Read the book: «Не жди меня долго»

Все персонажи и события романа вымышлены, любые совпадения случайны.

Глава 1. Тихоокеанские хроники

В вагоне метро было тесно. Поверх обычного гула звучал неприятный мужской голос, похожий на утиный манок. Пронзительный звук перекрывал все другие и казался таким неуместным, что мужчина давно должен был замолчать, но он продолжал говорить, и это было невыносимо.

Анна Стерхова стояла у двери, прижав к себе сумку. Последний рабочий день перед отпуском с утра не задался: у нее сломалась машина. Пришлось ехать на метро.

Она только что вернулась из командировки – сорок дней напряженной работы, сон по четыре часа и сухомятка наспех в плохой гостинице. В голове все еще крутились обрывки допросов и лица свидетелей, вравших напропалую.

Анна была выжата досуха и еще не знала, чего хочет от отпуска. Не было ни планов, ни желания что-то придумывать. Вместо предвкушения – только страх проваляться две недели в постели, отупеть и набрать лишний вес.

Из сумки послышался звонок телефона. Она достала трубку, но не успела ответить – звонок сорвался.

Стерхова вышла из метро, и ее облепил раскаленный воздух с запахом кофе, бензина и цветущей липы. Он был густым, как кисель, им было трудно дышать. Москва дрожала в мареве жары. Асфальт под ногами плавился. Вспотевшие москвичи и гости столицы искали тень, толпились у входа в метро, прятались под деревьями. Жара была злобной, неласковой, не московской, а удушающе-агрессивной.

Телефон зазвонил снова. Звонили с того же номера.

– Слушаю, – ответила Анна.

– Здравствуйте. Меня зовут Аркадий Малюгин.

– Мы знакомы?

– Я – член организационного комитета фестиваля документального кино «Тихоокеанские хроники». У нас есть для вас предложение. – Мужской голос обволакивал, увлекая обещанием чего-то неясного, но притягательного.

Стерхова остановилась в тени киоска и уточнила:

– Что за предложение?

– Хотим пригласить вас поучаствовать в фестивале.

– Это розыгрыш? – она растерянно улыбнулась. – В качестве кого?

– Члена жюри. В этом сезоне у нас появилась новая категория – «Архивы безмолвия». Фильмы о событиях и тайнах, которые остались неразгаданными.

– Интересно, – задумчиво проговорила она. – Но почему именно я?

– Вас рекомендовали. Вы – писатель и одновременно следователь. – Ответил Малюгин. – Мы хотим, чтобы вы оценили эти фильмы, как следователь. – Он обаятельно хохотнул. – Прекрасная идея, не правда ли?

Москва гудела, задыхалась и плавилась, ее словно закатали в стеклянную банку. Анна стояла в тени киоска, держа телефон возле уха. Пот медленно стекал по спине. Здесь даже тень не спасала – просто было чуть легче дышать.

На том конце от нее ждали ответа.

– Я перезвоню. – Ответила Стерхова, руководствуясь незыблемым правилом – не давать ответ не подумав.

– Конечно. Мы готовы ждать, но времени мало. Прошу не затягивать, – попросил Малюгин.

Она отключила телефон и свернула на тихую улицу, где шелестели листвой старые тополя, под ногами трещали смолистые почки, и к босоножкам лип тополиный пух.

Из открытого окна долетала музыка – негромкий блюз, чуть ленивый, с затухающим послевкусием. Анна шла не торопясь. Музыка, полутень от раскидистых деревьев, шелест листвы и запах смолистых почек – все это понемногу возвращало ее к себе. Туда, где все знакомо и безопасно. Где не ждут ответов и не требуют никаких решений.

Она колебалась. С одной стороны, отчаянно хотелось побыть дома, провести несколько дней без звонков и дел. Задернуть шторы и улечься в постель с книгой.

Но, с другой стороны, фестиваль был поводом выбраться из замкнутого круга, в котором она пребывала уже давно. Новые лица, новые голоса, разговоры о кино. Возможно, среди этих людей и обсуждений к ней вернется легкость бытия – давно забытое состояние, не подразумевавшее чувство долга.

Анна усмехнулась: всего-то поездка на фестиваль, а в голове такая сумятица. Но в этой сумятице присутствовало нечто такое, что заставляло сомневаться и взвешивать. Поехать – значит, рискнуть. Остаться – значит, заранее проиграть, не попробовав.

