Read the book: «Заложница олигарха», page 4

Взрослый мужчина отличался от мальчишек-малолеток так же, как рояль от самодельного свистка. Я не понимала вообще ничего. То он прожигал взглядом так, что после хотелось застегнуться на все пуговицы и надеть паранджу. То в следующее мгновение на конкретный вопрос, как правильно его попросить о свободе, психанул и схватился за ремень.

Я читала книги о маньяках и знала, что у извращенцев все густо замешено на половом влечении. Садисты буквально возбуждались, когда причиняли боль. У Барона в этой связке что-то работало неправильно. Он меня настолько нарочито не воспринимал, как женщину, что я достала одежду из пакета и ахнула.

Черное платье с белым воротником-стойкой, длинными рукавами с белыми манжетами и узкой юбкой до середины голени. Я еще не умерла, а уже носила траур. Или собиралась на открытый урок в качестве учительницы. Обязательно уложу волосы на затылке в строгий валик и надену очки. Нет, они будут отвлекать от ссадины на подбородке и естественной бледности лица после избиения.

Гена не мог сам выбрать такой наряд. Амбал простой, как деревенский валенок, а тут целое послание в цвете, фасоне и внешнем виде подарка. «Не подходи ко мне, женщина, я монах и дал обет безбрачия». Или это очередная игра, смысл которой я пока не понимаю?

Черт, вслед за балетками из пакета выпало черное кружево. Его упаковали отдельно, но я вытряхнула пакет на пол. На хрустящей бумажной упаковке стоял лейб «Интимиссими». Я видела его рекламу по телевизору. Итальянское белье. Очень дорогое. Передо мной лежал как раз тот гарнитур из новой коллекции, что был на известной актрисе в кадре. Она демонстрировала его, стыдливо опустив глаза.

Фантастической красоты белье. Я мечтала, что когда-нибудь разбогатею и хотя бы зайду в «Интимиссими» что-нибудь примерить. И вот мне предлагали надеть итальянское кружево под платье. От диссонанса между эротизмом белья и строгостью наряда крыша ехала. Все равно, что стриптизершу одеть в сутану. Тут моя фантазия сдалась и просто отключилась. Зачем это Барону? Если речь о заборе анализа для теста ДНК, то какое к дьяволу «Интимиссими»?

Выходить из комнаты во всем этом резко расхотелось. Бунт зрел и готов был вылиться в очередную колкость, но я отчаянно прикусывала язык. Гена мой отказ надевать белье мог понять буквально и отправить к Барону совершенно голой под платьем. А уговаривать охранника на еще одну поблажку рано. Я дорожила его состраданием и собиралась потратить аванс с большим умом.

Со вздохом сгребла униформу заложницы, поправила простынь на груди и поднялась с кровати. В туалете с утра еще не была…

– Стой, – рявкнул охранник, – при мне одевайся.

– Нет! – выпалила я, чувствуя, что глаза распахиваются от ужаса.

– Одевайся, – с нажимом сказал Гена. – Чем ты меня удивить боишься? У тебя три титьки или мужские причиндалы между ног? Я должен следить, чтобы не сбежала и не вытворила чего-нибудь. Можешь простыней прикрываться, но в туалет ни ногой без меня.

Нормы приличия? Зона комфорта? Нет, не слышали в доме таких слов. Я не привыкла раздеваться перед посторонними мужиками. Вчерашняя сцена с Бароном не в счет. Он ножом разрезал на мне сарафан, а Гена предлагал обнажиться добровольно.

Стыд, обида и злость закипали одновременно, смешиваясь в причудливый коктейль. На языке крутился десяток вычурных посылов в задницу. Я набирала в легкие воздух, проглатывала слова и выдыхала. Меня уже избили за непослушание, подвесили на дыбу и пытали льдом. Истерить сейчас и ставить условия равносильно самоубийству. Придется засунуть свое мнение туда, куда собиралась отправить Гену, и переодеться. В конце концов, есть мужчины-гинекологи. Как-то же к ним на прием ходят. А мне спектакль с послушанием будет только на руку. Дескать, урок усвоила, веду себя правильно.

