Read the book: «Гость из прошлого»
"Дон Кихот… Это был такой рыцарь. Он был одет в железный панцирь. Он Дон Кихота защищал от всяких царапин…"
Маша Иванова, 8 лет
Глава 1
Убаюканный завыванием ветра, Благовещенск спал крепким сном. Он был загадочен, он был благообразен. Россыпь огней посреди черного океана, еще одна пахнущая персидскими самоцветами сказка. Вид ночных городов всегда идилличен. Во всяком случае, сверху и на приличном расстоянии. Как лицо женщины в полумраке…
Темное поле аэродрома убегало в вечность, никаких автобусов им подавать не собирались. Мыслилось, что дистанция невелика, и никто из пассажиров не обезножит, если доберется до здания аэровокзала на своих двоих. Тот незначительный нюанс, что за бортом минус тридцать два, никого не тревожил. Судя по всему, народ здесь обитал крепкий, на здоровье жалующийся крайне редко. Кутаясь в воротники и шарфики, прямо от самолета пассажиры бодро припустили к желанному теплу. Ногами работали от души, никто не свалился на полпути, не подвернул ногу, не обратился в ледяную статую. Просто не успели. Мороз подгонял, заставлял греться на бегу. Оставшийся позади лайнер, усталая птичка из серого металла, апатично созерцал, как неуклюжим пузатым жуком-навозником сбоку подбирался автозаправщик. Птичку собирались кормить, и птичка не возражала.
Черноволосый смуглый гигант с рельефным итальянским носом, стряхивая с груди снег, вошел в зал ожидания, с любопытством огляделся. Стоптанные волчьи унты, видавшие виды дубленка, по-детски блестящие глаза. В клубах пара за вошедшим продолжали вваливаться пассажиры, однако приятелей среди них у черноволосого не наблюдалось. Движением закуривающего дорогую сигару гигант сунул в зубы обыкновенную спичку, по-хозяйски заложил руки за спину, неторопливо двинулся по просторному холлу.
В сущности вокзал был самый обычный, однако кое-что обращало на себя внимание. Во-первых здесь не пахло зоопарком и туалетами. Ну не пахло, и все тут! В отличие от Казанского с Ярославским, в отличие от десятков иных памятных пассажиру вокзальных казематов. И данное обстоятельство ему определенно нравилось. Как пришлись по сердцу тишина огромного здания, ухоженность буфетной стойки, степенность, с которой вели себя местные бомжи. Таборной сумятицы никто не устраивал, в самых причудливых позах бродяжки бодрствовали и дремали, используя все мало-мальски плоские и теплые поверхности. К деревянным решеткам парового отопления угадывалось даже некое подобие очереди. Соннолицый молоденький милиционер, по возрасту еще мальчик, по обязанностям уже муж, помахивая шлангом-дубинкой, прохаживался вдоль касс, искоса поглядывая на обтрепышей. Судя по всему, здесь предпочитали жить в мире и ладу. Милиция бродяг не тиранила, последнего ночлега не лишала, – те в свою очередь не бузили, блевать деликатно бегали в туалет, не курили и не воровали. Да и то сказать – этим приверженцам уличной романтики было не до того. Как и все прочее человечество, ночью они мечтали о сне. Забываясь в радужных видениях, они становились полноценными гражданами своей горячо любимой родины. В том и прелесть дремотной жизни – уснуть удрученным, а проснуться счастливым.
Черноволосый пассажир засмотрелся на мужичка лет сорока-сорока пяти, сидевшего на корточках у стены, с болезненным наслаждением выковыривающего из ушей золотушные коросты. Экспонат показался ему любопытным. Оттопыренные красные уши, соломенные, давно не мытые волосы, замызганная, лихачески сдвинутая на самую макушку шапка-ушанка. Впрочем, возможно, никуда ее не сдвигали, шапка попросту была мужичку мала. Головой бездомный экспонат обладал несоразмерно большой. Такая вполне могла украсить плечи академика или министра, для рядового благовещенского бомжа она была явно великовата. На миг оторвавшись от своих корост, головастый бомж бросил пытливый взгляд в сторону коллег, бдительно нахмурился. Очередь на комфортную решетку время от времени чуть продвигалась. "Собратья" внимательно следили друг за дружкой. Порядок здесь, судя по всему, чтили и блюли.
