Read the book: «Живое Серебро»

Посвящается N.

– Любое ожидание – ничто иное, как добровольное согласие быть пойманным в ловушку.

– Но ведь бывают ловушки, из которых не хочется выбираться.

– А это уже твоя проблема, дорогуша.

ЧАСТЬ 1
ПУТЬ САМОЦВЕТА

Глава 1

Кантон-J – не лучшее место для ночных прогулок. Однако это и не лучшее место для жизни, так что раз уж я смогла не только родиться, но и приноровиться к выживанию в этой плотоядной местности, значит, будем честны – я не тот человек, который может бояться ночных прогулок. И если уж совсем откровенно: я как раз одна из тех самых личностей, из-за которых ваши ночные прогулки по "J" не могут считаться безопасными.

Давайте сразу определимся: есть воры, а есть контрабандисты, и вы должны очень чётко понимать разницу между этими двумя кастами. Воры – низшая каста, в большей степени рваньё и отребье, зачастую помойные отбросы, в девяносто девяти процентах случаев сдавшиеся неудачники, поломанные судьбы или обыкновенные слабаки. Впрочем, и среди заурядного песка встречаются драгоценные самородки – назовём таких уникумов редкостными талантами. Контрабандисты – теневая элита местной социальной прослойки: никто их не видит, никто их не слышит, но все подозревают, что они существуют на самом деле, как, предположим, существуют души вне тел. Однако кантонские контрабандисты далеко не та же элита, что элита кар-харская – не знающие чёрной пыли шахт белоснежные тела, нежащиеся на шелковых простынях и бархатных подушках. Чтобы стать частью изнеженной излишествами кар-харской элиты, достаточно родиться кар-харцем или родиться под счастливой кантонской звездой и быть усыновленным в младенчестве очередной бесплодной парой не умеющих трахаться во имя продолжения рода кар-харцев.

В Кантонах свои правила не только в вопросах размножения, но и в вопросах выживания. В контрабандисткой элите нет места посредственности – в этой касте состоят худшие из худших, потому-то они и лучшие из лучших в своём деле. Меня зовут Дементра Катохирис, и я – опытная контрабандистка Кантона-J, цель существования которого – добыча драгоценных самоцветов в древних копях. Можно сказать, что мои цели просто удачно совпали с целями Кантона, в котором мне предоставилось великолепное право начать свою яркую жизнь – я тоже добываю драгоценные камни, но не для Кар-Хара и не работая в шахтах. Острый ум, ловкость рук и наличие женской груди многим местным позволяют избегать гробящей здоровье службы в копях, но я пошла дальше: я не просто не работаю в рудниках – рудники работают на меня. Впрочем, мой уникальный успех далеко не лишь моя заслуга. У меня хороший учитель. И знающие своё дело соратники. Так что при таких экстремальных условиях, которые организует мне моя родина, и при своеобразной поддержке, которую дарует мне моё неординарное окружение, мне остаётся только оттачивать свой талант и не просто быть лучшей в своём деле, но становиться лучшей версией себя самой. Делов-то… Главное в этом процессе – оставаться живым и здоровым, а остальное схватится, уверяю вас.

Ночь сегодня совсем чёрная: новолуние без единой звезды на кажущимся бесконечным и бездонным небосводе. Отличная обстановка для рискованных прогулок.

Ночные вылазки давно перестали быть для меня чем-то особенным, и всё равно каждый раз осязаемое чувство опасности поднимает процент адреналина в крови: а вдруг попробуют поймать или вдруг придется избавляться от случайных свидетелей? Каждый раз игра в лотерею на удачу: пан или пропал. Я всегда “пан”.