Черт, неловко как, мамочки! Я чувствовала на себе не один взгляд, а тысячи. Невидимые зрители тянулись ко мне потными ладонями и скабрезно хихикали. И без того деревянное тело отказалось подчиняться. Я роняла то простынь, то белье, то платье. Теперь Гена точно рассмотрел меня всю. Я боялась оглянуться на него и увидеть хоть какую-то эмоцию. Даже не знала, что будет неприятнее: похоть или брезгливость?

– Ты готова? – тихо спросил он, когда я одернула платье. Село оно идеально, будто специально на меня шили. От напряжения я вся извелась и не заметила, как изменился голос охранника. Стал низким и глубоким.

Когда подняла глаза, было поздно. Гена стоял посреди комнаты и смотрел на меня, не отрываясь. Не дышал и не двигался.

Господи, только этого не хватало!

Охранник моргнул, очнувшись от наваждения, и сердито засопел. Из шокированного моим видом мужчины снова превратился в кривоносого амбала, который в любой момент мог отвесить подзатыльник и разговаривал с грубостью сержанта.

– Копия папаши, чтоб его. Сука, Нелидов в юбке. Зря я взял черное, хотел же зеленое или красное. Ты еще рожу сквасила и губы поджала, как он. То-то шефа переклинило. Как не убил тебя, вообще не понимаю.

Ощущение было, словно меня в чан с дерьмом макнули. Голой задницей вертела, грудь выставила, корячилась с платьем, краснея и думая невесть о чем, а оно вон как. Никому мое тело не интересно вообще. Похитители врага во мне каждый раз видели. Теперь и я понимала, почему Барон озверел. С ним вроде как в моем лице Нелидов флиртовать пытался, на непристойности робко намекал. Мамочки, я бы тоже за что-нибудь потяжелее схватилась с такой-то ассоциацией. Гомосексуализмом попахивало. Ладно, хоть в этом плане хозяин дома нормальным оказался.

– На хрен тест ДНК? – продолжал Гена. – Таких бабок стоит, две недели делается! Показать тебя папаше и всё. Вот прямо сейчас сфотать и ему скинуть. Охренеет сразу.

Если знал, что у него есть взрослая дочь, то сильно охренеть не должен. Но я боялась его реакции. Две недели ожидания при всех раскладах лучше, чем немедленный отказ платить выкуп. Время давало шанс сбежать. Я не верила в щедрость внезапно объявившегося отца. Мне, как и раньше, было проще рассчитывать только на себя.

Но посмотреть на Нелидова хотелось. Так ли уж я на него похожа или у похитителей подсознание не в меру разыгралось? Когда ребенка с родителями сравнивают, кого там только не видят. И бабушку, и дедушку, и соседа. Надеюсь, это не великое преступление.

Я открыла рот и подняла руку, как в школе. Красноречивый жест. Не понять, чего я хочу, невозможно. Заодно проверю, можно ли мне разговаривать с Геной?

– Чего тебе? – насупился он. – В туалет надо?

И туда тоже, но речь сейчас не об этом.

– А фотография отца у вас есть? Я не видела его ни разу.

– Зачем на него смотреть? Урод, он и есть урод, – возмутился охранник, но телефон из кармана достал.

Тоже смартфон, кстати. А я думала, амбалы с накаченными ушами до сих пор старые мотороллы носят и тыкают пальцами в кнопки с выражением невероятной интеллектуальной муки на лице.

– На, – развернул Гена девайс экраном ко мне. – Любуйся.

Нелидов стоял вполоборота, сложив руки на груди. Типичная поза успешного человека с обложки журнала «Мой бизнес». Или как там их пафосные глянцы назывались? Из-под воротника пиджака торчали белые уголки рубашки, а из-под рукавов манжеты с запонками. Гена действительно накосячил, выбрав мне платье, которое выглядело точно так же. Лютое совпадение. Нарочно так не найдешь.

Слово «отец» никак не липло к этому человеку. Я тыркала его, мысленно пристраивала, катала на языке, но ничего не чувствовала. Просто мужик. Гладко причёсанный, холеный, немного похожий на меня. Нос, разрез глаз. Наверное, богатый, злой и жестокий. Может быть, ему было, что делить с Бароном, но я не получила от отца практически ничего. Набор генов и детскую обиду, что бросил нас с матерью.

