“Беда не заставит себя долго ждать, – рассуждал Михаэль, – болтовня без границ – путь к анархии, беззубость судов поощрит разбой и насилие, и расцветет коррупция средь безнадзорного народа. Сильный будет пожирать слабого, и несчастные жители побегут куда глаза глядят. Отличное наказание! Видя такую напасть, обитатели других городов возьмутся за учение да за молитву, дабы уберечься от лиха”.
Случилось, однако, не так, как того ожидал Михаэль. Не знал ангел, что неожиданное происходит чаще ожидаемого. Не скованный надсмотром, народ обрел инициативу, в гору пошли ремесло и торговля. Жизнь стала богаче, жить стало веселее. А когда богато и весело живется, то работа спорится, а вера – побоку. Горожане благодарили посланника Небес за науку, а Михаэлю ничего не оставалось, кроме как признать неудачу своего предприятия.
Следующим проводил опыт Насаргиэль. Он указал посланнику на город соседний с тем, где экспериментировал старший над раем. Властитель ада повелел своему эмиссару убеждать людей срывать с себя цепи лицемерного благочестия. Пусть восторжествует свободная любовь, долой бремя семейных уз. Раскованность нравов – вот девиз!
“Быстро растлится народ, – думал Насаргиэль, – погрязнет в разврате. Похоть без запрета бесчинствует. Потеряют люди стыд, мор от дурных болезней проберется в каждый дом, народ станет вымирать. Сами себя люди накажут! Здоровые прочь побегут из проклятого места. Соседние города спохватятся, пока не поздно, совершенно запретят у себя распутство, и жители их возьмутся за книгу, да примутся за молитву”.
Ошибался Насаргиэль в своих расчетах. Не расплодились дома позора, и не рухнул брак, зато женщины воспряли к новой жизни и даже стали равноправнее мужчин. Нетрадиционное было признано законным, захлопнулись дверки опустевших шкафов, и радость долгожданного равенства затопила многие сердца. Ханжество освободило место прямодушию, и люди забыли дорогу в молельные дома. Расцвели искусства всех видов и форм. Опасаясь распространения опасной бациллы в других городах, Насаргиэль признал неудачу и поспешил отозвать посланника.
“Как мудро решил Господь, предложив умнейшему из небесного воинства действовать последним, – подумал я, – итак, настала моя очередь воплощать волю Бога. Глубоко печалят меня ошибки соратников. Я готов сменить их, но я пойду другим путем”.
Я тщательно выбирал посланника. Мне нужен был железный ангел, ибо я ставил перед ним задачу много труднее той, которую решали его неудачливые коллеги. Ведь ему предстояло поднимать дух вверх, а тем – толкать вниз. Наконец, я нашел подходящего кандидата. Заботливо сообщил ему о местонахождении пещеры, где он оставит на время свои крылья, благословил его.
В назначенном мною городе посланец принялся внушать жителям необходимость возвращения к вере и к молитве, он неустанно твердил о том, как важно любить Бога и бояться Его. Мой красноречивый поверенный находил волнующие слова убеждения. Он утверждал, что соблюдать заповеди совсем-совсем просто, зато взамен человека ждет жизнь на Небесах. А как проникновенно говорил он о скором приходе Спасителя! Слушатели бывали зачарованы прозрачно-ясной перспективой, которая столь много им сулила!
Семьи окрепли. Женщины целиком посвятили себя детям, кухне, молитве. Мужчины отдались учению Торы. Люди вздохнули облегченно, сбросив с себя тяжкое бремя черных трудов. Не диво, что поголовно всех увлек новый стиль жизни – легкий, надежный, многообещающий.
Труды оставлены, и бедность, даже нищета пришли в город, в каждую семью. Одежда истрепалась. В домах разруха. Порою голод одолевал. Я потирал руки – вот она, расплата за былое беспутство! Все произошло, как мною задумано было: не возмездие Небес совершило полезную работу, но самонаказание. И как действенно оно!
Кара сия выглядела исправительной. Что я обещал Всевышнему – я исполнил! И даже с прибавком. “Где хитрость не научит, там пример увлечет!” – сказал я Михаэлю и Насаргиэлю. Потекла струйка людей из разных краев в мой город. Милости просим. Мудрости писаной и праведности книжной на всех хватит.
