история тоже веет кошмаром.
– Когда я очнулся в госпитале, мне сказали, что я вскоре приду в норму. В смысле физически. Но все равно в голове как будто нечто сместилось. Я никому не рассказывал, каких усилий мне стоило прожить те дни, уже после подвала.
Как ни странно, Николасу было легко поделиться этим с Расселом:
– Ночью мне удавалось заснуть только при включенном свете с окнами нараспашку. Я боялся запертых дверей. Боялся подниматься на лифте, оставаться в темноте и даже ездить в машине. Я думал, мне уже никогда не стать прежним, и в конце концов меня снова запрут, но на этот раз в сумасшедшем доме. Так продолжалось до тех пор, пока однажды меня не посетила мысль. В один миг я вдруг понял, что причиной всему вовсе не мой поврежденный мозг и необоснованные страхи, что моей вины тут нет. То была первая ночь, когда я лег спать в темноте. Мне было страшно. Но меньше всего на свете я хотел бы, чтобы эти твари победили, потому что я сдался. В жизни всегда будут встречаться те, кто готов вытереть об тебя ноги, втоптать в грязь. Худшее, что ты можешь сделать, так это отречься от того, что ты любишь и что действительно твое, это равносильно предательству самого себя. Неужели ты позволишь каким-то ничтожествам тебя остановить?
Рассел смотрел на Николаса как завороженный. Но тогда, вместе с уверенностью, недобрый огонек зажегся в глубине его зрачков. А Николас говорил, раскрывая перед ним подробности, не ведая о том, что подписывает себе приговор.
Вороной депос в деталях помнил их беседу на крыльце, как он пытался приободрить напарника и искренне желал, чтобы Рассел не уходил из полиции. Николас сильно к нему привязался и не мог представить себя в команде с кем-то другим. Многое стерлось из его памяти в тот день. Словно по волшебству, кончился дождь, и теплые лучи утреннего солнца падали на тюльпаны, незваными гостями выросшие в саду этой весной. Николас с Расселом съели по шоколадке, уворачиваясь от Флайка, который с упорством здорового медведя пытался забрать себе хотя бы кусочек запретного лакомства.
Теперь, когда вороной депос лежал на койке в психиатрической клинике, все равно что заключенный, события в подробностях проносились перед глазами, словно сама память пыталась помочь ему найти ответ.
Тогда, ранним субботним утром, вместе с последними каплями дождя в сад пришла Лейн. Николас даже помнил ее запах, когда она, положив ему руки на плечи, обняла его – аромат фруктов, смешанный с пряной корицей, живой в его памяти даже после ее смерти. В то утро она улыбалась, спокойная, уверенная в себе. Она не походила на ту робкую Лейн, которая была с ним вечером, а скорее на ту, которую он узнал ночью. Она села на крыльцо напротив Рассела, убрала длинную челку с его глаз. Соловый депос замер в замешательстве. Ее лицо находилось в нескольких сантиметрах, это выглядело так, будто Лейн собирается его поцеловать. Она лишь смотрела на ссадины.
– Болит так же сильно? – спросила Лейн, заглянув ему в глаза. Это прозвучало как вызов. Рассел не смог выдержать ее взгляда, опустив голову, снова стал казаться разбитым.
– Ты даже не представляешь, как… – ответил он едва слышно.
Лейн приподнялась, а он смотрел ей вслед с безысходностью, трогая ладонью лоб, словно пытался сохранить ее прикосновение.
– Но и это пройдет, – сказал он ей прежде, чем она ушла.
Николас вспомнил, как знакомое выражение беспристрастной холодности отразилось на лице Лейн. Только тогда он заметил, что они с Расселом в чем-то похожи, такое сходство обретают депосы, которые долгое время провели вместе.
Рассел уехал к себе домой. Он вызвал такси, поспешил скрыться, оставив после себя невысказанное сожаление. Рассел взял отпуск, но на работу все же вернулся, спустя две недели. Синяки зажили. Казалось, ничего не напоминало о том дне. Потерянным и разбитым Николасу суждено было увидеть его еще один раз, тогда слезы катились по щекам Рассела. Это произошло спустя полгода, когда он сообщал Николасу о смерти Лейн.
Глава 12
Настоящее, все еще психбольница “Голос лесов”.
