Душа врага

Глава 1

Сентябрь 2018

– Ольга Михайловна, – в дверном проёме нарисовалась отбеленная макушка секретарши Вари. – Там ваш сын. Говорит, срочно.

Удивлённый малахитовый взгляд метнулся от монитора к источнику звука.

– Настолько срочно, что звонит не на мобильный, а в офис? – директор машинально потянулась к телефонному аппарату.

– Нет, нет, он здесь!

Дверь медленно открылась, и на пороге, слегка пригнув голову, возник юноша. Стандартные проёмы не позволяли баскетболисту выпрямиться без риска повреждений. Волосы – сумеречный шухер, глаза – кристаллы льда. Макс получил статус ксерокопии отца, мать одарила сына лишь улыбкой.

«Заходит робко, стопудово накосячил!» – мысленно обозначила причину визита Ольга.

– Если никого не убил, не подрядился наркодилером и не ограбил банк, это не срочно, Макс. К тому же большинство вопросов можно решить по телефону.

– Привет, мам. Шесть раз набирал, до Пентагона легче дозвониться, чем до тебя.

– Ладно, сдаюсь, – искренняя улыбка мелькнула на лице, обнажив следы времени в уголках глаз. – Но можно было предпринять и седьмую попытку. Хорошее число, говорят, счастливое.

– Учту на будущее.

– Ну что у тебя стряслось? Пока курю, успеешь рассказать?

– Если добавишь к сигарете американо, приложу максимум усилий.

«Теребит шнурок толстовки. Нервничает засранец», – Оля закусила губу.

– Ага, значит, подключаем тяжёлую артиллерию. Намерен отправить меня в нокдаун? – ароматный кофе и тонкие Vogue стали слабостью Ольги, зависимостью, которую она не хотела лечить.

От рабочего стола до кофемашины – три удара каблуков.

Закинуть капсулу, поставить белоснежную фарфоровую чашку и нажать кнопку. В личном рейтинге Ольги кофемашина была почётным бронзоносцем рядом с посудомойкой и незаменимой стиралкой. Жужжание аппарата завораживало и дарило сладкое предвкушение эстетического наслаждения. Три секунды, и чашка начала наполняться ароматным, будоражившим нейроны напитком. По версии Ольги Михайловны Лихачёвой можно бесконечно смотреть на три вещи: как течёт вода, как горит огонь и как кофе наполняет фарфоровый сосуд.

– Так выше шанс, что ничего в меня не запустишь. Обе руки будут заняты.

«Шуточки в ход пошли. Дело дрянь».

– Ладно, выкладывай, мистер интриган.

– А мне кофе не предложишь?

– Тебе некогда пить, ты же будешь посвящать меня в подробности неотложного дела. А если что-то пойдёт не так, я отдам свой американо. Как раз освободится рука, чтобы метнуть в тебя, например, случайно подвернувшейся пепельницей.

– Класс, теперь буду надеяться, что кофе мне не достанется, – девятнадцатилетний Макс был опытным дуэлянтом по части словесных перепалок. Их семейная манера говорить о серьёзном, щедро отсыпая шутки и приколы, покоряла. Казалось, ничто не выведет из равновесия этих двоих.

Ольга забрала свой американо и уверенным шагом направилась к балкону. Макс обречённо поплёлся следом. Приближение момента признания заставило нервную систему парня напрячься, а желудок – скорчиться от спазма.

Солнечный сентябрь баловал теплом. Вдохнув полной грудью воздух мегаполиса, сосредоточенная на работе руководитель офиса Ольга Михайловна удалилась на обед, уступив место маме взрослого, но нуждающегося в помощи сына. Она с наслаждением прищурилась, глядя на солнце, и присела на стул. Макс оккупировал второе свободное место.

– Сигарету?

– Мне-е-е? Эээ, мам, я не…

– Попытаешься убедить, что не куришь с шестнадцати лет? – звонко и так по-доброму засмеялась Ольга, что Максу оставалось только признать поражение.

