Вскоре после похорон, сильно тоскуя, и не зная куда себя деть, Боря устроился на работу в пожарную инспекцию своего Приморского района. Работа была не бей лежачего. У Бори был кабинет, где он проводил много времени, каждый день выходя инспектировать по два-три объекта. Нормативные документы всегда были у него под рукой. Приходя на объект, Боря просто сверял всё ли соответствует нормам, заполнял акт, где всегда давал предписания, как устранить нарушения. Административных взысканий все боялись, Борю умасливали, давали мелкие взятки. Деньгами он не брал, отказывался, брал услугами и продуктами, считая их подарками за хорошую службу. Проработав пару лет, Боря понял, что ему лень каждый день рано вставать и идти на работу к определённому часу. Он не любил долго валяться в постели, но это был вопрос принципа. Одно дело: не хочу – не иду, а другое: надо идти, даже, если неохота. Ему надоело мотаться по каким-то заводским территориям, лазить в подвалы, смотреть документацию. Пару раз, действительно обнаружив серьёзные нарушения и наложив штрафы, он потрепал нервы. Однажды ему угрожали, и Боря предпочёл уволиться. Золотое дно, но опасное. К тому же на этой работе он подписывал акты проверок и нес за свою инспекцию ответственность. Только ответственности ему сейчас не хватало! Он и в молодости её избегал, а сейчас её бремя стало казаться ему невыносимым. А вдруг у них там и правда что-нибудь загорится? Он будет виноват. Нет уж.
Боре исполнилось 72 года. Он был крепким, выносливым мужчиной, здоровым, но всё-таки стариком. Его дети считали стариком, потому что «папа не догонял». Папа ничего полезного и современного не умел и зависел от них: машину не водил, далеко на транспорте не ездил, нигде не был, в компьютерах ничего не смыслил, расписываясь в старческой беспомощности, стыд за которую казался ему второстепенным по сравнению с пугающим интеллектуальным усилием. Аня и Коля установили Боре скайп, который ему был не так уж и нужен. Друзьям в Америке он рассказывал о наливках и о том, как ему хорошо в деревне. Он прекрасно понимал, что его может немного презирают, но он только щурил свои светлые хитрые глаза и отшучивался, прямо провозглашая себя лентяем.
В полном отказе разобраться, хотя бы элементарно, в компьютере были свои мелкие унижения. Какие-то кнопки, мышка, загадочные функции, внезапные поломки и тупики, из которых Боря не знал выхода. «Ань, Ань, иди сюда… помоги…», – кричал он дочери. Но Аня не шла, что-то ему раздражённо отвечала. Боре было неприятно, он боялся, что друзья услышат Анины грубые отмахивания из другой комнаты. Иногда ему пытались помочь, он суматошно и бесполезно тыкался, тревожно спрашивая: «Где, где… не понимаю. Что ты от меня, голубушка, хочешь, я старый человек». Боря кокетничал и надеялся, что ему на «старый человек» возразят, какой же он, дескать, старый. Но ему не возражали.