Очки от глупости
1
Было это в зените дня упорных небесных трудов, когда образовывал я молодых ангелов, воспитывал их в сатанском духе, учил сеять вечное, растить доброе, пожинать разумное. И вот утомились мы все к концу трудного урока – и наставник, и школяры. Сидим на облаках, отдыхаем.
Тут припало моим юным белокрылым питомцам послушать занимательную историю. Принялись пострелы нетерпеливо дергать за каждое из моих двенадцати крыльев: “Расскажи, Сатан, порадуй забавным, устали от серьезного!” У меня в голове теснятся всякие истории, притчи, сказки – хоть пруд пруди. Вот я и подумал, а не поведать ли молодежи байку о неразумии? Никого не уязвлю – дурак-то не подозревает о своей бестолковости! Быть глупцом – не зазорно, это дело житейское. Как говорится, добрая кума живет и без ума. Я не заставил себя уговаривать и отверз уста.
Знавал я двух друзей. Они не нашего поля ягода – не из ангелов, а из людей всего лишь. Одного звали Надав, другого – Абир. Детьми они учились вместе, сидели на одной лавке, глядели в одну книгу. Надав превосходил успехами Абира. Первый читал охотно, а потом добавлял от себя, сочинял без удержу. А второй плохо понимал черное по белому и забывал быстро.
Надав вышел из небогатой семьи, рано осиротел по отцу. Нелегко было вдове поднимать сына. Тем более, мальчишка слыл чудаком, непрактичным, не от мира сего. Здоровьем слаб, и глаза плохи. Строгой экономией мать накопила денег и подарила парню очки – пусть читает, коли нет у него иных радостей.
У Абира отец занимался торговлей. Разъезжал по разным странам, в одной покупал, в другой продавал и наживу имел славную. Родитель хотел приучить отпрыска к благодатной купеческой профессии – и богатым будешь, и мир посмотришь. Абир, однако, трудиться не хотел, учиться не любил, а вот мир повидать – это ему по губе пришлось. К тому же укрепилось в те года модное обыкновение колесить по городам и весям и потом тщеславиться друг перед другом. “Ты где побывал?” – спросит один. “Там-то и сям-то!” – гордо ответит другой. “Э, брат, слабовато! А я и там отметился, и сям наведался, да еще и вон туда заезжал и в другие места нос сунул!” – возликует первый.
2
Разошлись дороги молодых Надава и Абира. У каждого своя стезя. Минули годы, и бывшие однокашники случайно встретились. Не без труда узнали друг друга, обнялись, облобызались и промолвили дружно в один голос: “Да-а-а, время не красит!”
Направили они стопы свои в ближний лесок, уселись под деревом, приготовились затеять долгий разговор. У Абира очки на носу, хоть прежде на глаза не жаловался.
– Годы добавляют нам и убавляют от нас, – туманно заметил Надав.
– Нутро природное не меняется. Каким ты был, таким остался, и о себе скажу я так же, – прибавил Абир.
– Друг дорог другу, какой ни есть, – заметил Надав.
– Я много поездил, в разных краях побывал, – сел на любимого конька Абир, – а ты какие страны узнал?
– О, я любитель географии и экзотику обожаю! – книжно воскликнул Надав, – расскажу тебе о стране черноволосых индейцев, ацтеками они называют себя. Мужчины днем ходят по пояс обнаженными. Тела у них светло-коричневые и разрисованы цветными узорами. Роста они невысокого, но все мускулистые как на подбор. Волосы их, смазанные маслом, блестят на солнце. По вечерам они наряжаются в белые одежды, на головы водружают шляпы с широчайшими полями, и рассаживаются вокруг костров. Раздается барабанный бой, и собравшиеся приступают к однотонному пению. В гимнах они славят своих богов, ибо индейцы – язычники. Выговорить имена их божеств нет никакой возможности – язык сломаешь.
– А женщины одеты скромно, – продолжил Надав, – от плеч до ступней ног закутаны в пестрые ткани. Вся домашняя работа на них возложена, устают, бедные, за день и вечером у костров не собираются, барабанный бой не слушают и гимны не поют. Сидят на берегу озера, любуются на темную воду да на яркие звезды и терпеливо дожидаются возвращения мужей под кровлю хижин.