Его трясло, как при ознобе. Когда-нибудь это пройдет. Если бы он только знал… Он бродил как в тумане, с трудом выбираясь из дымки собственных воспоминаний. Они подчинили его разум своей власти похлеще наркотиков и, в отличие от последних, открывали истину. Истину, от которой шерсть на спине становилась дыбом. Теперь ноги сами несли хозяина к цели.
Над парком психиатрической клиники повисла тишина. Она была точно радио, у которого не до конца убавили громкость, оставив шелест листвы и гулкое уханье крупной птицы где-то вдалеке. Крылатый призрак спланировал в ночи, сова приземлилась на ветку одной из сросшихся сосен. Еще выше – с фиолетовых небес смотрела луна. Такая мутная, словно по ней провели пальцем, смазав очертание, но ее присутствия оказалось достаточно, чтобы указывать ему путь во тьме. Как же давно он не видел этого бледного света… Его лишили возможности покидать четыре стены ночью, наслаждаться покоем, вдыхать запахи, совсем не похожие на ароматы дня. Последние две недели в его распоряжении был час прогулки, когда все остальное время украло заточение. Как, может быть, и остаток жизни. Кто-то должен за это ответить! Его руки шарились в проломе Близнецов-сосен, пока он не выудил оттуда то, за чем пришел. Николас еще раз окинул взглядом луну, наблюдающую за ним, темный силуэт корпуса клиники вдали. Подняли ли они тревогу, бросились ли его искать? Или же его отсутствия никто не заметил? Пока у него было время.
Не верилось, что каких-то двадцать минут назад он лежал на жестком матрасе в своей комнате. (Комнаты – зачем их так называют? Это больничные палаты. Словно психбольница, как в страшном сне, имела все шансы стать домом.) На соседней кровати храпел Бэнко. Но для Николаса не существовало ничего другого, кроме картин его прошлого. Вороной депос видел своего напарника, солового странглийца старше него на девять лет, к которому он впервые сел в машину новобранцем. Рассел ворчал на него, читал нотации, в перерывах они вместе пили кофе. С напарником Николас разделил множество бессонных ночей на дежурстве, бывал в ситуациях, от которых кровь стыла в жилах – они делили общие кошмары на двоих. Он доверял Расселу, как другу. Полицейскому, который его предал.
И эта ночь, как ни одна другая, распахнула ворота в прошлое, позволив ему найти ответ. Догадка пожирала его заживо. Николас знал, что не сумеет заснуть с ней в одной постели, даже если выпьет горсть чертовых таблеток снотворного (тогда он понял, что уже на них сидит).
Бэнко не услышал, как Николас ушел. В коридорах клиники было пусто и темно. Из дежурки на пол спускался прямоугольник света, доносился шум телевизора, настолько громко, что выбей Николас стекло, санитар навряд ли бы услышал. Вороной депос не знал, что делает здесь, руки сами потянулись к окну, когда в конце коридора промелькнула сухопарая тень. Еще раньше, чем Ероман приблизился, Николас узнал его. Для этого не требовалось видеть, только чувствовать: по шерсти проносился холод, все внутренние голоса в унисон велели сохранять бдительность, словно рыжий пациент мог наброситься в любую секунду. Но Ероман и не думал нападать. Он сделал вид, что не заметил Николаса, замершего у окна. Неуклюжей раскачивающейся походкой рыжий пациент прошел мимо, устремившись вверх по лестнице, на второй этаж, где находились изоляторы и кабинеты для процедур. Николас смотрел ему вслед. Проще было поверить, что Ероман, свободно гуляющий по коридорам, являлся частью галлюциногенного видения. (Может, в этот вечер его просто забыли привязать к кровати? Или у любого наказания истекает свой срок. Почему именно сейчас, когда Ероман должен интересовать Николаса меньше всего? Если разобраться, не только Рассел стал причиной его заточения.)