Коля возил его на дачу, но дату поездки всё время откладывал, и Боря был вынужден ждать, когда его отвезут. Коля был теперь женат на не очень молодой женщине, которая Боре не нравилась, но у них была маленькая дочка. «Колька женился, как и я, чтобы были дети», – думал он. Всё-таки несправедливо, что Танька не разменивает родительскую квартиру, она же и моя тоже. Ей всё, а мне и моим детям ничего. Боре казалось, что он ещё что-то своим детям должен и был готов им послужить, пусть и за счёт Таньки. Он этим ещё займется, скажет ей… Пока он был к этому решительному разговору не готов, но мысль, что «надо делиться» приходила ему в голову всё чаще и чаще. Отношения с сестрой у него испортились, но Боря не испытывал по этому поводу горечи. «Значит так… нужно что-то решать. Танька хороша! Ничего… я ей скажу…»
Вернувшись домой Боря выпил на ночь ещё пару рюмочек, есть он не хотел. Шурочка его славно накормила. Вдруг он почувствовал, что очень устал, какой-то был суматошный день; грибы эти идиотские, жаль было напрасных усилий. Посещение Шуры доставило Боре радость, но теперь он совсем лишился энергии. За окном было темно. Боря посмотрел на часы и обрадовался, что он не уступил Шуриным увещеваниям остаться ещё, зато он не опоздал к началу своего любимого сериала «Папины дочки». Всё такое лёгонькое, смешное, просто прелесть! Боря посмотрел очередную серию и быстро заснул. Чёрный с белыми лапами кот свернулся на его одеяле. Боря и сам походил на большого сытого кота, свернувшегося в ленивом оцепенении в тёплом месте. У него были хорошие дети со своими интересами и планами, была деревня, наливка, сериалы и здоровье… Ему больше ничего не было нужно… Честно, совсем ничего. И вообще, какие сейчас к нему могли быть претензии, к нему, старому человеку, прожившему трудную и достойную жизнь…
Любовница врача
Надя сидела в своём небольшом кабинетике, в который она превратила третью маленькую спальню своей просторной двухэтажной квартиры. Теперь это был её офис. Никакой офис ей вообще-то был не нужен, так как Надя была массажисткой, и дома, тем более за компьютером, не работала. Она просмотрела свою почту, не нашла там ничего интересного и включила скайп. В скайпе у неё было много так называемых контактов, но звонили ей редко. В основном она использовала скайп для разговоров с братом, который жил в Питере. Ох уж этот брат! Надя общалась с Петей, брат есть брат, но особого удовольствия ей это общение не доставляло. Брат её раздражал. И вообще она замечала, что несмотря на видимые усилия относиться ко всему позитивно, у неё с хорошим и ровным настроением начались проблемы. Вроде всё в порядке, нет причин для особых огорчений, но что-то гложет, не даёт радоваться, наоборот, в ней копится неудовлетворение жизнью, тем к чему она пришла на старости лет. Да, да, вот именно «на старости лет». Можно сколько угодно не обращать внимания на возраст, хорохориться, считать, что человек «молодой в душе», но ей, однако, за шестьдесят. Надя всегда жила, уговаривая себя, что всё у неё впереди, всё наладится и будет хорошо, но сейчас ей становилось всё яснее, что впереди как раз ничего нет, просто одинокая старость. Ну как же так! Надя, вздохнув, включила ссылку, которую ей прислала знакомая, и стала смотреть чужое домашнее кино, где играли взрослые и дети. Сделано всё было самодеятельно, но неплохо. Надя в некоторых местах улыбалась, но когда фильм закончился, ею опять овладело неприятное опустошение: вот как может быть! Люди все вместе воспитывают детей, у них действительно семья, а у неё… никогда такого не было и не будет. А почему так вышло? Что-то она делала не так? Надя медленно, инстинктивно держа спину и не горбясь, спустилась на кухню. Хоть бы Джим приехал, просто так, поужинали бы вместе, быстренько перепихнулись и пусть бы ехал домой… В своих мыслях Надя называла вещи своими именами. Ну да, у них «перепихон», простой «трах», что бы она в своё время себе не придумывала. Зазвонил телефон: «Хеллоу». По-русски Надя говорила редко, и звонили ей американские знакомые тётки. Сейчас это была Элисон, приглашала в гости на день рождения мужа. «Да, да, конечно, без проблем…» Надя обещала прийти и повесила трубку. Звонок, как и все в последнее время, оставил двоякое впечатление. С одной стороны, её приглашали в гости, а это повод одеться и выйти из дома, с другой стороны, надо придумывать подарок, тратить немалые деньги. Да дело даже и не в этом. А вдруг Джим именно в этот вечер захочет её видеть. Раньше, когда подобное случалось, Надя немного злорадствовала: пусть видит, что она нарасхват, а не сидит и ждёт его звонка, но сейчас провести вечер с Джимом казалось Наде гораздо приятнее, а «проучить» его у неё всё равно ни разу не получилось, не стоило и пытаться. И опять дело было не в Джиме, дело было в том, что её приглашали в гости не зря, не так просто… её милым голосом, как бы невзначай, попросили помогать. Вот для этого и приглашали: приготовить, подать и убрать со стола, не как служанку, а как подругу. Ещё недавно Надя на это велась: её ценят, она нужна, она умеет то, что американки не умеют… Да, хватит себе врать! Богатые подруги из клуба её используют! Это было неприятно, но отказаться Надя почему-то не могла. Пока не могла, но в ней зрело противление использованию, недовольство богатыми приятельницами, которые не считали её ровней. Вот она, дура, считала их своими искренними подругами, наивная дура.