– Столица в стране ацтеков огромная, – увлекся многоречивый Надав, – есть в ней специальные места, где собираются белокожие дикари. Они рассаживаются ряд за рядом снизу вверх, пьют, едят и громко кричат. Приходят они поглядеть, как несколько смельчаков верхом и пешими выгоняют на арену быков и дразнят огромных рогатых тварей красными плащами. Когда бык достаточно рассвирепеет и кинется на людей, те, под ликующие крики дикарей, заколют его. Случается, правда, что какой-нибудь смельчак даст промашку и окажется на рогах. Тогда победу празднует бык, но радость его бывает коротка.
– Довольно, Надав, – прервал друга Абир, – я тоже бывал в Мексике. Воздух там чистый, а дышать тяжело в горной стране. Страна эта не любит пришельцев, и девушки индейские с ними не ласковы. Напиток тамошний, текилой называется, дурманит непомерно. Может, потому я почти ничего и не запомнил. А еще какие края тебя поразили?
– Знаю я другую языческую страну, – с готовностью вновь заговорил Надав, – там всегда тепло, когда надо для урожая – идут дожди, когда придет время пожинать плоды – небо чистое. У людей кожа темная, но не черная. Языков у них много, как у строителей Вавилонской башни, однако друг друга понимают.
– Брахманы, то бишь люди благородных кровей, поголовно грамотные, – рассказывал Надав, – учатся, молятся и не работают. Мужчины низкого звания трудятся на полях или собирают подаяние. Жены и дочери их ходят с обнаженными грудями – это невыносимо! Много отшельников. Они бродят по лесам, истязают себя голодом, редко моются, спят на голой земле и служат своим богам. К слову о лесах, они там называются джунглями. Тысячи разных тварей водятся в зеленой чаще. Самый большой и диковинный зверь – это слон. Слыхал о таком чудище?
– Храмы в честь богов весьма красиво выстроены, и много их – в каждой деревне, на каждой улице имеется молельный дом. Жители набожны, но вера у них странная, ограды святилищ украшены непристойными изображениями совокуплений. Вообще, доложу тебе, народ в тех краях знает толк в любострастии.
– Хватит про Индию молоть, – воскликнул Абир, – бывал я там, ничего примечательного. Грязно, пища острая – рот обожжешь. А слонами меня не удивишь. Слон осла не заменит. Может, еще чего знаешь?
– Конечно, знаю, дружище! – вымолвил Надав, – вот послушай-ка про холодную страну. Там кругом бело от вечного снега. Ежели судно слишком далеко на север заберется, льды раздавят его. Нет там ни лошадей, ни карет, ни дилижансов. Ездят в санях, запряженных собаками. Едят только морскую рыбу…
– Стоп, стоп, дорогой! – перебил Абир, – не интересно мне это, потому, как не бывал я там. Не хочу ничего знать про север!
3
Тут я посмотрел на своих ангелочков. Слушали меня, разинув рты. Я продолжил рассказ.
Оказалось, что Надав по бедности никуда не ездил, а сведения о дальних странах извлек из книг. В этом он честно признался Абиру. А еще добавил со вздохом, что жена упрекает его, мол, уткнет нос в толстый том, а что вокруг происходит – не знает. Семья бедствует, а ему только бы книжки читать. “Нет у тебя ума в голове, – говорит она, – только и умеешь, что балаболить – в пустой бочке и шуму много!” Однако, сама она любит слушать мужнины байки, очки ему протирает – он сквозь них хорошо видит, и они его от полной глупости спасают.
Абир посочувствовал Надаву, и сам пожаловался другу. Супруга считает его круглым дураком. Говорит, мол, мир объездил, половину отцовского наследства растранжирил, а рассказать, что видел, – не умеет. Только и может приятелям хвастаться, дескать, на весь белый свет поглядел. Много зрит, да мало смыслит. Если путешествие не меняет человека – плохой это путешественник!
Надав вызвался помочь Абиру.