Улыбнувшись, черноволосый пассажир, медлительно прошествовал мимо большеголового, на минуту задержался у киоска. За стеклом крохотной витрины висели гроздья плетеных ремней, детские носочки, какие-то дешевые бусы. Чуть ниже цветным привлекательным пасьянсом были выставлены фотографии обнаженных красоток. Блондинки, брюнетки и даже особи бритые наголо. Вдоволь налюбовавшись дамочками, пассажир повернул обратно. Мельком взглянул на часы. Минутная стрелка едва отползла от отметки, знаменующей недавнее приземление. Как и все в этом зале, он был обречен на зевоту, на томительное бездействие. Воистину человек – скучнейшее из существ! Ему нечего с самим собой делать, не о чем с самим собой поговорить. Он оживляется лишь при появлении собеседника, при включении радио, при первых проблесках телеэкрана. Внешнему – кабзоновское троекратное "да", внутреннему – одно категорическое "нет". Можно смело делать вывод, что человек добросовестно и честно ненавидит себя. И ясно становится, от кого уползал в свою бочку Диоген, кого искал средь бела дня с фонарем. Не был он филантропом! Ой, не был! Да и встречаются ли они по жизни – истинные филантропы?
Обернувшись на странные звуки, черноволосый пассажир завистливо повел бровью. Уркая себе под нос, малыш трех или четырех лет, оседлав чемодан, рывками передвигался по мраморному полу. Маленький всадник на живом скакуне. Вот уж кто точно не чувствовал времени! Потертый чемоданище превращался по желанию мальчугана в мотоцикл, в ослика, в арабского скакуна – во что угодно. Мальчуган был волшебником, хотя, конечно, не сознавал этого. Родители его беспечно похрапывали на отдалении, вещами распоряжался малец. И вспоминалось седое, почти забытое: "Не спите, граждане! Это Одесса!" Милиция, фланирующая по каштановым аллеям, считала своим долгом напоминать окружающим о суровых реалиях юга. Здесь об этом, по счастью, не заговаривали. Они находились в Благовещенске.
***
Утомленная дама с интеллигентной внешностью и пергидрольными кудрями, в сомнении потоптавшись и пару раз окинув зал смущенным взором, неловко присела на каменную ступеньку. Добрый пример не остался без внимания. Кресел не хватало, ноги у людей ныли, и рядом с отважной женщиной, постелив газетку, тут же пристроился старичок с клиновидной бородкой. Стеснительно смежив коленки, опустился на мрамор худосочный студент. К уютной лестнице потихоньку потянулись остальные.
– Давно бы так, – золотушный мужичок хмыкнул. Он-то лучше других знал, что в ногах правды всегда нехватка. – А то маячат на глазах, как эти самые…
– Квартиру, значит, говоришь, пропил? – черноволосый великан сидел рядом. Уже несколько минут он вел беседу с головастым бомжем.
– А то! В пять дней всю и пропил! Фига ли! – мужичок улыбнулся с горделивой застенчивостью. – Три ляма давали!
– За квартиру-то?
– Ну, да. Плюс комнатушку взамен, – движением пса, выкусывающего насекомое, мужичонка свирепо крутанул плечом, привычно пошевелил на макушке шапчонку. Поправлял он ее каждую минуту, и со стороны это выглядело так, будто мужичок почесывает свой удивительно развитый черепок. Впрочем, такая огромная голова имела право чесаться. Возможно, и зудела она вовсе не от грязи, а от жарких, беспрестанно роящихся в ней мыслей.
– С комнатой меня, стало быть, опарафинили, но деньжат немного дали. Обещали выдавать частями, чтоб сразу в загул не бросился.
– Южане, небось?
– Зачем же? Свои, – бродяжка вздохнул. – Пока возили по конторам, чтобы я, значит, бумажки им подписывал, все время угощали. Заметь, не какой-нибудь бормотой, а первостатейным коньячком. Уж в этом-то я понимаю… Другом и братом величали. А как подписал бумажки – все! Сделали ручкой, дали небольшой задаток и разбежались.
– Они – по делам, а ты в кабак.
– Точно.
– Деньги уплыли, квартира тоже.
– Ну так… – мужичонка кашлянул в кулачок. – Кабы знать наперед…
– И что бы ты сделал? Вместо трех лимонов десять потребовал? Или от коньячка первостатейного отказался? – черноволосый пассажир фыркнул. – Нет, братец! Ничего бы ты не изменил. Судьба твоя, значит, такая.
– Здрасьте! Я ж комнатушку мог сперва выпросить!
– Ну, выпросил бы, а дальше? Если квартиру в пять дней пропил, то с комнатой расправился бы за пару суток. Куда как проще! Дурак ты, братец, а дураков жизнь учит. Хочешь жить – живи. Пой, а не ной. Правильно говорят: человек сам кует свое счастье. Так что – молот тебе в руки и вперед.
– Ага, как же! – Бродяжка чуть привстал, насупленным взглядом побродил по залу. – А вот я тебе покажу сейчас, кузнец-удалец, полюбуешься… Ага! Видишь вон тех двух шалав? Те, что в мешке роются…
– Ну?
– Вот тебе и ну. Сколько знаю их, столько и пьют. Вот с такусеньких лет. Папа с мамой приучили. На свалке родились, там и выросли, там и образование поимели половое. А такие, удалец, много не накуют… Сколько им думаешь? Сорок, пятьдесят? А вот фига! И двадцати пяти нет! Ножки, как спичечки, рожи рябые, – такой вот получается молот! Так что иди-ка ты со своим кузнечеством куда подале! Других учи…
Крякнув, пассажир взглянул на головастого бомжа с оттенком уважения. Поднявшись, шагнул было в сторону, но тут же вернулся.
– Ладно, философ, принято. А теперь подскажи, где тут у вас желудки поправляют? Буфет-то, я вижу, прикрыли.
– Правильно. До шести утра. Но если невтерпеж и деньги водятся, шагай через площадь. Там забегаловка. Ночное видео плюс котлеты с капустой.
– Хмм… И почем тамошние котлеты?
– Спросишь, скажут, – мужичонке разговор явно наскучил. Должно быть, обиделся на "дурака". Кивком поблагодарив за совет, пассажир зашагал к выходу. Покидать теплое помещение, ой, как не хотелось! Однако желудок диктовал свое. От дверей тянуло стылой злобой ко всему живому, за покрытыми изморозью окнами тускло мерцали звезды безжизненного космоса. Достав из кармана вязаную шапочку, черноволосый натянул ее до самых бровей, не без труда преодолев сопротивление тугой пружины, вышел наружу.
Ледяными ладонями стужа огладила щеки, сыпанула в лицо морозным крошевом. Остановившись, пассажир задрал голову. Звездами благовещенский край оказался богат. Яркие, крупные, они беззвучно влекли к себе, покалывали крохотными лучиками. Если б не холод, смотреть бы и смотреть в такое небо. Точно также выглядел город на подлете…
Поежившись, он повертел головой. На небольшой площади парили выхлопами автобусы, одинокое такси безуспешно помаргивало зеленым огоньком. Чуть дальше, за изгородью, где простиралось летное поле, чернели хищные силуэты боевых вертолетов и истребителей. Немудрено. До границы с Китаем чуть больше сорока километров. Без бдительности – никак.
С шипением втянув в себя воздух, черноволосый гигант повернул обратно. Вновь скрипнула чудовищной крепости пружина, зал окутал жилым теплом.
– Слушай, философ, тебя как звать?
– Что, любопытно? – золотушный мужичок склонил голову набок. Страха в нем не чувствовалось. Да и кого бояться? Случайного пришлого? Он, слава Богу, находится на своей территории. – Ну, предположим, Морис. Что дальше?
– А меня, предположим, Геннадий, – черноволосый кивнул в сторону выхода. – Может, нам вместе прогуляться в эту твою забегаловку? Скучно одному. Посидим, поболтаем. Плачу, разумеется, я.
Последняя фраза оказалась магической. Мужичонка замялся. Уже привстав, в сомнении бросил взгляд в сторону очереди на деревянную решетку. Геннадий фыркнул.
– Брось! Пока до тебя дойдет, утро десять раз наступит. А со мной все надежно. Базар, капуста, видики, котлеты. Если сомневаешься, могу билет показать.
– Ладно, пойдем, – Морис поднялся. – А то заблудишься ненароком.
– Билет-то показывать?
Морис думал недолго. Прищурившись, кивнул.
– А как же? Обязательно!..
Глава 2
Забегаловка оказалось не ахти какой, но котлеты с капустой в ней действительно нашлись. Перетрудившийся за день видик временно не работал, но Геннадия это вполне устраивало. Морису было все равно. Чавкая, он припал к тарелке, едва ее поставили перед ним на стол. Было ясно, что он голоден. Полюбовавшись аппетитом соседа, Геннадий попросил повторить порцию и ко всему прочему заказал бутылку вина.
– Это еще для чего? – Морис сухо сглотнул.
– Не волнуйся. Пропивать тебе более нечего.
– Тогда зачем?
– А затем, что мы идем к высшей форме эгоизма – ощущению чужой боли, как своей собственной! – продекламировал Геннадий. – Тебе ведь не сладко, это видно. В моих силах приуменьшить твои страдания.
– Кто страдает-то!.. Ничего я не страдаю!
– Ладно заливать. Не страдает он… Все мы – страдальцы разновеликой масти. Покажи мне хоть одного счастливого человека, и я отгрызу свою руку. Хочешь, правую, хочешь, левую. Когда про человека говорят, что он в прострации, на деле подразумевается, что он в просрации. Такой вот дурной каламбур. Мудрецы страдают от большого ума – практически также, как глупцы страдают от недостатка оного. Люди же среднего умишка мучатся оттого, что они средние.
Жадными глазами Морис проследил, как Геннадий разливает вино по неказистым фужерам.
– Ты сам-то, командир, к кому себя причисляешь? К мудрецам конечно?
– А вот и нет! К самой, что ни на есть, средней категории. Хотя и дипломат, между прочим. Пару лет оттрубил в Канаде, потом Англия, Люксембург… Сейчас вот накручиваю педали из братской Монголии.
– Не поглянулось у ханбатыев?
– Отчего же… Монголы – интересные люди. Только устал я, Морис. Опаскудили чужие красоты. На родину потянуло. Есть у меня, понимаешь, одна заветная программка. Можно сказать, правительственного значения. Все ждал и откладывал, а нынче решил взяться. Годы идут, солнце угасает. Если не я, то кто же?
– Кто же, если не я, – фыркнул Морис. – Прямо как в песне…
– Видишь, какой ты эрудит! Помнишь, – Геннадий поднял фужер. – Ну что, камарад? За все сущее на нашей грешной? Винцо, конечно, паршивенькое, однако виноградом чуток все же пахнет, – уже плюс! Короче, не будем привередничать. Ойкнули!
– Ойкнули, – Морис расправился с фужером в мгновение ока и снова схватился за вилку. Сжевав последний котлетный кус, блаженно вздохнул.
– Все, командир, можешь узлами меня вить, на голову ставить. С милым сердцем спою и станцую.
– Верно, и с теми риэлторами также получилось?
– Ну, не совсем, но в общем… Слаб я на эти дела, каюсь. Поднесли стакашек – вот и купили с потрохами.
– Продажный, выходит, ты человек?
– Продажный, как есть…
– Ладно, подумаем про твою цену… А пока зови меня Геннадием. Читал про крокодила Гену? Вот я и есть Гена. Не надо "командиров".
– Как скажете вашевысокоблагородь. Я теперь на все согласный.
– Ну-у… До высокоблагородия я, братец, не добрался. Хотя была одно время мыслишка стать "вашим благородием". А там – кто знает, может, и до "вашего превосходительства" дотянулся бы.
– Это, типа, до генерала?
– Вроде того…
– Уважаю… – Морис взглянул умоляюще. – Еще фужерчик не пожертвуйте, ваше благородие?
– Один нет, а больше, пожалуй, не стоит. Нам еще лететь и лететь. В целости и сохранности добраться до любимой родины.
– А далеко она – твоя родина?
– Четыре часа лету. Славный город Зарайск. Слыхал о таком?.. Ладно, молчи. Вижу, что нет. А зря. Город чудесный. Триста тысяч жителей, семь кинотеатров, одна филармония и три вполне приличных техникума. Один из них, между прочим, я и закончил. В энные сроки и в энном году.
– С золотой медалью, небось?
– Говорят же тебе, в энные сроки! Какая, к дьяволу, медаль! Тем паче, в техникумах медали не жалуют. Там дипломы предпочитают. Красные – тем, кто умеет прогибаться, синие – тем, кто ничего не умеет.
– А какой получил ты?
– Я, дорогой мой, получил справку об окончании. То, чего, собственно, и хотел.
– И уже потом со справкой перевелся в дипломатический корпус?
Геннадий улыбнулся. Сурово погрозил Морису пальцем
– Не прост ты, камарад! Ой, не прост! То-то я на тебя глаз положил. Если бы еще не этот свинский запах…
– А что запах? – Морис, кажется, снова готов был обидеться.
– Ты, брат, извини, но правда есть правда. Несет от тебя, как от дохлой псины. Табачище, мочища, тьфу! Тебя ж ни одна порядочная женщина близко к себе не подпустит.
– Вот уж и нет! – Морис понюхал собственный рукав, пожал плечами. – Самый нормальный мужской дух.
– Верно. И женщины от него валятся с ног, – Геннадий рассмеялся. – Хорошо, назовем это мужским духом. Подставляй фужер на добавку!
Забегаловка состояла из двух просторных комнат. В одной теснились столики для посетителей, во второй стоял обшарпанный бильярд. Даже сейчас, ночью, там вовсю шло сражение. Костяное перещелкиванье шаров напоминало далекую перестрелку.
– Может, допьем? – утерев ладонью губы, Морис нерешительно указал на бутылку. – Не оставлять же?
– Ужин оставь врагу, – задумчиво пробормотал Геннадий. – Не трогай. Это будет твоей первой проверкой.
– Проверкой?
– Именно! – Геннадий достал из кармана коробок, сунул в зубы спичку. – С пагубными привычками отныне покончено, Морис. Талдычат, что это трудно, но вот тебе мой собственный лучезарный пример. Я курил двенадцать лет и благополучно бросил. Правда приходится грызть теперь спички, но сие – мелочь недостойная внимания. Изумителен сам факт отказа. Заметь, абсолютно добровольного! Никакие врачи мне ничего не запрещали. Бросил, потому что обязан был одержать маленькую победу. И одержал. Что поделаешь, человек, Морис, без подобных побед вырастает размазней.
– Ага, вроде меня, – Морис потянулся к бутылке.
– Стоп! – Геннадий остановил его руку. – Кажется, командир здесь я, не так ли?
– Но ты же сам собирался угощать! Вспомни-ка!
– Я угощал котлетами и капустой. Вино получилось сверх программы. – Геннадий ухватил бутылку за горлышко, скрипнув расшатанными ножками стула, отодвинулся. В деревянной кадке поблизости произрастало нечто чахлое и лохматое, отдаленно напоминающее пальму. Остатки вина Геннадий без угрызений совести скормил африканскому растению.
– Эвтопии, Морис, приходят на смену утопиям, а копрофаги остаются копрофагами. Жизнь – не спираль, дружок, она сплошной замкнутый круг. Круг надо разрывать, и мы возьмемся за это дело с сегодняшнего дня.
– Кто это мы?
– Мы – это мы. Книга была такая у Замятина. Сообщество гуманоидов, разобщенных пространственно, но объединенных идейно. Мы предпочитаем не курить и пьем в меру. Но самое главное – нам некогда скучать. Мы действуем и спасаем.
– Чокнутый, что ли? – Морис опасливо спрятал руки под стол. – Кого спасать-то?
– Всех, кого сможем. А в первую очередь, конечно, самих себя, – Геннадий искоса окинул помещение взглядом. – Чтобы вытянуть из воды тонущего, нужно самому стоять на суше. Или по крайней мере отлично плавать. Вот этому самому искусству мы и будем сейчас обучаться.
Геннадий неожиданно преобразился. Лицо его посуровело, глаза наполнились пугающим свинцовым отсветом. Выставив локти на стол, он казенным голосом попросил:
– Документики твои можно? Или таковых не имеется?
Морис суетливо зашарил по сальному пальтецу. Он всерьез перепугался. Мятый, потемневший от грязи паспорт вынырнул из тряпично-шерстяных глубин, покорно лег между тарелкой с недоеденной капустой и пустым фужером.
– Спрячь, – Геннадий, обмякнув, развалился на стуле, беспечно махнул рукой. – Считай, что прошел и вторую проверку. Билет я тебе устрою. В Зарайск полетим вместе.
– В Зарайск? – Морис в волнении шоркнул ладошкой по лицу. Он ничего не понимал. Глаза человека напротив снова насмешливо поблескивали, лицо излучало миролюбие.
– Не вибрируй, принцип добровольности по-прежнему в силе, – Геннадий забарабанил пальцами по столу. – Не хочешь лететь, оставайся. Жди очереди у парового отопления, подбирай чинарики. Но учти, шанс – что белый лебедь! Мимо проплывает один лишь раз. Как в песне у Анны Герман. И наша беда, что мы его упускаем.
– Что еще за шанс?
– Мне нужен верный человек, помощник. Типа оруженосца Кашки. И чтоб дураком не был, ферштейн?
– Делать-то чего?
– Никакого криминала, не бздомэ! Иногда – работа курьером, иногда – денщиком. Плачу наличманом безо всяких бухгалтерских хитростей.
– Зелеными? – вырвалось у Мориса.
Геннадий поморщился.
– Эк, вас всех перепортило-то! Без доллара ни шагу. Между прочим, многие римские воины готовы были служить в родном легионе за один только соляной паек. Назывался он салариум. Потом уже англичане назвали его зарплатой – salary.
– Так ведь я ничего… Паек – хорошо, конечно, но должен ведь это… Какой-то трудовой договор существовать… Чтобы, значит, все в нем по пунктам…
– По пунктам, дорогой мой, на заводе и в собесе, а мы будем работать не за страх и не за бабки, а исключительно за совесть. – Геннадий отшвырнул изжеванную спичку, достал новую. – А если требуются гарантии, то их нет.
– Нет совсем?
– Так точно. Но… На то тебе и дана огромная голова, чтобы разгадывать, порядочный перед тобой человек или нет. Похож я на проходимца, как думаешь?
– Вроде нет…
– Вот и ладушки! Приличное житье-бытье я тебе обещаю, но предсказать все в точности не берусь. Что закон, что дышло – нам это без разницы. Мы люди сильные, а сильные люди повелевают судьбой, как хотят, – Геннадий вынул из кармана портмоне, купюру, достаточно представительную, сунул под одну из тарелок. – Император Диоклетиан, был такой в Риме правитель, тоже объегорил судьбу. Еще в молодые годы ему предсказали дату свержения и последующей казни. Диоклетиан не стал отмахиваться от брюзжания пророков. Дождался указанного срока и наимудрейшим образом отправился на пенсию. Прожил, к твоему сведению, до глубокой старости.
– Это, типа, чего? Угроза? – голос Мориса сел.
Некоторое время Геннадий невинно моргал, затем, откинувшись на спинку стула, громко расхохотался. Люди за соседними столиками оглянулись. Отсмеявшись, Геннадий умолк. Запахнув полы дубленки, поднялся.
– Ладно, философ. Не вышло, значит, не вышло. Я ведь сказал уже: все сугубо добровольно. Не поверил, стало быть, такая твоя карма. А я бодисатвой спустился сюда, бодисатвой и уплыву. Хочешь, считай меня Марой. Ни одной из моих дочерей ты не поддался, так что будь спокоен. Нирвана тебе не грозит.
– Э, погодь! Так ты чего, не шутил, значит? – Морис поднялся за ним следом. – Я ж это… Не понял сразу!
– Сиди, дружок. Куда вскочил? За ужин уплачено. Даже с лихвой.
– А, может, я это… Согласный? Может, мне только подумать немного надо!
– Времени мало, дружок. Дозаправка, отдых экипажа – на все про все два с половиной часа, – Геннадий постучал ногтем по циферблату часов. – Как говорила одна многомудрая дама: цигель-цигель.
– Тогда это… Тогда пусть!
– Чего пусть?
– Ну, к примеру, надумал я. Дальше чего?
– Дальше? – глаза черноволосого пассажира заискрились откровенным смехом. – Дальше третья и последняя проверка.
– Что еще за проверка?
– Видишь ли, я согласен взять на перевоспитание размазню, но требуются здоровые задатки. Эти самые задатки я и должен у тебя выявить.
– Так это… Выявляй скорей! – Морис тоже раздухарился. Возможно, взбурлила под темечком винная порция, а может, сказалась очаровывающая энергия собеседника.
– Что ж… – Геннадий игриво огляделся. – Проверка наипростейшая! Сейчас подойдешь к человеку, на которого укажу, и непринужденно поправишь у него штанину. Объяснишь, что пылинка или ниточка прилипла.
– Что за хрень?
– Во-во, именно ерунда и хрень! – Геннадий согласно кивнул. – Но выполнить надо с артистизмом и изящностью, постаравшись при этом не получить по морде.
Морис опешенно глядел на Геннадия. В глазах его вновь читалось знакомое слово: "чокнутый".
– Решайтесь, сударь. Десять секунд на размышление – и ухожу.
Морис лихорадочно соображал. На виске его бешено пульсировала жилка – жизненная артерия бомжевского мозга. Наконец, натужно кивнув, он облизал пересохшие губы.
– Хорошо, показывай…
Геннадий немедленно оживился.
– Стало быть, дело за тем, чтобы выбрать подходящую кандидатуру, – он завертел головой, озирая людей, как завзятый психотерапевт. – Так… Здесь, пожалуй, ничего интересного не наблюдается. Значит, перейдем к господам бильярдистам.
Чувствуя недоброе и стремительно потея, Морис побрел за черноволосым великаном. Сейчас он в особенности ощущал свою малость и беззащитность. Своему новому знакомому он едва доставал до плеча.
– Ага! Вот тут-то мы и поживимся! – Геннадий выбирал недолго. Обернувшись к приунывшему Морису, глазами указал на кожаную широкую спину. Двое мужчин сидели в стороне от бильярдного стола и, тужась, ломали друг дружку в арм-рэстлинговом поединке. Хозяин кожанки, бритый, багроволицый парень, был могуч и свиреп. В несколько судорожных рывков он уложил противника и тут же, слюнявя пальцы, стал пересчитывать заработанный выигрыш.
– Что, Костик, очередная победа? – бильярдист в клетчатой рубахе с кием обходил стол, выбирая угол прицеливания. – Поздравляю.
К победам "кожаной курточки" здесь, видимо, привыкли. Никаких возгласов, никаких восторгов. Четверо продолжали загонять шары в лузы. У окна, раскинув ноги в омоновских башмаках, смолил самокрутку зеленолицый оборотень. Как известно, конопля здоровья не прибавляет. Терпкий голубой туман сгущался под потолком, лениво заглатывался чуть приоткрытой форточкой.
– Что же ты? – Геннадий подтолкнул Мориса. Тот уперся. Запрокинув лицо, горячечно зашептал:
– Ты не знаешь! Это же Костяй! Тутошний вышибала… Кладет на руках всех подряд. Он меня по стенке размажет!
– Сделай так, чтоб не размазал. Улыбнись, кашляни – дескать, услуга, только и всего.
– Может, нам это… В том зале кого поискать?
– Хренушки! Кандидатура выбрана. Твое право решать. Время на оформление билета еще есть, но уже в обрез. Так что не очкуй понапрасну.
Черт его знает, почему он послушался этого взбалмошного незнакомца, но так или иначе Морис решился, Морис напыжился. К "кожаной курточке" он двинулся на негнущихся ногах, но в развалочку. Так, видимо, ему думалось, исполняются особо опасные задания. И, пожалуй, если бы вышибала Костик-Костяй не заметил этого странного приближения, все могло бы обойтись более или менее безобидно. Однако Костик невовремя повернул голову, а подходящий храбрец глядел в пол, а потому не увидел устремленных на него глаз.
– Чего тебе, фраерок? – после победы Костик был настроен благостно.
– Тут это… Нитка тут, – Морис, как плохо смазанный механизм, наклонился и неловким движением оправил Костикову брючину. И тут же заторопился обратно.
– Сбрендил?! – амбал взбрыкнул мясистой ногой, недоуменно покосился на брючину. До поры до времени ошеломление пересиливало в нем злость.
– Молодец! – Геннадий хлопнул Мориса по плечу. – С проверкой, считай, покончено. А теперь займемся билетами…
За его поведением следили с напряженным вниманием, и дружеское похлопывание истолковали не в пользу гостей.
– Але, вы двое! – вышибала поманил гостей толстым коротышкой-пальцем. – Аллюром сюда!
– Все в порядке, мсье, – Геннадий широко улыбнулся. – Никаких обид. Никто никого не облевал, не оскорбил. Может, в бильярд одну блиц-партию?
– Сейчас тебе будет блиц-партия. Я сказал: аллюром! – слово "аллюр" Костику отчего-то особенно нравилось. Может он где-то его недавно вычитал и запомнил. Так или иначе, но отпускать эту напроказившую парочку он не собирался. Бильярдисты обратились в зрителей, забыв на время о своих шарах, и теперь Костик просто вынужден был играть на публику. Роль вышибалы обязывала.
– Вот видишь, еще один копрофаг, – Геннадий движением руки остановил двинувшегося было Мориса и сам зашагал к атлету. – Что за проблемы, Константин? Почему вдруг аллюром? А если у меня грыжа с геморроем? Или периартрит с коксортрозом?
– Наклонись, остряк! – палец-сосиска вновь энергично задергался. – Очень уж ты высокий.
– Нет, Константин, это тебе придется встать, – Геннадий все также широко улыбался.
– Что ж, напросился, циркуль, – Костяй тяжело и по-медвежьи поднялся. Выпрямившись, он оказался почти такого же роста, как черноволосый пассажир, только смотрелся куда более плечистым и мощным.
От страха Морис зажмурился и потому не увидел, как Геннадий рубанул Константина в челюсть. Глаза он открыл только когда услышал грохот. Вышибала падал, опрокидывая стул и столик, за которым только что мерился силами со своим партнером.
– Тресь, и в дамки! – жестко прокомментировал Геннадий. Взглядом пригвоздив дернувшегося было со стула зеленолицего, промурлыкал: – Анаша, анаша, до чего ты хороша… Дыми дальше, сокол, разрешаю.
Бильярдисты с киями, набычившись, смотрели на него. Глаза игроков не сулили ничего доброго. Он ответил им взором честного стахановца.
– Забыл предупредить, орелики, у меня пушечный удар и масса возможностей. И то, и другое одинаково страшно. Так что играйте в свои шашки и ни о чем не беспокойтесь, – повернувшись к обалдевшему Морису, Геннадий деловито пояснил: – Тяжелых людей бить опасно. Закон инертности. Запросто можно сломать позвоночник. Поэтому старался, как мог, и вот удача! – юный забияка жив и даже пытается подняться, что, кстати, врачами категорически не рекомендуется. С сотрясением мозга лучше отлежаться… Слышал, милок? Постельный режим и ежедневная клизма! Через недельку оживешь. Будешь внукам рассказывать, как повстречался с Кассиусом Клеем.
Было во всех его словах нечто пафосно-театральное, но в данном случае сказанное не расходилось с делом, и никто из бильярдистов на открытое противостояние не решился. Геннадий же, по всей видимости, ждал атаки, и они понимали, что он ждет, и это в еще большей степени сбивало их с толку.
– Ну что ж, нет так нет, сие разумно, – Геннадий подмигнул Морису. – Будем считать, что сеанс спиритизма прошел успешно. Айда на выход, сеньор?..
На улице оба на минуту задержались. Геннадий опять задрал голову. Морис машинально собезъянничал.
– Однако, небо тут у вас! Прямо загляденье!
– Небо – да…
Казалось, звезд стало еще больше. Они усыпали небо от края и до края – чья-то щедрая безрассудная глупость, чей-то широкий жест. Морису захотелось вдохнуть их в себя, вобрать смутную приятную грусть о далеком и прекрасном, никогда не соприкасавшимся с его вертлявой судьбой. Рядом восторженно прищелкнул языком Геннадий.
– Люблю вот так смотреть! Сам не знаю почему. Вроде как человеком становлюсь, прошлые жизни вспоминаю.
– Да… – туманно протянул бомж. Он не знал, что говорят в подобных случаях. Может быть, и случаев подобных в его жизни еще не бывало. Становилось зябко, мороз давал о себе знать. Немели губы, пальцы в варежках потянулись к ладоням, сами собой сжались в кулаки.
– Как думаешь, вдогонку не кинутся?
– Навряд ли, – Морис поежился. – Мне так мыслится, они тебя за мента приняли или за мафика крутого.
– Мафика? – Геннадий усмехнулся. – Забавное словцо…