В последнее время Стерхова часто жила «на паузе». Отказывала себе в мелочах и в том, что было для нее по-настоящему важным. Не торопилась с решениями, откладывала их на потом. И вдруг – такое неожиданное приглашение. Словно кто-то услужливо приоткрыл для нее дверь в другую реальность, где не надо доказывать, преодолевать и оправдываться – достаточно просто быть. Такое случается редко и кажется подвохом. Но сейчас Анна чувствовала: это может стать началом чего-то простого, ясного и, возможно, очень нужного ей.

Она остановилась, прислушалась к себе, достала телефон и набрала номер.

– Аркадий? Это Стерхова. Я согласна.

– Вот и отлично, – в голосе Малюгина послышалось одобрение. – Тогда слушайте внимательно. Чуть позже продублирую информацию сообщением.

– Слушаю. – Анна зашагала к подъезду.

– Вылетаете завтра. Рано утром. До Владивостока – лету девять часов, потом еще пять на машине до Светлой Гавани. Так вы точно успеете к открытию фестиваля.

Стерхова резко остановилась.

– Завтра? Рано утром? Дальний Восток?

– Все верно. К утру, послезавтра, будете в Светлой Гавани. Там нам с вами предстоит решить немало вопросов. Плюс общение с прессой.

– Подождите! Я не готова так резко. Это чересчур. – Зачастила Анна. – Я только что прилетела из командировки. У меня чемодан не разобран. И потом, я не предполагала, что Светлая Гавань – на Дальнем Востоке. В лучшем случае – на Балтике или на Черном море.

– Но вы же согласились… – и на этот раз голос Малюгина прозвучал мягко. Но укоряюще. – Я прочитал вашу книгу и на память приведу слова одного из ваших героев: «Каждый человек обязан иметь мужество, чтобы совершать добрые поступки».

– Весьма вольная интерпретация, – заметила Стерхова. – Не припомню, из какого романа эти слова?

– Дело не в названии. Устами героя вы изложили верную мысль. – Аркадий Малюгин сделал выразительную паузу и затем добавил: – А что касается Дальнего Востока… Он тоже имеет право участвовать в жизни большой страны.

– С этим не поспоришь, – вздохнула Анна. – Уговорили. Я поеду.

– Отлично! Через десять минут на ваш телефон придут билеты и файл с программой фестиваля. Там же – ссылки на конкурсные фильмы. Будет хорошо, если вы заранее их посмотрите.

Стерхова ужаснулась:

– Все фильмы фестиваля?!

– Только свою категорию: «Архивы безмолвия». Ее вы и будете судить.

– Жду. – Она отключилась и, задрав голову, вгляделась в небо, голубевшее сквозь кроны деревьев. Лето было в самом разгаре.

Выбравшись из такси, Анна поежилась. Воздух был сырой и прохладный, как бывает под утро в начале лета. Где-то над горизонтом светлела узкая полоса, но солнце еще не взошло. Все вокруг казалось приглушенным и смазанным: свет фонарей, блеск сырого асфальта и даже звуки.

В Шереметьево все шло своим чередом – как и полагается большому аэропорту. По залу сновали пассажиры и провожающие. Кто-то с билетом в руках спешил на регистрацию, кто-то стоял у табло и смотрел в горящие строчки. Скрипели колесики чемоданов, звучали голоса, хрипели служебные рации. В воздухе витали запахи кофе, духов и дезинфицирующих средств – привычные ароматы усталости, суеты и предвкушения путешествий.

Стерхова катила чемодан, злясь на себя за то, что не отказалась. На Малюгина – за то, что он так ловко ее уговорил. На колесики чемодана – за то, что скрипели и спотыкались на швах между плитками.

– Не в отпуск… не в командировку… Черт знает куда, черт знает зачем. – Бубнила Анна себе под нос. – Вперед! К Тихому океану. За приключениями.

Регистрация прошла без задержки. Посадка проходила в секторе D. Досмотр Стерхова прошла на автомате: сняла часы и кроссовки, дала себя просканировать. Безумно хотелось спать. Мозг с усилием воспринимал окружающее: подсовывал вместо слов абстрактные шумы, а вместо человеческих лиц и фигур – силуэты. В ее голове крутился только один вопрос: зачем я на это согласилась?

Наконец она вошла в гибкий коридор, где под ногами пружинил пол, а стены качались, будто дышали. На входе в самолет Анна кивнула стюардессам, и свернула в салон бизнес-класса, где было свежо и чисто. Стюардесса указала ей на место у окна и помогла с сумкой. После этого Стерхова рухнула в кресло и закрыла глаза с видом человека, неуверенного в том, проснется ли он завтра.

