Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

Пройдя за ограду из колючей проволоки, которой был обнесен изолятор, я спустился в мрачное подземелье, и взору моему предстала жутковатая картина: после прошедшего ночью ливня камеры с земляным полом, в которых не было предусмотрено никакого освещения за исключением окошек-норок размером с игральную карту, залили подпочвенные воды, и зеки подпирали сырые стены, стоя по колено в вонючей жиже.

Мои подопечные сидели в одной камере, вернее – стояли…

Для общения с ними я располагал буквально считанными секундами, ибо предлогом для визита служили поиски якобы пропавшей куда-то кувалды, которую, как я объяснил контролеру-прапорщику по прозвищу Дурмашина, зэки могли заховать в известное только им место.

Я просунул своим подопечным через решетку смотрового оконца колбасу. Сказал:

– Ну и обстановочка тут… Ну, вы и попали!

– Все по плану, начальник! – успокоил меня из темноты камеры хриплый голос убийцы.

– Сигарет притарань, – наказал Труболет. – Хочу курить, как медведь – бороться!

– На выход, сержант! – донесся категоричный приказ Дурмашины. – Свидание закончено!

Вернувшись в роту, я был незамедлительно вызван к замполиту.

– Где вы шатаетесь, сержант?

– Был на зоне…

– Кто вас туда отпускал?

– Я же имею право…

– Что?! Право?! Больше без моего приказа из казармы ни на шаг, ясно? – Поправив портупею, он нервно прошелся по кабинету, раздувая в немом негодовании ноздри. Наконец произнес. – Работы приостанавливаю! Их, думаю, продолжит другой инструктор… А вы готовьте себя к службе на вышке, сержант! А теперь слушайте приказ: сегодня заступаете в ночь дежурным по роте. И завтра. И послезавтра. И послепослезавтра.

– Исключительно в ночь?

– Я не давал вам приказа открывать рот… Да, в ночь! Окончен бал!

Я поднялся на второй этаж казармы, завалившись поспать перед ночным бдением, и проснулся перед прибытием караулов с рабочих объектов; принял оружие, патроны и, заперев ружпарк, погнал дневальных проводить уборку.

После ужина под сочувственные возгласы сослуживцев: мол, достал тебя зверь – провел вечернюю поверку и уселся в командное кресло в канцелярии с зачитанным до дыр детективным романом из ротной библиотеки.

От чтения меня оторвали «деды», заглянувшие на огонек.

– Андрюха, мы до утра в поселке…

– Ребята, – сказал я. – Зверь ждет моего промаха. И ему одинаково хорошо, заложу ли я вас или нет… Заложу – вот вам и стукачок, делайте выводы, а не заложу – значит, во время несения боевого дежурства допустил групповую самоволку…

«Деды» тяжко призадумались, но тут в дверь постучался дневальный.

– Там женщина, товарищ сержант…

В окружении «дедов» я поспешил к входу в казарму, где узрел подвыпившую девицу с перезрелыми формами, ярко намалеванными губами и копной обесцвеченных перекисью волос. Девица, обутая в растрескавшиеся пластмассовые туфельки, переминалась с ноги на ногу и курила сигарету «Кент», небрежно стряхивая пепел на только что вымытый дневальным пол.

– О, – произнесла она, с нетрезвым интересом глядя на нас. – Ка-акие мальчики!.. Свежачок!

– Что вы тут делаете? – задал я резонный вопрос.

– Ехала в Волгодонск, потом вижу… где-то я, вроде, не там… – словно бы удивляясь сама себе, ответила девица. Затем, подумав, спросила. – Переночевать пустите, мальчики?

– Да вы что!.. – начал я, но тут же и осекся, оттесненный от ночной незваной гостьи проявившими нездоровую активность «дедами».

– Девушка, здесь казарма, находиться посторонним не полагается, но где переночевать, я вам покажу, – решительно направился к даме ротный шофер. – Пройдемте… Тут ступенечка, разрешите ручку…

– Я. Ничего. Не видел, – мрачно произнес я в спины уходящих в ночь «дедов», заинтересованной кавалькадой двинувшихся вслед за шофером и спотыкающейся дамой в ночную тьму – очевидно, к гаражу роты.

