Смутные времена. Книга 6

– Дерьмо,– прошептал, чуть не открывший стрельбу шарфюрер и командир взвода – оберштурмфюрер Фогт Фриц, зашипел на него разъяренным котом.

– Заткнись, Фриц. Ветер от нас,– взвод, сноровисто перебегая от строения к строению, достиг восточной ограды и затаился прислушиваясь и принюхиваясь. Не видно было ни зги. Небо опять затянуло и мерзкий русский дождь начал поливать лежащих диверсантов-разведчиков, не спеша и от всей души. За оградой просматривалось здание, у которого по предварительным данным должен был дислоцироваться секретный русский танк, но сейчас его видно не было. Оберштурмфюрер ткнул в плечо шарфюрера тезку и тот понимая его без слов, перемахнул со своим отделением через забор, растворившись в темноте. Вернулось отделение через две минуты и доложило, что танк стоит с той стороны у обочины шоссе и движения рядом с ним не обнаружено.

– Спят иваны. Нажрались тушенки и дрыхнут. Даже часового не поставили. Что будем делать, оберштурмфюрер?– шарфюрер доложил все это свистящим шепотом и в ожидании приказа, затаил дыхание.

– Гранаты его не берут. Фриц, возьми саперов и суньте под него парочку противотанковых мин. Глушанем иванов, сами вылезут и лапы поднимут. Остальным сосредоточиться вон у того домика,– оберштурмфюрер ткнул пальцем в сторону часовни.– И ждать. Как только рванет, все к танку. Пока нас другие не опередили. Кресты, парни, на дороге не валяются. Вперед!– шарфюрер, с двумя саперами, уполз к русскому танку, а остальной взвод выдвинулся на указанный ему рубеж и замер под дождевыми струями, которые усилились, будто там на небе, кто-то отвернул вентиль на кране до упора. Хлестало так, что камуфлированные куртки промокли моментально насквозь и разведчики едва сдерживались от зубовного стука. Саперы появились, разматывая провода, и залегли рядом с оберштурмфюрером.

– Огонь!– скомандовал тот и два взрыва громыхнули в ночи под днищем русского танка.– Вперед!– рявкнул в полный голос Фогт и взвод кинулся с автоматами наперевес к танку. Его темный силуэт вырос перед взводом, и эсэсовцы растерянно остановились, ожидая дальнейших команд.

– Осмотреть!– скомандовал Фогт и взвод обступив танк, начал его практически ощупывать, так как включать электрические фонари никто не осмелился без команды. Осмотр машины на ощупь показал, что танк пробоин в днище не имеет. Воронки две свежие и вонючие имели место быть, но броня повреждена не была. Похоже, что русский танк не брали не только противотанковые немецкие гранаты, но и противотанковые немецкие мины.

– Может они там контуженные сидят, оберштурмфюрер?– высказал предположение шарфюрер-тезка.

– Проверьте люки,– распорядился Фогт и разведчики полезли на броню.

– Все заперто, оберштурмфюрер,– доложил шарфюрер, первым добравшийся до верхнего люка.– Что делать?

– Постучи и попроси пустить погреться,– зло пошутил в ответ оберштурмфюрер, но шарфюрер не отличался чувством юмора и тут же грохнул автоматом по люку.

– Эй, Иван, открывай. Пусти в гости!– крикнул он дисциплинированно.

Люк мгновенно откинулся и шарфюрер, получив удар в лоб, выпал из реальности.

– Битте зеер,– донеслось до ушей всех остальных, и тушка темная шарфюрера исчезла внутри танка. Люк тут же захлопнулся с треском и оберштурмфюрер не успел никак отреагировать на происшедшее. Только что на его глазах, противник захватил одного из его людей, причем по его же просьбе и что теперь делать в этой идиотской ситуации Фогт не знал.

– Дерьмо,– выругался он в сердцах и врезал металлическим прикладом автомата в броню.– Эй, Иван, выходи!!!– крикнул он и забарабанил часто и непрерывно. Стук этот, очевидно, "иванам" не понравился, так как они в ответ завели двигатель и развернувшись вокруг своей оси несколько раз, вынудили разведвзвод отскочить от него. Затем раздался голос на немецком.

