За грехи отцов

8. Изольда

04 октября 1999 года, вечер

Спальные районы

Новый Треверберг

Изольда смотрела на вызывающе-красивого полицейского и пыталась спрятаться от его демонически-синих глаз, взявшись за приготовление чая. «Изи, ты должна быть гостеприимной, если в твой дом пришел мужчина, ты должна сделать ему лучший чай и подать лучшую выпечку, на которую способна, используй семейные рецепты, усидчивость и свое сердце», – все детство и юность наставляла ее мать. Она старалась как могла, пыталась передать семейные традиции дочери, но Лоран получилась другой. Хрупкой и тонкой, самовлюбленной и нежной. Изольде не удалось приучить ее к домашнему труду. Но, впервые увидев дочь на сцене театра оперы и балета, миссис Преттингс плакала. Так плакала, как никогда в жизни. Даже тогда, когда кто-то из бывших мужей или любовников оскорблял ее или бил. Это были другие слезы. Когда Лоран танцевала, пела материнская душа. И было плевать, что она совершенно, ни капельки не умеет готовить. Изи простила ей все. Только за танец.

И вот этот красивый мужчина пришел в ее дом, ждет ее чай – для чего? Что он хочет сказать? Где Лоран? Где ее принцесса-лебедь?

– Расскажите мне о дочери, – попросил детектив, кивком благодаря за чай и решительно отказываясь от свежих ватрушек. Отказ резанул по сердцу, но Изольда сдержалась.

– Вы что-то о ней знаете? Если знаете, говорите сейчас. Где она? Я могу ее увидеть?

На мгновение синие глаза офицера сковала корка льда. На нее даже пахнуло холодом, как от лесного озера. Женщина медленно опустилась напротив него и обхватила чашку с чаем двумя руками, лишь бы за что-то держаться.

– Мне очень жаль, мисс Преттингс. Ваша дочь мертва. Моя задача – выяснить, кто и почему это сделал с ней. Полиции очень нужна ваша помощь.

Что он сказал?

– Вы ошибаетесь. Лоран сбежала из дома. Это уже не в первый раз. В первый раз она сбежала в двенадцать. Потом в четырнадцать. Потом в пятнадцать и шестнадцать. И вот теперь.

– Почему ваша дочь сбегала из дома? – спросил детектив, доставая из нагрудного кармана маленький блокнотик и карандаш.

Изольда следила за его руками с тонкими музыкальными пальцами и думала, что всегда мечтала о таком мужчине. Ей как-то не везло с ними.

– Сбегала? Кто знает, что в голове у подростка… она росла бунтаркой. Совершенно не ценит семейные традиции. Ее занимает только балет. Но теперь я понимаю, почему. Сходите на ее выступление. Она учится в балетной школе при театре оперы и балета, это в центральной части Треверберга. Скоро она станет Царевной-Лебедью.

– Кто-нибудь мог желать ей зла? Из труппы? Дома?

– Детектив, я не знаю, кого вы там нашли, но это не моя дочь, – отрезала Изольда, вскакивая с места. Ей нестерпимо хотелось спрятаться от пронзительных синих глаз мужчины, не видеть совершенство его лица, небрежно собранные в пучок волосы и губы, сейчас строго сжатые.

– Скажите, вашей дочери делали операцию на челюсти? Вставляли выбитые зубы?

Изольда застыла, будто тело разом лишилось способности двигаться.

Нет.

Этого никто не должен знать, никто не должен вспоминать. Самые мрачные страницы их семейной истории, самые мрачные события, о которых они никогда не разговаривали. Про то, как однажды Изольда пришла домой с работы. Тогдашнего мужа нет. И его вещей тоже. А дочь в больнице, не может говорить и плачет, плачет, плачет…

– Четыре года назад, – чуть слышно прошептала женщина.

– Я не взял с собой рентгеновский снимок, но готов показать вам его, если вы согласитесь поехать со мной в участок. Мне очень жаль, но мы нашли действительно вашу дочь. Ошибки быть не может. Зубы не лгут.