…Стоит мне выйти на бетонные шпалы железнодорожного пути, и я сразу же замечаю, как от стоящего вблизи, двухэтажного и заметно перекошенного кирпичного здания вокзала отделяются две тени. Как и я, обе тени одеты ночными фуриями: полностью чёрное облачение, с глубоким капюшоном, закрывающей лицо до самых глаз тряпичной маской и длинными перчатками – такое облачение продуманно скрывает светлые участки тела. Сильная схожесть чёрных силуэтов не мешает мне различать их даже издалека. Братья Арден и Арлен Хеймсворд: тот, что повыше – старший, двадцатидвухлетний Арден; тот, что немногим пониже – младший, двадцатиоднолетний Арлен. Они и при дневном свете, без камуфляжа и стараний отличаться друг от друга, красноречиво похожи между собой: у обоих неизменно взъерошены густые волосы цвета соломы, оба имеют красивые и чуть нагловатые улыбки, у обоих большие глаза сапфирового цвета, от бойкого сияния которых многие кантонские девушки уже успели потерять разум. Впрочем, похождения старшего брата уже год как закончились, а вот младший всё ещё целует всех более-менее симпатичных девушек, желающих целовать его в ответ. Арден и Арлен – беспризорники, потерявшие родителей ещё до пятилетнего возраста и по итогу выжившие на опасных улицах Кантона-J только благодаря сочетанию удачливости и ловкости с чудом. Но главное, что о них можно сказать, так это то, что они действительно талантливые контрабандисты. Я работаю с ними в связке уже три года, – ведь мы самые молодые в нашем тесном сообществе, а значит, у нас самые быстрые ноги, и значит, именно мы представляем собой “ночных бегунов”, – и за всё это время эти два брата-акробата ещё ни разу не подвели меня.

Стоило мне вспомнить про быстрые ноги, как у накрытых чёрной пеленой ночи вагонов кар-харского состава показалась ещё одна тень – Гея Пост, знаменитая не только своими сногсшибательно длинными, головокружительно сексуальными ногами, но и своим умением вязать лучшие верёвочные петли из всех известных. Гее двадцать два года, у неё коротко стриженные каштановые волосы, немного островатые черты лица, которые смягчают большие карие глаза, частенько зажигающиеся искрой коварства, а также она владелица неоспоримо роскошных бёдер и задницы. В довесок ко всем её явным достоинствам, она уже год состоит в серьёзных и весьма бурных отношениях с красавцем Арденом, и на два года дольше меня успешно занимается контрабандисткой деятельностью, благодаря чему её мать и двенадцатилетний брат питаются не хуже, чем тайные ликторские бастарды.

Итак, мы всегда работаем в связке: я, Арден и Арлен, и Гея. Арден и Гея одногодки, Арлен на год младше, так что я самая младшая, что немного удручает, так как я младше всех не только в нашей команде, но и во всём сообществе контрабандистов – мне всего девятнадцать лет, из которых я лишь три года являюсь признанным членом элитного сообщества, в которое шестнадцатилетнюю соплячку не пропустили бы и за приличную гору самоцветов: помогло исключительное сочетание моего неприкрытого таланта с неоспоримой рекомендацией Берда. Впрочем, о возрасте я перестала существенно переживать после того, как добралась до своих восемнадцати лет: к этому времени я уже успела создать себе значительную репутацию, наработать весомый опыт и отлично поладить с суровым составом теневой организации, в большинстве своём состоящей из грубых, взрослых мужчин, да и потом, ко мне, как к падчерице уважаемого Берда Катохириса, все и всегда относились с уважением, так что черты детскости я быстро выбила из своего образа, уверенно променяв их на пока ещё только зарождающиеся черты хваткой хищницы.

Взбираться по грубым ржавым вагонам кантонских составов совсем не сложно – гораздо сложнее брать кар-харские белоснежные поезда с их обтекаемой формой и опасно скользкой обшивкой. Сегодня у нас на десерт кантонская ржавчина, так что можно не переживать о подъёме и спуске. Королева узлов Гея уже организовала для нас готовый к использованию канат, который она обычно с завидной лёгкостью закрепляет на крышах поездов за счёт какой-нибудь невысокой вентиляционной трубы или широкого основания навигационной антенны. Дальше дело за общей скоростью: не успеем обернуться, как эта ночь перейдёт во вторую, более приятную фазу, в которой никто из нас уже не будет представлять собой шальную уличную опасность.