– Как ты это делаешь, а? Что за скан-система встроена в твой мозг?

– Сын, я просто не сразу родилась сорокапятилетней мудрой тётечкой. Опыт девятнадцатилетней взрослой жизни мне тоже знаком.

– Тебе не сорок пять.

– Зато тебе девятнадцать, и ты явно боишься рассказывать, что пригнало тебя ко мне в офис посреди рабочего дня.

– Ладно. Улитку помнишь?

– Ооо, ту, которой я траванулась в Париже? Её образ навсегда запечатлён в моей памяти.

– Нет, мою Улитку.

– А, прости, – хихикнула Оля и с наслаждением затянулась любимыми Vogue. – Улю помню, конечно. Что, расстались?

– Нет.

– Изменила?

– Нет.

– Ты изменил?

– Нет.

– У меня закончились популярные варианты. Давай выкладывай.

– Мам, Уля беременна.

Ещё одна затяжка. Потом ещё. Американо не стало за три глотка. Глубокий вдох.

– То есть в сорок пять буду бабушкой, – выдохнула терпкую смесь кофе, сигарет и осознания положения.

– Тебе не сорок пять.

– Как раз исполнится, когда Улитка твоя родит. Какой срок?

– Я ничего в этом не понимаю, мам. Тест показал четыре-пять недель, это оно?

– Оно, милый, оно. Только новость не срочная, не рожать ведь едете. Можно было и в более романтичной обстановочке сообщить. С просекко и пармской ветчиной на закуску.

Оля резко встала, подошла к перилам. Сидя было видно только макушки зданий, теперь же перед ней открылась вся картина. Порт. Отнюдь не романтичный видок. И уж совсем не располагающий к долгим беседам по душам.

– Жениться будете?

– Мам, нам всего по девятнадцать. Ну какая семья, дети, – Макс виновато опустил глаза, продолжая нервно теребить шнурок на капюшоне толстовки. Оля понимала, что самое важное сын ещё боится произнести.

Городской телефон в кабинете очевидно тоже не выдержал накала и решил нагло прервать беседу. Мерзкий трезвон заполнил пространство.

– Ответишь?

Молчание.

– Мам?

– Подождут. Не до них.

– Ясно. Короче, – Максим вскочил со стула и начал хаотично перемещаться в пространстве. – Посоветуй врача, чтобы сделал аборт.

– Это твоё решение или Улитка до такой оригинальной идеи сама доползла?

– Мы вместе. Мам, ну куда нам сейчас детей? Оба зарабатываем копейки, зависим от родителей, только на второй курс перешли. Да и вообще не готовы…

Ольга уже не слышала сына. В голове эхом прошлого звенел голос тёти Шуры: «Души договорились. Проклятие теперь смогут снять только дети».

Солнце стало раздражать. Дыхание участилось. Не заплакать бы. Попытка свернуть Макса с пути равнозначна жалкому усилию отказаться от кофе и сигарет одновременно. Без мощной стимуляции и огненной мотивации шансы на удачу стремились к нулю.

«Зря ты, Оленька, не дала Душе прийти», – снова пронеслось воспоминание.

– Прежде чем начнём искать врача, мне нужно кое-что рассказать, – не реагируя на продолжающийся монолог сына, твёрдо заключила Ольга.

– Что?! Будешь морали мне читать? О вреде абортов и бла-бла-бла? – Макс приготовился сопротивляться, но истерические нотки в голосе с потрохами выдавали нервозность.

– Нет, обещаю. Но до того, как совершим фатальную ошибку, ты должен меня выслушать. Обязан! Слышишь?!

– Мам, ну смысл…

– Моя судьба зависит от твоего решения, – потускневший изумруд глаз уже не искрил, умолял.