– Мои очки – чудесные, – стал утешать Надав товарища, – возьми их у меня, надень да почитай книгу о дальних странах – и речь плавная польется с языка.
– Спасибо, Надав, ты настоящий друг, – растрогался Абир, – да только не выйдет пользы – ненавижу я книги читать!
– Ну, если не хочешь принять мою помощь, – сказал Надав, – то сам помоги мне. Дай мне твои очки надеть. Мои-то единственно для чтения годятся, а вдали ничего не разглядишь. Жена говорит, мол, я на три шага от себя слеп. В твоих очках увижу, что вокруг делается, расскажу супруге, и она похвалит меня: “Поумнел, наконец-то!”
– Эх, Надав, – горько произнес Абир, – у меня окуляры тоже чудесные. От благоверной своей только и слышу, мол, лицо твое совершенно бессмысленное, надень, говорит, очки, умнее казаться будешь! Вот я и купил простые стеклышки, – не увеличивают и не уменьшают, не приближают и не удаляют. Не помогут они тебе!
Так и остались два друга глупцами в глазах людских.
Питомцы душевно благодарили меня за рассказ. “Отдохнули, однако. Пора за учебу!” – строго сказал я ученикам.
Помоги, Сатан, сочинить быль!
1
Однажды пожаловал ко мне некий мудрец за советом. Физиономия книжника изображала смущение – непривычно белобородому с Сатаном беседовать, а, может, визит ко мне зазорным ему казался. Да ведь я никого не неволю! А уж если пришел человек, то я рад ему: стало быть, верит в мою смекалку. Милости прошу, всегда готов помочь.
– Послушай, Сатан, – начал мудрец, – есть у меня к тебе дело, затем и явился.
– Излагай, мудрец, – ответил я и приготовился слушать умную речь.
– Я бы не просил тебя, да уж больно ты на выдумки горазд! Вы, ангелы, на то и созданы, знаете все штуки, проведете самого черта…
– Не забывайся, мудрец! – решительно перебил я визитера, – ты на Небесах находишься, прошу выбирать выражения!
– Прости, Сатан. Перейду к делу.
– Так-то оно лучше.
– Живу я в местечке, что ютится на берегу реки. Народ все больше неимущий, правда, затесался один богатей. К нему еще вернусь. А сейчас послушай о нашем горьком бедняке. Он самый праведный иудей в городке. В особенности почитает субботу. Все, что заработает за неделю, утром в пятницу несет на рынок. Там его уже ждут рыбаки с самыми крупными рыбами. Босоногий покупатель выберет лучшую из лучших, сколько бы она ни стоила, и радостно несет покупку домой. Жена приготовит трапезу, муж справит молитву и скажет благословение. Последний грош отдаст, чтобы оказать царице-субботе подобающую высокую честь. Прекрасный пример подает он, не так ли, Сатан?
– Истина в устах твоих, мудрец. Сие достойно подражания.
– Вот о подражании-то я и хочу говорить с тобой. У нас все блюдут субботу. И бедняки, и единственный богач. Но горячего рвения никто, кроме помянутого праведника, не проявляет. А я хочу зажечь святой огонь в душе всех иудеев, чтобы равнялись на богобоязненного единоверца. Тогда жители местечка в полном составе постепенно переселятся в рай, да и Спаситель скорее придет, видя общенародную ретивость!
– Похвально твое желание, мудрец, и чем же я могу помочь?
– Мне нужна поучительная и вдохновляющая история, которая выросла бы из нашего городишки, и люди бы в нее поверили и последовали доброму примеру. Вот я и пришел к тебе за помощью. Помоги, Сатан, выдумать быль!
– С радостью послужу благому делу. Однако прими во внимание, что быль может показаться удивительной даже ее изобретателю.
– Мы – люди простые, ничему не удивляемся.
– Хорошо. Для начала придумаем стимул. Пусть им станет золотой дождь, каковой прольется на бедняка в награду за усердие.
– Золото? Да где же взять его в нищем местечке?
– Ты сам говорил, мудрец, что есть у вас некий богатей!
– Мамона-то в руках у богача, как же она у бедняка окажется?