Даже с новой информацией, где мать и тетя менялись местами, суть оставалась прежней. Будь у меня отец, я бы не подбирала ручки, потерянные кем-то в коридорах школы. Не перешивала старые платья и не научилась бы драться в одиннадцать лет за обед по талону из соцзащиты.

Будь у меня нормальный отец, я бы не оказалась здесь.

Пусть Нелидов заплатит выкуп и засунет свои миллиарды себе в душу. Такую же черную, как его костюм. Больше я с ним общаться не собиралась. Даже если бы он вдруг захотел.

– Лицо попроще сделай, – с тоской в голосе попросил Гена. – И губы так больше не криви. Не раздражай шефа почем зря. Дело тебе говорю.

– Не буду, – буркнула я и опустила голову.

Глава 5. Тест ДНК

Минут через десять Гене позвонил охранник от ворот и доложил, что сотрудник медцентра прибыл. Не знаю, сколько ему заплатили. На дом обычно только скорая и участковый терапевт выезжали. Все остальные лично посещать пациентов считали ниже своего достоинства. Особенно лаборанты, которые брали кровь на анализ. Я помнила теток из районной поликлиники. Матом они крыли с порога, и несчастный палец прокалывали насквозь до третьей фаланги. Мне каждый раз жалобу куда-нибудь хотелось написать, но я понимала, что этих борзых кошёлок никто не уволит. Максимум строго погрозят пальчиком и скажут: «Ну, Люда. Ну, твою же мать».

Гена повел меня на первый этаж под конвоем. Шла я, пошатываясь от слабости, но безмерно счастливая от свободы. Подозревала, что такая щедрость ровно на один раз и потом меня опять стреножат, как кобылу. Умом я понимала, что покорность, даже напускная, гораздо выгоднее и безопаснее, чем постоянный бунт. Но после порки своим чувствам была не хозяйка. Боялась увидеть Барона и в горло ему вцепиться. Или, что гораздо хуже, оцепенеть от ужаса. Второе вероятнее, судя по тому, как я отреагировала на Гену утром.

Фигню говорили психологи на счет привычки к насилию. Меня мать ремнем била от случая к случаю, но никогда так, как Барон. Она, можно сказать, ласково гладила в сугубо воспитательных целях. Но я все равно не любила её той любовью, что должна быть к матери. Наверное, чувствовала, что она не родная, или просто не хотела. Тяжело проникнуться чувством к тому, от кого кроме ругани и побоев ничего не видишь. Хоть как он будет оправдываться заботой о тебе.

Лаборант из медцентра ждал в гостиной. Я глубоко вдохнула перед тем, как выйти из-за спины своего цербера и расстроилась. Зря мечтала, что мы будет втроем. Барон сидел в кресле.

В комнате играла музыка, пахло свежезаваренным кофе, на диване сидел лаборант, мой возможный спаситель, а я смотрела только на проклятого хозяина дома. Не могла по-другому. Он был центром моего Ада, главным героем кошмаров, черной дырой во Вселенной. Его бездна засасывала все глубже и глубже. Я ненавидела Барона так сильно, как никого в своей жизни, а ему было плевать на это.

Похититель переоделся обратно в деловой костюм оттенком темнее вчерашнего. Сидел, положив ногу на ногу, и высверливал взглядом до самых внутренностей. Спокойный, холодный, монументальный. Подавись, сволочь! Я в истерике биться и прятаться от тебя не буду!

– Добрый день, – лаборант вежливо напомнил о себе и улыбнулся. – Я представитель биомедицинского холдинга «Атлас». Приехал, чтобы взять у вас биоматериал для анализа ДНК. Но сначала нам нужно подписать несколько бумаг.

Куда же без них? Хотя я удивилась, что вместо меня подписи не поставил Гена или сам лаборант после взятки. Наверное, Барон решил не усложнять и разыграть максимально естественную ситуацию. Чтобы худощавый молодой человек в белом халате не догадался о моем статусе заложницы.