Был вечер среды, Надин выходной, очередная пустая среда, вышла в магазин, с собакой гуляла, но ничего интересного не происходило. Надя поела, убрала посуду и безо всякой цели прошлась по своей замечательной квартире. Слишком дорогая для неё квартира, но зато стильная, это Джим её тогда уговорил купить, вскоре после их знакомства, тогда они оба были уверены в том, что будут жить в ней вместе, причём скоро. Вместе, вместе… может это только она тогда была так уверена, что вместе, а Джим знал, что никогда он тут жить не будет, но её не разубеждал, не считал нужным. А вот мама в этой квартире с видом на лес и реку не жила, не успела. Уже двадцать лет прошло со дня её смерти. Надя вспоминала мать нечасто, а когда вспоминала, тоже была недовольна, считала, что мама брата Петю любила больше. А что удивляться-то. Она и родила её случайно, и главное, потом не скрывала, рассказывала ей ту давнюю историю.
Папа работал преподавателем техникума. Родители поженились по большой любви, но жили в сырой крохотной комнате в коммуналке, у них уже был сын. Папа завербовался на целину по первому призыву. Шел 54 год. Мама оставила Петю бабушке и поехала навестить мужа, там и забеременела. Аборт было сделать негде, так мама говорила, хотя почему бы ей не вернуться было для этого в Ленинград? Да, мама рассказывала, но не всю правду: просто тогда аборты были вообще запрещены, то есть «негде» ни при чём. Получалось, что она была ненужным, незапланированным ребёнком, зачата в поездке. Надя всю жизнь верившая в разные знаки, многозначительные совпадения и приметы, считала, что миг зачатия повлиял на её судьбу: она не могла сидеть на месте и стремилась к путешествиям. Ах, не зря, всё не зря. Как можно этого не видеть: папа осваивал новые земли, и она всегда ищет новые земли, а Петя не такой. Роддом был в палатке, и там её мама и родила. Вернулись в Ленинград, когда Наде было уже шесть месяцев. Власти не соврали, дали им крохотную двухкомнатную квартиру на Звёздной улице. Так себе тогда был район. Папа продолжил преподавать историю и взял ещё подработку в музее Революции. Брат любил маму, а Надя папу. Папа Виктор был высокий красивый мужчина, любил свою красоту и поэтому к старости стал красить волосы, что было совсем ни к чему. Мама работала экономистом на заводе «Электросила». И если Надя считала отца красивым, то про мать она такого не думала. Родители принимали гостей, но мать готовила, как Надя теперь понимала, не очень хорошо, хотя в остальном было женщиной домовитой.
Возрастная разница с братом Петей была всего полтора года, но они не дружили, делили одну маленькую комнату, мешали друг другу и бесконечно ссорились. Неужели только из-за комнаты? Надя теперь не понимала истинных причин их столкновений и родившейся из них нелюбви. Брат институт не закончил, хотя непонятно почему. Вроде Петя получал в школе неплохие оценки, играл в шахматы, рос рукастым парнем, но в институт не поступал, а родители не настаивали. Как это всё-таки странно. Надя опять с неприязненным чувством думала, что Пете всё было можно, а ей – ничего. Попробовала бы она не пойти в институт! Теперь ей казалось, что мама брала Петину сторону, что бы он ни делал. Школьное детство не запомнилось Наде практически ничем. Обычная школа около дома, обычный класс. И подруг, и мальчиков выместил спорт. Сколько Надя себя помнила, в жизни был только спортзал, вытершийся ковер, перекладины станка у зеркальной стены, характерный запах пота, мелькающие ленты, летящие мячи, звуки старого расстроенного пианино и резкий голос тренера, всегда кого-то отчитывающий: «Опять мяч уронила? Эти руки твои, крюки, ничего в них не держится… что у тебя лента, как сопля тянется? Куда равновесие сбросила? Устала? Не можешь держать сколько надо, не выходи на ковёр…» Всё, больше ничего не было. Скучное страдание, но тогда она так не думала.