– А мы призовем на помощь прорицателя, пусть он нагадает вашему толстосуму страшную для него судьбу, тот испугается и со страху сотворит глупость, уж мы сочиним какую, и золото его попадет к бедняку!
– Тебе ведь известно, дружище Сатан, что мы, иудеи, напрочь отвергаем всяких колдунов. Не поверит богач прорицателю. Осел, знающий дорогу, стоит больше, чем пустельга-гадатель.
– Что значит “дружище Сатан”? Прошу без фамильярностей, напоминаю, ты находишься на Небесах!
– Ой, забылся, прости!
– Прощаю. Превратим вашего креза в неиудея, вот и вся недолга! А теперь придумай сам, как передать богатство в руки бедняка.
– Да у меня в голове уже вся история созрела. Стану проповедовать ее нашим иудеям. Поверят, впечатлятся, к праведной жизни потянутся! Хочешь, расскажу, Сатан?
– С радостью! Как быстро, право, ты быль сочинил! Одно слово – мудрец!
2
– Слушай, однако. Жил в местечке человек неимущий, – начал мудрец, – и хоть беден был, но всегда радовался жизни и довольствовался малой долей. Больше всего на свете он любил субботу и безмерно почитал этот дар Господа. Пятничным утром он покупал на рынке самую дорогую и лучшую рыбину. В честь царицы-субботы, не колеблясь, тратил весь свой скудный недельный заработок. А соседи его, люди прижимистые, хоть и соблюдали день субботний, да только для блезиру, и выторговывали рыбешку подешевле.
– С некоторых пор поселился среди бедных иудеев богатый неиудей, – продолжил рассказчик, – и этот нувориш насмехался над праведником, мол, видишь, я не делаю безумных трат, а живу не худо. Но тот не слушал пустые речи и упорно продолжал свое. По твоему совету, Сатан, я вставил в рассказ предсказателя, который явился к зубоскалу и нагадал ему, что, во-первых, он утратит свое богатство, а, во-вторых, оно достанется бедняку.
– Как ты и предвидел, Сатан, иноверец-богач наделал глупостей: он принял за чистую монету предвещание прорицателя, продал свое имущество, купил на вырученные деньги огромный алмаз, зашил его в подкладку шляпы, сел на корабль и поплыл подальше от проклятого местечка.
– Поднялся ветер и сорвал с головы незадачливого богатея его драгоценную шляпу. Так сбылось первое предсказание колдуна – бывший толстосум утратил свое достояние. Самая большая рыба в реке разорвала зубами затонувшую шляпу и заглотила самоцвет. Рыбаки выловили сетью речную хищницу, а праведник на последние деньги купил ее для субботней трапезы. Жена его разделала рыбину и обнаружила в брюхе драгоценный камень, который был весьма дорого продан по окончании субботы. Так сбылось второе предсказание колдуна – бедняк завладел состоянием богача.
– Поздравляю, тебя, мудрец, с прекрасным рассказом! – воскликнул я.
– Спасибо. Как ты полагаешь, Сатан, не будет лишним, если я добавлю в конце нашей были, как сам пророк Эльяу явился к вчерашнему бедняку и сказал, что обретенное им богатство есть награда за праведность?
– О, какая замечательная мысль пришла тебе в голову, мудрец! Она отлично послужит твоей душеполезной цели. Я и сам хотел предложить нечто подобное, но ты опередил меня.
– Еще раз благодарю, Сатан! Я отбываю к себе в местечко. Я намерен рассказывать сочиненную нами историю всем и каждому. Я ожидаю, что теперь-то уж обыватели наши станут истинно радоваться субботе и почитать ее всем сердцем, не для показу!
– В добрый путь!
3
Прошел год, и явился ко мне старый знакомый. Печальным было лицо мудреца, и глаза его не горели былым энтузиазмом. Я предложил гостю место у стола, поставил перед ним стакан воды. Визитер поблагодарил и уселся на краешек скамьи. Он молчал и пристально глядел на меня, видно, ждал вопроса.
– О чем грустишь, мудрец? – спросил я и сразу смекнул, что все идет по задуманному мною.
– Осечка вышла с нашей повестью, Сатан!
– Неужели? – притворно удивился я, – говори скорей, не томи!