Шанс хоть как-то себе помочь застилал глаза и уничтожал осторожность. Я вмиг забыла про лед и следы от ремня на спине. Казалось, что достаточно написать: «Спасите, я в заложниках, позвоните 02» вместо подписи и через несколько часов меня освободят. Но Гена положил широкую ладонь на плечо и шепнул:

– Розги хуже ремня. После них кожи не остается.

Так сказал, что холод по спине прошел вовсе не из-за кондиционера. Я с тоской посмотрела на испещренные текстом листы и прикусила заживающую губу. А если быстро написать и так же быстро отдать? Черт, наши кошёлки из поликлиники бы хай подняли: «Идиота кусок, трусы на лямках! Ты чего пишешь, мать твою? Чистый бланк мне испортила, лярва!» А работник пафосного медицинского центра высказался бы по сути также, но в полголоса и культурно. Зачем ему ругаться с богатым клиентом? Проблемы себе наживать. Нет, так я не спасусь. Слишком большой риск.

Лаборант положил листы на журнальный столик, и я под бдительным присмотром Гены подписала их там, где сказали. Текст прочитать не успела, слишком быстро его выдернули у меня из-под носа. Начала закатывать рукав платья, чтобы сдать кровь из вены, но лаборант замахал руками:

– Что вы, не нужно, я возьму образец слюны. Будьте добры открыть рот.

А плюнуть ему в пробирку не нужно? Странный какой-то тест. Я продолжила изображать кроткую овечку и послушно открыла рот, как перед стоматологом. Парень лихо мазнул по внутренней стороне щеки ватной палочкой и засунул её в пробирку с какой-то жидкой дрянью.

– Ну, вот и все, благодарю. Андрей Александрович, посмею напомнить, что срок предоставления результата зависит от поступления к нам второго образца.

– Он скоро будет, – холодно ответил Барон, и его холеное лицо чуть не скривила судорога. Вовремя сдержался. Ах, ты ж, чтоб тебя! Лаборант проговорился! Теперь я знала имя и отчество похитителя!

– Гена, проводи, – выцедил он сквозь зубы, и амбал встал в стойку, как пес, получивший команду от хозяина.

– Хорошо, шеф.

Лаборант чудом успел спрятать пробирку в чемоданчик, испуганно схватил подписанные листы и сбежал, сверкая белоснежной спиной медицинского халата. Гена пошел за ним, а я осталась наедине с Бароном.

***

Преувеличил Гена страдания девчонки. Стояла она уверенно, спину держала прямо и в глаза смотрела все с тем же вызовом. Где ослабевшая до состояния амебы жертва? Безвольная и безучастная ко всему? В панику он ударился, тревогу забил. Перестарались, как же. Такую занозу еще ломать и ломать. Дочь Нелидова спектакль разыграла, а Гена повелся, старый дурак. «Шеф, у неё травматический шок, это серьезно».

Воспаление хитрости у неё. Симуляция обыкновенная. Еще один прогиб от Гены под пленницу и охранника придется менять. Иначе сдуется вояка. Бойцов в учебке гонял без жалости, а на девчонку руку поднял и сразу занервничал. Чем она его взяла?

Барон оставался в кресле и разглядывал заложницу издалека. Голова после вчерашнего уже не гудела, но тело казалось разбитым. А запах… Тошнотворный запах перегара. С двух шагов он не ощущался, но присутствовал в каждом выдохе. Застегнутый на все пуговицы Барон вонял, как пропитый алкаш. Сколько бы ни чистил зубы и ни брызгал на лицо парфюм. Знал, что смердит и раздражался неимоверно. Это как уронить в общественном туалете кожаное портмоне и думать потом, что с ним делать. Вещь по-прежнему дорогая и респектабельная, но в руках держать противно.

Дочь Нелидова стояла на месте, как приклеенная, но плечи потихоньку опускались, спина сутулилась. Нет, паршивая из неё актриса. Покорность не изображают, зыркая исподлобья по углам. Словно выжидая момент, чтобы сбежать. Расположение выходов запоминала? Пыталась сообразить все ли двери закрываются на замок?

Поразительное упрямство. Одной порки было мало, вторую выпрашивала? До сих пор не поняла, что сбежать невозможно, а за каждую попытку её будут наказывать все жестче и жестче?