В спорт она попала, как и большинство детей, случайно. Нашли какую-то болезнь сердца. Мама напугалась, но подробностями Надя никогда не интересовалась. В три с половиной года положили в больницу, полгода вообще вставать не давали. Как ни странно, это знаменитое лежание Надя помнила: рисовала, рассматривала книжки с картинками, лепить не давали – грязь. Маленькая бледная девочка в байковой застиранной пижаме лежит в запахе чуть подгорелой каши. На кровати – флажок: нельзя, дескать, вставать. Потом вставать разрешили, но Надины тонкие ножки её не держали, подкашивались. Теперь ей, наоборот, хотелось прилечь. Стала ходить в той же больнице на лечебную физкультуру и там её заметили. «Мама, у вас очень гибкая девочка. Ей надо на гимнастику». Тренер из больницы сама отвела Надю к своей знакомой в секцию художественной гимнастики. Серьезно заниматься Надя начала в шесть лет в ДЮСШ «Спартака». Тренировки каждый день на «Юбилейном». Сейчас весь этот долгий этап жизни начал в Надином сознании подергиваться дымкой забвения, а тогда вся её жизнь сводилась к тренировкам, а с 11 лет – соревнованиям. В 16 лет она получила долгожданного мастера спорта. Это был высокий уровень, и ей стало чем гордиться. Надя выделялась в школе, выступала с показательной программой на вечерах, парни на неё смотрели. Сколько она тогда возилась с инвентарем: ленту готовила, чтобы не дай бог не задела за палку, в тапочки – стельки специальные, завязочки особым способом пришивали, с костюмом с мамой колдовали, где-то отпускали, в другом месте ушивали, закрепляли, вставляли тоненькие резинки. Были специальные особые трусы и всегда один и тот же «счастливый» лифчик. Соревнования Надя любила, но выступала неровно. Нервничала всегда, но иногда с волнением справлялась, а иногда – нет. Тренер на неё злилась, но это было ничто по сравнению с тем, как она сама на себя злилась. Вот что её забрало! Готовилась полгода и всё насмарку. Выступала за «Труд», девочки в команде были сильные, но не сильнее её. Проиграв серьёзные соревнования, Надя расстраивалась, несколько дней ходила потерянная, хотя зависти к другим у неё не было, видимо всё-таки не доставало ей здорового честолюбия, без которого в большом спорте нельзя. Победы, однако, её здорово радовали. Надя до сих пор помнила свои три заветные золотые медали в 17 лет, завоёванные в Кишинёве на первенстве городов: лента, обруч и мяч. Это был пик её спортивной карьеры, дальше не пошла. Вольные проиграла, как всегда, то ли она тогда «ласточку» чуть раньше сбросила, то ли ещё что… мелочи, за которые снимали очки. Да, надоели ей эти очки. В это время Надя поступила в институт физкультуры, стала преподавать гимнастику маленьким девочкам, тогда частная группа организовалась при ЖЭКе. На втором курсе она бросила спорт, то есть бросила выступать. Ну сколько можно, с шести до двадцати? 14 долгих лет жизни! Её к тому времени уже другое волновало, вернее другие.