Чрезвычайно довольные, «деды» вернулись в казарму около полуночи, и вскоре рота гудела, как потревоженный улей, один за другим выпуская в сторону гаража выстроившийся в очередь личный состав боевого подразделения. Согласно званиям и выслуге по полугодиям.

Я, угрюмый, как филин, заседал в ночной канцелярии, подчеркивая свою полнейшую индифферентность к происходящему.

Последним в гараж наведался мой дневальный, топтавшийся всю ночь у тумбочки на входе в роту, как взнузданный конь.

Проходя мимо него, я отчужденно пробубнил:

– Через полчаса подъем… Напоминаю, что нахождение на территории подразделения посторонних лиц…

Дневальный понятливо кивнул мне и тотчас скрылся в росистой свежести утреннего тумана.

Я беспомощно плюнул ему вслед.

* * *

Через два дня произошло закономерное событие: роту поразил триппер, и у врачей местной больницы прибавилось дел.

Визит незнакомки, которая, по словам дневального, «ничего так, отряхнулась, да пошла себе…», принес свои горькие плоды, свалившиеся, как я и подозревал, мне на голову.

Ротные осведомители, пострадавшие наравне со всеми, о происшествии доложили замполиту, он рвал и метал, не принимая во внимание, как и ожидалось, никаких моих «ничего не знаю», и объявил мне наказание в виде трех дней отсидки на гауптвахте, что я воспринял, едва сдержав смех, ибо располагалась гауптвахта в Ростове, командировать меня туда было бы непозволительной роскошью, а, докатись до командира полка весть о тотальном поражении роты бактериологическим оружием данного типа, не сносить бы тогда замполиту головы.

– Сгною! – скрипел он зубами и брызгал слюной. – Сегодня же снова в наряд!

– Есть! – согласно отвечал я, легко свыкшийся со своими ночными дежурствами, ибо приноровился спать в кресле с детективом в руках, оставляя дневального на шухере.

– Но сначала поедешь на арматурный завод!

– А что там?

– Нет связи между постами!

– О, это на весь день…

– На весь не на весь, а чтобы связь была!

– А отдыхать перед нарядом? Положено по уставу…

– Смирно. Кругом. На арматурный – бегом!

На улице моросил мелкий теплый дождь. Я накинул плащ-палатку и, расправив на плече перекрученный брезентовый ремень инструментальной сумки с тестером, отправился к шоссе в поисках попутной машины.

Начальником караула на арматурном производстве в тот день был ефрейтор Харитонов – парень с опасной психикой, хам и мразь; и его-то я и застал в бревенчатой просторной караулке, сидевшего за сколоченным из досок столом с колодой игральных карт в короткопалой пятерне с грязными ногтями. Партнером Харитонова по игре в «очко» был сутулый небритый грузин по фамилии Мзареули – из рядовых старослужащих.

На столе я увидел бутыль с самогоном, надкусанный огурец, россыпь зеленых, невызревших помидоров и разломанный шоколад, по виду и консистенции похожий на оконную замазку.

Из пустой жестянки из-под кофе, служившей пепельницей, поднимался дымок от не затушенного окурка.

Парочка находилась в изрядном подпитии, и на мое появление отреагировала довольно тупо, занятая выяснением своих игорных взаимоотношений.

Эти персонажи меня откровенно ненавидели. За что? За то, что – москвич. Да, не очень-то жаловали нас, москвичей, соотечественники. И почитали за какую-то особую, чуждую народу русскому нацию. Сначала такому отношению я искренне удивлялся, после же, свыкшись, начал воспринимать его с презрительным равнодушием. Но природа болезненной внутренней зависти провинциалов к обитателям столицы оставалась для меня неизменной загадкой. Отчего происходила эта зависть? От того, что жителям Москвы больше привилегий перепадает? Или от того, что по складу ума и характерам мы иные, нежели наши периферийные российские собратья – истинные, так сказать, русские, кондовые?..

– Ты, сука, кацо, шулер, – говорил, укоризненно качая головой, Харитонов, замершим взором изучая пришедшие к нему по сдаче карты. – Я тебя, сука, урою в итоге…

– Ти, дрюк, не клювайт носом, – отзывался грузин. – Играт над вынимательно!

– Да с тобой, бл…ю, хоть как играй! – горячился Харитонов, остервенело швыряя карты на стол. – Лечишь, и все!

– Ти сам три раз билят… Дэньги давай суда!

– У-у-у, подавись, чурка!

– Ти сам пьять раз чурька…

Я возился со стоящим в караулке телефоном, безуспешно пытаясь соединиться с постом.

– Пить охота… – Харитонов тяжело привстал, качнувшись, шагнул к зарешеченному окну, крикнув в раскрытую форточку. – Эй, бугор, сука! Ко мне!

Из копошившихся возле складируемых металлоизделий зэков отделилась одна фигура – низкорослая, полненькая, услужливым колобком подкатившаяся к «вахте».

– Воды принеси, бугор, – тоном капризного патриция, обращающегося к рабу, произнес Харитонов. – Холодной чтоб… И если какой-нибудь фуфель плавать там будет…

– Родниковой, гражданин начальник, не сомневайтесь…

Бригадир находился уже на полпути к колонке, стоявшей возле бытовки, как вдруг в пьяный мозг Харитонова вклинилась иная навязчивая идея, и он снова заорал в форточку, призывая зэка вернуться, однако тот его не услышал, и свой окрик ефрейтор подкрепил короткой очередью из пулемета в воздух. Неподотчетные патроны у конвойных водились, утаиваемые в значительных количествах после учебных и тренировочных стрельб.

Зэк замер, как воткнутый в песок лом, глубоко вжав голову в плечи.

– Канай сюда! – крикнул Харитонов, заметив с довольной ухмылкой партнеру по картам. – Обосрался бугор, мажем, кацо?

– Ти чито дим тут пустыл? – поморщился Мзареули, отмахиваясь от заполнившей караулку пелены пороховой гари. – Оборзэл, бэспрэдэл…

– Бугор! – с напором командовал тем временем Харитонов через форточку. – И мясца принеси, у вас есть! По-ял?

– Принесу, – неприязненно отвечал бригадир, в самом деле, похоже, наложивший в штаны.

– Бегом, мать твою!

– Сдавай лысты, катать будэм, – сказал Мзареули, кивая на колоду.

– Вот так с этой категорией надо! – надменно молвил ефрейтор, усаживаясь за стол и грозя многозначительно скрюченным перстом. – Я их уставу научу… Собака в зону забежала, – буркнул он в мою сторону. – Зэки ее оприходовали, а сейчас жарят на вертеле в литейном цеху… А че? Я собачатину уважаю…

Меня передернуло.

Обнаружив отсоединившийся контакт и, укрепив провод, я затянул винт.

Тут же раздался звонок.

– О, работает… – удивленно проговорил Харитонов, вырывая у меня трубку.

Звонили с постов озабоченные донесшейся до них стрельбой часовые.

– Все путем, салабоны! – успокоил их Харитонов. – «Деды» службу знают, не хрена тут названивать! Бздительность, х-ха, проявляют! Стоять там смирно на вышаке! Проверю, с-сук!

– Я сдал… – доложил Мзареули.

Харитонов раскрыл карты.

– Вос-с-мнадцать… – произнес тупо.

– Очко! – торжественно заявил грузин.

– Туфту лепишь, чурка… Я не видел, как ты сдавал…

– Я чэстный игра вэду! – возразил Мзареули гордо. – Дэньги давай!

– Ур-рою! – Харитонов, с куражливым устрашением выпятив нижнюю челюсть, схватил пулемет и, направив его на партнера, с силой передернул затвор.

Раздался выстрел.

Затем, в наступившем мгновении какой-то оцепенелой тишины ко мне пришло отчетливое понимание, что, видимо, боек щелкнул по старому, ранее уже неоднократно надбитому капсюлю…

Харитонов непонимающе воззрился на свое оружие, из ствола которого вился, поднимаясь к низкому потолку, белесый горький дымок…

По крыше с внезапной остервенелостью заколотил сменивший моросящий дождичек ливень, голубое корневище молнии извилисто раскололо небо в квадрате оконного проема, и грянул жутким знамением беды раскатистый гром…

Мзареули, прижав ладонь к груди, с какой-то дьявольской торжественностью привстал с табурета, нащупал свободной рукой свой автомат, дернул крючок затвора, послав патрон в ствол, и отчужденно произнес:

– Ти, собак, минэ убил, билят… – и, не целясь, продолжая неотрывно смотреть невидящим взором на окаменевшего в пьяном недоумении ефрейтора, слегка вздернул ствол кверху, нажав на спуск.

Я даже не расслышал звука выстрела, потонувшего в новом раскате грома. Только с ужасом увидел, что на стене за спиной Харитонова внезапно появились потеки кровавых помоев с какими-то ярко-белыми вкраплениями, а на лбу ефрейтора возникло небольшое черное пятно.

Харитонов словно бы нехотя опустился на колени и, не выпуская из рук пулемета, ничком повалился на пол.

Затылка у него не было. Сине-бордовое месиво.

Мзареули сделал в сторону убитого судорожный шаг, но тут нога его словно подломилась в колене, и, не отнимая прижатой к сердцу ладони, он тоже упал, оставшись лежать у порога с раскрытым как бы в беззвучном крике ртом.

Мной овладела вязкая, сковывающая все мысли дурнота. Происходящее казалось сном, наваждением, способным привидеться лишь в бредовой ирреальности горячечного забытья. Но сквозь смятение чувств, словно через монотонный шум ливня за окном, прорезалась разумная мысль: оставаться свидетелем произошедшего явно не стоит, тем более, скоро к караулке подойдет бригадир с ведром…

Стараясь не смотреть на трупы, я, сотрясаемый неуемной лихорадочной дрожью, вышел наружу, накинув плащ-палатку на голову. Я брел по караульной тропе, стараясь глубоким дыханием утихомирить испуганно бьющееся мне в ребра сердце. Часовой-азиат, нахохлившийся под навесом вышки, лениво крикнул: «Кто идет?», исполняя уставную формальность, и я ответил хмуро:

– Люлей раздача! – вызвав его умиротворенный смешок.

– Совсем связь плохой, – грустно поведал он мне, когда я поднялся на вышку.

– Наладим…

Загородив от его обзора караулку, я крутанул ручку постового телефона, прислушиваясь к невозможному, конечно же, отклику.

– Зря звонить, Харитон ругать будет, пьяный сегодня… – прокомментировал часовой, уныло наблюдая за внутренней, тщательно взрыхленной граблями, полосой «запретки», раскисшей от дождя. – Иди сюда, двигай ногой! – внезапно крикнул он зэку, воровато выглянувшему из-за штабеля со швеллером.

Зэк подошел к «запретке», озираясь по сторонам. Часовой вытащил из кармана леску с крючком и с грузилом и, обвязав ее вокруг пальца, бросил заключенному.

Тот быстро нацепил на крючок сверток.

Миг – и сверток оказался в руках часового.

Солдат надорвал обертку, пересчитал деньги и, вынув из-за пазухи полиэтиленовый пакет, швырнул его в сторону штабеля, куда, как кот за мышью ринулся зэк.

– Наркота? – вопросил я, удивленный откровенностью такого мероприятия.

– Не-е, – расплылся в хитрой улыбочке часовой. – Я говно от овцы брал, цвет такой же, вид такой же…

– А кайф? – спросил я, не понимая, какие наркотические таинства хранят в себе испражнения парнокопытных.

– Не знаю… – солдат пожал плечами. – Они балдеют… – он решил сменить тему, пожаловался: – Харитон стреляет, совсем водки напился, опасный, как двадцать бандит, боюсь, убить зэка может, шайтан…

– Пьянствование водки ведет к гибели человеческих жертв, – выдал я перл из филологических джунглей русского языка. – М-да… Ничего не понимаю… Только что связь была!

– Был, сплыл… – часовой сплюнул в зону. – Срать хочу, скажи, пусть грузин подмена делает, совсем не хочет служить…

– Ладно, – пообещал я, осторожно спускаясь с вышки по скользким, словно намыленным, деревянным ступеням.

Зона охранялась двумя постами, расположенными по диагонали ее прямоугольника, и, сымитировав безуспешную попытку дозвониться в караулку с другой постовой вышки, я неспешно двинулся к жуткому месту бойни, гадая, что теперь буду делать.

С внешней стороны караулки под дождем мок бедолага-бригадир, я махнул ему рукой – мол, ступай с миром, затем позвонил на посты, сообщив, что караул мертв, возможно, совершен побег и от часовых требуется усиленное внимание. После, включив полевую рацию, попробовал соединиться с радистом роты, но ничего, кроме грозовых помех, в трубке не услышал.

У ворот внезапно просигналила машина, приехавшая для загрузки арматурой.

Выскочив из караулки, я вспрыгнул на ее подножку, сказав водителю:

– Дуй в роту. Или в колонию, все равно… Сообщи: караул убит…

Пожилой водитель обалдело кивнул, после перекрестился и наддал газу, разворачиваясь обратно к шоссе.

Я снова остался один. Ливень усилился. В караулке, не умолкая, трезвонил телефон: часовых волновали подробности. И, конечно же, боязнь за собственные задницы: солдатики хорошо усвоили армейский закон поисков крайнего, а если на что-то можно было пожаловаться, то только на короткий срок службы.

Закон, вполне применимый в данном случае и к моей персоне.

* * *

Замполит приехал, подняв по тревоге отдыхающую смену караула жилой зоны, со всеми взводными, старшиной, лагерным «кумом» и проводником служебной собаки.

От картины, представшей в караульном помещении взорам прибывших, многим стало не по себе. Двое солдатиков тут же начали блевать, утратив всякий боевой запал.

– Где ты – там лажа! Как это могло?!. Молчать, я тебя спрашиваю! – заорал на меня изрядно побледневший от увиденного замполит, но вопли его пресек «кум» – бесстрастный капитан с сонным взглядом много чего повидавших на своем веку глаз.

– Тихо, – едва не шепотом урезонил он коллегу, а затем обратился ко мне, вопросив по-отечески успокаивающим голосом. – Как все случилось? Изложи, милок, по порядку и ничего не бойся.

– Излагаю, – сказал я. – Прибыл сюда для проверки связи. Неисправность обнаружил. Харитонов и Мзареули играли в карты. Пьяные.

«Кум» цепко оглядел стол с разбросанными на нем картами, бутылью с самогоном…

– В картишки дружки играли? – вопросил покладисто. – И не поделили козырей?

– Почему не пресек?! – завизжал замполит.

– Спокойно, лейтенант, – отодвинул его рукой в сторону «кум». – Пресечь он ничего не мог, это ясно… Дальше, сержант…

– Харитонов попросил бригадира принести ведро воды из рабочей зоны. Даже стрельнул ему вслед…

– К-как?

– Да шутя, в воздух…

– Шутник, – покладисто согласился «кум», выразительно посмотрев на замполита. – И?..

– А дальше – не знаю, пошел по постам… Прихожу, два трупа, оружие на полу… Ну и все. Позвонил часовым, а после машина пришла…

– А выстрелов не слышал?

– Гроза была…

– Что-нибудь трогал в «караулке», передвигал?..

– Только телефон, – вздохнул я.

– Считаем осужденных. Всех – на выход, – отрывисто обронил «кум» хмуро кивнувшему ему в ответ замполиту. – В машине рация есть? Вызывайте Волгодонск, лейтенант, пусть выезжает следственная группа. – и он двинулся в рабочую зону.

– Слушай, сержант, – обратился ко мне замполит, и в голосе его внезапно прорезалась просительная интонация. – А не могли их… зэки… как-то?

– Оружие на месте, – сказал я. – Не могли.

– А вдруг они хотели…

Я понял: его наиболее устраивала версия побега, сопряженного с насилием над караулом. И абсолютно не устраивали факты пьянки, картежной игры, пальбы в воздух уворованными патронами.

– Зэки бы взяли оружие, – сказал я. – Потом. Двери тамбура закрыты. Побега не было.

– Значит, ты считаешь, они друг друга…

– Они ругались, по крайней мере.

– Слушай, ты пока – никому, ладно? Я про подробности – как там, чего…

– Хорошо.

– И давай забудем обиды, понял?..

– Но тогда забудем и рапорт.

– Само собой. Строй свой забор, э-э…

Вернулся «кум», доложил облегченно:

– Все зэка на месте.

Взгляд у него был веселый, даже шальной. Его ответственность за происшедшее была исчерпана, а вот ответственность замполита только вырисовывалась во всей своей неприглядной красе.

Из сырого степного простора, застланного серой пеленой дождя, я вернулся в роту поздним вечером. Под утро, намаявшись со следственной бригадой, в казарму явился и замполит – вымокший, невыспавшийся, с налитыми кровью глазами и лицом, окаменевшим от хронической злобы. Скинул у входа сапоги с налипшими на подошвы комьями грязи и прошел в столовую, где, в несколько глотков опорожнив стакан чаю, выслушал со стылой усмешкой жизнерадостный доклад дежурного о полнейшем порядке и благолепии в стенах вверенного ему подразделения.

На мой вопрос, могу ли я могу ли пойти проведать свое подзаборное хозяйство, угрюмо кивнул.

Полоса ливней, похоже, закончилась, вновь начинался зной, глина раскисших дорог черствела на глазах, желтели травы, внешняя «запретка» заросла ломким сухим сорняком едва не метровой высоты, а над ним высилась шеренга арматурных шестов с косо приваренными к их верхушкам планками, вдоль которых должна была протянуться колючая проволока. Проволоку, правда, несмотря на клятвенные заверения строительного начальника, завозить не спешили.

Парило. В безмятежной голубизне звенели жаворонки. Толстые пушистые шмели деловито перебирали своими мохнатыми лапами лиловые соцветия клевера. Ало краснели сады спелой, налитой солнцем вишней.

Раздевшись до плавок, я навел порядок в своей каптерке, вымыв пол и разобрав инструмент, после чего, надев солнцезащитные очки и шлепанцы, двинулся принять душ в жилую зону.

– Гражданин начальник! – донесся до меня зов из барака лагерной больнички. – Можно вас на минутку?

В окне барака мелькнул изможденный – вероятно, после отсидки в «шизо», – лик Отца Святого.

Я двинулся на зов и вскоре оказался в душном, пропитанном запахами карболки и йода лазарете.

В больничных покоях, судя по татуировкам и вообще чертам физиономий, находился на данный момент исключительно «блатной» контингент, к которому благодаря многочисленным судимостям, по праву принадлежал и Отец Святой.

Естественно, посыпались вопросы, касающиеся нашей бригады: будет ли таковая расформирована, или нет?

– Не до нас сейчас, – кратко отвечал я. Затем взял с одной из кроватей лежавшую на ней гитару, провел по струнам. Сказал:

– Расстроена.

– А сбацать могешь? – оживились зэки. – А то у нас балалаечник со вчерашнего дня на выписке…

– Ну, так… – я пожал плечами. – Пару десятков аккордов знаю.

– Подыграй, я спою, – попросил один из блатных.

– Ну, давай… – я подтянул ослабшую струну.

Зэк тут же затянул нечто тюремно-лирическое, что нуждалось в аккомпанементе несколькими незатейливыми созвучиями, к его вою тут же пристроился надтреснутый тенорок Отца Святого и чей-то утробный бас. Увлекшись, трио заголосило, как стая мартовских котов, и мне пришлось увеличить степень сотрясения струн.

 
Уходила почва из-под ног,
Ты – такой огромный волосатый,
Ты – мой самый-самый, ты мой бог,
В арестантской робе полосатой…
 
 
Знаю, ты ни в чем не виноват!
После оглашенья приговора,
Поняла, что продал тебя гад,
Твой защитник – деверь прокурора!
 

Неожиданно наше культурное мероприятие прервалось запоздалым выкриком: «Шухер!», а вслед за ним раскрылась входная дверь, и лазарет начали заполнять представители лагерной администрации, незнакомые мне офицеры в легких рубашках с погонами в крупных звездах, а затем различились и известные лица: командира дивизии, полка, начальника штаба…

Процессию замыкал жалкий, скукоженный замполит.

– А это у вас кто? – кивнув в мою сторону, недоуменно вопросил командир дивизии начальника колонии.

Отложив гитару, я приподнялся с койки. Снял свои пижонские очки.

Позу я выбрал расслабленную, ибо вытягиваться перед начальством, будучи в шлепанцах и плавках, посчитал делом глупым.

– Э-э-э… – произнес начальник колонии, бегая глазами по сторонам.

– Что за массовик-затейник? – настаивал командир дивизии. – И почему вы в этаком курортном виде, осужденный?

– Из воров, видно, – подал реплику неизвестный мне подполковник. – Совершенно распустились!

– У них тут клуб интересных встреч, – заметил начальник штаба.

– Это, товарищ генерал, инструктор роты, – торжественно доложил «кум».

Комдив непонимающе уставился на него.

– Да-да. Тот самый, который… – «Кум» запнулся многозначительно.

Я мельком взглянул на замполита.

Тот стоял с закрытыми глазами, и в тишине отчетливо слышался скрип его зубов.

– Разрешите идти, товарищ генерал? – осведомился я.

Послышался чей-то нервный смешок.

– Идите… – растерянно на смешок обернувшись, произнес комдив с какой-то механической интонацией.

И я решительно и слепо двинулся сквозь офицерскую массу, услышав за спиной:

– С этой ротой мне все понятно! Мерзавцы! И мы еще удивляемся… Перед ним целый генерал стоит, а он в таком виде!

У «вахты» я столкнулся с командиром батальона, получив выволочку как за свое курортное облачение, так и за внешний вид наружной «запретки», буйно заросшей травой.

– Принять меры немедленно! – бушевал комбат, изрядно, видимо, вздрюченный приехавшей из-за чрезвычайного происшествия комиссией. – Бегом!

– Но тут газонокосилка нужна! – позволил я робкое возражение.

– Молчать! Исполнять приказ! И впредь одевайтесь, согласно уставу! Его, между прочим, писали умные люди, а не какие-то там Пушкин и Лермонтов!

Я отправился в каптерку, облачился в свое хэбэ, размышляя о гарантированных мне неприятностях, и вдруг взор мой упал на коробок со спичками, лежавший на столе. Пришла идея: а может, попытаться как-то выжечь эту пакостную растительность?

Я вышел к караульной тропе и присел на корточки перед желтой травяной полосой.

Неподалеку, у входа в караульное помещение, толпились высокие чины внутренней службы и войск МВД обсуждая свои впечатления от проведенной ими инспекции.

Думаю, наиболее сильное впечатление на комиссию произвел сержант-инструктор.

Я чиркнул спичкой и сунул ее в гущу травы. То, что произошло несколькими секундами позже, я не мог даже и вообразить, полагая, что процесс горения будет протекать неспешно и управляемо, тем более, после прошедших ливней…

Трава полыхнула ясным, стремительным пламенем, с жутким треском взвившимся в небо, а затем, подхваченное ветерком, пламя широко покатилось по всей полосе «запретки», замыкая вокруг жилой зоны кольцо.

Огонь поднимался ввысь на высоту в несколько метров, облизывая дощатое основное ограждение и опоры постовых вышек, с одной из которых, перепугавшись, сиганул, держа на весу автомат, прямо на территорию жилой зоны, часовой.

Толпа облеченных карательной властью лиц нестройно посеменила в мою сторону, и лица толпы были искажены не то яростью, не то испугом.

Мои мозги окаменели от страха.

Однако через считанные секунды огонь, пожрав свою легкую пищу, затих, оставив после себя дымящееся почернелое пространство и, слава Всевышнему, не тронув забора – иначе, конечно, мне бы была труба!

Я снова очутился в центре внимания представительной комиссии. Увидев оскаленную пасть комбата, отрапортовал ему:

– Ваше приказание выполнено!

Взоры офицеров уставились на члена своей компании с подозрительным выжиданием его реакции на этакий доклад.