Есть такие дуры. Тупые и принципиальные. Разговаривать и объяснять культурно, что можно делать, а что нельзя – бесполезно. Прут, как танки. Она права, она в себе уверена и ни за что не уступит. Быстрее противнику надоест с ней сражаться, и он махнет рукой: «Делай, как хочешь». От такого у дуры самооценка еще выше поднимается. Она права, она победила. Переорала, передавила и пересидела в позе «мне все должны». Молодец, верит в себя, имеет четкую гражданскую позицию и знает, как добиваться успеха. А что ей сделают? Убьют? Даже руку никто не посмеет поднять, иначе она устроит еще больший скандал и дойдет до Гаагского трибунала. Идиотка. Уничтожать таких – особое удовольствие. Чтобы в ногах потом валялась и ботинки облизывала.

Барон выдохнул, представив дочь Нелидова на коленях и в собачьем ошейнике. Как она замирает от восторга при виде хозяина. Ползет, осторожно ставя ладони на ковер. Пахнет от неё яблочными духами и красную помаду с губ хочется стереть пальцами. Платье уже другое. Зеленое. И волосы пшеничные. Ольга.

Нет, не то. Все не то. Рассыпался образ, не подошел пленнице. От первого предположения до финала. Ольгу на коленях он так и не увидел, но представлял намного легче, чем Наталью. Строптивая блондинка вдруг резко поумнела и сдалась раньше, чем дело дошло до крайностей.

Дочь Нелидова он тоже не хотел избивать. До сих пор жалел, что сорвался. Мог потратить время и придумать неприятное или унизительное наказание, но не хвататься за ремень. Грубо вышло и бездумно.

Наталья, в отличие от Ольги, изначально глупой не выглядела. Не упиралась лбом до последнего. Она словно играла, проверяя прочность своей клетки. Подойдет, потрогает и назад. По сторонам головой крутила, но подаренное платье надела и бумаги молча подписала. Наказывать её не за что, а держать в узде нужно. Иначе не подавленный до конца бунт рано или поздно расцветет пышным цветом.

Барон встал из кресла. Медленно, спокойно и не делая резких движений, но в глазах пленницы зажглась паника. Уже хорошо. Девушка не умела контролировать себя, не хватало отцовской выдержки. Её эмоции были чистыми. Они дразнили и раззадоривали, толкая проверить, как Наталья будет с ними справляться.

– Подойди, – коротко приказал Барон.

Она подчинилась не сразу. Через паузу. Отчего завела еще сильнее. Хозяин дома считал её шаги и смотрел, как ткань платья скользит по ногам. Материал тяжелее, чем хлопок. Гладкий и, наверняка, приятный к обнаженному телу. Колготки пленнице не полагались. Ими при желании можно было задушить охранника. Каблуком ранить, а золотое украшение воткнуть в глаз. Не каждая до такого додумается, конечно, но почему-то Барону казалось, что Наталья могла.

– Ближе, – подстегнул он.

Стоял, по-прежнему не шевелясь, но готовясь к любому прыжку или удару от неё. В глазах пленницы вместо испуга читалось напряженное ожидание. Язык тела подтверждал – Наталья непроизвольно сжимала пальцы. Не в кулак, а только наполовину. Инстинктивно, неосознанно хотела защититься.

От него. От зверя.

На подбородке темнел синяк, и подживала свежая ссадина. Ударилась пленница, когда он остановил её побег. Не думал, что будет настолько заметно. Лаборант «Атласа» демонстративно промолчал, но на отметину косился. И Барон от неё взгляд не мог отвести. Стыдно стало. Словно ребенка ударил ни за что. Просто потому что он разбаловался. Маленькая была Наталья, хрупкая и беззащитная. Как не раздавил её, когда на пол уронил, лег сверху и руки выкручивал?

Синяка на подбородке коснулся одним пальцем, но пленница скривилась от боли или от отвращения и дернулась назад. А хозяину дома казалось, что ему пощечина прилетела. Нет, такая строптивость уже чересчур.

– На месте стой, – приказал он и схватил за подбородок.

Большим пальцем обвел синяк и надавил на него. Вот теперь больно. Пленница зажмурилась, но устояла. Ни одного звука. Даже ругани и посылов на хер. Они утонули где-то глубоко в её мыслях.

Резкая девка. Острая на язык.

Сначала показалась типичной ПТУ-шницей. Грубой и фамильярной пацанкой. Спортивных костюмов с босоножками она не носила, но сарафан все равно разочаровал. Редкая безвкусица. Было странно и неприятно видеть такой наряд на дочери Нелидова. В черном платье лучше. Привычнее. Живи она у отца с рождения, ходила бы в те же бутики и, возможно, выбрала именно это платье. Темный цвет хорошо оттенял аристократическую бледность. Нелидов гордился, что принадлежал к древнему дворянскому роду и любой загар называл пролетарским. И вот его единственная дочь почти черная от работы на огороде. Разговаривает, как крестьянка, и легко посылает на хер лютого врага отца.

Раздражение прошло. Барон с любопытством разглядывал, насколько мягче в Наталье проявлялись черты лица Нелидова. Словно его облагороженная копия, хоть и дикая, как сорняк. Отвезти её в салон красоты, оставить на день, и великосветские львицы даже подвоха не заметят. На какой-нибудь выставке современного искусства будут вместе с ней шампанское пить и с чопорно-холодным выражением лиц обсуждать, что погода в Милане нынче дождливая. Хотя они вряд ли находились на улице дольше, чем требовалось, чтобы дойти из машины до бутика и вернуться обратно.

Но, с другой стороны, воспитанная отцом, Наталья сейчас близко бы к Барону не подошла. Окатывала бы ледяным презрением издалека. И уж точно не позволила прикасаться к своим губам.

Ранки на них темнели трещинами и пятнами. Искусала во время порки? Кожа на губах нежная, но заживает быстро. Скоро снова наполнится сочной свежестью. Барон ненавидел женскую помаду. Она прятала то, что совсем не нужно скрывать, и тяжело оттиралась с мужской щетины.

Пленница дышала через раз. Сквозь музыку Верди в гостиной хозяин дома разговаривал громко, но сейчас хотелось приказать очень тихо. Так чтобы больше поняла, чем услышала:

– Открой рот.

Сжатая пружина нервов пленницы распрямилась. Она открыла рот и попыталась укусить Барона за палец. Он едва успел убрать его в сторону, но зубы почувствовал.

Маленькая дикарка! Упрямая и агрессивная.

Похититель немедленно взял её за горло и сдавал, чтобы перекрыть воздух. Пленница инстинктивно вцепилась в его руки. Если бы не рукава пиджака с рубашкой, расцарапала бы до крови.

– Тебе все мало, да? – прошипел ей на ухо. – Вижу, что Гена зря убрал веревки. Свободы ты не заслужила. Весь день проведешь связанная. На кровати. И если я по-прежнему буду замечать от тебя выпады, то к одному дню добавятся еще тринадцать. Пока Нелидов не вернется из отпуска и мы не получим образец его ДНК. Нравится перспектива?

Он разжал пальцы, чтобы она смогла вдохнуть и ответить. Кашляют после такого только в фильмах. Пленница смотрела с безумной смесью ярости и страха. Приоткрыла губы и шепнула:

– Нет.

Уже лучше, но до покорности, безопасной для её жизни, еще далеко. Барон не ждал рабского подчинения. Разумного вывода, что похитителей лучше не злить – вполне достаточно. А дальше можно говорить об условиях содержания. Более комфортных, чем ночь в веревках, почему нет?

Бежать ей просто некуда. Дом стоит посреди бывших фермерских угодий. До трассы пешком очень далеко, а из всего транспорта по пути может случайно встретиться только машина одного из соседей Барона. К слову, на лето все уехали отдыхать, он специально выяснил. Не так уж много домов в поселке заселены, большинство на стадии стройки.

Если пленница умудрится сбежать, то ночью, когда похитители будут спать. Тьма здесь абсолютная. Густая непроницаемая завеса без единого источника света. Бежать придется практически на ощупь и, не зная, куда идти. Когда она заблудится, тыкаясь в каждый строительный вагончик или сруб дома, Гена найдет её даже через несколько часов после побега. И вернет обратно.

