Шарманка

Зал буквально взорвался в оглушительной овации. Грохот стоял настолько сильный, что даже величественная кода, ознаменовавшая финал концерта, так громко не звучала, как шквал аплодисментов и одобрительных выкриков. Каждый, кто смотрел выступление, старался хлопать сильнее, чем сосед, чтобы выразить свой искренний восторг от услышанного. Ведь ныне не каждый день услышишь симфонию, достойную произведений Моцарта и Бетховена, при этом написанную нейросетью.

– Браво! Браво! Браво! – публика рукоплескала, ведь исполненная оркестром композиция любой своей нотой заставила чуть ли не биться в экстазе каждую клеточку тела у всякого, кто сидел в зале. Сравнимая с настоящей бурей, музыка вызывала практически всю возможную гамму чувств и эмоций, что есть в человеке – от неописуемого страха до полного восторга, вызывавшего слёзы. Не ощущали слушавшие только гнева – такая прекрасная мелодия с её ритмикой и тональностью просто не могла его вызвать.

Ещё сильнее и оглушительнее раздались овации, когда на сцену вышел один из виновников торжества собственной персоной.

– Это они? Это Алекс Уэст и Роберт Дитрих – создатели «Шарманки»? – спросил своего соседа один из зрителей, старавшийся как можно сильнее вытянуться, чтобы лучше рассмотреть словно солнце засиявших на сцене виновников торжества.

– Собственной персоной!

Первый – Алекс Уэст. Он буквально не мог сдержать эмоций, наблюдая восторженную реакцию публики. Люди ни на секунду не останавливаясь, не затихая, продолжали неистово хлопать в ладоши и кричать слова благодарности тому, кто только что потряс их результатом работы своей нейросети, ибо она, сгенерировав очередную симфонию, буквально потрясла их глубиной и очарованием, чувственностью, пробиравшей до мурашек, а также оригинальностью и новаторством сочинённой мелодии.

Второй же Роберт Дитрих – он хоть махал и улыбался, но делал это через силу. Постольку поскольку надо по контракту или по любым другим обязательствам. Старался выглядеть весёлым и беззаботным, якобытакже обрадовался результатом своей работы. Но только самый внимательный и чуткий мог разглядеть в его глазах страх. Непреодолимый, какой совершенно невозможно было унять. Он до того испуганными глазами смотрел на толпу, что еле мог изображать радость от получившегося у них с Уэстом результата, буквально вопрошая к публике: «Чему вы аплодируете, глупцы?!». Только один раз он дал волю своим чувствам и с непониманием помотал головой. Но к его счастью выглядело это так, будто бы он до сих пор не мог поверить в успех мероприятия. Потому вопросов к нему не возникло.

А вот когда он, не дожидаясь окончания овации, покинул сцену и как можно скорее направился к себе в кабинет, то уже это как раз и показалось Уэсту подозрительным.

– Роб, ты куда? – недоумевая, крикнул он этот вопрос в спину уходящему Дитриху, но так и не дождался ответа. Вместо этого просто продолжил улыбаться публике в надежде не потерять её внимание от того фурора, что произвела сегодня его «Шарманка».

Роберт поспешил пройти через весь зал, а после вышел в коридоры для персонала. Проходя по ним, он натолкнулся на музыкантов оркестра, исполнивших симфонию, написанную нейросетью.

– Браво, Роб!

– Это было просто чудесно!

– Вы с Уэстом отлично постарались!

В надежде, что от него быстро отстанут, Дитрих решил выдавить из себя пару приятных слов для формальности.

– Спасибо! Спасибо вам, коллеги! Я тронут вашими комплиментами до глубины души! Хочу выразить ответную благодарность и вам за такое волшебное исполнение! Никто не смог бы лучше вас сыграть это. Поздравляю, друзья!

Музыканты дружно воскликнули: «Ура!» – уже были готовы поднять Дитриха на руки, но тот выставил ладони перед собой, желая, чтобы его как можно скорее оставили в покое. Музыканты не послушали, и самые рукастые вознесли своего коллегу над своими головами как можно выше. Так на руках его и донесли до рабочего кабинета, отпустив уже только у самого входа.

Оказавшись там, Дитрих быстро зашёл внутрь, громко захлопнул дверь, устало вздохнул и раздражённо фыркнул:

– Господи, как же я устал! Ну вот зачем всё это таскание на ру…

– Потому что вы с Уэстом сотворили невозможное?