В Надиной жизни случилось много мужчин, хотя что считать много. Получалось не настолько много, чтобы она кого-нибудь забыла. Большинство были мимолётны, не оставили никакого следа, с кем-то был затяжной роман, имеющий свои последствия. Надя иногда вспоминала о своих любовниках, ей было бы приятно думать, что они все были классные мужики: яркие, умные, красивые, любящие, но это было не так. Они были в общем-то не бог весть чем, эти её первые парни. И что она в них находила? Тот самый первый, мальчик Серёжа… Они познакомились в Николаеве на море. Наде было 18 лет. Обычный, не такой уж красивый, постарше её. Не так уж он её сильно уговаривал, Надя вполне могла бы отказаться, но в том-то и дело, что отказываться она не хотела, была готова с кем-то быть, с кем – казалось второстепенным. Ей было нужно «посвящение» и оно произошло. Серёжа был не хуже и не лучше других. Надя вернулась к маме и всё ей рассказала. Почему-то у неё была такая потребность, казалось, что скрывать своё новое качество глупо. Мама не ругала, просто сказала, чтобы Надя в следующий раз так долго не задерживалась, а то она волновалась. «Надо же, мать ничего мне не сказала. Странно. Она меня не осуждает? Считает, что я правильно сделала? Непонятно. Даже ничего про Серёжу не спросила, не спросила люблю ли я его. Главное… в следующий раз… Как будто мать этот такой важный раз уже из жизни выключила, думает о следующем». Надя и сама не знала, что она от матери после признания ждала, но чего-то такого ждала, а мать её ожидания обманула. Потом у Нади началась вереница спортсменов. Они её чем-то не устраивали, но никого другого она тогда не встречала. Легкоатлет: затяжной роман в два с половиной года. Параллельно с легкоатлетом Лёвой встречалась с хоккеистом Лёшей, с пловцом, с гимнастом… Надя забеременела, причём с уверенностью, что от Лёвы, и с радостью сообщила ему новость: как хорошо, мы теперь поженимся. Какой был ужасный момент! С чего она взяла, что он обрадуется? Лёва надулся и сказал ей обидные невозможные вещи: он, дескать, не уверен, что ребёнок от него, но даже если и от него, он сейчас не готов быть отцом. Стал, главное, её ругать: почему не предохранялась, почему сразу не сказала, почему именно сейчас, когда он готовиться к Спартакиаде народов СССР? Надя ничего такого от Лёвы не ожидала и по блату сделала аборт. От Лёвы она ушла, хотя ушёл скорее он. Особенно Надю обидело, что он даже денег ей на аборт не предложил. Ночь она провела в больнице, матери заранее сказала, что заночует у подруги. Настроение у Нади было отвратительным, она злилась на весь свет: на маму, на брата, на Лёву, на остальных, на свою тренершу, на подруг по команде. Мысль, что в последнее время она сама что-то делала не так, ей в голову ни разу не пришла.
У Нади в жизни наступила тёмная неинтересная полоса. Спорт она бросила, мужчины стали её с некоторых пор пугать, остались только частная группа малышей и учёба в институте, которая не представляла особых сложностей. Где-то в гостях Надя познакомилась со Славой Соколовым, своим будущим мужем. Нет, никакой красивой и страстной любви между ними не было. Сначала она влюбилась в его друга, но с другом ничего не вышло. Слава крутился рядом. Он не был спортсменом, хотя очень хорошо играл в настольный теннис, который Надя, к слову сказать, и спортом-то не считала. Впрочем, Соколов был в её вкусе: широкоплечий, высокий, сильный. Было в нём что-то антиленинградское. Родом из Николаева, вот совпадение, Соколов был типичным русским южанином. Выгоревшие светлые прямые волосы, серые глаза, тонкий прямой нос, обветренная гладкая смуглая кожа. Южный говор, приморская бравада с ленцой, медленные чуть заторможенные движения. От Славы исходила скрытая, глубоко запрятанная энергия, он был как сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться. Зря свою энергию растрачивать Соколов не хотел. Надя в него не влюбилась, особенно узнав, что парень «лимитчик», приехавший в Ленинград на заработки. Он и работал где-то на стройке. Впрочем, ухаживал он за ней хорошо, ничего не скажешь. Весь набор: цветы, сок, бутерброды с рыбой, эклеры. Достойно, хоть и без ресторанов и концертов, в кино они ходили, а в театр нет, хотя театры были тогда всем доступны. Соколов позвал замуж. Папа уже болел, перенес первый инсульт, от которого с трудом оправлялся. Свадьба представлялась Наде приключением. Полетели в Николаев, там в ресторане и праздновали. Встречали в аэропорту хлебом-солью, Надя была в белом платье, все на них смотрели. С Надей приехал брат и пять её подруг-гимнасток. Остальные в зале были чужими. От свадьбы в аэропорту попахивало пошлостью, но Надя тогда этого не замечала.