Но Николас все равно последовал за ним, не имея понятия, куда тот направляется. На второй этаж вела единственная лестница, даже блеклого света луны хватало, чтобы разглядеть пустой коридор – ни силуэта, ни затаившегося призрака, словно Ероман успел раствориться в воздухе. Вороному депосу показалось, что несколько секунд назад он отчетливо слышал хлопок двери. Николас подергал за ручки кабинетов – ни одна не поддалась. Он продолжил поиски и остановился у запасного выхода. Николас помнил эту дверь еще при свете дня, окрашенную густым слоем алой краски. Бэнко рассказывал, что она здесь по требованию пожарной комиссии и находится под сигнализацией. Николас толкнул дверь, страшась оглушительного звона, но кругом стояла та же тишина. На него смотрели, точно из прохода в другой мир, полотно звезд и силуэты сосен. Запахло свободой, свежестью и хвоей. Николас простоял так несколько мгновений, прежде чем опомниться. К зданию крепилась площадка с маршем лестницы, зигзагом охватывающая торец. Лестница шаталась от каждого шага, а он ступал осторожно и старался даже не дышать, не веря своей удаче. Настоящая эйфория охватила его, когда босыми ногами он коснулся земли. Вороной депос побежал вдоль деревьев, не замечая ни остроты шишек, впивающихся в ступни, ни хлестких ударов царапающих ветвей. Он замер, чтобы отдышаться, только когда на пути раздвоенным выродком появились сросшиеся сосны. Ноги сами привели его сюда. Вокруг было так же пустынно, никого, кроме какой-то хищной птицы, таящейся в кроне и сверкающей на него огоньками глаз.
“Спасибо тебе за это, Ероман, я не останусь в долгу, когда выберусь отсюда”, – подумал он, опуская руку в расщелину, чтобы достать пистолет. Рация валялась неподалеку в кустах. На ней были куски грязи, Николас бережно обтер ее о халат, как испачкавшегося любимого питомца. Она послушно легла в его ладонь. Сколько пройдет времени, прежде чем он доберется до Одары, до кабинета начальника полицейского участка? Может, целая вечность, а ответ ему нужен здесь и сейчас. Он не мог больше ждать. Вороной депос приложил рацию к уху, понимая, что, возможно, совершает большую ошибку, нажал на кнопку вызова. Шипение напоминало треск углей в пепелище догорающего костра. “Раз, два, три”… бесполезно, с каких пор он стал таким самонадеянным?
– Николас?
Сердце вздрогнуло вместе с тем, как сквозь шелест раздался знакомый голос.
– Привет, Расс.
Николас отчетливо представил напарника, коротающего ночь в спальне, в огромном замке-коттедже, построенном на деньги его породистых предков; рацию на тумбочке у края кровати. Рассел тоже не смыкал глаз этой ночью, слишком явным казалось ликование, присутствующее в каждой фразе. Он ждал этого звонка, как очередной возможности насладиться своим триумфом:
– Что случилось, мой маленький новобранец? Тебе опять одиноко?
Николасу даже не пришлось сдерживаться, чтобы скрыть ярость. Из голоса вороного депоса исчезли чувства, он звучал спокойно, в нем осталась только усталость:
– Я хотел проверить, хорошо ли тебе спится после всего, что ты наделал.
– Просто прекрасно, спасибо, что поинтересовался.
– Как ты мог? – выдохнул Николас в трубку, зная, что ни один на свете ответ Рассела не оправдает. – Мне ничего не надо от тебя, Расс. Просто скажи, чем я это заслужил?
– С хорошими депосами, увы, случаются несчастья. Я только хотел тебе помочь. Я надеюсь, там уделят достаточно внимания происходящему в твоей бедной помутневшей голове.
– Заткнись, ублюдок! Прекрати прикидываться. Ты слышал вопрос.
Напарник зевнул в трубку:
– О, как невежливо! Вот так я бы не советовал. Цени хотя бы то, что я с тобой разговариваю, да еще и посреди ночи. Так что ты там приказываешь сделать? Заткнуться?
Николас был уверен: тот так просто не заткнется. Только теперь вороного депоса осенило, что, возможно, этот разговор тоже являлся частью плана Рассела, а это значило, что Николас до сих пор находился в его власти. Но смолчать он все равно бы не смог:
– Рассел, ты был знаком с Лейн? Я имею в виду, еще до того, как мы стали работать вместе.
Повисла пауза.
– Я любил ее, Николас, – сказал Рассел едва слышно. Из голоса солового депоса исчезла насмешка, она вдруг сменилась растерянностью и дрожью: – Мы были четырнадцать лет счастливы в браке, пока не появился ты.
– Клянусь, я не знал об этом.