Она ненадолго отключилась, но уловив рядом с собой движение, повернула голову и увидела, что соседнее кресло занято.

Черноволосая азиатка лет тридцати пяти с короткой стрижкой и тонким фарфоровым профилем смотрела в экран ноутбука. Ее тонкие пальчики словно бабочки порхали по клавиатуре. Почувствовав взгляд Анны, она улыбнулась:

– Доброе утро. Меня зовут Румико Хирано.

– Я – Анна. – Стерхова слегка подняла бровь и с любопытством спросила: – Вы – японка?

– Наполовину. Мама – русская.

– Москвичка?

– Нет, что вы… – Румико смущенно улыбнулась, и ее фарфоровые щеки порозовели. – Возвращаюсь из отпуска. Гостила у своей университетской подруги. Мы обе учились на журфаке в Москве. Я – журналистка. Живу во Владивостоке, работаю в газете «Дальневосточный маяк».

– Какого толка газета? – поинтересовалась Анна.

– По большей части – краеведческая. Пишем о том, что постепенно исчезает, но пока сохранилось в памяти.

– Краеведение? – Анна улыбнулась. – Нечасто попадаются такие издания.

Румико негромко рассмеялась.

– Обожаю свою работу. Бывает, найдешь старые фотографии, услышишь необычную историю – такое чувство испытаешь, как будто нашла драгоценный клад. – Она с любопытством оглядела Стерхову. – Во Владивосток по работе?

– Не совсем во Владивосток. В Светлую Гавань на фестиваль документальных фильмов.

– «Тихоокеанские хроники»? – удивилась журналистка. – Представьте себе, на днях я тоже туда поеду. Денек-другой отдышусь и сразу – в Светлую Гавань. Мне нужно взять интервью у создателя фильма «Последний рейс „Океаниды“». Он в конкурсной программе фестиваля.

– А я, как раз, член жюри.

– Вы режиссер или киновед? – спросила Румико.

– Следователь, – ответила Анна. – Еще – писатель. Нелепое сочетание, но именно это подвигло организаторов пригласить меня для работы в жюри.

– Для такого фестиваля, вы – ценная находка. Писатель и следователь… Одно другому не мешает?

– Скорее помогает. – Ответила Стерхова.

– Какую категорию будете судить?

– «Архивы безмолвия». Во время полета мне нужно посмотреть несколько фильмов.

– «Последний рейс „Океаниды“» включен в эту же категорию, – заметила Румико.

Она вынула из сумки блокнот и раскрыла его. Внутри, между страницами лежала фотография корабля.

– Разрешите? – Стерхова взяла снимок и заглянула на оборот. Там прочла: – «Океанида» 22 сентября 1992 года перед выходом в последний рейс.

– Ну, да.

– Что случилось с этим кораблем? Почему рейс – последний?

– Ушел и не вернулся. – Ответила Румико.

– Больше ничего не известно?

– А вы посмотрите фильм. Его автор, режиссер Георгий Воронин, был ребенком, когда его отец в составе группы гидрографов ушел на «Океаниде» в экспедицию.

Стерхова догадалась.

– Личная история.

– Для Воронина – несомненно. Давно хотела написать об этом статью, но все как-то не складывалось. А теперь, когда появился фильм, и фестиваль дал ему огласку, получила редакционное задание.

Анна снова посмотрела на снимок. Он был цветным, но нечетким, а лица людей, стоявших на палубе, слишком малы, чтобы их разглядеть.

– Есть предположение, что с ними случилось?

– Очевидно, судно затонул. Но при каких обстоятельствах – неизвестно…

Они замолчали. Гул моторов становился все громче, самолет дернулся и покатился ко взлетной полосе. По салону пробежала едва уловимая дрожь, как будто внутри огромного механизма проснулось живое существо.

За иллюминатором медленно проплывали служебные постройки, желтые машины с мигалками, бетонные плиты взлетной полосы с рядами сигнальных огней. Вдалеке промелькнул хвост другого самолета, уходящего в небо.

Над горизонтом вставало солнце, окрасив облака золотисто-розовым цветом. Стерхова ощутила напряжение в животе и легкое головокружение. Ее тело, как всегда, противилось расставанию с землей.

Разговоры в салоне постепенно затихли. Кто-то щелкал ремнем безопасности, кто-то прикрыл глаза или погрузился в чтение книги. Стюардессы расселись по своим местам, приготовившись к взлету. Их лица застыли в заученных улыбках.

– Ненавижу этот момент, – пробормотала Анна. – При взлете мир кажется слишком хрупким.

Румико выпрямив спинку сиденья, поправила волосы.

– А мне, наоборот, очень нравится. В такие моменты жизнь дает передышку.

Стерхова обратила внимание на руки журналистки: тонкие, с аккуратно подстриженными ногтями. На запястье – браслет с деревянными подвесками.

– Что означает ваше имя в переводе с японского?

– В наших именах многое зависит от иероглифов. Поэтому их можно читать по-разному. – Охотно ответила та. – Значение имени меняется в зависимости от комбинации. Имя Румико, например, состоит из трех частей.

– Как интересно…

– «Ру» – переводится как «оставаться», «сохранять» или «задерживать». Оно означает устойчивость. Нечто постоянное.

– Стабильность?

– Или долголетие. Потом идет «ми» – это «красота». Очень распространенный иероглиф в женских именах. Он выражает идею эстетики, внутренней гармонии и чего-то светлого.

– Красиво, – заметила Анна.

– «Ко» – это просто «ребенок». Суффикс, который раньше был обязательным в женских именах. Сейчас его используют реже, но в моей семье чтут традиции.

– И, что же значит все имя полностью?

– «Дитя, несущее вечную красоту».

– Красиво, – повторила Стерхова и повернулась к иллюминатору.

– Имя моего отца намного красивее. Его звали Ямихико. В переводе на русский – Принц Тьмы.

– Звали?

Румико потупила взгляд

– Его давно нет в живых.

Самолет замер у взлетной полосы, мощно взревели двигатели, и уже через мгновенье все вокруг задрожало – стекла, воздух, панели и кресла. Анна вцепилась руками в подлокотники, и в ту же минуту пришло понимание, что впереди ее ждет нечто большее, чем перемещение в пространстве.

– Ну, вот мы и летим, – сказала Румико, когда Москва оказалась под крылом самолета.

Стерхова посмотрела на нее, и они улыбнулись друг другу.

Глава 2. Без красной дорожки

Полет тянулся как вязкий мед – медленно, плавно и усыпляюще. Цвет неба в иллюминаторе постепенно сменился с бледно-синего на пронзительно-голубой. Не было ни облаков, ни земли – только слепящий свет и ровный гул двигателей.

Стерхова сняла наушники и потерла пальцами виски.

«Слишком много информации».

Еще вечером она скачала четыре конкурсных фильма, чтобы не зависеть в самолете от интернета. Одним из них был «Последний рейс „Океаниды“». Просмотр начала с него.

Фильм оказался захватывающим, почти гипнотическим. Голос автора, сына пропавшего ученого, звучал тихо и сдержанно. Кадры старой хроники, переклички судов, дневники, записи погодных условий – все это складывалось в картину, которая тревожила и одновременно завораживала. От экрана невозможно было оторваться. В финале – размытые кадры хроники: судно, уходящее в серую пелену.

«Сыновний долг погибшему отцу. Очень эмоционально».

Анна закрыла ноутбук, откинулась в кресле и посмотрела в иллюминатор. В груди появилось странное чувство: смесь тревоги и сострадания. Как бывает после трудного допроса – когда все прошло по протоколу, а в душе остался осадок.

За стеклом появились редкие облака, окрашенные в розовый цвет. Наступила та часть долгого полета, когда время уже не ощущалось и не имело значения.

Стюардесса склонилась к Анне и мягко спросила:

– Говядина под грибным гратеном или треска с кускусом?

– Говядину, пожалуйста, – ответила Стерхова и, заглянув в меню, добавила. – Еще – салат с уткой.

Через несколько минут перед Анной стояла тарелка с ломтиками утки, печеной свеклы и апельсина. В дополнение к блюду – маленький соусник с гранатовой заправкой, теплая булочка и сливочное масло.

В положенное время стюардесса принесла тарелку с филе говядины на подушке румяного картофеля в сливочном соусе.

Анна ела не спеша, с удовольствием, чувствуя, как возвращаются давно забытые ощущения, вкусы, запахи, и понимание себя. Эта еда напомнила, как важно вовремя выпасть из гонки, чтобы наконец почувствовать жизнь.

– Устали? – спросила Румико.

– Немного.

– Как вам фильм про «Океаниду»?