Глава 2

Ноябрь 1983

Длинный коридор. Высокие двери, огромные окна. Полуденные лучи мягко освещают потёртые зелёные стены, которым время нанесло рваные раны. Чёткий ритм шагов звенит в тишине. Фигура приближается к старому трюмо. В нём сквозь налёт пыли отражается военный. Статный, молодой. Одет с иголочки. Длинные брюки заправлены в облегающие сапоги. Над правым нагрудным карманом распахивает крылья орёл. Он же украшает пряжку ремня. Надпись на непонятном языке. Мужчина неспешно рассматривает детали формы.

Но момент самолюбования прерывает хлопок. Выстрел. В упор. Больно. Падает.

Оля вздрогнула и проснулась. Снова упала во сне. Третий год подряд её убивали выстрелом в спину. Образ военного преследовал и пугал третьеклассницу. Откуда только взялось это дурацкое видение?

Боль под лопаткой утихла. Глаза привыкли к темноте. Оля выбралась из-под одеяла и на цыпочках скользнула из комнатушки скромной хрущёвки, где жила с родителями. Бесшумно прокралась на кухню. Завтрак на столе, значит, мама уже ушла на смену. В школу предстояло собираться самостоятельно. От завтрака до причёски девочка предоставлена сама себе. Папе всегда тяжело давались косички, что уж говорить про банты.

Аромат свежеиспечённых оладий лишил покоя. На часах начало седьмого, рановато, лучше бы поспала немного. За окном ещё царила непроглядная ноябрьская тьма. Вместо солнечных лучей в комнату прокрадывался густой мрак и свет одинокого жёлтого фонаря.

«Нет, поем сейчас. Папа не будет ругаться. Только надо достать вилку и нож», – девчушка ловко взобралась на обшарпанную табуретку и взяла приборы из шкафчика.

– Откуда эти отголоски аристократизма? – удивлялся каждый раз папа. Оле странное слово на «а» было незнакомо.

– А что это за «аистокотизм»? – допытывалась малолетка, лихо орудуя ножом и вилкой.

– Это ваши замашки из высшего общества, Ольга Михална. Ишь чего удумала, вилками да ножами кушать. Всю жизнь и мы, и деды наши ложкой хлебали, а тут, глянь, диковинка какая. Откуда ты понабралась-то этого? – папе, родившемуся в маленькой деревне, забавы дочери были чужды.

Что на это могла ответить школьница? Она и сама не знала, за что природа наградила дочь выходцев из деревни вычурными повадками. В школе приходилось особенно трудно. Ножи и советская столовая, как две параллельные линии, никогда не пересекались.

– Ты чего в темноте сидишь? – папин шёпот разорвал тишину. От неожиданности девочка выронила приборы. Под правой лопаткой заныло.

– Сон страшный приснился. Уснуть больше не смогла.

– Звери что ль какие? – вопрос прозвучал без намёка на интерес к сути дела.

– Нет, военный, – Оля боялась смотреть на отца. Такие откровения в семье были не приняты.

– Хм, с чего бы это детям вояки стали сниться, – буркнул отец и вышел из кухни.

Скованная напряжением, Оля бесшумно выдохнула и тихонько пролезла под стол за вилкой и ножом. Одинокий фонарь всё так же лениво освещал клочок улицы и крохотную кухоньку. Ему неведомы были тревоги и заботы третьеклассницы средней 27-й школы. В преддверии дня Октябрьской революции её ждал важный и ответственный день. Посвящение в пионеры.

Однако маленькую Олю предстоящее торжество не вдохновляло. Она пыталась найти скрытый смысл в том, чем горели все вокруг, поэтому настойчиво атаковала маму вопросами.

– Мамочка, а можно я не буду пионером?

– Оленька, ты что? Все октябрята хотят быть пионерами, чтобы потом их приняли в комсомол. Это гордое и почётное звание! Сколько дорог откроется.

– Правда? А что это значит? Что я поехать куда-то смогу? Сейчас мы никуда не ездим, потому что я ещё только октябрёнок?

– Нет. Дороги – это возможности. Например, учиться в институте или работать на заводе.