На стройку Соколов не вернулся, а стал работать официантом в Пулковской гостинице. Это было далековато от города, но место престижное. Соколов закончил институт, но по специальности своей строительной работать не захотел, он, как тогда говорили «вертелся». Надя с ужасом поняла, что любви между ними нет. Она пошла замуж потому что так ей казалось правильным, а он просто хотел прописку и не очень своё стремление скрывал. Они спали в её же комнате, с Петей за перегородкой, отношения Нади с братом в это время совсем обострились. Родители Славу прописали, и он совершенно распоясался: пил, играл где-то в кары, пропадал с друзьями. Надя быстро забеременела, но не доносила, случился выкидыш, а потом родился Дима. Она уже и тогда видела, что ничего у них с Соколовым не выйдет, но очень уж захотелось ребёнка. Вскоре после Диминого рождения, она застала мужа со своей подругой и выгнала его вон. Впрочем, подруга оказалась последней каплей, Соколов открыто издевался: подкалывал, зло шутил, стараясь выставить её дурой. Она отчего-то всегда была ему должна: подай, принеси, разогрей, отстань, уйди… Это был его фирменный «южный» стиль, к которому Надя не привыкла. Один раз он так раскомандовался, что Надя ушла с маленьким Димой к подруге, но потом ссориться передумала и вернулась, а зря… Слава уже позвал подругу… Опять мерзкая сцена, навсегда врезавшаяся в память. Надя до сих пор, через тридцать с лишним лет, ощущала, что её в дерьме изваляли. Развод прошёл безболезненно. Папа умер, Надя жила в маминой квартире с сыном, а Петя наконец ушёл к жене.
Было всё-таки тесно. Надя подсуетилась, и после бурного романа с кем-то из райкома партии получила однокомнатную квартиру. После обмена они с Димой и мамой оказались в большой двухкомнатной квартире, а Соколов получил маленькую однокомнатную.
Все были довольны. Мама Диму обожала, посвящала ему всё своё время, но Наде всё равно казалось, что к Петиным детям она относится лучше. У Пети родилось трое сыновей, то есть «Петеньке надо помогать, они не справляются». Ну как мама могла так думать, она же с ними жила. Мама всегда тянулась к брату, они оба были спокойными уравновешенными людьми, им вместе было комфортно, а с Надей мама не чувствовала себя спокойно, дочь была для неё слишком дёрганой. Так мама её называла. «Наденька, посиди со мной», – просила мать, но Надя не сидела. Они друг друга не понимали.
Надя посмотрела по телевизору новости. По-английски она давно хорошо понимала, не мучилась, спать было ещё рано. Дима не звонил. Надя боролась с желанием сама ему позвонить, хотя знала, что не следует. Говорить не о чем. В ответ на вопрос «как дела?», он ответит, что нормально. «Как дети?» – скажет пару предложений, и Надя почувствует, что ему не до неё, что скорее всего он не один, а она мешает и сын хочет от неё отделаться, но желает быть вежливым. Всё-таки позвонила: «Димыч? Как вы там?» – «Нормально». Ага, ну так и есть: Дима не может или не хочет оставаться с детьми в выходные, он просит её их взять. Возьмёт, куда денешься. Надя детям радовалась, но очень он них уставала, ну просто очень. До такой степени, что уже и удовольствия от их присутствия не получала, и всей душой желала, чтобы Дима за ними приехал и забрал к матери. Ей и самой было за себя стыдно. Но что делать. Надя, наверное, была плохой бабушкой. Дети представлялись ей шумными, невоспитанными, неразвитыми, слишком «американскими», безвозвратно испорченными ненавистной Мелиссой. Ей следовало всё сделать, чтобы детей исправить, но у неё не получалось, и Надя злилась и на себя, и на Диму, и на всех остальных.
Надя всегда делала всё от себя зависящее, чтобы наладить свою жизнь. Рано разведясь, она искала спутника, мужчину, который снял бы с неё ответственность за добывание денег и принятие решений, он должен был бы её поддерживать, любить, лелеять, принять её сына. А она бы была как за каменной стеной. Каждый раз, когда ей казалось, что она такого нашла, всё рушилось, Надя опять оказывалась ни с чем, ей просто не везло.