Изольда медленно опустилась прямо на пол. Слез не было, но она задыхалась. Грудь сдавило, сердце то останавливалось, то начинало биться как сумасшедшее. Дурацкая аритмия, как она от нее устала. Еще темные волосы упали ей на лицо, выбившись из прически. Она тихонько застонала, прижимая к груди полотенце подобно младенцу. Она не видела, как Грин встал, и чуть не завопила, когда сильные мужские руки взяли ее за плечи и помогли сесть на маленький кухонный диванчик тут же.

Послышался звук воды. Ей в руки всунули стакан.

– Выпейте.

Его голос звучал где-то над ухом. Изольда покрутила головой, отказываясь, но мужчина повторил свой приказ. Жестко. Холодно. Она повиновалась инстинктивно. Как делала это всегда. Осушила стакан и посмотрела на него в ожидании новых приказов. Или удара. В темно-синих глазах застыло странное выражение. Смесь сочувствия и узнавания.

– Сочувствую вам, – мягче проговорил детектив, поймав ее взгляд. Он отстранился, и она благодарно вздохнула. – Но мне нужна ваша помощь.

– Я хочу увидеть ее.

– Нет. – Он покачал головой. Светлые волосы упали на утонченное лицо, скрыв взгляд. – Вы не хотите этого, поверьте. Сначала мы поговорим. Вы ответите на мои вопросы, а я на ваши. И только после того, как вы все узнаете, решите сами, хотите ли вы ее увидеть.

Изольда встала, чуть пошатываясь. Вышла в соседнюю комнату и вернулась, прижимая к груди фотографию. Дочь не любила позировать. Ее с трудом уговорили замереть перед фотоаппаратом в день зачисления в балетную академию. Два года назад. С фото смотрела утонченная синеглазая блондинка с легким румянцем, который не могло испортить даже скверное качество фотографии, прохладным взглядом и чувственными губами с вечной горькой усмешкой. Изольда протянула портрет Грину.

– Вот моя девочка, детектив. Спрашивайте.

Тот внимательно рассмотрел портрет, аккуратно поставил его на стол и заглянул женщине в глаза.

– Расскажите о ней. Как она росла? Чем увлекалась?

– Она… только танцами. Росла как все подростки. Мы не то чтобы ладили. Но я ее любила. И сцена ее любила. Как она танцевала…

– Кто-то из труппы мог желать ей зла?

– Конечно! – смахнув с ресниц слезы, через силу улыбнулась Изольда. – Это же театр. Там все друг другу желают зла, иначе невозможно. Пробивайся, или примой не станешь никогда.

Грин сделал короткую пометку в блокноте.

– Кто-то еще? Кто ее очень сильно любил? Или не любил? Может быть, отец… или молодой человек?

Изольда задумалась. Ее лицо снова исказила страдальческая усмешка, но женщина взяла себя в руки.

– Отец ее не знал. В смысле, вообще не знает о ее существовании. Я была молода, только исполнилось восемнадцать. Легкомысленна. Мы переспали в клубе. Больше не встречались.

– Отчимы?

– Да. Трое. С первым и вторым она не ладила, бойкотировала их присутствие. А с Джимом вполне подружилась.

– Джим – это Джим Преттингс?

– Да. Мой муж. Уже бывший. Мы развелись в прошлом году. Хороший человек. Но женился на молодухе. Я в свои почти сорок для него слишком стара.

– А первые два?

– Майкл ушел, когда Лоре исполнилось семь. С Джейсоном мы познакомились через пару лет. А расстались четыре года назад.

Синие глаза Акселя впились в лицо женщины. Она чувствовала себя как на полиграфе.

– Это он выбил ей зубы?..

– Это была случайность! – вспылила Изольда. – Они не любили друг друга, да. Он пришел домой, а у Лоры первый подростковый бунт. Она напилась! Упала. Это все случайно получилось…

– И она выбила себе три зуба и сломала челюсть, ударившись об косяк? Как его зовут? Полное имя, адрес, контакты.

Изольда закусила губу, слезы снова подступили. Но на этот раз слезы ярости. Ее даже не тронули металлические нотки в голосе детектива.

– Я не знаю адреса или телефона. Мы не разговаривали и не виделись четыре года! Звали его Джейсон Вонг. Ему было… на три года старше меня. Ему сейчас сорок два. Тогда он работал в музыкальной школе учителем по сольфеджио. Сейчас не знаю, где он. И знать не хочу. Да… – Взгляд женщины затянулся мечтательной поволокой. – Лора посещала открытые хореографические классы. Там мы с ним и познакомились.

Изольда налила чай и надолго замолчала. Сделала несколько глотков. Она говорила с этим совершенно незнакомым мужчиной, чувствовала смутную угрозу, шедшую от него. Но не ту, к которой привыкла. Опасным его делали погоны, а не характер. Хотя… Она внимательнее вгляделась в лицо. Он мог быть жесток. И, наверное, был жестоким. Но вряд ли в быту. Непримиримый борец за справедливость. Полицейский. Аксель Грин. Да, она видела его по телевизору. В прошлом году он раскрыл страшное дело, в котором серийный убийца – как это банально – охотился за проститутками, но потом перекинулся на официанток. Подробностей Изольда не помнила, хотя во время его поисков на улицу без особой надобности старалась не выходить. Но он «охотился» в другом районе города. И для ее семьи все обошлось.

Но не в этот раз.

– Раньше он жил на Музыкальной улице. Там начали строить многоэтажные дома. И один из них отдали для распределения меж заслуженными деятелями искусства и педагогами. Но я не знаю, остался ли он там сейчас.

Аксель протянул ей блокнот с открытым чистым листом.

– Напишите тот адрес, который помните.

Дрожащей рукой она вывела: «Музыкальная улица, дом 54, квартира 113». Детектив проверил написанное и благосклонно улыбнулся. От этой улыбки стало теплее. Изольда протянула руку и взяла с блюда уже подостывшую ватрушку. Механически жуя, она посмотрела на злого вестника в ожидании новых вопросов.

– Он не мог убить Лоран, – прошептала Изольда. – Не такой он человек. Он…

– Что? Хороший?

Она замолчала и опустила глаза. Вопрос Грина хлестнул обиднее пощечины.

– Что еще вы хотите узнать?

– Лоран жила здесь в последнее время?

– Да…

– Можно взглянуть на ее комнату? И еще вопрос – когда она пропала?

Изольда подняла голову и посмотрела ему в глаза со всей собранностью и серьезностью, на которую только была способна в этот момент. Детектив Грин спокойно выдержал ее взгляд, но, кажется, его лицо смягчилось. По меньшей мере, исчезла жесткая складка у губ.

– Семнадцать дней назад, детектив. Сначала я думала, что она просто загуляла. Потом начала звонить подругам. А потом обратилась в полицию.

Он перевернул блокнот на чистую страницу, протянул ей.

– Пока я осматриваю комнату Лоран, пожалуйста, выпишите все контакты ее подруг.

Изольда кивнула, жестом показала детективу на нужную дверь, проследила за тем, как он сначала открывает ее, а потом исчезает в розовом пространстве, обустроенном с нежностью и любовью. Неужели Лоран больше никогда не переступит порог этого дома? Никогда не будет стоять в дверях, подняв ногу в идеальный шпагат и выгнув стопу? Никогда не посмеется из-за того, что дома столько выпечки, а они назло соседям и знакомым худышки. Никогда не прибежит в слезах после сложной репетиции. И никогда – совсем никогда – не обнимет ее и не скажет, что она уже взрослая и теперь все будет хорошо.

Женщина вытащила из кармана джинсов маленький телефон, прощальный подарок последнего бывшего мужа, который до сих пор оплачивал для нее услуги связи, и поискала нужные контакты.

Как будто у Лоран были подруги. У балерин не может быть подруг. Они дивы.

9. Альберт. 1978

Декабрь 1978

Новый Треверберг

Альберт учил месяцы. Его любимым был декабрь. Потому что Рождество. Мама и Лили наряжали красивую, очень маленькую и аккуратную елку. Но она все равно была с него ростом, он стоял рядом с ней, даже прыгал. Сестра ругалась, чтобы не мешал, мама улыбалась. Каждый год они наряжали елку. Он подавал старые игрушки, делал новые из бумаги. Он очень хорошо умел делать игрушки оригами. Птички, самолетики. Сестра его хвалила, мама улыбалась. И все было хорошо. В прошлом году они даже смогли испечь торт. Это был самый вкусный торт. Альберт не любил морковку, но мама сделала торт из нее, и он был таким волшебным, как Рождество!

И в этом году ждать праздник маленький мальчик начал еще с начала месяца, когда выпал первый снег. Он просил маму достать елку или принести из парка еловых веток, мама ругалась. Рано. Он так ждал, был так измучен этим ожиданием, что чуть не пропустил тот день, когда наступило Рождество. Мама и Лили пришли с работы на несколько часов раньше обычного и сказали, что сегодня праздник. Лили принесла большой красивый календарь на следующий год. На календаре была фотография украшенной козы. Рога серебряные, глаза красивые, как у мамы. И прямо под козой написано большими цифрами: «1979». Альберт знал, что так называется год, который начнется после Рождества, через несколько дней. Но таких цифр он еще не знал. Он научился считать до пятисот.

До нового года надо научиться до тысячи! А там все будет легче легкого. Десять тысяч. Пятьдесят тысяч. Сто тысяч! Он никак не мог запомнить название. Пятьсот… что дальше? После пятерки идет шесть. А тут… Шестьсот? Шестьсотник? Шесть чего? Он должен научиться. Мама говорила, он слишком медленно учится, потому что у него нет папы, папа не любил считать, вот и сын не считает, однако мама любила математику, и если у сына не получается, значит он недостаточно сильно любит маму. Жгучая обида заставляла его снова и снова зубрить цифры. Проговаривать их часами. Ну не запоминал он эту шестерку, которая обозначала шесть сотен. Он ее так и называл – «шесть сотен». И что с того? Зато научился умножать.

Лили показала ему таблицу с цифрами, сказала, что это таблица умножения. Он посмотрел на нее – и как-то сразу понял, почувствовал. Выучил за два дня. А шестисотник выпадал из памяти. Последовательный счет не получался. Мальчик огорчался, но был уверен, что справится с этим. Слишком уж обидно и больно было видеть осуждение в красивых маминых глазах. И страшно слышать «это все потому, что у тебя отца нет». Ведь это он виноват, что отца нет?

Лили водрузила на верхнюю ветку елочки светящуюся звезду. А мама с загадочной улыбкой достала откуда-то большую, размером с ладошку, коробочку и протянула ему.

– Открой, – говорит. И глаза так скашивает, улыбается по-особенному. Она вообще как-то по-особенному в последнее время улыбается. И все реже говорит об отце.

Альберт посмотрел на нее внимательно. Так внимательно, как только мог.

Мальчик протянул ручонку, взял коробочку и аккуратно ее открыл. И даже вскрикнул от радости: в коробочке лежал самый настоящей корабль. Пиратский! С маленькими пушками и фигурками пиратов. И веревочкой, чтобы повесить на елку.

– Капитан Андрэ передает привет. Повесишь?

Альберт медленно избавил игрушку от упаковочной бумаги и коробки, бросил их на пол, тут же похолодел от ужаса и предчувствия наказания, поспешно поднял и аккуратно положил на стол. Мама, кажется, не заметила. Игрушка смотрелась удивительно, волшебно. Он будто снова оказался в парке. Нет! Это парк вместе с кораблем и пиратом пришел к нему! По-настоящему прям. Как в сказках. Целый мир в маленьком, сияющем новой краской кораблике.

Ему вдруг нестерпимо захотелось его разбить. Вот так вот со всей силы швырнуть в стену и увидеть, как он рассыпается на тысячи осколков. Мальчик присмотрелся внимательнее. Нет, это не стекло, не хрупкий материал. Тут было и дерево, и пластмасса (так она, кажется, называется?). Зато сделан на совесть. Так аккуратно, столько деталек.

Альберт поставил игрушку на вытянутую ладошку. Выпрямился, расставил ноги, изображая морскую качку.

– Осторожнее, – сказала Лили. – Уронишь – будешь реветь.

– Я капитан! – возвестил мальчик. – Все на абордаж! – Он дернул рукой, и корабль покачнулся, но не упал. Мальчик рассмеялся. – Мы захватим самую большую добычу. И станем самыми грозными пиратами!

– Вешай уже! – В мамином голосе прозвучали металлические нотки, но мальчишка был увлечен новой игрушкой и не почувствовал угрозы.

Он взмахнул свободной рукой, будто сжимал в ней шпагу.

– На аборда-а-а-аж! – заорал Альберт, подпрыгнув на месте.

И через мгновение получил затрещину от матери. Она отобрала корабль и повесила его на елку. Слезы обиды и стыда застелили глаза. Мальчишка упал на пол и принялся бить руками и ногами по нему. На него не обращали внимания. Мама ушла на кухню, а Лили, закатив глаза, плюхнулась в кресло. Тогда он сел, снял игрушку с елки и со всей силы бросил ее в стену.

Корабль остался цел. А вот фигурка капитана на носу отлетела и закатилась под диван.

– Это мой корабль! Я капитан! – прокричал мальчик сквозь слезы. – Корабль попал в бурю и разбился!

– Ма-а-а-м, – позвала Лили ленивым голосом. – Он опять все испортил.

Пару часов спустя

Темнота.

Сначала он ее боялся. Когда впервые его заперли в чулане, он орал и плакал. Мама взяла ремень, отлупила его и сказала, что если он произнесет хотя бы слово, она не выпустит его до утра. Он должен быть мужчиной. Он молчал. Стоял прямо перед дверью, боясь пошевелиться (а вдруг коробки свалятся ему на голову?!), следил за тонкой полоской света, надеялся, что тот не пропадет. А он пропадал. То пропадал, то появлялся. На закуток коридора, где располагался чулан, не выходило ни одно окно. И его единственный призрачный источник света зависел от того, открыта или закрыта дверь в гостиную и открыты ли окна там. Мама все больше любила мглу и мрак. А вот Лили наслаждалась ярким солнцем и красками. Когда Лили была дома, его заточение в чулане проходило почти нормально. А если ее не было, Альберту приходилось оставаться наедине со своими мыслями, с темнотой и чудовищами, которые жили в ней. Первые разы он искренне считал, что его сожрут. Но потом что-то изменилось.

Темноты он бояться перестал. Ему казалось, что в ней обитают живые существа. И они его проверяли поначалу, но потом он прошел проверку. И они его приняли за своего. Как это называется? Посвящение! Посвящение в рыцари, в пираты. Он настоящий мужчина, он не боится темноты. Мама должна гордиться – он уже взрослый.

Но мама продолжала запирать его в чулане каждый раз, когда он был неправильным сыном. Даже после того, как он совсем вырос, ему исполнилось шесть. Он на нее не обижался, нет. Ведь это он себя неправильно вел.

Он сломал кораблик капитана Андрэ. Зачем он это сделал? Альберт и сам не понял. Ему вдруг захотелось уничтожить эту прекрасную, но такую далёкую, вырванную из чужого мира, из сладких воспоминаний игрушку.

Зайдя на оклик Лили в комнату, мама посмотрела на сына. На игрушку. На Лили. Альберт стоял, все так же широко расставив ноги. И улыбался. Он не знал, почему улыбался. Он будто бросал ей вызов. Вот что ты сейчас сделаешь, ма? Ты сама говоришь, я взрослый. А взрослые постоянно ломают хорошие вещи! Вот буквально пару дней назад я видел, как взрослый дядька на своей машине врезался в столб. Я видел это своими глазами из окна! И никто его не наказал! Машина сломалась, совершенно точно сломалась. Ее нос вмялся. А мужчина просто вышел из нее, посмотрел, покачал головой и пошел куда-то пешком!