– А много ли ты знал о ней вообще? Она принадлежала к древнему странглиевскому роду депосов, чистых по крови, прямых потомков великого Мортхагена. Ей было проще исчезнуть, чем навлечь на семью такой позор. Поэтому она сбежала к тебе, с поддельными документами и глупой историей о девочке из пригорода, о прошлом которой никому не стоит знать. Тебе ведь даже неизвестно ее настоящее имя? Ее звали Луиза Лэйон, – Рассел яростно выдохнул. В этот раз ему с трудом удавалось сдержаться. Он почти кричал:
– А ты забрал ее у меня! Ты все забирал. Все лучшее всегда доставалось тебе. Мне было плевать на славу, которую на работе ты присваивал себе с первого дня. Плевать на то, что для тебя я был все равно что шавка, которую возят в машине для компании и затыкают, когда она брешет… Чье место на диванчике на кухне, лежать и слышать, как вы трахаетесь за стенкой.
– Рассел, послушай! Я понятия не имел про вас с Лейн, почему ты просто не поговорил со мной? Мы могли бы решить все это мирно.
– Мирно? Ты издеваешься, да? И к черту разговоры, они ни к чему не ведут. Так считала и Луиза. Я отпустил ее к тебе и пожелал ей счастья. Я дал ей обещание, что ты ни о чем не узнаешь. Малышка не хотела, чтобы наши личные распри отразились на работе. Ведь мы были такой прекрасной командой! Герой и собака, всегда вместе, всегда лучшие, герою − кресло начальника, а собачке − корм.
– Что ты несешь…
– Нет, Николас. Я говорю. А несешь всякий бред у нас теперь ты. Но это не важно. Как и ваша с Луизой так называемая “любовь”. И моя ревность. Все это жалкое проявление депосских эмоций. Они не вечны и быстро проходят, оставляя место холодному расчету. Я знал Луизу… Лейн, как тебе угодно, с детства, достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: рано или поздно она наигралась бы с тобой. Малышка привыкла к комфорту и роскоши, а ей приходилось ночевать в конуре, работать, существовать на жалкую зарплату полицейского, возиться с едой на кухне. О, даже не представляешь, как она ненавидела готовить! Ты же сам видел, Лейн была создана для другой жизни, это у нее в крови. Она бы взвыла рано или поздно. А я готов был ждать. И знаешь, я ведь не ошибался. Незадолго до своей смерти она выпрашивала у меня прощение. Она вернулась ко мне.
– Ложь!
Рассел не дал Николасу продолжить, стал извергать на свет факты, от которых шерсть становилась дыбом.
– Лейн ждала от тебя ребенка. Она была на втором месяце, когда встретила смерть. Думаю, этого ты не станешь отрицать. Ты узнал правду уже после ее гибели и хотел по возможности скрыть, что в тот день от руки Обрубка Тада потерял двоих. Я понимаю: и без того хватало, что все вокруг тебя жалели. Следственный комитет вел дело, а ты постарался, чтобы сведения о расследовании не просочились дальше их стен. Никому в участке не было известно о тайне нашей Малышки. Кроме меня. Еще до ее смерти. Она сама мне в том призналась. И Луизу можно понять. Она желала для своего наследника лучшей жизни, которую я мог с легкостью предоставить.
Николасу казалось, что земля уйдет из-под ног и он вновь упадет. Он хотел возразить, привести сотню доводов, почему это не могло быть правдой, что Лейн любила его и никогда бы так не поступила. Но в мыслях у него вертелись лишь воспоминания того, как после ее смерти он навел справки: последние три дня своей жизни Лейн не появлялась на работе, хотя говорила, что проводит время именно там, на ночных дежурствах; едва заметный запах чужого одеколона, впитавшийся в ее одежду. Аромат казался знакомым, и Николас решил, что просто не узнает запаха собственных духов. То, как Лейн вела себя − стала тихой и замкнутой. В их разговорах явно присутствовала недосказанность, а в ее взгляде − чувство вины. Она словно хотела попросить прощения и все не могла выбрать подходящий момент. Тогда Николас решил, что она просто каким-то образом предчувствовала свою смерть или причина заключалась в маленькой тайне, живущей в ней.
– Понимаю, тебе потребуется время, чтобы с этим смириться, – продолжил Рассел. – Я ждал слишком долго, Лейн вернулась ко мне, к той жизни, которую она оставила ради тебя. Я бы даже взял твоего отпрыска к себе.