– Очень сильный, – ответила Стерхова. Ее голос прозвучал тише обычного, будто мыслями она еще не вернулась в реальность. – Было такое чувство, как будто показали не просто историю, а чью-то боль. Вынули изнутри и положили перед тобой.

Румико понимающе кивнула. Потом наклонилась ближе и, понизив голос, произнесла:

– Видите того, во втором ряду у прохода? Седой, в сером пиджаке. Это Дмитрий Пахомов. Председатель жюри. Легенда документалистики.

Анна посмотрела туда. Мужчина лет семидесяти просматривал бумаги, делая пометки на полях. Пальцы, которыми он держал ручку были паучьими, с раздувшимися суставами. Лица не было видно.

– Понятно.

– Говорят, что он – гений. Монтирует фильмы в уме, еще до начала съемок. – Румико улыбнулась. – Пахомов родом из Уссурийска. Очень принципиальный. В прошлом году исключил один фильм из участия в конкурсе.

– Почему?

– Прямая цитата: «потому что ложь, даже красиво снятая, остается ложью».

Анна хмыкнула.

– Убедительно.

– А теперь посмотрите на особу у окна, в синем, справа от нас. Это Виктория Гапова. Киновед, колумнистка, когда-то вела передачу о документальном кино на федеральном канале.

– А теперь?

– Теперь пишет колонки. Ее все боятся и не любят. Жесткая и язвительная, все знает лучше других. Бессменный член жюри «Тихоокеанских хроник». В прошлом году у них с Пахомовым чуть до драки не дошло.

– Из-за чего?

– В споре с Пахомовым, Гапова заявила, что документальному кино не нужно стремиться к буквальной правде: важнее выразительность и эмоциональный акцент. «Фильм должен быть ярким, а не исчерпывающе достоверным» – ее слова.

– Откуда вам все это известно? – спросила Анна.

– Рассказал один человек. Стас Вельяминов, член жюри. Он из Владивостока и, кстати, тоже судит в этом году.

Стерхова перевела взгляд на Гапову. Та устроилась в кресле с бокалом белого вина полулежа, как будто была не в самолете, а на морском берегу. Ей было лет пятьдесят. Рыжие волосы уложены безупречно, прядь к пряди. Губы – насыщенно-красные, дерзкие, как злонамеренный вызов. Было очевидно, что она играла роль законченной стервы и не собиралась выходить из привычного образа.

– Был еще один случай, – продолжила Румико. – На прошлом фестивале Гапова назвала одну режиссерку «провинциальной кухаркой с амбициями Тарковского». Прямо в зале, при всех. Та расплакалась, убежала. Потом был скандал, извинения, пресс-релизы.

– Пахомов и Гапова – в одном жюри. Думаю, будет интересно, – заметила Анна.

– Не то слово, – хихикнула Румико.

По прилету во Владивосток Стерхова вышла из самолета в числе самых первых. Самолет за спиной затих. Вокруг была звенящая ночь, размытые пятна света и низкий гул аэродрома.

В лицо ударил ветер с запахом моря, водорослей и сырой древесины. В этом ветре, в этом воздухе, в этих звуках Стерхова ощущала нечто большее, чем просто другое место. Она оказалась там, где все начиналось заново.

Выдача багажа затянулась надолго. Лента продолжительное время стояла, потом дрогнула и выплюнула несколько чемоданов, среди которых не было чемодана Стерховой. Таких плевков было несколько до тех пор, пока наконец показался ее чемодан с оранжевой лентой на ручке. Анна стащила его с движущейся ленты и направилась к выходу, где ее догнала Румико.

– Мой чемодан не прилетел.

– Вы уверены?

– Его просто нет. – Сказала журналистка. – Обошла оба зала. Иду оформлять жалобу. По-видимому, чемодан остался в Москве.

Анна сочувственно кивнула. Одновременно с этим внутри нее шевельнулась подленькая мысль: «хорошо, что не мой». И сразу сделалось стыдно.

– Надеюсь скоро увидимся. Когда приедете в Светлую Гавань?

– Послезавтра утром. – Лицо Румико оставалось невозмутимым, почти буддийским. Но по бледным пальцам, сжимающим наплечный ремень сумки, было видно – внутри нее все кипело.

Они по-дружески обнялись и разошлись в противоположные стороны.

Чуть отойдя, Стерхова достала телефон и набрала номер.

– Мама, привет. Все в порядке. Я долетела.

На том конце – облегченный выдох.