– Считаю до пяти, оберштурмфюрер. Не успеете сбежать, зажарю. Раз, два…– начал отсчет голос и когда произнес,– Пять, кто не спрятался – я не виноват,– взвод диверсантов уже добегал до храма Успения.

Очнувшийся, тем временем, шарфюрер в салоне танка, испуганно пялился на двух русских танкистов в шлемофонах.

Русские выглядели вполне обыкновенными людьми и один из них помоложе, подмигнул ему:

– Здравствуй, Фриц,– поприветствовал он его.– Чай, кофе?– Фриц завертел головой и удивился, что руки у него свободны и на шее по-прежнему на ремне болтается М-40-к. Рожок, правда, русские отстегнули. Не было и "динсдольха" в ножнах.

– Кофе, пожалуйста, господин русский,– неожиданно для себя попросил Фриц и получил в руки горячую кружку.

– Пей, разведка. Служба у тебя собачья. Грейся, нам не жалко,– посочувствовал Фрицу русский, и Штейнер отхлебнул глоток. Кофе, к его удивлению, оказался самый что ни на есть настоящий, от него пахло именно кофе, а не химией с куриным пометом пополам и шарфюрер, невольно расплылся в улыбке. То, что он в плену уже не удручало его простую душу бюргера. Когда Фриц уходил в армию, то его отец, воевавший в Первую мировую и побывавший, как он говорил, у дьявола в заднице, советовал ему, делясь собственным опытом:

– Сынок,– старый, битый жизнью Ганс Штейнер, потрепал сына по щеке.– Сынок, если не приведи Бог, случится война с русскими, сразу сдавайся в плен. Они к пленным относятся лучше, чем друг к другу. Не подставляй лоб под пули. Ты у нас один сын. Помни об этом,– тогда Фриц не придал значения словам отца, отнеся их на счет старческого маразма, но сейчас они ему вспомнились и он спросил:

– Меня расстреляют?

– Размечтался,– ответил русский.– Кофе попьешь, и вали к своим. Нам с тобой возиться некогда.

– Вы меня отпустите?– не поверил Фриц, перестав хлебать кофе.

– А на хрена ты нам тут нужен?– вопросом на вопрос ответил русский танкист и захохотал так заразительно, что шарфюрер не удержался и загыгыкал в унисон.– Просился в гости, пустили. Кофе напоили, пора и честь знать. Мокрый к тому же, как курица, мать твою,– объяснил танкист причины, по которым они не желают держать Фрица в качестве пленного.– Как кофеек, Фриц?

– О! Хороший, очень хороший кофе. Спасибо,– Фриц поймал себя на мысли, что ему совершенно не хочется выползать из этого уютного русского танка со свежесваренным кофе под проливной дождь, и он невольно вздохнул украдкой.

– А что делать?– спросил его русский.– Служба, брат, у тебя не сахар. Понимаем, но тут уж все претензии к своему фюреру. Чего ему не сиделось дома? За каким чертом погнал Вермахт умирать к нам? Померли бы не спеша у себя дома, в постелях, от старости. Так что сваливай. Да, и передай взводному, что в следующий раз обязательно поджарим, если сунется ближе пятидесяти метров. Что за манеры? Ночью спать полагается, а не совать мины под днища танкам. Прощай, Фриц, – люк распахнулся и танкист бесцеремонно подогнал Фрица. Спрыгнув на землю, шарфюрер покрутил головой и побрел в сторону монастыря, сжимая в руке автомат, который русские так и не удосужились у него отобрать. Дождь прекратился, и в небе засверкали звезды. Похоже, что облака дождевые унесло ветром и Фриц, перемахнув через ограду, побежал в сторону своих, бормоча на бегу.

– Раз, два, три, четыре, пять – кто не спрятался, я не виноват,– считалка эта, услышанная им в бессознательном состоянии так привязалась, что избавиться от нее он не мог потом несколько дней, бормоча к месту и не к месту. А когда он явился, цел и невредим, побывав в гостях у загадочных русских, оберштурмфюрер долго пытался вытащить из него хоть что-то существенное.

– Что они говорили? Повтори,– снова и снова заставлял он пересказывать пятиминутный разговор шарфюрера с танкистами.

– Так и сказали "передай взводному, что в следующий раз обязательно поджарим, если подойдете ближе пятидесяти метров",– послушно повторял Фриц.

– А как там у них все внутри выглядит?– докапывался до мелочей Фогт.

– Во!– Фриц показывал большой палец и, приподняв восхищенно брови, таращился на своего командира.

– Что "во"? Выглядит как?– разозлился на тупость шарфюрера оберштурмфюрер.

– Я и говорю, что выглядит очень хорошо. Уютно. Пахнет кофе. Как дома на кухне.

– А необычное что-нибудь бросилось в глаза? Приборы, оружие?– допытывался оберштурмфюрер.

– Оружие? Нет, не видел. Кофе пахло, помню, и музыка чуть слышно играла. Тепло, сухо.

– И тебя кофе угостили?

– Да, оберштурмфюрер. Пей, говорят, нам, говорят, не жалко, говорят,– Фриц вспомнил вкус кофе и сглотнул слюну.

– А почему они тебя отпустили?– последовал следующий вопрос.

– Сказали, что "на хрена нужен". Что мокрый, как курица. Возиться не захотели.

– "На хрена"?– оберштурмфюрер задумался. Он уже слышал это противоречивое словосочетание, которое означало совсем противоположное тому, о чем оно утверждало. Понять его было трудно даже с переводчиком. А звучащее с вопросительной интонацией, вообще означало, что собеседник просто не уважает того, кому этот вопрос задает. А уж если послали на этот самый "нахрен", то можно никуда не ходить, потому что посылающий не имеет в виду конкретное место и если переводить на нормальный цивилизованный язык, то означает, что собеседник попросту просит прекратить полемику.– На хрена,– повторил оберштурмфюрер.– Ну и как ты, Фриц, думаешь, нахрена они тебя отпустили?

– А хрен его знает,– шарфюрер вырос в собственных глазах, сумев ввернуть к месту русское словосочетание.

– Пошель на хрен,– психанул оберштурмфюрер. Вермахт и конкретно приданные ему Ваффен СС, семимильными шагами осваивали русский разговорный и к следующему лету 1942-го уже загибали так, что могли бегло общаться с местным населением на любые темы. Великий и могучий русский язык начал ассимиляцию в тевтонских сумрачных душах, своей самой крохотной частью, пуская в них корни через бранные слова и те из них, кто выжил в этой войне, вернувшись в Дойчланд, уже воспринимали на слух русский язык как нечто почти родное, узнаваемое и неотъемлемое от их жизни. Самая культурная нация Европы, проиграла войну и в этом направлении. Ругались русские гораздо изощреннее и заковыристее немцев, поэтому ни одно ругательство немецкое в русском языке не прижилось за все четыре года войны. Русские знали несколько расхожих фраз на немецком типа "Хенде хох" и "Гитлер капут", и на этом все их познания заканчивались. Зато немцы освоили русскую матерщину повсеместно и у офицеров считалось верхом совершенства, поднять взвод или роту в атаку, обложив подчиненных семиэтажным русским матюгом.

Глава 4

Михаил с двумя "мазуриками" переодетыми в форму рядовых красноармейцев добрался до Можайска также 10-го октября к вечеру, подсев на попутный транспорт, который двигался в сторону фронта довольно интенсивно по всем направлениям. По Минскому шоссе они и доехали почти туда куда хотели. И только на развилке у деревни Большое Соколово, выгрузились из кузова полуторки, везущей на фронт ящики с патронами.

– Здесь рукой подать до Собольков,– радовался Винт, т. е. рядовой Викентьев Трофим Иванович.– Километра три и мы там. Сколько же я здесь не был? Лет пять кажысь. Вот батя с матерью-то обрадуются и сеструхи. У меня три сестры, гражданин начальник. Младшие. Замужем все уже. Племянников уже нарожали десяток. Молодцы девки, не то, что я. Болтаюсь, как дерьмо в проруби по жизни.

– Завяжи и живи,– Михаил швырнул Винту вещмешок, набитый под завязку и тот принялся его натягивать на плечи.

– Какой там! В розыске я, гражданин начальник. С кичи соскочил, теперь шухарюсь. Поймают, добавят. Не-е-е-е-т, хрен там, не завязать.

– Слушай, рядовой Викентьев, ты меня гражданином начальником не обзывай. Я для тебя товарищ майор теперь. Уяснил?

– Уяснил, товарищ майор.

– Усвойте простые правила уставные и придерживайтесь их. Отвечать следует на замечания "есть" и "так точно", а если не прав, то "виноват". Понятно? Тебя, рядовой Котов, тоже касается.

– Есть, так точно,– гаркнули хором "мазурики", осваивая устав строевой службы Красной армии.

– За мной в колонну по одному, шагом марш,– скомандовал Михаил и направился в сторону Большого Соколова.

Задерживаться в нем не стали, направившись по проселочной дороге в сторону Малого Соколово, которое и на самом деле оказалось меньше в половину.

– Вон за лугом и наши избенки видны уже, товарищ майор,– сообщил Михаилу направление дальнейшее рядовой Викентьев, будто бы они стояли на перекрестке и было из чего выбирать. Дорога вилась только в одном направлении. Заросшая травой и залитая дождем она едва угадывалась, петляя по пересеченной местности, будто тот кто первым додумался здесь проехать был в стельку пьян и лошади брели, как им вздумалось. Перемахнув через речушку по дощатому мостку, дорога свернула налево и уткнулась в несколько избенок, пытающихся изобразить нечто вроде улицы.

– Разрешите, товарищ майор?– рядовому Викентьеву не терпелось постучаться в родные, завалившиеся на бок ворота.

– Давай, Трофим Иванович, только мне кажется, что нет тут никого. Даже собак не слышно.

Деревня, а скорее уж хуторок, угрюмо молчал, нахохлившись под дощатыми крышами и Викентьев, дернув за щеколду, толкнул ворота, распахивая их во двор. Судя по тому, как он зарос травой, люди отсюда ушли давно. Еще с лета и заколоченные ставни свидетельствовали об этом лучше всяких слов.

– Где же все?– Викентьев стоял посреди двора и растерянно озирался по сторонам.

– Ушли еще летом. А может и еще раньше. Заросло все. Сестры-то твои что тоже все здесь жили?

– Нет, только младшая – Клавдия. Ольга с Натахой в Можайск перебрались. Наталья за мента замуж вышла. Сволочной мужик. Участковым работает. Он меня и сажал последний раз по-родственному. Митяй – собака. А Ольга за железнодорожника выскочила. Хороший мужик. Свойский. Пади в армии щас.

– Ты вот что, Трофим Иванович, пробежись по деревне, может и жив кто из стариков. Ну а мы, с твоего разрешения, в доме твоем устроимся на ночлег. С утра в Можайск пробежимся. Давай. Автомат возьми. Мало ли кто тут бродит сейчас. Те же дезертиры. В момент без штанов оставят. А "сидор" оставь,– распорядился Михаил.

Рядовой Викентьев ушел по соседям, а Михаил с рядовым Котовым, прошли в дом, сбив с входных дверей, приколоченную на один гвоздь доску. Посветив фонарем в горнице, Михаил понял, что собирались хозяева отсюда в спешке, кем-то или чем-то подгоняемые. Оставлена была посуда и на кровати громоздились увязанные, но не взятые с собой узлы с тряпками.

– Спешили,– Кот проскрипел половицами рассохшимися к окну и сдернул с него серую тряпку. Попробовал открыть створки оконные, но ставня не позволила заколоченная это сделать и он молча повернувшись, ушел во двор. Сорвал там доски и, вернувшись, удовлетворенно заметил: – Сумрачно, но без фонаря все видно. Выключайте, товарищ майор. Фонарь у вас конечно фартовый, но на долго его не хватит. Печь что ли протопить, пока Винт там старушек ищет? Вон и дрова есть.

– Топи, если замерз,– Михаил прошел к столу и провел по нему пальцем. Пыль накопилась в сантиметр толщиной, и он щелкнул пальцами, убирая ее из всего дома сразу. Возится с тряпками и водой не хотелось. Выскобленный ножом стол, зачернел в сумраке вечернем и Михаил присев на лавку, принялся выкладывать на него сухой паек.

– Я за водой,– сообщил ему Кот и выскочил с ведром из дома. Вернулся он через пять минут и принялся греметь чугунками, весело насвистывая что-то блатное. Печка русская не подвела и исправно начала согревать дом уже через полчаса, наполнив его уютом и запахом свежевыпеченного хлеба. Появившийся в дверном проеме рядовой Викентьев, молча прикрыл за собой дверь и, повесив на гвоздь у входа автомат, присел к столу.

– Нет никого,– догадался Котов. Викентьев кивнул и, поднявшись, обошел горницу. Подолгу останавливаясь у развешанных по стенам застекленных рамок с фотографиями. Одну из них он снял и опять подсев к столу, показал ее Михаилу.

– Все семейство здесь. Вот тот, что с мордой круглой – это я. Сестренки и батя с матерью,– всего фотокарточек застекленных было штук десять, но групповая была одна и Михаил вгляделся в лица. Простые, бесхитростные, русские. – Фотограф в Можайске фотографировал еще перед революцией. Мне тогда пятнадцать стукнуло.– Вспомнил Викентьев.

– Похож, почти не изменился,– Михаил улыбнулся, представив Винта мальчишкой.

– Скажете тоже, не изменился. Эх! Каб знать, где упасть…

– Ладно, Трофим Иванович, что ни делается – все к лучшему. Тебе еще повезло, руки, ноги целы и румянец во все щеки. А сейчас под Вязьмой сотни тысяч мужиков твоего возраста и пацаны совсем, в окружении немецком загибаются. Под бомбежками.

– Да я что, я с понятием, товарищ майор. Одного только не пойму, почему у нас все время так, через задницу. Живем, как не люди. Вон в европах, я слыхал, чистота и порядок, а у нас одно свинство.

– Просторно потому что,– улыбнулся Михаил.– У них там теснота и природа не успевает за ними прибирать. А у нас, то замерзнет, то засохнет. А им завидно, поэтому прутся к нам и уму разуму учат, от работы отвлекают. Территория большая, пока соберемся, пока им холку намылим. Так у них там уже в Европе этой все деревья пронумерованы, попробуй спили, сразу посадят, а в Германии вообще к стенке поставят, даже если без билета в трамвае проедешь. Стучат опять же все друг на друга, как дятлы. Называют это законопослушностью. Ты бы там, Трофим Иванович неделю не выдержал, сбежал. Европа – это огромная зона с вертухаями. Сейчас конкретно – огромная казарма. Кичится своей ученостью и цивилизованностью, а нас за варваров считает, которых и за людей-то считать не следует. Сидим тут и мешаем им жить. Жизненное пространство им не хотим отдать. Тесно им и завидно.

– А я слышал, кореша говорили на пересылке, что Фюрер ихний, только комиссаров и жидов к стенке ставит, а всем остальным при нем воля,– влез с репликой рядовой Котов.

– Параша полная, Семен Семеныч. Ты сам подумай хорошенько. Сколько у нас этих евреев? Процента два не больше. А комиссаров и того меньше. Стоило ли войну начинать из-за этого? Войны, рядовой Котов, всегда велись по экономическим причинам. Гитлер сейчас в Германию гонит эшелонами скот, барахло всякое и даже чернозем наш в мешки загружает и в Дойчланд отправляет. Ты на рожу Адольфа посмотри,– Михаил вынул из "сидора" цветную репродукцию с физиономией Рейхсканцлера, на которой он что-то орал, вытаращив бесцветные, рыбьи глаза.– Ну, ты бы хотел с таким придурком в одной камере на ночь остаться? Да, ему пофиг мы. Ему пространство жизненное срочно понадобилось, а оно в основном нами и занято. Не евреями с комиссарами, а простым народом. Стало быть, его и душить станет, эта гнида. Ну, сначала, про комиссаров, лапшу на уши навешает. Как ни крути, а комиссары сейчас у власти. И пока мы станем их устранять, да допустим других правителей себе на шею организовывать, немцы столько отдербанят этого жизненного пространства, что хрен сосчитаешь. Так что, как ни крути, а нам сейчас с комиссарами по пути. Разберемся с Фюрером, тогда можно будет и ими заняться. Если желание будет такое. А пока фашисты в сто раз хуже любого комиссара. Ты, думаешь, при них вольготно станет уголовникам? Хрен вот. Говорю же, что в Германии Гитлер за безбилетный проезд расстреливает немцев. Немцев. А ты кто? Ты унтерменш – недочеловек по ихнему. Свинья, если точнее. Русиш швайне. С тобой и вовсе церемониться не станут. Петлю на шею и кердык.

– Да слыхали мы это уже,– скривился Кот.– Политинформации, то, се. Зверствует мол Фюрер. А люди говорят, что жить можно. У меня кореш два раза через линию фронта мотался, до Варшавы и этого… Парижа добрался. Говорил, что ни штяк живут.

– Что же он вернулся тогда целых два раза? Вербанутый явно был Абвером. А ты уши развесил. Ему там "ни штяк" было и он решил вернуться к нам в свинарник, чтобы рассказать как там "ни штяк"? Через линию фронта прополз, жизнью рискуя. Нашел тебя, похвастался, как ему там хорошо и обратно уполз. Ты что, Котяра, с мозгами совсем не дружишь? Напряги пару извилин. Ты бы на его месте стал бы туда-сюда таскаться? Садись рубать и в следующий раз, когда своего корешка встретишь, ставь смело к стенке. Тогда он тебе, может быть, правду выложит, за сколько подрядился галифе немцам лизать.

– Так что же за Ёську рябого, что ли воевать теперь? – Котов, полез в печь ухватом и вытащил из нее чугунок с вареной в мундире картошкой, которую разыскал в мешке стоящем в углу. Картошка была прошлогодней проросшая ростками, но еще крепкая, так что он отварил ее целый ведерный чугунок. Слив воду в ведро и высыпав ее на стол, Котов уселся рядом с молчащим Викентьевым и, вскрыв банку тушенки финкой, вывалил ее содержимое в чашку. Нарезав хлеб толстыми ломтями, он принялся намазывать их тушенкой как сливочным маслом.

– Не за Ёську, а за себя. Ёськи приходят и уходят, а Родина остается. Сейчас Ёська у руля оказался и делает все, что может, чтобы сохранить территорию. Значит, нужно ему помогать. Вот и вся политинформация. Что тебе непонятно еще?

– Да чего там, товарищ майор, все понятно. А вот, к примеру, деньги наши и рыжье вы куда дели?– Котов сверкнул глазами и покосился на второй рюкзак, стоящий пока не распакованным.

– Думаешь, с собой таскаю? Ну, ты и валенок, Семен Семеныч. Сдал я ваши бабки и золото в комендатуру, держи акт приемки,– Михаил вынул лист бумаги и положил его перед Котовым на стол.

– Сдал?– не поверил Котов, впиваясь глазами в текст и печать под ним.– А свои?

– Какие свои? Это не мои были. Случайно оказались под рукой. Их тоже вернул в комендатуру. Вот расписка,– Михаил шваркнул еще одну бумажку на стол и Котов уставился в нее, машинально продолжая наваливать лезвием ножа тушенку на очередной ломоть хлеба.

– Ну, начальник. А как же мы тут без денег-то?

– А ты думал мы сюда, на пикник приехали? На хрена нам деньги здесь? Магазины стоят все с пустыми полками. Хрен купишь чего даже за рыжье твое.

– А хавать, что будем?– Котов уставился на упавший кусок мяса с хлеба и проколов его жалом финки, отправил в рот.

– Это не твоя проблема, Семен Семенович. Снабжение я беру на себя. Твое дело телячье. Выполняй, что скажу, а через неделю свободен, как плевок в полете. Можешь даже в Смоленск сваливать на кладбище, если там еще твой клад кто-нибудь не нашел. Мне он, если честно, не особенно и интересен,– Михаил швырнул на стол лист бумаги с каракулями Котова.– На, получи обратно свой план.

– А фокус-покус?– Котов схватил листок и поспешно спрятал в карман гимнастерки, застегнув его на пуговицу. Руки у него заметно тряслись.

– Эх, Семен Семеныч. Что ты торопыга такой? Отслужи сперва, потом требуй. Мое слово верное, сказал, покажу, значит покажу. Рубай свои бутерброды, пока не протухли,– Михаил поднялся и вернулся к столу с закопченным чайником.– Ужинаем и отбой. Дежурите по очереди. Первые два часа после отбоя – рядовой Викентьев.

– Да на хрена?– попробовал возразить Котов.

– Разговорчики, товарищ красноармеец. Заснешь на посту если, то хрен тебе, а не фокус-покус. А мешок можешь проверит хоть прямо сейчас. Там ничего кроме продуктов нет. Услышу, что шуршишь среди ночи, не поленюсь, встану и шею намылю. Вопросы есть? Вопросов нет,– Михаил попил чаю, и улегся спать, не раздеваясь на кровать, предоставив часовым в распоряжение лежанку на печи. Ночью он проснулся от разговора, который вели шепотом Котов и Викентьев.

– Валить надо, Винт, пока начальник дрыхнет. В Смоленске у меня все схвачено. Хазы, то, се… Стволы есть, хавки два мешка. Дойдем. А там свое дело откроем. Хоть пивнуху. Немцы старые порядки возвращают. Мне кореш говорил. Коммерцию раскрутим. Верное дело. Со мной не пропадешь. А с майором, ни за понюшку ласты склеишь, зуб даю,– шипел Котов.

– Вали, если хочешь. Я остаюсь,– зашипел ему в ответ Винт.– Держать не стану. Мне нужно сестренок найти и батю с маманей. А как же фокус-покус?

– Да фуфло это все. Не верю я, что он так запросто покажет и станешь ты умельцем. Слыхал про гипнозеров? Это такие люди, которые могут чего угодно внушить. Я был на представлении один раз. Там мужик выступал. Числа угадывал. Ты, к примеру, загадаешь и у себя на ладони напишешь, а он угадывает. И еще он у меня из уха червонец вынул. А я что туда его дурак что ли совать? Вот и майор этот из таких, наверное. Показывал нам карты любые, а нам казалось что тузы. И двойку трефовую вообще откуда взял? Там ее и в колоде-то не было,– зашипел со свистом Кот.

– Ну и что? Пусть научит, значит, как глаза замыливать. Это еще и лучше, чем пальцами шустрить,– возразил ему Винт.

– Ну, как хочешь. Оставайся, коль дурак. Мне больше достанется. Просто привык я к тебе, а одному тоска,– Кот, шумно вздохнул и закурил папиросу. Громко закашлялся и буркнул.– Иди спать, лишенец,– Михаил улыбнулся в темноте и, щелкнув пальцами, повернулся спиной к "мазурикам", залязгав панцирной сеткой кровати. Винт с Котом сразу разбежались по разным углам. "Красноармеец" Викентьев полез, кряхтя, как старый дед на печь, а "красноармеец" Котов, собравшийся дезертировать на вторые сутки службы в Красной армии, присел к столу, уставившись в темное окно. Идти одному, в осеннюю ночь ему не хотелось, тем более, что с окрестностями здешними он был не знаком, а появляться в населенных пунктах и расспрашивать дорогу на Смоленск не хотелось тоже. Он сидел и прикидывал, на сколько надежны у него "ксивы" выданные вчера майором и сможет ли он оторваться от него, если попрется в Можайск, чтобы уже оттуда свалить в сторону Смоленска, вдоль железнодорожного полотна.

Утром, чуть стало светать, Котов на цыпочках вышел из избы, не забыв прихватить полный "сидор" с провиантом.

Огородами он двинулся к околице, намереваясь вернуться к Минскому шоссе, так как пройти к Можайску лесом без провожатого не решился. На единственной улочке ему померещилось какое-то движение, и он решил не рисковать. Три километра до шоссе не то расстояние для взрослого, сильного мужика из-за которого следует огорчаться и Котов, затянув потуже лямку вещмешка на груди, поправил автомат и крадучись двинулся в выбранном направлении, прячась за деревьями. Моросил дождь, но после теплой избы он воспринимался Котовым пока без раздражения и даже наоборот по его мнению был кстати. Бегать за ним по этой слякоти майор вряд ли станет, скорее всего плюнет. Главное – это не нарваться на него случайно в Можайске, но там Котов задерживаться не собирался ни одной лишней минуты.

– Мне бы только до вокзала добраться и приветы советам. Эх, заживу,– пробормотал он себе под нос, огибая очередную яблоньку, ломящуюся от неубранного урожая. Котов не удержался и сорвал десяток яблок, рассовав их по карманам телогрейки. С хрустом впившись зубами в оставшееся в руке, он двинулся дальше, энергично шевеля челюстями. Удар по затылку сзади, не позволил ему завершить легкий завтрак на лоне природы. Огрызок вывалился из руки и его вдавил в траву, кованый, десантный, немецкий ботинок.

– Шнель,– услышал сквозь вату в ушах Котов и его обмякшее тело куда-то потащили, схватив за ноги. Урке, осторожному и битому жизнью, опять не повезло. Нарвался на немецкую разведгруппу, рыскающую в окрестностях Можайска вторые сутки, с задачей выявить количество и качество русских войск, задействованных советским командованием в обороне этого важного стратегического узла.

Очнулся рядовой Котов от пощечин, которые ему кто-то отвешивал с усердием солдафона, получившего команду от вышестоящего начальника. Из глаз "мазурика" летели искры и слезы, а из разбитого носа кровь.

– Хватит, иван очнулся. Вытри ему рыло портянкой,– тихо, прозвучал командирский голос и оплеухи прекратились, тот час же. В лицо же горящее от пощечин, Котову сунули вонючую тряпку и он с облегчением принялся вытирать ей перепачканное лицо.

– Кто ты есть?– прозвучал первый вопрос, и Котов попробовал навести резкость, чтобы разглядеть сквозь слезную пелену задавшего вопрос. Разглядеть не смог и продолжил протирать глаза тряпкой, от которой они заслезились еще больше. Он полез было в карман телогрейки, чтобы достать из него носовой платок, выданный ему вчера вместе с остальным вещевым довольствием, но сделать это ему не позволили, грубо подняв за шиворот и поставив к бревенчатой стене лицом. Котов успел разглядеть пятнистый камуфляж, автоматы черные и каски затянутые сеткой. Всего немцев рядом было трое и один из них явно старший, потому что за шиворот Котова не хватал, а наоборот стоял, заложивши руки за спину. На шее у него висел полевой бинокль в чехле и взгляд был холодный, немигающий. Помещение, в которое притащили оглушенного Котова, являлось скорее всего чьим-то амбаром и полумрак его наполнявший, пах плесенью и коровьим навозом.

– Красноармеец Котов Семен Семенович, в/ч 48416,– прочитал все тот же голос данные из красноармейской книжки.

– Зачем ты здесь, Котов? Кто послал? Почему один? Кто есть твой комиссар?– немец говорил вполне понятно и Котов, проглотив ком в горле, ответил:

– Я есть тут в увольнении. Их бин, герр начальник,– кроме "их бин и герр" другие слова немецкие в голову Котову не приходили, хотя он несколько лет учил этот язык в школе.

– Ты есть плохой солдат, Котов. Кто дал тебе увольнение? Сколько для этого ты убил немецких солдат?– в голосе допрашивающего появилась истерическая нотка, ничего хорошего не предвещающая и Котов решил говорить правду, чтобы не злить немца.

– Я из Москвы вчера сюда приехал с корешем и офицером. Только я не хочу воевать, герр начальник, вот у меня и листовка-пропуск ваша есть. На дороге поднял. Тут написано "Сдавайтесь" и Великая Германия даст землю и работу. Арбайтен, герр начальник. Я есть коммерсант,– Котов изловчился и выдернул из кармана гимнастерки листовку, сунув ее через плечо офицеру. Немец листовку взял и долго ее изучал, подсвечивая карманным фонарем.

– Что есть кладбищща?– наконец спросил он и Котова прошиб холодный пот, вместо листовки он сунул немцу план Смоленского погоста с прикопанными в могиле ценностями.

– Герр начальник, это не та бумага, вот ваша листовка-пропуск,– Котов попытался исправить оплошность, но было поздно, немец попался дотошный и каракули его изучал со всем прилежанием.

– Могила купца первой гильдии Васильева Федота Евстигнеевича, один метр, правый ближний угол ограды, если встать к надписи лицом. Что это означает?

– Это мой родственник, герр начальник, он похоронен на кладбище, здесь в Можайске и моя мутер, оставила под оградкой мне письмецо. Это я записал, чтобы не забыть. Мы с ней так переписываемся. Большевики папаню в Сибирь сослали, канал рыть, а я убежал,– наплел с перепугу Котов, вполне убедительно.

– Ты есть коммерсант и твой родственник купец? Почему тогда ты воюешь против Великой Германии?– немец не спешил возвращать план нарисованный Котовым, продолжая его изучать.