Контрабандистская деятельность устроена своеобразно. Вынести из чёрных шахт ещё не прошедшие филигранную обработку самоцветы непросто, но всё-таки возможно. Главное в этом деле – иметь в своём распоряжении мужчин-шахтёров с крепкими желудками, которые не прочь рисковать своими жизнями ради того, чтобы за один продуктивный “вынос” получать на руки сумму, равную их месячному жалованью. Если человека поймают на краже самоцветов, якобы всецело принадлежащих власти Кар-Хара, его будет ждать неминуемая казнь через повешение. Так что сотрудничающие с нами шахтёры рискуют всем, хотя и не то чтобы им есть чем особо рисковать, кроме, разве что, самой жизни в этом обречённом месте: здесь все одинаково бедны и голодны, кто не контрабандист или не союзник контрабандистов, ну или кто не ликтор и не союзник ликториата. И при этом смерть от казни – не единственная опасность в деле этих рисковых воров. Ещё есть опасность умереть из-за банальной неосторожности или роковой неудачи. Схема работы воров-шахтёров работает следующим образом: находясь в копях, вор глотает специальный непромокаемый мешочек с самоцветами, привязывая этот груз ниткой к своим задним зубам, затем в своём желудке выносит камни из шахт, после чего, при помощи страхующей верёвки, вытаскивает товар обратно через горло. Пока ликторы не понимают, как работает эта схема – наша деятельность в безопасности. Так что мы заинтересованы в том, чтобы наши немногочисленные воры не облажались, а потому, в случае неудачи, они не имеют права обращаться в медицинский пункт за профессиональной помощью, если только не желают навредить своим близким. За всё время, что я состою в банде, до такой степени напряжения контрабандисты не доходили ни разу, то есть расправ не устраивалось, однако среди воров было два летальных исхода из-за оторвавшихся от зубов мешков, и ещё один случай чудом благополучно разрешился одним лишь жестким промыванием желудка.

После того как рисковые шахтёры посредством закладок передают ворованные самоцветы контрабандистам, мы продаём их ликторам. Да, именно ликторам. Сами посудите: какой покупатель контрабанды может быть лучше, чем жаждущий наживы, бездонно алчный и необоснованно самонадеянный прислужник Кар-Хара? Мы работаем только с “проверенными” ликторами. За необработанные драгоценные самоцветы военные служки отдают нам большие по меркам Кантона-J, но, конечно же, смешные по меркам Кар-Хара деньги. Дальше путь самоцветов прослеживается смутно: ликторы снимают груз в Кар-Харе, сразу перепродают или сначала обрабатывают, а уже после перепродают свою наживу, в результате чего, как с куста, срезают с одного камня цену в десять раз больше той, что выплачивается нам. Что тут скажешь, жизнь несправедлива: шахтёры-воры рискуют вообще всем и получают жалкий процент, контрабандисты-сдельщики рискуют почти всем, но получают больший процент, ликторы-лентяи рискуют относительно немногим и в итоге получают почти всё. Но никто не жалуется на такой расклад, все даже довольны, потому как выбора в данной пищевой цепочке ни у кого нет – или всё так и все сыты, или всё никак и все голодны. Да, степень сытости и голода на разных социальных уровнях существенно различается, так что снова выходит откровенное неравенство, но от этого уж никуда не денешься: трофическая цепь замкнута намертво – критерий социальной несправедливости являет собой основной прогрессирующий показатель в здешнем ареале обитания.