Мы с Луизой не могли иметь детей, а мне было наплевать на позор, я смог бы воспитать его как своего. Слишком малая цена – за такую победу. У нас с Луизой уже были куплены билеты в Странглею. Мы бы просто бесследно исчезли. Я надеялся, что моя маленькая девочка наконец определилась с тем, чего она хочет, и счастливая жизнь ждала бы нас впереди. Но я так и не дождался. Лейн не стало. Ах, Ники-Ники, мой супернапарник, Герой-полицейский. Я надеюсь, теперь ты понял? Я мог бы закрыть глаза на то, что все лавры доставались тебе, что ты изо дня в день вытирал об меня ноги на работе, что на время одолжил мою жену. Но одного я тебе простить не смогу: ты не сберег ее!
Его голос дрогнул. В нем прозвучала знакомая боль утраты, которая точно так же неумолимо поселилась в сердце. От нее нереально было сбежать, невозможно укрыться. Она нещадно пожирала изнутри. Единственное, что он желал тогда, это заполнить пустоту. К сожалению, Рассел отыскал совсем не то, что следовало.
– Она погибла из-за тебя, – сказал он тихо, и, кажется, в голосе звучали слезы. Слова превратились в шепот: – Если бы она была со мной, клянусь своей жизнью, этого никогда бы не случилось.
− Рассел, пожалуйста, успокойся и выслушай меня. Теперь это все в прошлом.
− Тебе легко говорить! Ты пережил бы утрату и нашел бы себе другую.
К напарнику вернулись привычные нотки ненависти, которая поселилась в его душе на том месте, которое некогда принадлежало Лейн. Ненависть сводила его с ума.
− Такой парадокс, не перестаю поражаться. Герой, обезвредивший самого Элиранда, не смог поймать какого-то сутенера. О чем ты думал, когда гнался за Тадом, Николас? Ты был пьян, или просто струсил… Да-да! Ты струсил, ты решил, что твоя шкура дороже стоит. А Лейн погибла. Если бы на твоем месте был бы я, она осталась бы жива!
− Заткнись! – закричал Николас, и от его слов в небо черным ангелом смерти взмыла сова.
– Я жалею лишь об одном. Что в тот ужасный день, когда убийца пробрался в дом моего напарника и занес нож, на ее месте не оказался ты. Судьба несправедлива. Но я здесь для того, чтобы исправить эту оплошность. Ты разрушил мое счастье, Николас, а я – твою карьеру. Чтобы ты узнал, как невыносимо больно – лишиться того, без чего вставать с постели по утрам теряет смысл. У тебя было предостаточно “птичек” в голове: беспризорник, калечащий животных, полицейский, борющийся со страхом оказаться в темноте. На службе ты всегда лез в самое пекло. Твои подвиги – не что иное, как отклонение у депоса, который не знает, когда остановиться. Теперь весь город считает тебя сумасшедшим. Я приложил для этого немало усилий.
Я долго думал над тем, как заманить тебя за забор психиатрической клиники, да еще так, чтобы ты не поднял шума. На мое счастье, следственный комитет допрашивал идеальную кандидатуру на роль психа. Парня задержали в доме Элиранда, но у полиции не было никаких доказательств его вины. Этот тип вел себя по меньшей мере странно. Бормотал какие-то небылицы про другой мир, пока на допросах они не стали избивать его и не сломали ему челюсть, отчего тот стал вести себя как дикое животное – нападать на всякого, кто посмел приблизиться к нему. Они хотели отпустить его, но я предложил иную альтернативу. Приманка была отправлена в клинику “Голос лесов”, которая была выбрана мною из множества: живописный парк, отрешенность от цивилизации. Ты должен быть благодарен: я нашел идеальное место, где прославленный полицейский смог бы уйти на покой.
Мне оставалось только убедить тебя. И в этой истории мне до сих пор неясно одно: почему ты согласился? Когда я пришел к тебе в дом с видеозаписью, я весь трясся от волнения, а ты посмеялся надо мной, с ходу заявив, что из этого дела ничего не выйдет, разве что только Дженна хочет заманить тебя в дурдом. Для тебя все было шуткой. Но ты разгадал мой замысел. Я недооценил тебя тогда, Николас. Мне стоило вспомнить, что ты намного умнее, чем кажешься на первый взгляд, не потому ли на твоем счету так много раскрытых преступлений? И с этим ты не промахнулся. Не дал себя провести. Скажи мне одно, какого черта ты передумал? Поехал в психушку, примерил на себя роль, которая тебе, привыкшему рваться в бой, так не шла. Ты сам накинул себе петлю на шею, и сейчас я хотел бы знать, почему? Я рассказал тебе правду, сделай то же самое для меня. Просвяти, что было такого в этом деле? Николас, ты слышишь меня?
