Дороги, которым нет конца

Глава 6

Центр «Ривервью» – жилое учреждение на сорок коек, расположенное на пяти акрах земли напротив гранитного выступа горы Спящего Индейца. Живописные клумбы и ровно подстриженные газоны одновременно поддерживаются в порядке и вытаптываются огромным стадом оленей, которые едят цветы и траву. Это место граничит с рекой Арканзас, постоянное журчание которой дарит безмятежность и покой.

Я пересек короткий мост через Арканзас, проехал по парадной аллее с рядами огромных тополей и остановил машину. Уже перевалило за полдень, и большинство обитателей либо дремали, либо сидели в своих комнатах и смотрели телевизор. Я оставил джип на стоянке и вышел, Делия последовала за мной. Ее спина стала более гибкой, и она была уже меньше похожа на дикобраза.

Мы миновали прихожую и поплутали по коридорам, пока я не нашел комнату Мэри. Дверь была закрыта. Я толчком распахнул ее и увидел, что она спит, так что мы присели и затихли. Это был один из моих любимых моментов в обществе Мэри. Когда она спала, то не дергалась.

Делия осмотрела комнату, увешанную настенными украшениями.

– Ты должен был рассказать мне, – прошептала она.

– После того как я снова начал играть, то стал искать надежное место, чтобы попробовать свои силы. Здесь люди просто благодарны за компанию и не слишком придирчивы, если ты будешь кое-где пропускать ноты или фальшивить. Кроме того, они довольно внушаемы. Мэри была одной из первых, для кого я играл. Чем больше времени мы были знакомы, тем больше я понимал, что у нас есть кое-что общее.

– Например?

– Мы оба поклонники Делии Кросс.

Делия изучила стены, обклеенные плакатами с ее атрибутикой.

– Правда, она упертая фанатка, – добавил я. – Иногда это граничит с навязчивостью.

Темные волосы Мэри упали на лицо, и струйка слюны стекала на подушку. Я заправил ей волосы за ухо и промокнул уголок рта. Она заморгала, улыбнулась, и нервный тик немедленно вернулся.

У Мэри сильный страбизм – проще говоря, косоглазие. Когда один глаз смотрит на вас, другой смотрит перпендикулярно, так что виден лишь белок. Фокусировка глаз чередуется слева направо и в обратном порядке. Ее правый глаз сосредоточился на мне, и она подняла голову, позволив подложить вторую подушку. Ее голос был хриплым и прерывистым, как у Кэтрин Хепберн.

– Ты только что мне снился.

Я придвинул к кровати стул из нержавеющей стали и положил руки рядом с ней на кровать.

– Да, и что там было?

– Как ты первый раз играл для меня.

– По правде говоря, я думал, что играю для всех, кто собрался в холле.

– Да, но ты не мог отвести глаз от меня.

Я рассмеялся.

– Это верно. – Ее правая рука начала хлопать по матрасу, как выброшенная на берег рыба, поэтому я подсунул снизу свою руку и удержал ее. – И до сих пор не могу.

За годы Мэри перепробовала множество препаратов, замедляющих развитие и эффекты церебрального паралича. Мало что помогало, и почти ничто не могло удержать ее тело от непроизвольных судорог.

Кроме одного средства. Когда я играю, она вообще не дергается. И говорит, что боль «смывается» из нее.

Мэри пробыла здесь большую часть своей взрослой жизни. Она местная любимица и редко о чем-либо просит.

Медсестра постучалась и вошла в комнату. Оглядевшись, она помахала мне:

– Привет, Купер.

– Привет, Шелли. Как Питер? – Я встал и помог перекатить Мэри на бок, а потом отрегулировал раздвижную ширму, чтобы Шелли могла сменить ей подгузник. Шелли делала это несколько тысяч раз. Она могла делать это даже во сне.

– Этот маленький проказник переключился с тубы на барабаны. Говорит, что у него больше чувства ритма, чем у трех ударников вместе, и что пора бы всем узнать об этом.

Рука Мэри поднялась из-за ширмы и оттолкнула мой подбородок от кровати, чтобы я не смотрел на нее.

– Лучше не смотри. Я, знаешь ли, еще женщина.