Не прочитав в глазах сына все то, что он хотел сообщить, мама отвела его в чулан молча и как-то устало. Он так надеялся, что она скажет хоть что-нибудь, но она молчала. А он не мог разглядеть ее лица. И теперь сидел один в полумраке, прислушиваясь к приглушенным голосам. Лили с мамой что-то обсуждали в комнате с елкой. Они не особо шептались, но до него доносились только обрывки.

– …ребенок, – говорила мама. – …испортил…расстроится.

– Он правда придет? – громче сказала Лили.

– Да… готов показаться. Не знаю, как… примет его.

– Да будет счастлив! – громко заявила Лили. – Он долго этого ждал. И он ему понравился.

– А тебе?

– А мне главное, чтобы ты была счастлива. На тебя больно смотреть.

Что ответила мама, Альберт не услышал.

Он сидел здесь уже долго. Устал. Хотел в туалет и есть. Но надо было терпеть и молчать. Если открыть рот, будет хуже. Он не хотел расстраивать маму и сестру. Рождество же. Праздник. Самый радостный и светлый в году. Сейчас его выпустят, и начнется радость. Только пусть выпустят поскорее, а то он не найдет в себе никакой радости. Альберт сжал руки в кулаки посильнее, чтобы ноготки впились в ладони, чтобы почувствовать боль. Улыбнулся. Запустил пальцы в волосы и взбил лохматую шевелюру, не вполне отдавая себе отчет, зачем это делает. Сел прямо на пол. Раньше он этого не делал, старался стоять или искал подходящую коробку, чтобы разместиться на ней. Устал.

Пронзительная трель звонка заставила его подскочить на месте. Через несколько секунд и чулан открылся. На пороге стояла Лили. Она схватила Альберта за руку и потащила в комнату, где елка.

– В туалет хочу! – заныл Альберт.

– Потерпишь.

Она швырнула его на диван и велела сидеть тихо. В дверь снова позвонили.

– Ну, долго еще? – крикнула мама из коридора.

Лили вернулась с расческой в руках и принялась остервенело драть его волосы. Альберт настолько удивился, что даже не заплакал.

– У нас гости. Тебе понравится, будет весело. Только, пожалуйста, веди себя хорошо. А я тогда, а я тебе… что-нибудь куплю со своей зарплаты! На целую серебряную монету! Хорошо?

Он посмотрел в глаза сестры, будто спрашивая, а зачем ей это.

– А кто пришел?

– Готово! – крикнула Лили маме, спрятала расческу в карман и села рядом с братом.

Альберт услышал, как открывается дверь. Кто-то молча зашел в квартиру. Звуки объятий. А потом Альберт убедился, что парк пришел к нему. На пороге стоял пират. Он узнал его, хотя тот был без зеленых волос. Он стащил с головы шапку, и неровные темные пряди упали ему на лицо, прикрывая глаза. Но ничто не могло спрятать улыбку. И все было замечательно. Кроме того, что пират обнимал маму за талию. Альберт наклонил голову набок, как собака, чтобы присмотреться. Впитать в себя этот момент. Его мама. Красивая мама. И этот пират, огромной ручищей прижимающий маму к себе.

Он решил стать его папой?

Но Альберт уже не был уверен, что хочет папу. Он сам взрослый и сможет защитить своих девочек. Сестру и маму. Пират выпустил женщину из объятий. Прошел в комнату, присел перед мальчиком, чтобы посмотреть на него снизу вверх.

– Ну привет, – сказал он. Голос тот же. Альберт не улыбнулся. Он смотрел на гостя серьезно, изучающе. Впитывая не черты лица, а то, что скрывалось за ними, и чувствуя смутную угрозу. Их жизнь изменится безвозвратно. Она уже изменилась, мама и сестра все решили без него. – Помнишь меня? – спросил пират. – Я Андрэ.

– Капитан Андрэ, – прошептал мальчик.

Мужчина рассмеялся.

– Помнишь, что ты мне сказал в парке?

– Да.

– Я подумал над твоим предложением. Я согласен стать твоим папой.