– Ну, слава Богу. Я, конечно, стараюсь не переживать, но ты же знаешь, что у меня это плохо получается.

– Знаю.

– Там хоть не жарко? Не как в Москве?

– Свежо и влажно. Море все-таки рядом.

Голос матери обиженно дрогнул:

– Даже не забежала. Не виделись больше месяца.

– Все вышло спонтанно, – сказала Анна. – Я все тебе написала.

– Ну, да. Конечно. Отделалась сообщением. Ты, хоть, звони.

Анна улыбнулась и, прикрыв глаза, пообещала:

– Хорошо, мама. Буду звонить.

– Береги себя.

Стерхова отключилась и еще несколько секунд стояла с телефоном в руке, прислушиваясь – то ли к шуму аэропорта, то ли к самой себе. Потом глубоко вдохнула, словно пробуя воздух на вкус, и пошла к выходу из зоны прилета.

Там ее ждал мужчина в белой рубашке и светлых джинсах. Махнув рукой, как старому другу, он прокричал:

– Анна! Добро пожаловать! Я – Аркадий Малюгин.

Ему было около сорока. Худощавый, с живым лицом, на котором все время что-то менялось – прищур, усмешка, всплеск бровей. Малюгин был воплощенным сгустком энергии: успевал одновременно говорить, держать в голове список задач и ловить обрывки чужих разговоров.

– Простите, что без букета и не на красной дорожке.

Анна усмехнулась.

– Спасибо, что вообще кто-то встретил. Бывало, что не встречали.

– Ну как же! У нас все четко. Все для гостей! – Он подмигнул и подхватил ее чемодан. – Идемте к машине! Пахомов и Гапова уже там.

Машина мягко выехала с территории аэропорта и взяла курс на север. Малюгин вел автомобиль. Рядом сидел Пахомов. Он обернулся к Стерховой и представился:

– Дмитрий Витальевич, – его голос был ровным и любезным.

Она улыбнулась в ответ.

– Анна.

Виктория Гапова сидела рядом с Анной, отвернувшись к окну. Все в ее позе, от скрещенных рук до напряженного подбородка, говорило, что она не намерена ни разговаривать, ни тем более знакомиться.

Автомобиль углубился в темень дороги. Путь пролегал сначала по побережью, потом через спящие поселки мимо невысоких холмов. Дальше дорога шла по лесистой местности с приземистыми деревьями. Фары резали темноту, дорожные знаки возникали из мрака и тут же исчезали.

Анна сидела молча и смотрела в темное окно. Ветер с океана бился о кузов, принося с собой запах соли и водорослей. Иногда мелькали редкие огни – посты ГИБДД, бараки, заправки.

Пять часов дороги вымотали Стерхову окончательно. Под утро, когда от долгого сидения ломило колени и спину, машина свернула на прибрежную дорогу. Над океаном чуть посветлело.

Городок Светлая Гавань встретил их темными силуэтами домов, штормовыми щитами на витринах и одинокой кошкой на пустой автобусной остановке.

Отель «Пасифик» стоял у самой воды. Большой, стеклянный, похожий на корабль, застрявший на берегу. Пустынный фасад, освещенный вход. Вокруг – ни души.

Вестибюль отеля оказался неожиданно уютным: мягкий свет, ковер с японским узором и запах чистоты.

У стойки портье все трое остановились. Пахомов первым шагнул вперед, взял ключ и, любезно улыбнувшись девушке за стойкой, обернулся к Анне.

– До завтра, коллега. Признаться, давно я не был таким уставшим. Надеюсь, хороший сон все уладит.

Он направился к лифту, тяжело ступая, как человек, который слишком долго пробыл в пути.

Гапова стояла, скрестив руки на груди. Ее лицо выражало нескрываемое отвращение, словно воздух в холле был пропитан нечистотами. Она молча сунула паспорт и, выхватив ключ из рук портье, недовольно буркнула:

– Надеюсь, в этот раз без помойных баков под окнами.

Гапова подняла чемодан резко, по-мужски, и направилась к лифту, цокая каблуками.

Стерхова забрала свой ключ последней. Сейчас ей хотелось только одного – добраться до номера и закрыть за собой дверь.

Лифт поднимался издевательски медленно, будто нарочно откладывая встречу с подушкой. Войдя в номер, Анна прислонилась к стене. Минуту постояла, потом на ходу сняла туфли, скинула джинсы и рухнула на кровать.

Сон накрыл ее мгновенно – густой, вязкий, как темная вода.