Барону не хотелось думать, что с ней придется сделать. Проще не допустить побега. Постоянно связывать и сидеть рядом, контролируя каждый вздох – тупик. Их с Геной всего двое. Им нужно есть, спать, справлять нужду, а Барону желательно еще и бизнесом заниматься. В идеале пленница должна быть настолько запуганной, чтобы взгляд боялась поднять, но с дочерью Нелидова так уже не получится.

Держать её на снотворных и сильных транквилизаторах, как это делали с буйными пациентами психдиспансеров, он не хотел. Кратковременный эффект проблемы не решал и, вдобавок, создавал новые. Препараты разрушали психику, а заложницу еще возвращать нужно.

Упущена возможность завербовать Наталью в союзницы и действовать против её отца вместе. Каким бы не был монстром Нелидов, она смотрела на него, как на спасителя. Ждала, верила и готовилась броситься на шею со слезами.

Оставалось состояние: «Ни мира, ни войны». Игра в поддавки, уступки и постоянно довлеющая угроза наказания. То, что он собирался делать изначально, но до сих пор получалось только наказывать.

Барону хотелось покопаться в себе и понять – заводит его это или нет? Не должно. Раньше он не замечал за собой страсти причинять кому-то физическую боль. Моральные страдания – сколько угодно, но не порка с ремнем в руках. Местью он не смог насладиться, сорвалось сразу. Было что-то еще, заставляющее снова и снова разглядывать точеную фигуру пленницы. Гадать, какое белье Гена привез из бутика, жалеть, что губы искусаны, и поцелуи не будут приятными.

Желание взять её появлялось не в первый раз. Не по доброй воле после долгих месяцев ухаживаний, а насильно. Чтобы резать одежду и чувствовать, как бьется в руках. Все женщины сдавались в итоге, и насилие превращалось в грубую прелюдию. Им нравилось, они просили еще. Но Барону быстро надоедал спектакль для одной и той же зрительницы. Скучно становилось. Заветный миг слома воли происходил ровно один раз, а потом он искал другую жертву.

Ольга стала последней и самой упрямой. Директор пиар-агентства, с которым сотрудничал холдинг Барановского Андрея Александровича. Ухоженная и респектабельная блондинка слишком высоко ценила свободу и даже пару раз посмела вернуть его подарки. Больше подарков не было. Только планомерное и строго рассчитанное давление. Два месяца. Она сопротивлялась два месяца, а после бурного секса у Барона все внутри будто свернулось в точку. Исчезло. Он видеть её не хотел. Ольга пару раз звонила, унижалась, но ничего не добилась. Интерес угас безвозвратно.

Дочь Нелидова ждала та же участь, если он не остановится. Её протест подливал масла в огнь и раздувал почти остывшие угли. Особенно сегодня, когда чуть не укусила за палец.

Проклятая девка, он уже не хотел оставлять её одну на весь день. Всерьез думал, как взбесится Нелидов, если узнает, что его дочь не просто похитили, а насиловали две недели. Нет, этого нельзя допустить. Спектакля с ней не получится. Она не сдастся, послушно отыграв роль жертвы и набив себе цену, чтобы не выглядеть в глазах мужчины легкодоступной. Наталья слишком простая, искренняя и порывистая для подобных игр. Брыкаться будет в полную силу. Барон знал, что не сдержится. Уже по тому, как реагировал на неё сейчас, понял. Бессмысленно надеяться на здравый смысл и повторять себе: «Нельзя. Нелидов за насилие над дочерью убивать будет, а не выкуп платить». Даже у мести есть границы дозволенного. В ту бездну Барон не хотел падать.

А значит, он больше близко не подойдет к пленнице. Все общение через Гену и охрана только на его плечах. Барон справится. Давно не глупый юнец, чтобы воздержание длиной в две недели стало проблемой.

– Хорошо, – подвел он итог разыгравшейся недавно сцене и собственным мыслям. – Я буду следить за тобой по камерам. У тебя последний шанс помочь себе не загнуться в плену до результатов теста. Не потеряй его.

– Постараюсь, – выцедила сквозь зубы пленница и сверкнула взглядом.

Невозможная девица. Совершенно невыносимая.