На вагон я пошла первой. Я всегда хожу первой, потому как мой шаг самый “лёгкий”. Думаете, можно было бы делать закладки товара под вагонами? Было бы здорово, откровенно говоря. Однако перед отъездом поездов под вагонами всё тщательно проверяется, чтобы исключить возможность побега людей из Кантонов – а желающих сбежать из Кантонов плачевно много: каждый второй способный бежать и каждый первый способный думать, – так что под вагонами ничего не спрячешь. На крышах же не спрячешь человека, а значит, проверять крыши дозорным нет надобности, и значит, для самоцветных закладок это идеальный вариант. Главное в этой части дела – умение вскрывать остриём кинжала железную обшивку вентиляционного кармана, после чего в игру вступает умение вернуть обшивке её изначальный вид. Товар в этих узких карманах доезжает до пункта назначения со стопроцентной вероятностью. Деньги мы видим на следующие сутки – мы никогда не “кидаем” на оплату своих поставщиков, и ликторы никогда (ну, практически никогда) не “кидают” нас. Ведь каждый дорожит не только своей репутацией, но и жизнью. Бывали случаи, когда крайне самонадеянные ликторы платились именно жизнью или, в лучшем случае, обрывом сотрудничества с контрабандистами только за то, что платили меньше установленной суммы. Так что “кидал” у нас нет. Хотя конкретно мне один раз крупно не повезло, причём в первый же год моей контрабандной деятельности, что тогда только добавило горечи казусу: один дослужившийся до погон ликтор, статус которого я не проверила по своей неопытности, взял у меня неприлично большую партию товара, после чего испарился из Кантона. Подлец в ту же ночь укатил в Кар-Хар проживать богатую жизнь, выстроенную на награбленных за годы его службы в “J” самоцветах – ищи ветер в поле… Из-за того случая у меня были крупные проблемы, которые без поддержки Берда могли бы даже доконать моё и без того шаткое на тот момент положение: нам пришлось целых полгода выплачивать крупный долг тем, с кем мы сотрудничали в той прогоревшей партии. Болезненный опыт, зато действенный – теперь я единственный контрабандист, которому ликторы заранее платят пятьдесят процентов от стоимости товара. Тоже риск: вдруг меня схватят или даже убьют, когда я уже взяла у опасного заказчика половину стоимости? Что в таком случае может ожидать моих близких, оставленных с неизвестным им, внушительным денежным долгом? Однако на такой вариант развития событий меня страхует Берд, так что продолжаю уверенно рисковать…

Даже в летнюю ночь на крыше вагона кажется сильно прохладнее, чем на земле. И темнота не всегда помогает: да, тебя не видно, но и ты тоже ни хрена не видишь – в кромешной темени орудовать кинжалом по железу сложнее, чем в лунную ночь. Я только покончила с оформлением своей закладки и сразу же чуть не разразилась бранью, поняв, что порезала дорогие кожаные перчатки в области большого правого пальца – прошлогодний подарок матери, за испорченный вид которого она мне точно всыпет перца.

Арден с Арленом завершили оформление своих закладок на несколько секунд раньше меня, так что первыми спустились вниз, что вызвало у меня очередное желание выбраниться – ненавижу сбрасывание каната, но в пятидесяти процентах случаев этим занимаюсь именно я. Хотя с другой стороны, это разумно: я не такая крупная, как парни, и не такая быстрая, как Гея, так что спрыгивать вниз без каната, по идее, не в пятидесяти, а в ста процентах случаев должна именно я.

Последний рывок происходит быстро: ловко отвязываю канат, быстро сбрасываю его вниз и, пока Гея обматывает им свою осиную талию, аккуратно, так, чтобы парни смогли выверено подстраховать меня, прыгаю вниз. Прошлой осенью при подобном прыжке пятку себе отбила – ужасное ощущение в моменте и неприятные болевые последствия на два месяца вперёд.

В этот раз парни отработали хорошо – поймали ровно, поставили на землю чётко, хотя кому-то из них я в полёте прилично зарядила локтем по носу. По одному лишь шипению я уже спустя несколько секунд распознала, что прилетело Арлену. Что ж, не худший результат подобного приземления и как раз сочлись за его мухлёжную игру в лото.

Дальше – скоростной бег по сухой земле до первых чёрных крыш.