Роберт испуганно посмотрел в сторону своего рабочего стола и увидел сидящую за ним тощую, неказистую женщину, средних лет. У неё не было макияжа, на голове блестели сальные, немытые волосы,одета была в серую и неприглядную водолазку с юбкой до пола. Судя по внешнему виду, это должна была быть какая-то серая мышка из работников консерватории. Но Дитрих знал каждого, кто здесь работал, поимённо. А вот её видел впервые. Ну и кто же она такая?

– Кто вы?! – спросил встревоженный Роберт.

– Я журналистка, я работаю в…

Дитрих был изрядно и при этом довольно сильно неприятно удивлён подобным нежданным сюрпризом в своём рабочем кабинете. И более его разозлило даже не то, что кто-то проник в его вотчину без согласия владельца, а скорее что это была именно что незнакомка. Ещё и журналистка! И нет, не то, чтобы Роб был женоненавистником. Просто не умел с женщинами общаться, и ещё больше боялся, что его обвинят в домогательствах. Или ещё хуже – в изнасиловании. Потому лишний раз старался с женским полом не сталкиваться. Окружающим же говорил, что просто блюститель своего целомудрия, полностью отдаётся работе, предпочитая в тайне развлекаться в публичных домах (проститутка в сексе и общении не откажет, даже если человек ей неприятен), нежели выстраивать отношения.

Боязнь женщин и подозрительность в разы вырастали, если его посещала ещё и журналистка. Страх перед слабым полом вызывал неуверенность в себе, а та в свою очередь становилась причиной заикания. А в таком состоянии можно наговорить много чего лишнего, что разрушит репутацию. Поэтому от интервью с женщинами Дитрих старался по возможности отказаться, на вопросы на пресс-конференциях старался не отвечать, ссылаясь на своё желание продолжать целибат. В СМИ прекрасно знали, что именно так Роб и объяснял, почему журналистов-женщин он всегда старался игнорировать, чтобы не дай Боже про него чего не того подумали. В случае же, если корреспондент женского пола всё-таки приходила, например, на интервью, то она не должна была одеваться броско. И уж тем более вопросы нужно было заранее согласовать: иначе Роберт просто отменял интервью, ибо на острые вопросы без подготовки ответить он был не в состоянии. По этому поводу у него был даже серьёзный конфликт с одной феминисткой, пытавшейся чисто из соображений провокации и желания доказать, что мужчина не смеет указывать, как женщинам нужно одеваться на работу, взять у него интервью в специально надетом для работы самом откровенном наряде. Ругань была потом по этому поводу чуть ли не на весь мир. И хоть последующие судебные тяжбы Роберту выиграть не удалось, история никак не заставила его поменять своё отношение к этому вопросу.

Да и не сказать, что Дитрих позитивно оценивал себя как мужчину, способного соблазнить какую-нибудь женщину, неважно даже, красивая она или нет. Ходил он сутулым, пузо немножко выпирало даже в объёмной одежде. Наряды у него были дешёвыми, как раз характерными для аскета. Лицо уродовали горбинка на носу и большие круглые очки в дешёвой оправе как у старой, сварливой бабки. Причёска же была как у Троцкого в молодости, только Дитрих ходил более взъерошенный и неухоженный. Часто просто забывал даже побриться, из-за чего подбородок его «украшала» нелепая козлиная бородка, которую он сбривал сразу, как только ему про неё напоминали.

– Как вы сюда попали?! – гавкнул он, перебив журналистку.

– О! Признаться, большого труда это мне не стоило. Я договорилась с охранником, – девушка хитро улыбнулась, – и он пустил меня сразу после концерта.

– И что вам от меня нужно?

– Всего-то ответить на пару вопросов для журнала «Morning Speaker». Вас же не затруднит?

– Вообще-то у меня дома масса самых разных дел, поэтому у подобных мне людей нет времени на раздачу интервью глупым желтушникам! Или вы за меня работать над «Шарманкой» будете?!

– Клянусь, много времени я у вас не отниму. Просто мне правда ну уж очень интересно знать о том, как вы относитесь к тому, что созданный вами искусственный интеллект скоро отнимет у композиторов работу. Вам не жалко их, ведь талантливый человек, живущий в нищете в век буйства технологий… Это сколь поэтично, столь же и трагично.