– Рассказывал я историю каждому в отдельности и всем вместе. И произвела она действие обратное тому, на которое я рассчитывал.
– Выражайся яснее, мудрец!
– Постараюсь. Так вот, бедняк перестал покупать самую дорогую рыбину. Удовлетворяется теперь мелкой рыбешкой. Деньги откладывает. Жене и деткам новые одежи справил. Субботу почитает, но без прежнего воодушевления.
– Догадываюсь, каков ход его мысли. Он узнал себя в твоей притче. Ради благой жизни на Небесах он жертвовал достатком в этом мире. А из рассказа уважаемого мудреца вышло, что воздаяние получил он на земле, причем деньгами. Вот и подумал твой герой, мол, через лишения стремишься к святости, а награда все равно выходит бездуховная, так не лучше ли не транжирить деньги понапрасну, да обрести то же самое, притом свое, а не чужое!?
– Богача словно подменили, – продолжил мудрец, – перестал подшучивать над бедняком. На рынке выбирал самую дорогую рыбу, а трутней-предсказателей на порог дома не пускал.
– Все ясно мне. Богатей смекнул, что байка твоя на него намекает. Понял свою ошибку: не голодранцу, а ему, толстосуму, пристало обладать самой лучшей рыбой. Сообразно с тяжестью мошны почитать субботу надобно – так скорее обретешь доброе место в будущем мире, а на земле отвадишь наглеца не по чину покупать.
– Прочие же обыватели местечка не приняли на веру нашу с тобою быль, – печально признался мудрец, – не последовали примеру благочестивого бедняка. Скорее умалили, нежели прибавили рвения к исполнению заповедей.
– Понять их легко. Послушав сказку твою, сообразили, мол, не обойтись без чудес, чтобы обрести достаток в награду за праведность. А не лучше ли, чем на чудо уповать, больше трудиться?
– Заметил я, что историю нами вместе придуманную, ты “моей” называешь. Почему?
– Не знаю, право. Так вышло…
– Боюсь, не из скромности. Сдается мне, что ты нарочно меня в дебри завел! Потешиться хотел?
– Ну-ну, мудрец, угомонись. Уж больно ты разволновался. Стакан перед тобой, отпей. Это вода из райской реки Гихон. Она целебная – успокаивает и утешает.
Неизбывные оковы
1
Мне часто приходится совершать деловые поездки, а, вернее, полеты на землю. По простоте сердечной читатель полагает, что имеет основания интересоваться у меня, мол, для какой такой надобности Сатану спускаться с благословенных Небес к грешным людям? Уж не каверзу ли затеял? Бдительность ищет подвоха. Подозрительность его находит.
Я привык к предвзятым мнениям людей обо мне. Стойкость предубеждений – не самая большая слабость человеческая. Есть душевные изъяны похуже, и об этом речь впереди. Возвращаясь к любопытствующему и настороженному читателю, отвечу: “Я являюсь к смертным для их же пользы и творю добро!”
Я знаю замечательную пещеру. Она расположена в укромном месте. Ни нога человека, ни лапа зверя туда не ступают, змеи и летучие мыши в ней не живут, воздух внутри сухой, вода со свода не каплет, и плесень не растет на стенах. Замечательное место для хранения белого моего оперения.
Никем не замеченным спустившись с Небес, я снимаю со спины двенадцать крыл и аккуратно укладываю их в облюбованную мною нишу внутри пещеры. Надеваю на себя цивильное платье, дабы сделать менее заметной горнюю одухотворенность моего ангельского лика – и вот я вполне приготовлен к свершению нового благодеяния.
На сей раз мне предстояло навестить одного человечка с неважным прошлым и поглядеть на его настоящее бытие. Дюжину лет назад я пытался наставить его на путь исправления. Шагает ли он нынче по тропе праведности? Следовало проверить: может, заслужил он похвалу, или нуждается в ободрении словом, а то и кнутом? Короче, наше свидание назрело.
Я пришел к месту предполагаемого обитания моего протеже. Спросил первого встречного, слыхал ли он что-нибудь о Цадоке? Ответ последовал утвердительный и воодушевленный. Оказывается, Цадока знают и любят в округе. Прохожий указал мне на большой добротный дом – в нем всеобщий любимец содержит постоялый двор и там же проживает.
На мой стук вышел половой, и я сообщил ему, что голоден, хотел бы подкрепиться, заночевать и пробыть здесь два-три дня, а также непрочь познакомиться с хозяином места. Тут как раз спустился со второго этажа Цадок. Он меня не узнал. Зато я сразу разглядел знакомые черты лоснящегося от сытости лица.
Я сидел в трапезной, закусывал. Вошел некий простолюдин, похоже, человек бедный. Его встретил Цадок. Видно, ждал посетителя. Тот поставил перед хозяином огромную корзину.
– Здесь овощи с нашего огорода, жена лучшие отобрала! – воскликнул вошедший.
– Хорошо, оставь, – одобрил Цадок, – а брат твой где?
– Дома, должно быть.
– Напомни ему, не следующей неделе – его очередь.
– Обязательно напомню, – сказал гость и скрылся за порогом.
Раздался робкий стук в дверь, и Цадок впустил нового визитера – с мешком за плечами.
– Вот, принимай, – проговорил вновь прибывший, – свежий помол, отличная мучица!
– Молодец, – похвалил Цадок, – поставь в угол. А шурин-то твой где?
– Дома, наверное.
– Напомни шурину, на будущей неделе – ему навещать меня.
– Непременно, непременно! – скороговоркой проговорил гость и ретировался прочь.
Потом приходили другие, несли всякую снедь – мясо, птицу, яйца, крупы, сметану, молоко. “Любят Цадока, – подумал я, – не пора ли готовить похвальное слово вставшему на богоугодный путь?” Решил, однако, со славословием повременить и сойтись поближе с хозяином постоялого двора. Не хотел ошибиться: восхваляются-то обычно люди никчемные.
2
На другой день я любезно пригласил к себе за стол Цадока, предложил ему поужинать за мой счет, покалякать о том, о сем – мы ведь оба люди немолодые, есть что вспомнить: целая жизнь за плечами, и к счастью остались часы впереди. Хозяин постоялого двора охотно принял приглашение. Велел половому принести из подвала хорошего вина, а кухарке изготовить чего-нибудь повкусней.
На короткое время мы с Цадоком поменялись ролями: я был хозяином, а он – моим гостем. Как не раз наблюдал я, у людей расчетливых, если в гостях они, разыгрывается диковинный аппетит, и появляется великая жажда. Я с прежней нашей встречи помнил, что Цадок весьма благорасположен к питью. Я подливал и подливал в его чарку, и вскоре лицо его раскраснелось, глаза подернулись благостным туманом, а язык затомился под тяжестью слов. Он до сих пор не узнавал меня.
– Как любят тебя соседи, – подольстился я к собеседнику, – видно признательны за добро, что ты сделал им когда-то!
Он словно ждал этой фразы и принялся рассказывать мне свою историю. Благодарение вину, в хмельной голове нет черты меж правдой и ложью. А вранье пьяного открывает трезвому истину.
– Верно, друг, – сказал Цадок, – любят меня, и неспроста. Много добра я совершил и теперь пожинаю плоды. С хлеба на воду перебивались те, кто нынче угощают меня. Я в люди их вывел. Поддерживал, денег давал, хоть и сам не богат был.
– От себя отрывал? – спросил я.
– Э-э-э, нет! От себя не отрывал! Ты хороший человек, щедрый, вроде меня самого. Мы с тобой люди образованные, уважаем друг друга, оба стоим за закон, и есть доверие меж нами. Расскажу историю свою, не таясь. Я с младых ногтей не терпел несправедливости, и потому как вошел в силу, сразу подался в разбойники. Отбирал у богатых и оделял бедных. Теперь понимаешь, почему любят меня?
– Двуногие – существа совестливые, не умеют за добро злом платить, – поддакнул я.
– Двуногие? Прежде не слыхал такого слова. Люди – благодарная порода, да на беду не без урода. Нашелся негодяй из голодранцев, сказал мне, мол, ты лиходей и насильник, и изувечил навсегда, лишил правой руки. С тех пор я не могу превращать греховное золото в безгрешное, отнимая его у богачей и отдавая беднякам.