Возвращение домой по крышам уже не традиция, а образ жизни. Иногда мне кажется, что по крышам я хожу больше, чем по земле. В Канотоне-J особенная система постройки – дома стоят сплошными, длинными и пересекающимися линиями, а в местах разрывов от крыши до крыши всего один уверенный прыжок, после которого ты снова бежишь по следующей разветвляющейся дороге. Я ещё в глубоком детстве выучила всю карту этих кажущихся бесконечными крыш, каждый потаённый закоулок и узкий поворот, каждую высокую, чёрную и разрисованную граффити трубу, и неспроста считаю именно крыши лучшим местом во всём Кантоне-J. Здесь куда безопаснее, чем на земле. Особенно ночами. Да, “крышной магистралью” пользуюсь далеко не я одна: здесь туда-сюда бегает много не менее опасных личностей, нежели я или мои друзья, и всё же крыши – это мой личный мир. В лунные ночи отсюда до свободно парящих в бездонных небесах звёзд будто всерьёз можно рукой подать, а мне так не хватает свободы, что, кажется, если меня не прирежут до тридцати лет – сама скончаюсь от жажды всеобъемлющей свободы.

Гея, Арден и Арлен, не говоря ни слова, отделяются в конце первой мили – им направо, а мне бежать по прямой ещё один квартал. Уже за полночь, я знаю это наверняка, потому что выходила из дома в начале двенадцатого часа. Пробегая мимо городской ратуши в светлую ночь, я смогла бы различить время на барахлящих часах центральной башни, но сегодня слишком темно, так что даже не пробую отвлекаться и продолжаю сосредоточенно высоко поднимать ноги. Хорошо быть молодым, правда ведь? Особенно это замечается в вопросах выживания.

Чёрная из-за того, что нещадно закопчена ещё до рождения первых хозяев этого места, железная труба моего дома помечена люминесцентной краской – заметная только знающему глазу, светящаяся розовым цветом летучая мышка. Было бы здорово отдышаться, прежде чем прыгать на балкон своей спальни, но сегодня от этой передышки было бы мало кайфа – не видать ни зги, так что не насладиться даже зелёным светом коптящих масляных ламп в окнах соседнего дома. Его тоже почти не видно, но я знаю, что дом напротив точь-в-точь такой же, как и наш: высокий, хотя и только двухэтажный, с потрескавшейся и осыпающейся отделкой, соединенный с соседними домами общей крышей.

Уверенно присев и привычно ухватившись за знакомый край крыши, я с обыденной ловкостью в кромешной темноте спрыгиваю на давно потрескавшуюся плитку знакомого балкона и сразу же оказываюсь напротив окна своей спальни. Дальше совсем простое: открыть шершавые деревянные створки старого окна, сесть на подоконник, разуться и уже с грязной обувью в руках проникнуть в спальню. Все эти действия занимают меньше минуты, и вот я уже стою в заветной спальне, и под ногами даже не скрипят старые половицы, всегда находящиеся на моей стороне. Тихо закрыв окно на щеколду и не забыв занавесить его выцветшими шторами, я на ощупь включаю зелёную настольную лампу и с облегчением выдыхаю – ну вот я и дома, и беспокойная ночь начинает перетекать в приятную фазу.

Первым делом стянув с носа тряпичную маску, блаженно совершаю глубокий вдох, после чего продолжаю спокойно раздеваться. Одежду ассасинского кроя сразу же вешаю на спинку скрипучего стула, стоящего подле маленького столика, за которым я люблю заниматься исключительной роскошью для Кантона-J: читаю книги, конечно же, ворованные, но ворованные приятно – специально для меня. Комната у меня небольшая – четыре на пять метров, – но правда в том, что иметь собственную, отдельную комнату, принадлежащую только тебе одному – это ещё бо́льшая роскошь, нежели чтение книг. В моей комнате имеется не только стул, стол и подвесная полка с крамольными книгами, но даже двустворчатый шкаф и полноценная, удобная кровать. И всё благодаря контрабанде.

После контрабандной ночи всегда приятно забраться в принадлежащую тебе одной кровать, убранную чистым бельём, накрыться тяжёлым одеялом и на мгновение замереть от медленно разливающегося по душе, бархатного удовольствия, сопутствующего успешному завершению сложного дела. В такие ночи я особенно быстро, как ни в чём не бывало, проваливаюсь в дарующий успокоение сон.

Глава 2

Мне всегда приятно просыпаться по утрам, потому что утрами меня неизменно будят приятные ароматы, доносящиеся из гостиной, совмещённой с кухней и заодно исполняющей роль столовой. У матери вкусная готовка… Сегодня пахнет жареным беконом, шакшукой и свежим хлебом. Наверняка на столе найдётся и свежий козий сыр, и хрустящие тосты со сладким вареньем…

Хорошенько потянувшись, сбрасываю с себя одеяло и по привычному маршруту отправляюсь умываться. Дверь моей спальни находится рядом с дверью ванной комнаты, так что мне не составляет труда промелькнуть незаметно мимо шумного семейства, уже собравшегося за столом и занятого бурным обсуждением лавочных дел.

Нашему дому семьдесят шесть лет, если верить вывеске над его входной дверью. Кто были его самые первые владельцы, мы не знаем, но этот дом очень хорош. Весь первый этаж у нас отведён под лавку: в большей части зала, ограждённой перекошенными ширмами, мы изготавливаем разного рода посуду – я и Берд воссоздаём из глины чаши, вазы, тарелки, кувшины, кружки, после чего мать и сёстры раскрашивают наши труды стойкими красками и украшают причудливыми узорами; а в меньшей части зала совершается непосредственная торговля готовым товаром – стоят высокие стеллажи, полностью заставленные разнообразными глиняными изделиями, оборудована касса у самого выхода из дома. Лавка глиняных изделий приносит кое-какую прибыль, но не то чтоб серьёзную: в Кантоне-J люди совсем не часто готовы тратить свои и без того скудные гроши на приобретение посуды, да ещё и такой, которая в необозримом будущем обещает разбиться. То есть наша семья из пяти человек могла бы выживать за счёт лавочного заработка, но делала бы это без свежего мяса, свежих овощей и свежей молочной продукции – на столе остались бы только постная перловая каша и позавчерашний хлеб, что, однако, тоже считается роскошью для многих местных семей. Но что я никогда не переоценю, так это наличие в этом доме раздельного санузла: в ванной комнате у нас установлен хотя и старый, но зато собственный душ! Четырнадцатый год живу в этих квадратных метрах, а до сих пор не могу нарадоваться исправной центральной канализации и свободному доступу к горячей воде – кантонская роскошь, как она есть.

Слегка окунув влажную зубную щётку в банку с содой, прислушиваясь к весёлому смеху младших сестёр, доносящемуся из-за закрытой двери, приступаю к привычной процедуре чистки зубов. Сёстры продолжают задорно лепетать, и я знаю, в ком причина: так веселить их, да и меня, и даже мать, умеет только Берд.

Встретившись взглядом со своим отражением, неосознанно тяжело вздыхаю. У меня высокий рост – без малого пять футов и девять дюймов, – большие голубые глаза, которые Стейнмунн называет “огромными”, прямые и чрезмерно густые светло-русые, или “солнечные”, как преувеличивает мать, волосы длиной до локтей. С внешностью мне откровенно повезло, но внешними данными я пошла точно не в свою темноволосую и черноглазую мать, а так как я не знаю, кто является моим биологическим отцом, я понятия не имею, кого благодарить за это обременение: быть просто привлекательной девушкой в Кантоне-J опасно, а являться откровенной красавицей совсем худо – слюни текут, и руки тянутся не только у местных лоботрясов, но и у ликторов. Меня в этом непростом положении только то и спасает, что все в “J” знают и уважают Берда: в противном случае, мне было бы не избежать внушительных проблем на этой почве. И никто бы не заступился… Мой биологический отец умер ещё до моего рождения: был обычным батраком на копях, на которых надорвался, таская на себе неподъёмные мешки с каменной породой, отчего в итоге скоропостижно и скончался. Больше ничего о нём мать мне не рассказывала, а я и не расспрашивала: мы изначально были вдвоём, без отца, а из праздного любопытства бередить раны её тягостной и давно минувшей молодости я не желаю.

Из не до конца проснувшихся мыслей меня вырвал неожиданно громкий призыв из столовой:

– Дема, ты скоро?! – по одним только верхним нотам этого звонкого голоса я моментально узнаю свою двенадцатилетнюю сестру Октавию.

– Деми, давай скорее, а то мы все твои вафли съедим за тебя! – звучит второй, более низкий голос, принадлежащий десятилетней Эсфире.

Люблю своих мелких сестёр, так что даже одно только звучание их весёлых голосов способно вызывать у меня непроизвольную улыбку. Мою порцию вафель никто не съест без моего разрешения, это я знаю наверняка, так уж в нашей семье заведено, но всё равно поскорее сплёвываю остатки содовой воды в давно потрескавшуюся раковину и, дважды умыв лицо прохладной водой, спешу присоединиться к традиционному утреннему застолью.

Стоит мне только занять своё место за столом и ответить на всеми брошенное в мой адрес “доброе утро”, как крутящаяся у старенького деревянного кухонного гарнитура мать моментально заставляет меня напрячься:

– Ответь-ка мне, дорогуша, где ты позволяла себе шататься этой ночью? – при этом вопросе она резко развернулась с большой глиняной тарелкой в руках, в которой оладьи аж подпрыгнули от резкости этого телодвижения. Она начала приближаться к столу предупредительно-знакомым шагом, какой у неё бывает только когда она всерьёз или понарошку намеревается кого-нибудь здорово прижучить.

– О чём ты? Я спала в своей постели, – в ответ бросаю давно отработанным, невозмутимо-непонимающим тоном, и уже тянусь за первым оладиком, заманчиво лежащим на краю зависшей перед моими глазами тарелке, но сразу же получаю от своей собеседницы ощутимый шлепок по руке.

– Дементра Катохирис, я заходила в твою комнату в полночь – твоего тела не наблюдалось в предназначенной ему постели!

– Наверное, со Стейнмунном гуляла, – мгновенно пробубнила в свою кружку с какао дерзкое предположение мелкая Эсфира, но тут же поймав на себе мой наигранно-вызывающий взгляд, моментально смутилась, залилась краской и, не изменяя своей относительно застенчивой натуре, смолкла, перед этим забавно булькнув своим горячим напитком.

– Ну и что тут такого? – наконец привычно попытался заступиться за меня бас Берда. – Подумаешь, ночные гуляния. Дело молодости…

Но с матерью такие невразумительные контратаки никогда не проходили и даже не протискивались в дверные проёмы её незавидного терпения. Не глядя на меня, устанавливая тарелку с оладьями в центр стола, эта уважаемая женщина резонно утвердила:

– Скоро Церемония Отсеивания. Нечего по ночам шастать.