А потом был стабильный период ожидания перемен: работала тренером, подрабатывала массажисткой, денег было негусто, но Надя всегда уезжала из Ленинграда в отпуск в надежде на перемены, пресловутым «лежачим камнем» она не была. На этот раз был пансионат в Дагомысе. Дима остался с мамой. Там около лифта она встретила «дедушку-финика». Этот немолодой финн сразу проявил к ней интерес, пригласил через переводчика в ресторан. «Ой, ну дед даёт», – подумала Надя, и надев своё короткое эффектное платье, пошла на ужин. Финик оказался щедрым, Надя запомнила икру и шампанское в серебряном ведёрке со льдом. Потом им розы в номер принесли, а главное, финик не приставал, не тащил в постель. Было в дедке достоинство, европейский стиль, вот как Надя тогда ночью о нём вспоминала. Она думала, что одним ужином всё и кончится, но нет, дедуля Эрхо пригласил её в Финляндию. Надя поехала в полной уверенности, что теперь она станет его женой и… прочее «сказочное», но уже в аэропорту Эрхо её охладил. Повёз в гостиницу, и в маленьком гостиничном номере всё ей объяснил. Он женат, жену не любит, но разводиться не будет, так как финансово ему этого не потянуть. У него небольшая компания, которая досталась от тестя, если он разведется, то всё потеряет, а поскольку он не молод, то сначала ему уже не начать, так что… Остальное Надя слушала уже невнимательно. Эрхо говорил, что он её любит, это была любовь с первого взгляда, в которую он не верил, а она оказывается бывает. Он счастлив, что она приехала, и он готов сделать для неё всё, что она пожелает. Пусть только скажет… Всё что в его силах… Надя снова насторожилась. Может она что-то не поняла? Дедушка стал объясняться на примитивном английском, который Надя понимала. Они выпили бутылку шампанского, потом вторую, потом пошли к ней в номер, и там Надя решила закрепить его обещания чем-то весомым. «Надо ему дать, иначе как-то несерьёзно. От меня не убудет, а это может быть важно». Надя решительно села к деду на колени. Эрхо неожиданно, несмотря на возраст, оказался сносным любовником. Он был нежен и невероятно предупредителен: «Всё, Надья, только для тебя, мне ничего не нужно. Я хочу, чтобы тебе было хорошо». К такому Надя не очень-то привыкла.
Он ушёл, а Надя лежала без сна и ей пришло в голову, что даже и хорошо, что она не будет его женой. Ну зачем ей сейчас этот Эрхо с его обвисшим мягким животом и бородавками на спине? У неё всё впереди, рано сдаваться. «Что ты хочешь? Выбирай. Я тебе куплю…» Надя эту фразу запомнила, и сейчас, лежа без сна, принялась «выбирать». Она перебирала в уме разные вещи: домик в деревне? Не пойдет, слишком дорого. Не стоит с этим даже соваться. Машину? Новую – не получится, а вот подержанную – может быть. Шмотки? Ну, это-то конечно. Надо начать с шубы. Может кольцо с бриллиантом? Нет, такое не просят, вот если бы он сам подарил… Кольца он ей не подарил, а вот машину, трёхлетние Жигули, купил без звука и ещё шубу из отличной чернобурки. Они сходили в магазин и оттуда Надя вышла с покупками. Эрхо нёс за ней в машину мешки с несколькими парами обуви и ворохом красивой, добротной одежды. Сколько он оставил в этом магазине? Около тысячи? Ничего, Надя считала себя «дорогой» женщиной. Кто-то мог её «потянуть», а кто-то – нет. В Ленинграде Надя довольно выгодно продала Жигули, к машине им дали ещё набор новой резины. Большие деньги взяла: около пяти тысяч долларов. Мама ни о чём не спрашивала, только как-то укоризненно на Надю смотрела. Впрочем, Надя и не думала маме о всех своих деньгах говорить. Тысячу дала на хозяйство, а остальное… деньги могут понадобиться для чего-нибудь действительно серьёзного. Эрхо она из головы пока не выкидывала. Они вместе съездили ещё раз в Сочи, она брала с собой Диму. Эрхо очень хорошо к мальчику относился. Хоть Надя и решила, что выходить за Эрхо замуж – не вариант, но в глубине души знала, что если бы он её позвал, то несомненно пошла бы. Она была к нему совершенно равнодушна, но удобная обеспеченная жизнь её привлекала. Замуж он её не звал, «ловить» тут было нечего, но позвал в отпуск в Швецию, где опять покупал ей вещи, более дорогие и красивые, чем в Финляндии. Кое-что она потом продала за большие деньги и устроилась работать в модный СПА-салон, которые тогда только начали открываться.