– Но я не хочу работать на заводе. Что там интересного… – Оля надула губёшки.

– Ишь, какая! Можно и не на заводе, только профессию получать всё равно придётся. И законы коммунистической партии чтить, партийным-то легче и работу хорошую получить, и карьеру какую-никакую сделать.

Сочетания сакральных для страны слов «коммунистический» и «партия» долетали до детских ушей и раньше. По радио. Папа с мамой включали его редко. Не потому, что вещание было периодическим, просто после трудовой смены привыкли заступать на вторую, бытовую. По утрам, когда Оля оставалась дома из-за болезни, завороженно слушала «Пионерскую зорьку». Не потому, что грезила носить красный галстук вместо звёздочки. Просто иногда за двадцать минут можно было услышать не только нравоучения, но и песни, спектакли, узнать что-то новое.

Сейчас маленькую кухню заполняли тишина и сумрак. Солнце не спешило врываться в унылый, спящий город. А Оленька Лихачёва не спешила наряжаться в скучную школьную форму: неприглядное коричневое платье, белоснежные фартук и колготки, поверх которых – шерстяные гамаши. Ах да, ещё бант. Медный оттенок густой копны упорно призывал девчушку быть яркой и необычной, что шло вразрез с советскими представлениями о красоте.

«Вечно всё не как у людей…» – вновь и вновь повторяла слова родителей.

«Права мама, нечего выпендриваться». Напрочь потеряв интерес к оладьям, Оля быстро повязала бант, оделась, схватила портфель и выбежала на улицу.

Темнота. Тишина. Редкие тени перемещались вдалеке. Страшно. Так уже третий год начиналось каждое осенне-зимнее утро. Главное, добраться до следующего фонаря.

Глава 3

Оле никогда не приходило в голову признаться родителям, что ей страшно, что по утрам тело сковывает леденящий ужас. Каждый раз темнота обостряла её рецепторы, обнажала жуткие фантазии, заставляла бежать в школу, не оглядываясь. Олиным родителям никогда не приходило в голову, что маленькой школьнице страшно ходить по мрачным улицам одной. Считали, раз городок небольшой, значит, безопасный. Знаком каждый закоулок, сосед и собака. До школы всего десять минут пешком.

Оля выбежала из дома на час раньше обычного. Так спешила выбраться из тесной квартиры, что напрочь забыла про галстук.

«Вилена Вениаминовна одним взглядом убьёт!»

Быстро преодолев отрезок сумрачной улицы, поднялась по разбитым лестничным пролётам на третий этаж и, не разуваясь, шмыгнула на кухню, схватила отглаженное «красное знамя» и на лету крикнула папе: «Пока!»

Подгоняемая воспоминаниями о сне, на улице не сразу обратила внимание на движение справа. Тёмная фигура неслась прямо на неё. Столкновение было неизбежно. То ли от неожиданности, то ли в попытке защититься девочка плюхнулась на подмёрзший асфальт. Страх заблокировал голос.

Свет из окон едва позволял разглядеть силуэт. Нечто маленькое рывком дёрнулось в направлении лица, и Оля почувствовала, как щеки коснулся шершавый мокрый язык. Собака. Это всего лишь собака. Она радостно прыгала вокруг и поскуливала.

– Эй, ты откуда здесь взялся? – шёпот сорвался с губ, и девочка отчаянно закрутила головой в поисках хозяина. Теперь, когда щенок успокоился и уселся напротив неё, высунув язык, Оля разглядела поводок.

– Ты потерялся, глупенький! – догадалась она. – Но где же найти…

– Рее-ее-екс! Рекс! Ты куда убежал? – вслед за приглушёнными женскими криками послышались шаги.

Оля поспешно встала, отряхнула платье и порадовалась, что поверх белоснежных колготок надела уродливые серые гамаши. На них не так видно грязь.

– Вот ты где, маленький поганец! – женщина подошла к собаке, ласково потрепала лохматую макушку и взяла поводок. Пёс радостно запрыгал, признав хозяйку.