Так и не посмотрев в мою сторону, очевидно, не желая видеть, нанесла ли мне урон сердечной правдой, мать вытерла руки о застиранный льняной передник неопределённого серо-сизого оттенка и направилась за засвистевшим чугунным чайником, а я тем временем, даже не думая раниться остро заточенной материнской заботой, обменялась с Бердом красноречивым взглядом, значение которого могли понять только мы одни. На первую ночь после Церемонии Отсеивания у нас намечено крупное дело, конкретно мне обещающее самый крупный куш за всю историю моей рискованной карьеры: Церемония Отсеивания в Кантонах проходит только раз в пять лет, так что только раз в пять лет контрабандисты имеют уникальную возможность проворачивать крупнейшие из возможных афер. Каждые пять лет схема срабатывает как по часам, и на памяти Берда не было ещё ни одного случая, чтобы проверенная система где-то барахлила, а так как на этот раз нас двое, добыча предвидится удвоенная. Так что я и Берд точно не из числа тех жителей Кантона-J, которые ждут Церемонию Отсеивания с недобрым предчувствием и в угнетённом состоянии. Да, мне придется потратить немного своего времени на участие в этом кровавом цирке, но мне хотя бы ничего не грозит, ведь я девушка, а значит, пятикровкой я быть не могу, а тэйсинтаем я точно не назовусь, так как не страдаю сумасшествием, так что переживать нашей семье не о чем. Разве что можно совсем немного беспокоиться о знакомых парнях в возрасте от восемнадцати до двадцати двух лет, однако потенциальных тэйсинтаев в моем окружении, вроде как, нет, но вот пятикровие, конечно, может стать неприятным сюрпризом, ведь анализ на группу крови совершается исключительно во время Церемонии. По результатам ЦО всех пятикровок и добровольцев, называемых тэйсинтаями или попросту самоубийцами, изымают из Кантонов и увозят в неизвестном направлении, предположительно, в сторону Кар-Хара. Ещё ни один пропавший без вести после Церемонии Отсеивания пятикровка или тэйсинтай не вернулся назад. А Церемоний было много… Никто сейчас даже не может назвать точную цифру – у всех она разная. Что поделаешь, образованность – не то, что ценится в Кантоне-J, да и наверняка в других Кантонах с этой сферой человеческой жизнедеятельности дела обстоят не лучше, а быть может, даже и хуже. У нас хотя бы есть возможность книги подворовывать и учиться в школе с семи до двенадцати лет, а ходят слухи, будто в Кантоне-С вообще только один класс образования и совсем нет никаких книг, даже контрабандных – только начальная азбука, с одним учебником на пятерых учеников. Вот так вот подозревают люди, что живут в дерьме, а наслушаются дермослухов да дерьмомнений, будто за пределами “предписанного” или даже “предназначенного им одним” дерьма ничего, кроме ещё более худшего сорта дерьма не существует, и нет-нет да и начинают веровать дермовщине да любить то редкостное дерьмо, в которое их по самую макушку окунают высокопродуктивные дермопроизводители.

Однако, не лучший ход мыслей для поддержания аппетита во время завтрака. А завтрак у нас сегодня и вправду хорош: свежий хлеб и сыр, шакшука, поджаренный бекон, мамины фирменные и ещё совсем горячие вафли, оладьи и даже какао с молоком, и вишнёвое варенье, которое я сразу же узнала – Берд втридорога купил пятилитровую банку у предприимчивого ликтора, из-под полы приторговывающего продовольствием, производимым в соседних Кантонах “I” и “H”. В нашем Кантоне плодовые деревья почти не растут, так что вишнёвое варенье для нас не просто деликатес, а особенная и всеобще любимая сладость. Приятно смотреть, как сёстры едят досыта, поддерживая завидным питанием здоровый румянец своих свежих лиц, порой сильно контрастирующий на фоне впалых щёк и серых лиц их ровесниц. Благодаря общим стараниям взрослых членов нашей семьи, Октавия и Эсфира всегда сыты, одеты, обуты и согреты. Моё начало жизни не было даже на грамм таким же безопасным: голод и холод были неотъемлемыми спутниками всего моего раннего детства.

Октавия и Эсфира очень сильно похожи на Берда – практически его копии, только в девичьем варианте. Эта внешняя схожесть между отцом и дочерями мне очень нравится, хотя периодически и наталкивает на грустные мысли о том человеке, в которого я пошла своими внешними данными. Мой отец должен был быть красавчиком, это точно, потому что мать хотя и была красивой в молодости, и её красоту я ещё успела застать, сейчас, в свои сорок, она выглядит на все пятьдесят лет: уставший взгляд, глубокие морщины вокруг глаз и бледно-розовых губ, сухая кожа шеи и натруженных рук, и хотя её походка всё ещё бойкая, плечи уже начали заметно сутулиться. Ни я, ни сёстры внешне совсем на неё не похожи, хотя сёстры и каштанововолосые, но и эта черта им досталась от Берда.