– Эх, Цадок, между нами говоря, кругом полно всякого обмана, и корысти много, неужто люди легко поверили бессребреничеству твоему?
– Ты прав. Откроюсь до конца. Не хотели поначалу признавать бескорыстие, и даже отказывались принимать благодеяния, каверзу подозревая. Припугнуть пришлось. Сказал, что я – сын Сатана, и если какой крамольник станет перечить мне – узнает тяжелую руку отца моего. Поверили темные люди. Обманул для их же пользы. Теперь я для них – истинный благодетель. Они горой за меня стоят, в обиду не дадут.
– Скажи-ка, Цадок, а не думается ли тебе, что мы уж прежде встречались? Не признал ты меня?
– Вроде, нет, – неуверенно ответил Цадок и поглядел мне в лицо пристально и с опасением.
– Тогда внимай и вспоминай. Был ты в молодости разбойником, потрошил всех подряд. У богатых деньги отнимал и зарывал добычу в землю – копил золото. Когда набралось много, ты сторговал постоялый двор. У неимущего, которому не по карману было от тебя откупиться, ты по сей день требуешь отступные, говоришь, мол, ты его защитник перед Сатаном. За заступничество людишки тебя почитают доброхотом. Однако благодеяние недостойного есть злодеяние. Как видишь, Цадок, я кое-что вызнал. И не голодранец руку правую тебе отсек, а я, потому как я и есть Сатан. Теперь узнаёшь меня? Я пощадил тебя в прошлый раз. Вижу – ошибся. Приготовься: завтра будешь казнен!
Цадок побледнел и поспешно вышел, ни слова не говоря. Протрезвел, должно быть.
3
Утром следующего дня я призвал Цадока в свою комнату. На столе передо мной лежал кинжал. Вошедший заметил оружие, не испугался и дерзко поглядел на меня.
– Прощайся с жизнью! – заявил я и потянулся к средству расправы.
– Не торопись! – спокойно заметил Цадок, – я людям сказал, что ко мне явился Сатан, и он вознамерился меня убить и вас судить, ибо я делал вам добро, а вы принимали его.
– И что же? – спросил я, стараясь скрыть закипевший гнев.
– Люди взбеленились – ведь знаешь, как любят меня, заступника! Ободрили, велели передать тебе, мол, если свершится крайнее зло, и Всевышний допустит, чтобы отец убил родного сына, мы перестанем верить в Него. Человека ты можешь жизни лишить, но на веру в Господа руку не поднимешь! Потому как ты ангел, не так ли, Сатан?
Правда была в словах хитреца. Нельзя отнимать у людей Бога. Я не тронул Цадока. Покинул постоялый двор и, полный грусти, вернулся на Небеса. Но не в силах я мириться с мыслью, что чистое имя Сатана употребляется для грязной цели. Я направил посланника на землю, и через неделю случился пожар на постоялом дворе Цадока, и сгорело место дотла.
Однорукий и бессильный старик остался без гроша. Жалели его. Для вчерашних данников тиран по-прежнему оставался благодетелем. Они купили Цадоку место в лучшем приюте, и кормили, и поили, и лечили его на свой счет. Сладостно двуногим рабство, и неизбывны оковы его.
Кто придумал пословицу
1
Эшель – простой крестьянин. Не бедный и не богатый. Есть у него полоса земли, доставшаяся от отца, а тот получил надел от своего родителя, и так далее вглубь поколений. Поля приносят пшеницу, овощи, виноград и прочими дарами радуют хозяина. Имя не обязывает Эшеля сажать тамариск, как это делал его праотец Авраам. Проку мало от этого дерева.
Жена у Эшеля работящая и плодовитая, не сглазить бы. Детишек полон дом, и все одеты, обуты, сыты. Мальчики ходят к наставнику и учатся по книгам, девочки остаются дома и помогают матери. Заурядное семейство, и глава его ничем не примечателен. Казалось, проживет Эшель свой век тихо и мирно и не изведает жизненных бурь. Судьба, однако, распорядилась иначе, избрав его своим фаворитом. Но до того как наш герой вытянул счастливый жребий, немало треволнений выпало на долю его.