– Напугал тебя, наверное? Ты уж прости, не удержала сорванца.

– Его Рекс зовут, да? – не отвечая на вопрос, полюбопытствовала Оля.

– Да, Рекс. Породистый немец, овчарка. Только малой ещё, глупый. Ты не бойся, не укусит. Можешь погладить.

Девочка робко подошла к собаке и протянула руку. Рекс отреагировал звонким лаем, закрутил хвостом и запрыгал. Общению он явно был рад.

– Меня тётей Шурой зовут. Я вот в доме напротив живу. Заглядывай, если захочешь поиграть. Мы с Рексом всегда гостям рады. Правда, хвостатый? – засмеялась добродушная хозяйка. – Ты небось в школу шла с портфелем-то?

– Ой, точно же! – спохватилась Оля. В одно мгновение беззаботная картинка сменилась воспоминаниями о сне и предстощем посвящении в пионеры.

– Давай-ка мы тебя чуток проводим, а? А то вон темень какая, жуть. Какой дорогой обычно ходишь? Тебя как звать-то?

– Оля. Мне туда, – махнула рукой в сторону следующего фонаря. – Школа там, через дорогу.

Втроём они поспешили в направлении света. На новую знакомую девочка не смотрела, всё внимание занимала юркая овчарка, которая крутилась под ногами.

– Олькааа-аа! – послышалось вдали. Писклявый голос сразу выдал свою обладательницу. Настя Хитринская – детсадовская подружка и одноклассница Лёли. Казалось, они знали друг друга с пелёнок, а может и дольше, ведь мамы работали на одном заводе.

Светловолосая кудряшка всегда выделялась на фоне общей среднестатистической массы. Была яркой и красивой, отличалась от обычных советских детей. Даже дурацкие, на взгляд Оли, бантики и примитивный белый фартук украшали Настю, словно дорогой наряд, а не делали одной из десятков таких же девочек.

«Все мальчишки по ней с ума сходят», – думала Лёлька, когда видела одноклассников, гордо носивших Настин портфель домой.

– Тебя зовут? – тётя Шура прервала размышления.

– Да, это моя подружка. Я пойду. Спасибо вам и Рексу, – Оля кротко улыбнулась, на прощание погладила пса и побежала. – На-а-асть, привет!

– Твоя собака? – поинтересовалась одноклассница, не поздоровавшись.

– Нет. Красивая, правда?

– Ага, хорошенькая такая. А кто это тебя провожал?

– Соседка, – обернувшись, Оля увидела, как тётя Шура уходила в противоположную сторону вместе с Рексом, и поняла, что даже не разглядела её лицо. Сейчас в полумраке улицы мелькало лишь тёмное пальто с меховым воротником, а быть может шуба. Да серый платок, намотанный на голову, а может шаль. По таким приметам ей ни за что не найти соседку. Из ярких деталей: немецкая овчарка Рекс да тепло, которое Оля чувствовала, находясь рядом.

– А-а, понятно. Мне родители тоже обещали собаку купить. Большую, красивую.

– Овчарку?

– Почему же овчарку?

– Не знаю, смотри, какой Рекс красивый. И умный, наверное. Немец.

– Думаешь? Одно только слово «немец» уже не очень звучит.

Олька лишь пожала плечами. Конечно, она знала, кто такие немцы. Слышала, как эта нация рушила и уничтожала. Вот только в отличие от взрослых в ней не закипала кровь при упоминании фашистов, её не одолевали страх и ужас при мысли о войне с нацистами, в душе не было отторжения и ненависти к этому народу. Скорее, наоборот.

– А я бы немецкий хотела учить, – разглядывая потрёпанные бурки, пробубнила Лихачёва.

– Чтобы лаять, как Рекс? Уафф-уафф! – писклявый сопрано подружки резанул слух. – Папа говорит, немцы всегда так разговаривают.

– Правда? Мне почему-то кажется, этот язык не так плох.

– Оль, да ты чего?! Что в нём хорошего-то? Фашистский лай это, а не язык. Фу. Я вот точно пойду в английскую группу. Да и к немцам только отсталых отправляют.

– То есть тех, кто октябрёнком останется? Может, не зря я чуть галстук сегодня не забыла? – попробовала отшутиться Лёля. Настя была одержима вступлением в ряды пионеров, ей эта тема точно пришлась бы по душе.

– Бааа, а чего ж мы стоим?! – кудряшка подпрыгнула на месте. На лице отразился весь ужас советского ребёнка, который опаздывал на главный праздник своего детства. – Я же специально раньше вышла, чтобы Вилене Вениаминовне помочь. И галстук надо скорее вытащить из портфеля, уже снова помялся, наверное. Вчера весь вечер его носила, когда клятву повторяла.

Настя автоматной очередью выдавала предложения. При этом бежала, будто подпрыгивая. Оля молча семенила рядом. «И чего такого в том, что станем пионерами…» Ей трудно было понять подругу, а та не особо вникала в Лёлькины заморочки. Притянувшись, две противоположности запустили неизбежный процесс отторжения. Пружина начала сжиматься.

Глава 4

– Давай у Адлера спросим, какой язык он учить хочет? – взлетая по ступеням школы, чеканила Настя. Надежда на то, что посвящение сбило её с мысли, испарилась. Оля напряглась.

– Почему именно его?

Лёлькин бессменный сосед по парте, Мишка Адлер, был объектом загадочным. В активистах не числился, чаще пребывал наедине со своими мыслями. Казалось, на уроках присутствовал только физически, потому что часто погружался в творчество – рисовал. На всём подряд, что попадалось под руку. Изредка отрывался от процесса. Поразительно, но всегда слышал, о чём рассказывали учителя, отвечал правильно, контрольные писал хорошо. Но одноклассниц покорял не умом. Синева глаз лишала покоя и заставляла активизироваться бабочек в животе.

– Он же немец по папиной линии, – заговорщически прошептала белокурая хитрюга, прикрыв ухо пышным бантом на кончике косы.

– Да ну?! – вырвалось наружу Олькино недоверие.

– Да ну-у, – передразнила подружка и улыбнулась, прищурившись. – Сама слышала, как Вилена Вениаминовна рассказывала. Бабушка Адлера, наверное, вообще в Германии родилась. Так-то!

– А ты всё правильно поняла?

– Ну, конечно! Хочешь, сама у него спроси. Может, расскажет.

Подружки ворвались в класс под мерзкие аккорды первого звонка. Весь временной задел до урока потратили на украшение актового зала. Сосед Лихачёвой уже сидел на месте. Всегда пунктуален, собран, готов.

«Вот кто настоящий пионер», – мелькнуло у Лёльки.

Она тихонько присела рядом, а Настя водрузила портфель позади. Третий год она неизменно сидела в тылу подруги и за сорок пять минут успевала максимум: училась, хихикала, дёргала Олины рыжие косички и работала почтальоном собственноручно созданных записочек. Хитринскую раздирало любопытство: сознается ли Адлер? Сама спрашивать трусила, а Лёля простая, как три копейки, точно бы ляпнула. Сомнений не оставалось, стоило только подтолкнуть её.

Уже через несколько минут после начала классного часа Лихачёва вздрогнула: деревянная линейка отбивала дробь по позвоночнику. Не отрывая взгляд от учителя, слегка повернула голову и прошептала:

– Ты чего?

– Спроси!

– Пффф… – поджала губы. – Ладно.

Но замешкалась. «Как спросить о таком?» Достала листочек для черновика. «А если обидится?» Покосилась на Мишку. Спокоен. Аккуратно вывела буквы и подвинула клочок бумаги Адлеру. Прочёл, резко повернулся, синее небо глаз заволокло грозовыми тучами. Сверкнула молния. Ответил.