Я заговорил, глядя в стену:

– В любой группе нет более важного участника, чем барабанщик. Все живет и умирает в ритме. Ударники не всегда пользуются большим уважением, но они связывают остальных в одно целое.

Шелли повернула Мэри на спину и понесла сырой подгузник к двери.

– Может быть и так, но кролик из рекламы «Энерджайзер» не внушает доверия. Единственный ритм, который он может услышать, – это моя нога, пинающая его по… – Последнее слово она произнесла одними губами.

– Тут я ничем не могу помочь.

Шелли вышла, оставив нас с Мэри смеяться над шуткой. Но смех вызвал у нее сдавленный кашель – этого я уже давно не слышал. Она еще немного покашляла и отхаркалась.

Я сурово посмотрел на нее:

– Доктор Джордж слышал, как ты кашляешь?

– Он был здесь на прошлой неделе и еще раз сегодня утром. – Она указала на бутылочку на столе рядом с собой. – Ядерный антибиотик. Предположительно, он должен убить эту заразу.

Фокусировка ее глаз перескочила справа налево, и она увидела Делию, сидевшую на стуле у стены. Мэри удивилась, обнаружив в комнате еще одного человека.

– Ой, привет. Я вас не заметила. – Она потянулась к очкам с чудовищными линзами и водрузила их на переносицу. Ее голова склонилась набок, пока она изучала лицо Делии. Потом она наклонила голову в другую сторону и, наконец, вернула ее в среднее положение. – Это вы.

Делия встала и протянула руку:

– Привет, я Де…

Мэри схватила ее руку обеими руками.

– Я знаю, кто вы такая. – Она трясла и раскачивала ее руку. – Просто не могу поверить, что вы стоите в моей комнате.

Одно из моих занятий – развлекать людей. В сущности, это мое единственное занятие. Выполняя эту миссию, я починил отцовский автобус свозил на концерты в окрестностях столько медсестер и пациентов, сколько мог увезти. Без ночевки, только туда и обратно. А Делия Кросс была здесь любимой певицей. Каждый раз, когда она собиралась выступать в пределах нескольких часов от Буэна Висты, я получал запросы на автобусную экскурсию. После каждой экскурсии Мэри сохраняла корешки билетов, программки и афиши, и теперь каждая из них была вставлена в рамку и висела на одной из окружающих нас стен. Живой мемориал Делии Кросс.

Мэри посмотрела на меня, смахнула с лица волосы и потянулась за помадой, которая лежала на тумбочке рядом с ее кроватью.

– Ты должен был сказать мне.

– А ты бы мне поверила?

– Нет. Но тебе следовало попытаться.

Она свинтила колпачок, но ее рука слишком сильно дрожала. Это грозило неприятностями. Делия опустилась на кровать рядом с ней.

– Можно мне?

Мэри пыталась лежать тихо, пока Делия накладывала помаду на ее губы. Ее тело выражало эмоцию, которую не могло выразить ее лицо. Когда они закончили, я положил футляр с гитарой в ногах ее кровати, отпустил тормоз, удерживавший колесики, и покатил ее к широкой двери.

– Ты готова, милая?

– Полагаю, ты не собираешься рассказать мне, что происходит?

– Нет.

Она держала Делию за руку, пока мы шли по коридору.

– Купер О’Коннор!

– Да, мэм.

– Ты у меня в долгу.

Я рассмеялся:

– Тогда считай это умилостивлением.

Она задрала нос.

– Уми-лости… что?

Коридор выходил в большую открытую комнату, где большой чернокожий мужчина в костюме и черных лакированных туфлях потихоньку разминал пальцы на клавиатуре пианино.

– Умилостивление, – произнес он через плечо.

Мэри повернулась к нему:

– Только не ты тоже!

Он заиграл громче.

– Его отец любил это слово, – сообщил он. – Постоянно его использовал.

Мэри заговорила, перекрывая музыку, и расстояние между ее зрачками уменьшилось.

– Знаешь, я не поспеваю за тобой, когда ты начинаешь произносить эти слова по пятьдесят долларов за штуку. Что это значит?