Вороной депос сидел, оперевшись спиной об общий ствол Близнецов-сосен. Его ноги обмякли, а тело опустилось на влажную землю, впитавшую в себя холод ночи, такой же обжигающе ледяной, как и слова напарника.
– Я просто псих, – сказал Николас в рацию, обращаясь больше к самому себе. И пусть для Рассела это послужит ответом.
Из трубки еще раздавался голос странглийца, когда вороной депос дрожащей рукой отодвинул ее от уха, а потом, собрав осколки злости, отшвырнул в сторону. Николас все равно не воспринимал никакие слова, и все, что он видел перед собой, была Лейн. Неужели и она его предала? Нет, не может быть, все что сказал Рассел – гнусная выдумка. Кроме одного: Николас так мало знал о Лейн. Он пообещал ей, что не станет расспрашивать о прошлом, Рассел заручился, что не тронет ее будущее – два обещания, сплетенные вокруг одной судьбы. Многое бы поменялось, не будь их вовсе, только бы Лейн осталась жива…
Николас поднял голову к беспросветно-синему небу, откуда на него с презрением взирали звезды. “Она любила меня”, – обратился он к ним, не зная, утверждает или спрашивает. Так яростно ему захотелось вновь увидеть ее, заключить в объятия, ощутить тепло и биение жизни, только тогда он бы поверил, что слова Рассела – очередная ложь. Но он никогда не узнает…
Истина умерла вместе с Лейн. Ее больше нет, и Рассел прав, Николас заслуживает наказания, ведь в том виноват только он один. Ничтожество!
Пальцы впивались в траву, выдергивая ее с корнем, расцарапывая ладони в кровь. Он сам не заметил, как зарыдал в голос, уткнувшись лбом в колени, проклиная себя, свою жизнь, все то, что привело его сюда. Он отдал бы многое, лишь бы исчезнуть или оказаться в далеком забытом прошлом, на крыльце форта, убаюканным историями старого гнолла, который был для него все равно что отец.
“Вытащи меня отсюда, Джипс, – шептал Николас, – если ты меня еще слышишь. Кроме тебя, мне некого просить. Я больше так не могу”.
Глава 13
Николас не помнил, сколько просидел так, под могучими стволами Близнецов-сосен, отрешенный от реальности, сломленный и обессиленный, с мыслями, заблудившимися в темноте. Он не вздрогнул даже когда тень, уже несколько минут наблюдавшая за ним из-за деревьев, оказалась рядом, положила руку на его дрожащее плечо. С надеждой ребенка вороной депос поднял взгляд темно-синих глаз, и тут же его душу обожгло разочарование: это был не Джипс и даже не Ероман, а незнакомый депос, который смотрел на него сверху вниз. Он был совсем молод, еще парнишка, мышастой масти, с короткостриженой гривкой, выкрашенной в неестественный морковный цвет. В больших глазах читалась тревога.
– С вами все в порядке? – спросил он высоким голосом.
– В полном, – Николас удивлялся, как легко сорвалась с языка эта фраза.
– Хотите, я провожу вас обратно в комнату? Не следует гулять здесь по ночам.
Паренек нагнулся, добродушно протянув ему ладонь. И только тогда Николас различил во тьме форму охранника. На тощем плече паренька болталось ружье. Вороной депос принял его ладонь, не без посторонней помощи поднявшись из грязи (ноги дрожали и с трудом слушались его), и, не отпуская руки, потянул паренька на себя, приставив к его виску дуло. Оружие, которое Николас секунду назад прятал в кармане халата, переняло тепло его ладони. Вороной депос ощущал рельефную рукоять кожей. Это чувство возвращало в недалекое прошлое, словно он вновь вернулся на службу. Вместе с ним робким огоньком в груди вспыхнула новая надежда.
– Отдай мне свое ружье, – отчеканил Николас, возвратив хладнокровие в голос. Паренек не сразу послушался его приказа.
– Вы с ума сошли? – только и сумел пролепетать он.
– А ты забыл, где находишься?