Эрхо со временем совсем забылся, потому что Надя вышла замуж. Ну, то есть не замуж через ЗАГС, но жили они вместе. Мужик был не особо видный, невысокий толстячок, но весёлый и умный, примерно её возраста, с деньгами. Еврей Зиновий. Это можно было бы считать недостатком, но это было как раз достоинством. С евреем можно было свалить, тем более, что Зиновий как раз и собирался это сделать и часто обсуждал с ней детали. Он казался Наде ловким предприимчивым парнем, умел жить, да и мама ей всегда говорила, что «евреи – хорошие мужья». Зиновий был хозяином ресторанного кооператива «Охотничий клуб», модного, в центре города. Подавали медвежатину, лося, бобра, но на этом понты не заканчивались: во дворе стояла настоящая юрта, по нарочито грубым деревянным стенам висели охотничьи трофеи, а публика курила кальян. Зиновий царил в этом мужском охотничьем мире и слыл «своим» в Питерском бомонде. Года два всё было отлично, но потом начались какие-то комиссии, проверки, ревизии и Зиновию с напарником замаячила тюрьма. Напарник сел, а Зиновий как-то отмазался, но ему пришлось всё за бесценок продать и уйти в тень. Кроме как чем-то владеть и делать деньги Зиновий ничего не умел, планы эмиграции стали их навязчивой идеей. В ресторане Зиновий познакомился с американцем Джерри из Портленда, про который они ничего раньше не знали: какой-то Портленд, в каком-то Орегоне. Дядька несколько раз приезжал в Питер и каждый день приходил к другу Зиновию в его ресторан. Русский друг поил Джерри водкой и угощал экзотическими блюдами. Джерри погружался в русскую жизнь и любил её всё больше и больше. Надя приглашала американца домой, потчевала пирожками и борщом. Джерри был задарен хохломскими игрушками и яйцами Фаберже, купленными в лавке при Эрмитаже. Когда встал вопрос об отъезде в Америку, Джерри отнёсся к этому с большим энтузиазмом и обещал помогать. На обещания солидного человека можно было положиться. Зиновий колебался, с ним жил сын-подросток, с женой он давно развелся, а мальчик по каким-то непонятным для Нади причинам, остался с отцом. Надя Зиновия уговаривала уезжать: «Давай, ты что, не понимаешь? Это наш шанс. Что тут сидеть, что тут может быть хорошего? Тебя чуть не посадили, забыл? Он нам там всё сделает… всё будет отлично…» Надя правда не понимала, как можно не хотеть ехать в мечту. Она была на сто процентов уверена, что с помощью Джерри она поднимутся и станут богатыми и счастливыми. Наконец Зиновий решился и уехал по еврейской линии, как и было предусмотрено. Джерри не подвёл: снял квартиру, всем обеспечил, заполнил какие надо бумаги на пособие. Из щедрого гостеприимного хозяина модного ресторана Зиновий превратился в нищего иммигранта, почти не знающего английского и живущего на небольшое пособие. Вряд ли он по этому поводу расстраивался. Надя пребывала в уверенности, что ей надо немедленно ехать, чтобы лично наладить их жизнь. Как только она окажется в Америке, всё будет по-другому. По еврейской линии она уехать не могла, они с Зиновием не были официально женаты, но Джерри нашёл выход: его друг послал ей приглашение и Надя легко получила гостевую визу. Дима остался с мамой. В Америке ей пришлось нажать на по-прежнему пассивного Зиновия, и они поженились. Диму она и раньше оставляла на маму, но теперь она даже не понимала, как вообще забрать сына в Америку. Сама ехать за ним она не могла, её бы обратно могли не пустить. Может и пустили бы, но рисковать она не хотела. Дима прожил без неё в Питере девять долгих месяца. Но так было нужно, для Диминого же блага. Мать по поводу её отъезда не высказывалась: не осуждала, но и не радовалась. Надя не понимала, как так можно. Хоть бы что-нибудь сказала! У Нади всё менялось, а мама сидела в своей раковине, как будто жизнь дочери её не касалась. Вот и брат Петя такой же был. Да, пусть себе сидят, а она – другая.