– Это означает воздаяние, которое искупает все долги. А также искупительную жертву, но это уже другая история.

– Биг-Биг, – обратился я к нему. – Это Делия Кросс.

Пианист улыбнулся, приподнял огромные руки над клавишами и с трудом оглянулся через плечо.

– Мисс Делия Кросс. Я знавал это имя. Как поживаете, золотко? Добро пожаловать на пение гимнов.

Сестры располагали пациентов на кроватях, в креслах-каталках и на любимых стульях по окружности, в центре которой находилось пианино. Мисс Фокс сидела с вязаньем на коленях и тихонько бормотала себе под нос что-то насчет Ренни и о том, когда он приедет и заберет ее отсюда. Мистер Барнс стоял в углу в своих обычных ботинках с высокой шнуровкой и в халате: больше ничего. Мисс Филипс сидела в кресле-каталке, вынимая свои зубы и вставляя их обратно. Мистер Андерсон спал в постели, которую сестры откатили к стене. А мистер Симпсон сидел на табурете и выжидающе смотрел на меня. Остальные тихо переговаривались между собой. Несколько мне известно, этих людей объединяло лишь то, что все они жили в «Ривервью» и знали моего отца.

Я залез в стенной шкаф и достал несколько дополнительных инструментов. Я расставил перед мистером Симпсоном три пятигаллоновых ведра донышками вверх и вручил ему палочки. Потом я передал один тамбурин мисс Фокс, а другой положил рядом с рукой спящего мистера Андерсона. Мисс Филипс получила колокольчик. Потом я начал настраивать свою D-35.

Биг-Биг не стал дожидаться ответа от Делии.

– Теперь просто сядьте рядом со мной и дайте мне послушать этот ангельский голос, о котором я столько слышал, – сказал он. – Давайте покажем этим молодым неучам, как должен звучать настоящий голос.

Биг-Биг до сих пор был достаточно независимым, но несколько лет назад он продал свой городской дом, и я помог ему перебраться в одноквартирный домик из тех, что разбросаны вокруг «Ривервью». Эти домики с прекрасными видами на горы расположены достаточно близко, чтобы жильцы могли получать при необходимости помощь. Но он приходил и уходил отсюда по своему усмотрению и либо готовил у себя, либо ел здесь с кем-то еще. Это был независимый образ жизни для человека, который не знал, как долго еще он сможет поддерживать свою автономность.

Одна из сестер включила проектор и сидела за лэптопом, прокручивая слайды, проецируемые на стену. Делия устроилась рядом со мной и уже собиралась что-то прошептать, когда Биг-Биг завел один из моих любимых напевов. Его голос был скроен, как будто по мерке, именно для этой песни: «Когда объявят перекличку в небесах…»^[22]

Я вступил следом за ним, заполняя пустоты своей гитарой, пока его миролюбивый рев проникал в меня и исправлял все, что было неправильным. Через несколько секунд Делия тихо присоединилась к нам, созвучно подпевая. Биг-Биг улыбался и покачивал головой. После того как все проснулись, он исполнил «Я буду солнечным лучом»^[23] и неизменный местный хит «В саду».

Вскоре Делия уже стояла рядом с Мэри, распевая и хлопая в ладоши. Мистер Симпсон держал почти идеальный ритм на ведрах-барабанах, а группа перкуссии прекрасно справлялась с тамбурином и колокольчиком. В какой-то момент у мисс Филипс выпала вставная челюсть, отлетевшая по полу к пианино. Удивленная, но не особенно смущенная, Делия подняла ее и протянула обратно. Мисс Филипс быстро вернула зубы на место и продолжила своевременные вступления с колокольчиком. Находясь под впечатлением от ее инициативы, мистер Барнс вышел в центр комнаты, протянул руку и предложил Делии станцевать под припев к «Благословенному обещанию». Она скромно согласилась и сохранила достоинство в танце с девяностодвухлетним стариком, постоянно сбивавшимся с такта. Правда, она едва не остановилась, когда он повернулся, и задняя часть его халата разошлась в стороны. Она закрыла рот одной рукой и указала другой на явившийся ее глазам неожиданный сюрприз.

– Бог ты мой!

Я покачал головой:

– Иногда он надевает халат задом наперед.

Она засмеялась и отвела взгляд.

– Не надо, пожалуйста!

Все это время Мэри лежала в постели с неподвижным лицом и шеей – и это при том, что она распевала во весь голос. Биг-Биг завел «Явись, источник всех благословений»^[24], и я начал ощупью продвигаться через вступление. При этом мисс Фокс поднялась на ноги, начала хлопать в ладоши, глядя в потолок, и подпевать Делии. Когда мы достигли четвертого куплета, Биг-Биг заиграл потише и отступил на задний план, предоставив возможность солировать мисс Фокс. «Блуждая во тьме, Господи, я чувствую это…»

Услышав звук второго женского голоса, – теперь уже Делия подпевала ей, – осмелевшая мисс Фокс провела нас через заключительную строфу. Хор центра «Ривервью» явился во всем блеске и почти не фальшивил.

После должного признания ее бесценного вклада, когда мисс Фокс опустилась на место под аплодисменты увеличивающейся группы медперсонала и пациентов, Биг-Биг исполнил «Сколь велика Твоя праведность»^[25]. Потом он оглянулся через плечо на Мэри, которая сидела с сияющим лицом в ожидании собственного сольного выступления. Биг-Биг сыграл еще несколько аккордов и затих, положив руки на колени и позволив мне заполнить место вступлением для ее соло.

Когда я закончил перебор, то начал тихо бренчать по струнам в ожидании выхода Мэри. Она безупречно рассчитала время, и ее трепетный голос завел: «Когда я вижу крест чудесный, где Князю Славы было суждено…» Непроизвольные аплодисменты заставили ее улыбаться еще шире. Делия подошла к изголовью кровати и стала тихо подпевать ей. Мария нажала кнопку сервомотора, приподнявшего ее голову и плечи больше чем на сорок пять градусов, взяла Делию за руку, и две новые лучшие подруги завершили песню.

Биг-Биг поблагодарил собравшихся за участие, сделал объявление о дружеской встрече с мороженым завтра вечером, напомнил о запрете кормить оленей, а потом, когда в комнате наступила тишина, начал вступление к последней песне. Он повернулся к Делии и спросил:

– Мисс Кросс, могу я попросить вас сесть рядом со мной и спеть для нас?

Она прошла между кроватями и села на скамью спиной к его левому плечу. Потом она открыла рот и запела так чисто и пронзительно, как я уже давно не слышал:

– «О, Господи, когда я пребываю в дивной власти…»^[26] – Когда она достигла четвертой строфы, – «Когда придет Христос под ликованье…» – многие сотрудники центра уже вели съемку на сотовые телефоны. Все остальные перестали петь, а Биг-Биг сидел с закрытыми глазами. – «Сколь Ты велик… сколь Ты велик». – Последняя звенящая нота сорвалась с ее губ, взлетела к потолку, и в наступившей тишине можно было услышать упавшую булавку. Потом мистер Барнс захлопал, и все остальные присоединились к нему.

Не знаю, какое воздействие эта песня оказала на присутствующих, но знаю, что когда Делия встала и поцеловала Биг-Бига в щеку, ее плечи расправились, морщинки в уголках глаз исчезли, и какие бы рефлекторные барьеры она ни носила в себе, теперь они рухнули и рассыпались у ее ног.

Биг-Биг встал, поклонился Делии и сказал:

– Пожалуйста, мисс Кросс, приходите еще. – Он указал на меня: – Он играет лучше, когда вы здесь.

Мы выкатили кровать Мэри в коридор и повезли в ее комнату. Шелли предложила сфотографировать ее вместе с Делией, пообещав вставить снимки в рамки и повесить на стены, где и так оставалось мало свободного места. Воспользовавшись моментом, Делия залезла на кровать к Мэри, и они стали позировать, как две давно разлученные сестры при первой встрече. Мэри сияла от удовольствия.

Когда мы выходили, Мэри окликнула ее:

– Делия?

Делия повернулась к ней. Мэри потянулась к столу возле кровати и взяла обложку компакт-диска.

– Вы подпишете это?

Это был второй альбом Делии. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как мы записали этот альбом в Нэшвилле, незадолго до пожара. Делия подписала обложку и протянула обратно, задержавшись у кровати и глядя на меня. Она постучала пальцами по поручню, удерживавшему Мэри от падения на пол, и спросила:

– Мэри, Купер рассказывал тебе об этом диске?

Мэри покачала головой:

– Что вы имеете в виду?

– Он когда-нибудь говорил, что принимал участие в записи альбома?

Мэри выпучила глаза.

– Нет! – Она посмотрела на меня. – Этого он никогда не говорил!

Делия кивнула:

– Так я и думала. – Она пододвинула табуретку, села и повертела в руке обложку компакт-диска. – А он говорил тебе, что сочинил восемь композиций для этого альбома?

Мэри едва не свалилась с кровати.

– Что?

Делия двигала пальцем по обложке, пока говорила.

– Он написал вот эту, и эту, и эту, и эту… – Когда она указывала на каждую песню, глаза Мэри становились все более круглыми. – И на гитаре везде играет он сам.

Мэри посмотрела на Делию:

– Это значит… Куп сочинил пять лучших хитов?

– Да, – кивнула Делия.

Мэри повернулась и швырнула в меня подушкой.

– Купер О’Коннор! Я уже двадцать пять лет лежу здесь и вмерзаю в эту кровать, а ты даже не чирикнул об этом. Даже ни разу не предложил сыграть одну из твоих собственных песен! – Она бросила вторую подушку. – Не могу поверить, что ты все это время молчал!

Я пожал плечами и положил обе подушки на кровать, чтобы она не смогла до них дотянуться. Делия похлопала ее по руке.

– Просто подумала, что тебе захочется узнать.

Мэри скрестила руки на груди и улыбнулась.

– Я намерена серьезно побеседовать с ним, когда вы уйдете, и я не буду выглядеть дурой, когда начну орать во все горло.

Когда мы предприняли очередную попытку уйти, Мэри окликнула меня:

– Купер?

Я сунул голову обратно в комнату.

– Мы квиты.

Когда я закрывал дверь, она заливалась хохотом.

– Мы даже не начинали…

Делия молчала, пока мы не подошли к автостоянке. Мы забрались в джип. Я завел двигатель, надел темные очки и собирался включить заднюю передачу, когда Делия мягко накрыла ладонью мою руку. Она откинулась на подголовник и покосилась на меня:

– Спасибо тебе.

– За что?

Она кивком указала на здание, откуда мы только что вышли:

– За это.

– Нет, это тебе надо сказать спасибо. Ты сделала многих людей счастливыми на целый день. А у Мэри был самый радостный день за целый год. Возможно, за десять лет. Весьма вероятно, что сейчас видео с тобой как вирус распространяется на YouTube.

– Я ничего не дала им по сравнению с тем, что они дали мне. – Делия закрыла глаза. – Прошло уже много времени с тех пор, как кто-то размещал где-то видео с моим участием.

Когда солнце зашло за гору Принстон, прохлада начала выползать из теней и расселин. Здесь, наверху, холод никогда не уходит полностью, даже в летние месяцы. Он всего лишь прячется за скалами и таится в воде до захода солнца. Но сейчас, на пороге октября, он немного быстрее выбирается из-за камней.

Отъезжая с автостоянки, я посмотрел в зеркало заднего вида. Биг-Биг стоял на лужайке и смотрел нам вслед.

Он улыбался.

Глава 7

Хотя Буэна Виста угнездилась за Колледжиэйт Пикс^[27], это не зимний горнолыжный курорт, как Вейл, Аспен или Стимбот. Зимняя жизнь здесь тихая и размеренная. Город почти не затронут внешними влияниями. Летом дела обстоят немного иначе. С учетом близости к Континентальному водоразделу^[28] с первоклассными возможностями для пеших и автомобильных экскурсий, рафтинга, плавания на байдарках и каяках и поездок на горном велосипеде, население увеличивается на пару тысяч любителей приключений из соседних колледжей, которые составляют команды для рафтинга, наводняют магазины, торгующие снаряжением, разбивают летние лагеря и ищут приключения на природе. Несколько тысяч местных жителей, которые называют «Бьюни» своим домом, так же терпимо относятся к притоку и оттоку любителей путешествий, как к таянию снега весной.

Это необходимость.

Театр «Птармиган» был построен как церковь в 1860-х годах. Сооруженные из гранитных блоков, высеченных из горной плоти, его стены четырехфутовой толщины поднимаются изнутри к сводчатому потолку и террасе с видом на сцену с причудливой резьбой. Около 1900 года в связи с резким сокращением количества прихожан церковь была секуляризирована, и местный антрепренер превратил ее в театр с местами на двести человек. Так продолжалось до закрытия театра в 1929 году, после чего он потихоньку ветшал и разрушался в течение пятидесяти лет. От него осталась только внешняя оболочка.

К 1990 году, когда мой отец выкупил дом на городских торгах с понижением цены до десятков пенни за доллар, стены были покрыты граффити, большинство витражных стекол были разбиты или вынесены, крыша протекала, а местные сквоттеры притаскивали сюда матрасы, где скоро расплодились крысы. Для зимнего обогрева некоторые наиболее решительные посетители сожгли несколько церковных скамей и почти все оставленные Библии и сборники духовных гимнов.

Но из-за того, что мой отец называл «конструктивной ошибкой», здешняя акустика была превосходной. Он не знал или никогда не говорил, что хочет сделать с домом, но не мог вынести мысли о том, что разрушение продолжится. Помню, как он стоял на парадном крыльце и качал головой. «Как можно секуляризировать церковь?» Отец не мог этого понять.

В чем бы ни заключались его планы насчет бывшего театра, они так и не осуществились.

Когда я впервые вернулся в Буэна Висту, то почесал затылок, внимательно посмотрел на «Птармиган» и решил закончить начатое отцом дело. По крайней мере, моим рукам найдется какое-то занятие, пока ум не придет в порядок. «Птармиган» был назван в честь высокогорной птицы, похожей на рябчика, которую окрестили «снежной курицей» за способность сливаться с окружающей действительностью, но которая, как выяснилось, называется белой куропаткой. Она предпочитает скалистые горные склоны, а ее голос похож на громкое кваканье.

Идеально подходит для меня.

Но попытка вернуть «Птармигану» его былую славу сталкивалась с одной насущной проблемой. Деньги. Когда я покинул Нэшвилл, то мало что имел при себе. С одной стороны, Джимми, с другой – воспоминания, многие из которых были болезненными. Добавьте к этому наше пронзительное расставание; поэтому я предполагал, что в борьбе между вероломным продюсером и ожесточенной Делией все деньги от написанных мною песен были безвозвратно потеряны. Потом я позвонил в свой банк в Нэшвилле.

Очевидно, наша размолвка была не первым кровавым разводом в Музыкальном Городе. Когда банкир сообщил мой баланс, я едва не уронил трубку. «Прошу прощения?»

За пять лет после моего ухода комиссионные накапливались, и на них насчитывались проценты. Я не мог купить реактивный самолет или особняк в Хэмптон-Корт, но у меня были возможности для выбора.

За несколько лет я снова превратил бывшую жемчужину Буэна Висты в притягательно старомодный театр на двести мест. Кроме того, я модернизировал галерку и превратил ее в жилую квартиру, где останавливался зимой, когда снег и лед выдворяли меня из хижины в горах. По собственной прихоти я также установил довольно изощренное оборудование для звукозаписи.

Вскоре «Птармиган» стал известен как акустическая сцена для местных постановок, школьных рождественских мюзиклов и выступлений концертирующих хоровых групп.

Сделав кое-что для «Птармигана», я обратил внимание на «Лэриэт», или «Канат». В этом заведении каждый вечер звучит живая музыка, и оно заработало себе имя среди авторов и исполнителей акустической музыки к западу от Скалистых гор. Платят там немного, но посетителей в избытке, а благодаря летнему наплыву жаждущих студентов новости распространяются быстро и широко. Желая сохранить свое участие в безвестности, я создал ООО под названием «Тимпан и свирель» и выкупил «Канат». За исключением моего юриста, никто не знает, что я владелец, и это мне нравится.

«Канат» расположен в старом кирпичном здании с двумя просторными, гулкими помещениями. Потолки выше пятнадцати футов, что объясняет, каким образом добровольческая пожарная бригада № 99 умудрялась держать там пожарную машину с выдвижной лестницей в 1950–1960-е годы. В одном помещении подают пиво и полуправду, а в другом играют музыку и говорят другую половину правды. Акустика неплохая, и чем больше пива выставляет Фрэнк, тем лучше она становится.

Фрэнк Грин – это нынешний главный управляющий. Я проинтервьюировал и нанял его по телефону, так что, по его разумению, он никогда не встречался со своим боссом лицом к лицу. Он из местных, и если не считать того, что он лжец, обманщик и воришка, который недоплачивает музыкантам, он вполне хорош для своей работы. Он лысый, с кустистыми бровями, в последние годы заметно раздался в талии, редко отводит глаза от пола, водит двадцатилетнюю колымагу, которая извергает клубы белого дыма, и прикарманивает от трехсот до пятисот долларов в неделю из кассового ящика.

Их он тратит на оплату химиотерапии для своей жены и логопеда для своей дочери.

Фрэнк поднял голову, когда вошли мы с Делией. Он кивнул мне и отложил тряпку, которой протирал стойку бара, затем взял швабру и стал мыть пол. Он сильно горбился.

– Как Бетти? – спросил я.

Он окунул швабру в ведро и отжал ее поворотом рычажка. В воздухе витал запах пайнсола^[29].

– Сегодня получше.

Каждый раз, когда я задавал этот вопрос, его глаза не отрывались от пола, и он всегда отвечал одинаково. Однако за эти годы Бетти не менее десяти раз ложилась в больницу и выходила оттуда. Отделение интенсивной терапии; борьба с одной инфекцией, потом с другой.

На стене над ним висел плакат с изображением идиллического острова для отпуска посреди океана. Пальмы, легкий бриз, маленькие коктейли с зонтиками. Фрэнк никогда не уезжал из Колорадо. То же самое относилось к его жене и дочери. Края плаката загибались наружу, и это было ясным напоминанием об отпуске, который он никогда не возьмет. Раньше мне доводилось видеть Фрэнка, разглядывавшего эту картинку. Теперь уже нет.

Несколько раз, когда он слишком глубоко залезал в бутылку бурбона, он пересказывал мне воспоминание о том, как его отец, – с самого раннего детства, которое он мог припомнить, – награждал его подзатыльниками и приговаривал со слюной в уголках пьяного рта: «От тебя нет никакого толку. Из тебя никогда не выйдет ничего путного. Сделай нам одолжение и сдохни прямо сейчас».

Потом Фрэнк смотрел в окно на улицу, поднимал стакан, глотал, вытирал губы тыльной стороной ладони, со стуком опускал стакан и натужно улыбался. «И он был прав!» – добавлял он. И каждый раз, когда он это делал, я не замечал силу его рук, как у морячка Попая^[30], мощь его ног, похожих на древесные стволы, или браваду в его голосе, но видел лишь слезы в его глазах.

Первые несколько лет, когда он работал на меня, он был довольно честным и справедливым. Это было до того, как его жена заболела.

Фрэнк прячет свой стыд внутри.

Я опустился на табурет в углу и подключил Эллу к усилителю. Принимая во внимание мощь легких Делии, мне был нужен инструмент с рыком и ударной мощью, и, хотя я смягчал и даже приглушал звук гитары в замкнутом пространстве комнаты в «Ривервью», D-35 обладала этими качествами. Делия стояла справа от меня и немного впереди. Микрофон перед ней. Выцветшие джинсы. Шерстяная рубашка, застегнутая на все пуговицы. Волосы зачесаны вверх и назад. Ее правый рукав был расстегнут и спускался до костяшек пальцев, прикрывая большую часть бандажной повязки. Шик и блеск некогда восходящей звезды остались в прошлом. Никакой претенциозности, никаких попыток изображать предыдущую версию себя. Делия стояла там просто как Делия.

Я настраивал гитару, пока она ждала, поглядывая на меня через плечо.

– Я куплю тебе электронный тюнер на Рождество, – с улыбкой прошептала она.

Я постучал себя по уху.

– У меня встроенный тюнер. Как точилка в торце коробки с карандашами.

Вопрос вертелся у нее на языке. Я почти видел, как он торчит там, видел, как она пытается проглотить его. Поэтому я ответил, не дожидаясь ее вопроса:

– Хирург в Нэшвилле постарался на славу, когда восстанавливал проколотую барабанную перепонку, потому что я могу слышать, как Стив Остин^[31].

– Кто?

Я дернул басовую струну «ми» на гитаре и опустил ее на две октавы ниже, полностью сбив настройку.

– Его называют «Человек на шесть миллионов долларов».

Она рассмеялась, и напряжение сползло с ее скул по плечам и отправилось за дверь, где тлели остатки боли нашего общего прошлого.

Некоторые люди нервничают на сцене. Потеют, запинаются, спотыкаются. Слишком много говорят, потому что тишина пугает их. Другие рождены для сцены. Одна из моих любимых вещей в живой музыке – это радость играть с человеком, который забывает о деньгах, когда выходит на сцену. Лицо Делии говорило мне, что она могла бы петь и бесплатно, несмотря на то что Фрэнк поспешно извинился и исправил свою «ошибку», согласившись заплатить ей обычные триста долларов за живое выступление.

Еще более интригующим было то обстоятельство, что, кроме меня, Фрэнка и Делии, в баре находились лишь два человека, наполовину осушившие третью и четвертую кружку пива соответственно. Это означало, что через двадцать минут они, вероятно, даже не услышат ее.

Вечер обещал быть интересным.

Я разогревал пальцы, наигрывая гаммы, когда она снова оглянулась через плечо.

– Хочешь, куплю тебе пива?

Я кинул в рот таблетку от изжоги.

– Мне и так хорошо.

Она приподняла брови.

– Кислотный рефлюкс?

– Что-то вроде того.

Она посмотрела, как я перебираю струны, и ухмыльнулась.

– Ты готов или тебе нужно еще попрактиковаться?

– После вас.

Она снова ухмыльнулась:

– Ну хорошо, тогда начнем в тональности ми. Ты знаешь, где это?

Мои пальцы прошлись по тональности ми мажор, перебирая лады и струны.

– Подожди минутку, я поищу.

Без приглашения и без лишней помпы, без попытки успокоить нервы лишними разговорами, Делия открыла рот, и, когда она запела, мне показалось, что на сцену вышла сама Дженис Джоплин. После «Я и Бобби Макги» она сразу же перешла к «Кусочку моего сердца». Когда мы немного размялись, и она разогрела голосовые связки, то сделала левый поворот к норме и поднялась на три пролета к невозможности с вариантом «Я всегда буду любить тебя» в исполнении Уитни Хьюстон.

Я перестал играть, чтобы лучше слышать ее, отчего она посмотрела на меня с выражением «Что ты творишь?», но когда мои пальцы легли на гриф и зазвучали ноты, сопровождающие ее голос, я подумал: «Кто в здравом уме попытается петь, как Уитни Хьюстон?»

Вокруг послышались разговоры, а может быть, ее голос был хорошо слышен на улице. Так или иначе, но после шести песен мы уже видели толпу в пятьдесят-шестьдесят человек, подошедших из соседних ресторанов или просто проходивших мимо. Многие из них стояли с выпученными глазами. Все были зачарованы. Никто не смотрел на меня, и это означало, что я справляюсь со своей работой. К тому времени, когда она завершила первую часть выступления пылкой серенадой, двери были распахнуты настежь, и люди пили пиво на тротуаре и заглядывали в окна снаружи. Сесть было уже негде.

Когда-то в музыкальной истории появился романтический идеал, связанный с жизнью музыкантов. О том, что они почему-то более искренние и честные, глубже понимают суть человеческого бытия и тайны вселенной и в то же время ведут неустанную безмолвную борьбу с разрушительными наклонностями и внутренними демонами. В этом вихре душераздирающей тоски, гнева и муки одинокий голос ведет доблестную борьбу и в конце концов обретает свою силу и завершенность в песне.