– Это что, настоящий… п… п-пистолет?
Охранник трясся, как осиновый лист. Наверняка паренек подрабатывал здесь по ночам, чтобы оплатить учебу в университете или наскрести себе на пиво, черт еще знает, что он мог забыть в этом дрянном местечке. Николас невольно задавался вопросом, как таких юных и худеньких, с дурацкой оранжевой гривкой, берут охранять дурдом, где обитают здоровые бандиты вроде Лисера и теперь его самого.
− Похоже, что я шучу? Мне нужно выбраться отсюда. У тебя есть машина?
Охранник безропотно протянул Николасу ключи.
– Проведешь меня к ней.
Чтобы вывести его из оцепенения, вороному депосу пришлось пихнуть своего заложника в бок. Тот сделал пару шагов, а потом вздрогнул, уставился на Николаса глазами, полными ужаса. Он говорил так быстро, что слова его можно было едва разобрать:
– Машина за воротами, я не смогу их открыть. Они управляются кнопкой из комнаты наблюдения, а она в здании.
– Какого черта! – вырвалось у Николаса. Его пленник пустился в объяснения:
– Нам перестали выдавать персональные ключи с тех пор, как Ероман напал на одного из охранников и едва не сбежал, так же, ночью. Вы не походили на Еромана. Я услышал, как вы говорите сам с собой. Я подумал, вам нужна помощь, вы заблудились и не можете найти дорогу обратно…
После этой речи Николас испытал еще один укол жалости к нему. Ну почему охранником оказался не какой-нибудь пегий отморозок вроде местных санитаров, а этот жалкий подросток? Но с другой стороны, стоило бы расценивать это как проявление удачи – такой заложник увеличивал его шансы выбраться отсюда. Ведь после всего пережитого ему еще могло повезти.
– У тебя есть доступ к комнате наблюдения? – спросил он паренька.
– Ключи.
– Если мы доберемся туда, ты сможешь открыть ворота?
Тот кивнул. Из-за того, как сильно он дрожал, движение головы различалось с трудом. Прежде чем направиться к клинике, Николас решил разобраться с ружьем. Как он и предполагал, оно было заряжено холостыми патронами. Кроме шумового эффекта от него не было толку, разве что стрелять в упор. Он опрометчиво разрядил ружье, выкинув патроны в кусты, и секунду спустя пожалел о содеянном. Слишком поздно его посетила догадка, весьма очевидная вещь, которую он не предусмотрел. Николас велел пареньку закрыть глаза, а сам достал пистолет, который передал ему Рассел, и, нацелив дуло на беспросветные стены сосен, нажал спусковой крючок. Как он и ожидал, не прозвучало даже щелчка. А курок, как бы сильно он ни давил, не желал двигаться с места.
“Если бы я раньше его проверил, – подумал Николас, – будь Рассел поумнее, эта рухлядь бы не только не стреляла, но и взрывалась в моей руке, на случай, если я решу воспользоваться оружием. Но это уже в пределах фантастики, в моей ситуации не до выбора, нужно пользоваться тем, что есть”.
Николас спрятал руку с пистолетом в карман халата, а свободной протянул охраннику разряженное ружье. Его заложник стоял, зажмурившись, ожидая выстрела. В ночной тьме, густой как мазут, можно было разглядеть, как шевелятся его губы. Он читал молитву.
– Как тебя зовут? – спросил вороной депос.
– Дэнис.
– Слушай сюда, Дэнис. План таков: накинь ружье на плечо, как ты его обычно носишь, вот так, отлично. А сейчас мы вернемся в здание и вместе пойдем в комнату наблюдения. Ты откроешь ворота.
– Да, но…
– Если привяжется дежурный санитар, наставишь на меня ружье и скажешь, что я пытался сбежать. Ты меня задержал. Все ясно, Дэнис?
Дэнис кивнул, не посмев с ним спорить. Они направились вниз по тропинке. Николас пытался избегать взглядов камер. Он сомневался, что кому-то придет в голову наблюдать за территорией пустующего парка ночью, но по возможности старался выбирать слепые зоны, которые, благодаря Бэнко, теперь знал наизусть. Дэнис шел, часто спотыкаясь, чуть позади него. Николас был уверен, что его заложник не отважится бежать. Паренек сцепил ладони в замок и держал их возле паха, заговорил, лишь когда на горизонте замаячило здание психбольницы: