Это всё я

– Я в хостель, – извиняющимся тоном говорит он.

Он нелепо коверкает слово, соединяя «хостел» и «отель», путая ударение. Но я не поправляю. Как можно скорректировать силу удара, от которого подкашиваются ноги? Я хочу умолять его остаться, но не чувствую на это право.

Патрик вымученно улыбается, с трудом смотрит в глаза и оставляет тет-а-тет с бушующими демонами.

Хочется умереть. Я опускаюсь на пол, утыкаюсь лицом в колени и оплакиваю свою загубленную жизнь.

Глава 2. В последний вторник января

Ночь впивается в лёгкие мутными пальцами. Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я впервые одна за… сколько? Я не оставалась тет-а-тет с собой дольше часа много лет, чтобы смочь выделиться во что-то отдельное. Я не я. Есть только пульсирующая тьма, выедающая по капле мою же суть.

На меня рушится всё, что не изменить никакой магией. Я знаю, что приступа не должно случиться так быстро, но будто слышу запах горчицы, чувствую привкус металла. Они лишь эхо тех запаха и вкуса, но их достаточно, чтобы бояться нового выводка тварей, который радостно вырвется из портала, что откроет моё тело. Я отказываюсь думать, что это я.

Это кто-то, кто отвоёвывает моё тело. Тело медиума, что раньше латал дыры, через которые из низшего астрала просачивались демонические существа. А теперь защита между мирами рвётся моими руками. Мои руки впускают тех, с кем с трудом справляется пограничный отряд. Какая ирония! Только вместо смеха меня сжимает от ужаса и рыданий, что никак не вырвутся слезами из проклятого тела.

Я пытаюсь отвлечься, пытаюсь спастись от себя воспоминаниями, которые призываю вспышками светлого, прекрасного, что ещё теплится внутри. Пытаюсь воскресить и прокрутить до мельчайших подробностей, чтобы не потерять. Как будто это последнее, что есть я настоящая.

Вот аэропорт. Воздух заполнен солнцем. Мне двадцать. Так мы знакомы с Патриком уже… семь лет? Как будто всё произошло совсем недавно. Всего же три. Я ощущаю эти семь лет вдвое короче, но даты говорят другое. Как могло так скомкаться время?

Стой… стой! Аэропорт. Кофе. Безумно хочется кофе. До прилёта американца почти полчаса, а я зачем-то залезла на каблуки. Лаковые красные туфли, джинсы дудочки и белая блузка. Кудри, которыми я безумно гордилась, всегда распущены. Одной уверенности в собственной неподражаемости хватало, чтобы покорить любого мужчину. Сейчас при тех же слагаемых я вызывала только жалость.

Сердце сжало. Аэропорт! Возвращаю себя за столик кофейни с огромным бумажным стаканом капучино с дополнительным эспрессо. Бариста тогда странно глянул, но выполнил мой каприз без единого вопроса.

Я представляю, каким он будет, маг-американец по имени Патрик. Фантазия рисует высокого, поджарого мужчину в тонкой футболке и джинсах, конечно же, со знойным взглядом. В голове статичная картинка, одна из тех, какими переполнялись журналы с кинозвёздами из периода моего только-только зарождающегося интереса к противоположному полу.

Выпив едва ли половину лошадиной порции кофе, благодарю себя, что завела будильник, услужливо напомнивший о времени. Гордо вскинув голову и предвкушая скорую встречу, направляюсь к залу прилёта. Я жду совсем недолго. Мне не нужны фото или приметы. Достаточно быть той, кто я есть с рождения. Пока маг, почувствовавший медиума, стоит передо мной с широкой улыбкой, не зная, что говорить, я сверяю его с фантазиями. На Патрике шоколадного цвета кофта, чёрные волосы лежат безумными волнами (через пару недель я пойму, что это его привычный вид и самолёт совсем ни при чём), открытый синий взгляд до наивности искренен. Ну хотя бы джинсы совпали. Ну что ж, я медиум, а не предсказатель.

– Я нужен кофе, – изрекает он спустя неловкую паузу после приветствия и знакомства.

Молча протягиваю бумажный стакан, глядя с любопытством. Я давлю смех из-за его русского, но не даю веселью отразиться на моём лице. Я потом объясню ему, как комически он исказил смыслы, спустя пару месяцев, кажется, когда ему станет интересно моё первое впечатление от его нелепого появления. А сейчас, в зале прилёта, Патрик приподнимает удивлённо бровь и принимает стакан. Он отпивает и, с трудом проглатывая, возвращает. На лице его отражается страдание.

– Я. Нужен. Кофе. И сахар, – с трудом проговаривает он.

Я больше не могу сдержаться и хохочу в голос. Патрик откашливается и тоже смеётся. Тихо и неловко, прикрыв рот кулаком.

Он совсем не такой, как я представляла. Несуразный из-за стеснения, сильно ломающий язык, из-за чего наш третий неизменный собеседник, без которого бы всё быстро стухло, – моя интуиция. И он совсем не знойный. Но что-то живое и тёплое бьётся между нами, перетекает, обволакивает, сокращает дистанцию слово за словом. Мы разлучаемся лишь на задания. Нас никогда не отправят на них вместе, ведь искры между нами ослепляют всех и нас самих. И это становится стимулом работать точнее и сильнее, чтобы быстрее оказаться в его объятьях снова.

Нас захватывают страсть и бесшабашность вперемешку с близостью и пугающим доверием, а потом… Потом случается первый приступ. Я загнана в клетку в прямом смысле. После привкуса металла и запаха горчицы, которым я не придаю значения, пока не обнаруживаю в них предвестников после второго приступа, наступает промозглый холод камеры.

Они смотрят на меня как на дикого зверя. В глазах мракоборцев решительность и готовность, но я чувствую бьющийся под ними страх, заставляющий быть на чеку. Только в глазах одного человека сочувствие и тревога. Он единственный не боится коснуться моих бледных замёрзших рук, обвивших прутья, и потребовать тёплые носки, плед и термос горячего чая.

– Ты имел изменение. Холод. Зло.

Я вижу, как пытается Патрик подбирать слова. Его русский за эти годы стал лучше, но всё ещё проваливался. Особенно плоховал он, когда волновался, тогда возвращались обедненные английской односложностью фразы. Интуицию, до этого верно помогавшую мне понять любимого, заволокло плотным туманом.

– Я не понимаю, – шепчу судорожно с нарастающей тревогой и надеждой, что ошибаюсь.

– Ты открыла портал и впустила демонов, – надменно кинул мракоборец, вернувшийся со всем, что просил Патрик.

Широкоплечий, во всём чёрном, как и прочие солдаты пограничного отряда. Только он не протянул ко мне руки, а передал всё Патрику. А я была гораздо ближе. Ощущение грязи потекло внутри тяжёлой вязкостью.

– Я не могла так поступить! – запротестовала я и вскоре увидела, что могла.

Мне впервые продемонстрировали фильм с моим участием. Только тогда неверие и отвержение переполняли. Я ещё не рыдала, а горячо сопротивлялась. Всё внутри переворачивалось и ломалось, отказываясь признать, что в главной роли я. Что это я с торжествующей улыбкой отбрасываю мракоборцев, что я рассекаю воздух, что я впускаю одну за одной тварей, пока недавние соратники снова и снова упрямо пытаются меня остановить. Только тогда твари были змееподобными с изогнутыми, будто как попало сросшимися после переломов собачьими лапами.

Сначала время смазывается, а потом стягивается в тугой ком. Дни уже не имеют значения. Ничто не имеет значения, кроме того, что я стала пулей в барабане револьвера для русской рулетки. Только пуля эта распадается на много других смертельных выстрелов. Больше никаких стремлений и привычных списков задач. Никаких желаний и случайных тёплых моментов. Только безграничный страх. Я этим не управляю, не понимаю этого. Это просто есть, как болезнь, что сжирает физически.

Второй, третий и все следующие до седьмого приступы случаются в глухой комнате с тщательно выстроенной защитой. Новые эпизоды ненавистного сериала показывают, как неистово мечется моё тело, как стены отвергают его, как твари бросаются следом, пытаясь пробить защиту. Бессилие волнами ненависти прокатывается в кадрах, пробивая границу моей реальности. То, что тогда не является мной, переполнено пугающей решимостью, но недостаточно сильно, чтобы вырваться. И за это я благословляю все силы миры. Если, конечно, моё проклятое тело имеет право хоть на какое-то проявление противоречивых чувств.

– Пожалуйста, – паника охватывает меня, наконец, понявшую, что это случится снова, – помогите.

Глаза мои, должно быть, опухшие и исстрадавшиеся, ведь я не могу держать льющихся слёз, не могу выровнять голос и заставить его подняться с шёпота. Я опустошена, вымотана, выедена. Я бездонный разлом.

В очередной раз маги, сильнейшие, кого удалось найти, смотрят на меня изучающе. Я знаю, что они просматривают печати и связи. Знаю, что пытаются обнаружить нити, что ведут к тем, кто наслал проклятье. Но снова и снова не находят, внушая в меня всё больше безысходности.

Это длится месяц. Сначала сильнейшие приходят несколько раз в день, потом всего пару, потом раз в день, в неделю… Потом я не досчитываюсь высокой худощавой женщины с колким взглядом в пёстрых одеждах, следом пропадает простоватый старичок, всегда с интересом меня разглядывавший, а потом и милый мужчина лет сорока, что каждый раз находил для меня отогревающего сочувствия. Пропадает женщина, кажется, последняя на этой земле, что могла отвлечённо поболтать со мной о погоде и рецепте пирога. Один за другим маги сдаются и выбывают из исследовательской миссии.

В финале остаётся только Лука. Грубоватый мужчина, от которого всегда пахнет алкоголем. Он открыто небрежен и прямолинеен. Длинные, жёсткие на вид волосы с ровным пробором собраны в низкий хвост, глаза большие, серые с чёрным ободком. Он выученный медиум, а вечное пьянство – вынужденная мера, чтобы держать связь с тонким миром. То, что мне милостиво положили в комплект при рождении, кто-то отвоёвывал у жизни. За это я уважала Луку. Сейчас сильнее, чем тогда, когда мы бок о бок латали огромный разлом. Сейчас я уважала всех, кто имел право жить. В моей новой картине мира право жить имели все, кроме меня.

– Ты проклята, – прямо говорит Лука, привалившийся к стене напротив кровати, где я пытаюсь стать как можно незаметнее. Теперь это занятие, в котором я как можно лучше оттачиваю мастерство: сжаться до размера горошины.

– Я знаю, – отвечаю рухнувшим голосом.

– Нитей связи и печатей нет, – продолжает мужчина, будто докладывает о прошедшем задании. – Что с этим делать, не понятно. Всё замыкается на тебе. Ты проводила ритуалы?

– Нет, – в который раз твержу обессиленная тем, что мне снова и снова не верят. – Я не проводила никаких ритуалов. Никогда. Я никогда не занималась никакой магией. Никогда не заказывала приворотов и отворотов. Никогда не ходила в церковь и не молилась. Никого никогда не просила за меня молиться. Не ездила по святым местам, не заходила ни в какие другие храмы. Не состояла ни в каких культах и не общалась ни с кем из магических, кроме тех, с кем работаю… работала в пограничном отряде.

Это всё я повторяла десятки раз, а они продолжали искать причину всё в том же.

– Ну тогда я проверю всех тёмных, с кем ты имела дело, – Лука беспечно жмёт плечами и удаляется. Больше в этой комнате, что надолго станет моим пристанищем, он не появится.

* * *

Сначала моё новое пристанище огромно, но постепенно стены по миллиметру отвоёвывают пространство. С каждым вдохом воздуха становится меньше. Когда я сюда попала, дышала полными лёгкими, а сейчас боюсь вдохнуть глубже ключиц. Возможно, я больше не стараюсь стать размером с горошину, ведь все те приступы доказали, что тому, чем я не являюсь, отсюда не выбраться.

Да и никто не верит, что чёртова комната усыхает с каждым днём. Я схожу с ума. Я точно схожу с ума. Я говорю про это каждый раз, и каждый раз Патрик сочувственно гладит меня по руке со слабой бледной улыбкой.

Патрик. Всё это время он рядом. Я знаю, ему нелегко, но он почему-то продолжает пытаться быть со мной. Я вижу его надрыв, но не могу оттолкнуть. Дело не в нём и не во мне, а во всех людях, для кого я несу угрозу. Хорошо. Я вру. Дело в том, что я всё ещё пытаюсь чувствовать себя живой, а с ним это хоть чуть-чуть удаётся. Он мостик к прошлой нормальной мне, он надежда, что что-то изменится. Пока он появляется в этой комнате, я чувствую хоть что-то, кроме бессилия.

Мозг немеет. Его пронзает острыми иглами тока, когда дверь в очередной раз щёлкает. В вечной тишине этот звук грубее грома. Родной Патрик! Он всегда смотрит на меня мягко, а я всегда осторожно шагаю к нему, чтобы обнять.

– Какой сегодня день? – спрашиваю незнакомым голосом, который рождается будто из всего воздуха сразу, а не из тела. Я забыла, как звучу, как выгляжу, как чувствую. Я только бесконечно принюхиваюсь, страшась поймать в воздухе злосчастную горчицу.

– Вторник, – привычно отвечает Патрик.

Вторник. Он всегда приходит во вторник, но мне кажется, что неделя укладывается в день. Всё остальное время стирается грань между мной и стенами. Всё остальное время стираюсь я сама, измученная страхом и всё больше заполняющаяся отвращением к себе.

Я не знаю, какой сегодня день, год и который час. Уменьшающаяся комната залита искусственным жёлтым светом. Стены, пол и потолок цвета снега, который я видела перед тем, как сюда попала. Зимой или поздней осенью? Когда это произошло впервые? Я уже не верю собственным воспоминаниям. Хочется света, настоящего, солнечного, но я боюсь просить о прогулке.

– Что происходит на улице? – спрашиваю, сворачиваясь клубком на его коленях.

Патрик гладит мои волосы, а я стыжусь удовольствия от тепла его ладоней.

– Осень, – коротко отвечает он, а я вздрагиваю и глаза невольно распахиваются. – Дождь идёт много.

Сколько же времени прошло на самом деле? Я уже не делю жизнь на до и после. Всё это один нелепый ком, а я в нём – уродливая трещина. Но… Осень? Значит, прошло не меньше полугода, а то и год.

– Как движется расследование? Почему ко мне больше не приходят маги? – спрашиваю я каждый его визит. И каждый визит Патрик тянет с ответом.

– Они читают книги.

Предательство впивается в сердце и рвёт его острыми клыками. Я помню каждую отговорку Патрика. Он перебрал всё, лишь бы успокоить меня, но не сделал ничего, чтобы спасти. Сейчас, когда он бросил меня перед возвращением в пограничный отряд, тот момент рождает особенно изощрённую боль. Она сжимает рёбра и скручивает солнечное сплетение. Пытаюсь сделать вдох – и не могу. Хочу рыдать, но снова не могу. Я пытаюсь вернуть контроль – и опять провал! Да что я могу? Задыхаться? Корчиться на кровати в попытках уснуть? Проклинать себя и свою жизнь? Даже на смерть я не имею права, потому что проклятье дарует моё тело в вечное владение тьме. И уже не спасают воспоминания и бесконечная мантра «За что? Почему?».

– Какие? – спрашиваю тогда я Патрика, продолжая ютиться на его коленях.

«Почему они ничего не сделают?» – впервые за долгое время голосит интуиция, а я заталкиваю её глубже, стараюсь из последних сил заткнуть. А сил у меня ровно столько, чтобы не дать глазам закрыться, чтобы не дать себе потеряться в человеческом присутствии.

В прошлый раз я спросила Патрика о чём-то, про что сразу же забыла, но вот ответ продолжает болезненно гореть в сознание: решение не ищут. Он хотел сказать, что решение не находится, но сказал правду.

Раз за разом Патрик проговаривается, попадается на мелочах. По чуть-чуть я хватаю крошечные пазлы истины. Измотанное, уставшее сознание, граничащее с сумасшествием, наконец, пронзает. Каким-то образом оно собирает общую картину. Меня отказываются спасать.

То, что я узник, как разряд молнии, как забытый поток силы в мышцах, готовых к рывку. Они избрали позицию безопасности при минимуме затрат. Им всё равно. Им плевать! Я просто очередной портальщик. Для них это так. Из своей я резко стала чужой, из союзника – врагом, потому что перестала латать дыры, а стала их создавать.

Но это не я… Не я!

В глазах Патрика разрастается бездна жалости и бессилия. Он уже почти не смотрит на меня, но каждый раз бездна всё больше. И вот она подбирается ко мне, идёт впереди него. Он только делает шаг к моей клетке, а я уже кожей ощущаю вязкость его бездны.

– Я медиум, – проговариваю пугающе выцветшим голосом, прямо глядя на прячущего взгляд Патрика. – Я эмпат. Думаешь, сможешь скрыть от меня хоть что-то, когда настолько крепка наша связь, когда я изучила все твои повадки, узнаю твои шаги издалека, помню все твои реакции на что угодно? Я вглядывалась в тебя годами. Я нарисую тебя по памяти и каждый седой волосок совпадёт с оригиналом.

Впервые я не иду обнять его, впервые не касаюсь. Откуда во мне взялась решимость кидаться претензиями? Наверно, она проклюнулась вместе с почти удавшимся бегством того, что в очередной раз овладело мной. Я ещё измучена последним приступом, но настроена добиться своего. Мракоборцы дали осечку. И без того зыбкое чувство безопасности теперь стало слабым призраком.

– Он делает, что может, – мямлит Патрик.

– Кто?

– Совет.

Я наклоняю голову, всматриваясь в виновато поникшего мужчину и прислушиваясь к тишине, в которой сейчас есть новое составляющее: его сбивчивое дыхание. Я знаю, по каким законам ломается русский Патрика, как искажаются смыслы, что таится в каждой фразе, что он имеет в виду под каждым словом. Как сложно врать на чужом языке, я тоже знаю. И знаю, что он давно не разговаривал со мной так коротко. Потому что он тоже знает, как сложно врать на неродном русском особенно кому-то, кто тебе небезразличен.

– Вчера, – в голосе моём появляется острый металл, – я… оно… почти сбежало. Оно научилось обходить защиты. Что дальше? Меня сожгут? Четвертуют? Закопают в бетонной коробке? Я хочу жить!

Я перехожу на пылкий шёпот и пугаюсь своего же откровения.

Я. Хочу. Жить.

Хочу жить? Я забыла это чувство. Забыла бояться за свою жизнь, переживая о многих. Я забыла, как отчаянно хваталась за каждый вдох и каждую пылинку в солнечном свете, считая, что недостойна больше существовать из-за угрозы, что несу. Но теперь я снова хочу жить. Я хочу стать нормальной.

– Так ты знал, что они бросили поиски? – беру я Патрика на понт, ведь всё ещё сама верю, что это не так.

– Они перестали искать через два месяца, – признаётся тот.

Мой мир рушится в пропасть.

– А сейчас что? Какой месяц?

– Январь.

Я задыхаюсь, но тут же беру себя в руки. Закрываю глаза и выравниваю дыхание. Год или больше я упивалась своей болью. Я ничего не делала, надеясь, что меня спасут. Но утопающий здесь я. Какое им дело, сколько я буду захлёбываться чёрными водами?

– Я сама найду решение. Я сама спасу себя, – выдаю я, ещё не зная, что из озера бессилия выкидываю себя в океан безысходности. – Я должна убраться отсюда.

Патрик не сопротивляется. Столько времени переполняющая его вина – мой верный союзник. Всего пару заклинаний, и мы исчезаем с радаров до вчерашнего дня, когда я понимаю, что лучше быть узником пограничного отряда, чем добавлять в список тех, кого из-за меня растерзали. Там чистая сила, что сдержит меня. А я начну поиски сначала.

Измученная воспоминаниями, я, наконец, засыпаю.