– Если помечать музыку, что эту композицию сделал человек, а ту робот, тогда никакой конкуренции не будет, и люди работу не потеряют. Ведь ручной труд в некоторых сферах и сейчас ценится. Это будет касаться и музыки, и других сфер искусства. Если я ответил на ваш вопрос, прошу меня оставить… – Дитрих улыбнулся сквозь трудно скрываемый, презрительный оскал.

– А вы уверены, что человек вообще будет кому-то нужен? Ваша с Уэстом разработка настолько уникальна, что не каждая нейросеть способна распознать работу вашего искусственного интеллекта, как результат деятельности компьютера! Не боитесь ли вы, что бесталанные люди, не знающие ноты, будут приписывать себе авторство нейросетей и отнимать хлеб у настоящих музыкантов?

– Вздор. Но даже если и так, то у нейросетей, если их когда-нибудь признают субъектом права, будет возможность оспорить авторство человека. Плюс есть примеры моделей ИИ, отлично распознающих работу себе подобных.

– А что вы ответите тем, кто обвиняет вас с Уэстом в мошенничестве? Якобы всю музыку для «Шарманки» написали вы…

Дитрих рассмеялся.

– О, знаете, я бы очень хотел сказать вам, мол, да – это я сочинил все эти мелодии, вы вскрыли наш обман, робот ничего не может, а Уэст мошенник. Голосую за неолуддитов на следующих выборах, – после Роберт похихикал и развёл руками, – увы, это не так. К большому сожалению для любого человека, кому слон на ухо не наступил, «Шарманка» отлично сочиняет музыку.

– Вас это пугает?

Дитрих замялся.

– Да нет… Что вы… Ничуть, – отмахнулся, – вздор. Наоборот, Работа проделана отличная.

– Но насколько я знаю в отличие от тех, кто приписывает авторство вам, вы тоже сочиняли свою музыку. Если сравнить оценки, вы нещадно уступаете созданной Уэстом нейросети, несмотря на то, что всю жизнь потратили на изучение этого ремесла. Вас обвиняют в излишнем подражании всем композиторам до вас, а у «Шарманки» отмечают свежесть и оригинальность музыкального подхода. Получается, все ваши старания, весь ваш опыт были тщетными? А дальше что? Будете сами паразитировать уже на творчестве искусственного интеллекта?

– Паразитировать? – Дитрих покраснел от ярости.

– Э-э… Прошу прощения! Я это сказала не в контексте, чтобы вас унизить… – поспешила оправдаться журналистка.

– Я думаю, что нам больше нет смысла говорить друг с другом. Будьте так любезны оставить меня в покое сию же минуту!

– Обессудьте, мистер Дитрих! Я оговорилась!

– Нет, дорогая моя! – ухмыльнулся он, – вы не просто не оговорились, но сказали это вполне сознательно, потому что так и думаете. Это прозвучало оскорбительно и вполне сознательно. Я всё-таки предпочитаю общение с журналистами, что соблюдают этику с теми, у кого берут интервью.

– Искренне прошу прощения, мистер Дитрих. Я правда болтнула лишнего…

– Куда больше лишнего на самом деле. И скажите спасибо, что я просто предлагаю вам проваливать к чёртовой матери из моего кабинета, а не вышвыриваю за шкирку вон отсюда собственными руками! Прошу…

Дитрих указал рукой на дверь. Журналистка не стала сопротивляться, но просто встала, оделась и… Уже собиралась выходить, как вдруг обратилась к Роберту ещё раз:

– Я действительно прошу прощения. Совершенно неправильно с моей стороны было…

– Совершенно неправильно было врываться в мой кабинет без моего ведома и делать невинное лицо, будто всё в порядке, будто так и надо. Закон о работе СМИ не даёт вам права совершать столь откровенную наглость. У меня есть своё личное пространство, так что будьте добры впредь его не нарушать!

– Правда, ещё раз извините меня…

– Да, да… Приятно было поболтать! – улыбнулся Дитрих.

Девушка достала из кармана визитку и протянула композитору.

– Это на случай, если захотите дать ещё интервью…

– Благодарю!

Журналистка вышла, а Роберт показательно громко захлопнул за ней дверь.

«Вот же нахалка! Унизила меня и моё творчество, а теперь ещё и новое интервью хочет!» – подумал Дитрих. Тут же порвал визитку и бросил на пол. После устало вздохнул, сел за рабочий стол и устало поник, придерживая голову рукой.