Разлинованный лист заполнялся буквами и гулял от первого варианта ко второму и обратно. Напряжённое начало постепенно сменилось заинтересованностью.

– После школы расскажу, – наконец шепнул Миша, свернул бумажку пополам и спрятал в недрах портфеля.

Лёле оставалось только ждать. Четыре следующих урока тянулись, как очередь за дефицитным товаром. Бывало, родители стояли часами за финскими сапогами, а купить удавалось только болгарские джинсы. Не очень нужны, но уходить с пустыми руками обидно. Брали всё, что оказывалось на прилавке или под ним.

После занятий школьников настигло торжественно-нудное посвящение. Бесконечные речи, клятвы, песни. Спустя ещё час на шеях третьеклассников вспыхнуло алое пламя галстуков. Момент, которого так ждали, настал. Из актового зала вырвался целый рой свежепосвящённых пионеров. Маленькие гордые винтики системы мелькали красными огоньками на фоне монохромных стен. Новобранцы жужжали о начале яркого этапа в жизни, радовались, смеялись и восторгались. В потоке эмоционального буйства Оленька Лихачёва старалась не выделяться. Улыбалась, кивала в такт, чеканила шаг. Но так и не испытала ни эйфории, ни гордости.

По пути в класс её догнал Миша.

– Давай портфель, провожу. А ты про записку утреннюю расскажешь.

– Ага, я быстро.

Оля пулей влетела в кабинет, схватила вещи и ринулась к раздевалке, когда на пути возникла Настя.

– Куда так бежишь?

– Домой надо.

– Подождёшь? Вместе пойдём.

– Давай завтра утром встретимся, как обычно. Сейчас правда не могу. Мне пора. –

Лёля махнула на прощание рукой, а подруга наблюдала, как Адлер перехватил портфель Лихачёвой и они вместе исчезли в глубине пустого коридора.

– Кто тебе про меня рассказал? – буркнул Мишка, когда спускались по ступеням школьного крыльца.

– Настя слышала разговор Вилены Вениаминовны с учительницей.

– Ну понятно. Рано или поздно все прознают.

– Что плохого в том, что ты немец?

– А хорошего что? Сразу погоняло «фашист» дадут, стебаться начнут, – Адлер пнул валявшийся под ногами камень. – Отец у меня немец, мамка-то русская. Только кому это интересно. Для всех буду просто нацистом.

– Для меня не будешь, – Лёля попыталась улыбнуться. Щёки вспыхнули, взгляд заметался под молчаливым прицелом синеглазого одноклассника. – Фамилия у тебя папина?

– Ага, Adler с немецкого – орёл.

– Ух ты, зыкинско¹!

– Да харэ тебе… Красиво для тех, кто немецкий знает. А для ребзи – город на Чёрном море.

– У тебя в семье кто-нибудь говорит на немецком?

– Все, кроме мамы.

– Я тоже немецкий хочу учить.

– Сдался он тебе. Я не пойду, мне и дома хватает.

Оля поникла. Допытываться с расспросами не хотела, а сам Мишка так себе поддерживал беседу.

– Куда идти-то? Я ж не знаю, где живёшь.

– Туда, – мотнула головой. – В сторону кукурузного поля, мой дом прямо перед ним.

– Ого, летом, значит, можно полакомиться? – рассмеялся Адлер.

– Ну да, если картошкой не засадят.

Снова тишина.

– Ты только не рассказывай никому. Успеет ещё твоя подружка разболтать, ясный-красный…Тут же особо одарённые тему подхватят.

Олька кивнула в ответ. Адлер молчал. Чужая тайна начала давить на горло. Или это галстук перекосился под пальто и теперь не даёт свободно дышать? Лихачёва понимала, что уже завтра Настя начнёт задавать вопросы про Мишу. Понимала, что привитая подруге ненависть к немцам может легко перекинуться на Адлера. Соврать и сохранить Мишкину тайну? Или не совать нос в чужие дела, как всегда учила мама?