– Я… – прижал комбат руку к груди. – Я ничего такого… Что ты городишь, сволочь?! – обратился он ко мне. – Ты чего на меня вешаешь?! Ты чуть зону не спалил, скотина безрогая!

– Все в порядке… – сказал я, приглашая всех желающих обозреть пепелище и обугленные арматурные шесты. – Дым вот только… А травы уже нет, как и приказывали…

– По-моему, он ненормальный, – озабоченно поделился командир полка с потрясенным комдивом.

– Сержант… вернитесь, пожалуйста, в роту, – отозвался тот, глядя на меня с каким-то испытующим сочувствием.

– Кстати, – продолжил полковой начальник, – эта перестрелка на объекте, думаю, без него не обошлась…

– И водочку, по моим сведениям, в жилую зону он грузовиками возит, – вставил вездесущий «кум».

– Какую еще водку?.. – хмуро пробормотал я.

– Я все знаю! – высокомерно заявил «кум».

Я хотел спросить у него, сколько спутников у планеты Юпитер, но передумал, не желая обострять положение.

– В роту, сержант, в роту… – повторил комдив, как заклинание. – И прошу вас, ни шагу оттуда…

И я побрел в роту.

Встретил меня сидевший на ступеньках возле КП дежурный сержант.

– Начальства понаехало – жуть! – сообщил он мне равнодушно. – Замполиту – капец! Та-аких ему насовали! Царь-Клизьму вставили! Сорокаведерную!

– Из-за Харитонова и грузина?

– А там все, – ответил дежурный, шмыгнув носом. – Эта лажа, потом – побег, когда ты с зэками на канал ездил… Еще трипперная история в довесок…

– Как, узнали?!

– «Кум» заложил… Наверняка. Кстати. Тебя сам генерал спрашивал, зря ты ушел, теперь получишь в рог…

– Неминуемо! – подтвердил я, проходя мимо него в направлении кухни.

Спустя неполный час комиссия прибыла в роту, бразды правления над которой взял на себя комбат, поскольку замполита срочным приказом переводили на хозяйственную должность в заповедную глушь какой-то заболоченной тундры. Лейтенант, по словам командира полка, уподобился американской птице страусу, которая с высоты своего полета не видит генеральной линии в воспитательной и карательной работе.

Политработник, как я понимаю, навредил сам себе, заняв неправильную позицию личной обороны. Свою отстраненность от происшествий он обосновывал тем, что, дескать, поставлен смотреть за порядком, а за беспорядок не отвечает.

Я тоже ожидал подобной участи, томясь у двери канцелярии, где заседало начальство, жаждущее испить моей кровушки.

Наконец поступил приказ войти в канцелярию – помещение, где ярко проявляются достоинства начальства и недостатки подчиненных. Я вошел, и тотчас на меня обрушился смерч сиятельного негодования и град негативных определений моей личности. После увертюры эмоций последовали конкретные вопросы. Я отвечал на них спокойно и просто:

«Заблудшая женщина? Не видел никакой женщины. К тому же вензаболеваниями не страдаю. Перестрелка на «арматурном»? Ничего не ведаю, совместно с караулом не пил, в азартные игры не играл. Налаживал связь. И – наладил».

– А в зону кто водку поставлял?! – свирепея от моих смиренных ответов, вскричал командир полка. – У нас точные данные! Или вы сознавайтесь, или – одно из двух!

– Все – ложь, – сказал я. – Интрига. «Кум» выгораживает себя, пытаясь переложить вину на нас, военных…

– Что у вас за жаргон! – поморщился начальник штаба. – «Кум»…

Однако последним своим ответом я угодил в десятку. К лагерной администрации офицеры внутренних войск относились с пренебрежением, считая ее неким полугражданским формированием, а к тому же поделиться ответственностью за случившееся хотелось и тем, и другим.

– Так, – резюмировал комдив. – То есть, стоит перед нами херувим во плоти. И откуда он сюда такой прилетел-то? Вы чем занимались до армии, сержант, можно полюбопытствовать?

– Спортом, – сказал я.

– Это мы знаем…

– Изувер, – молвил командир полка. – Мне с ним все ясно. В рядовые его! На вышку!

– Выйдите, сержант, – приказал генерал, кашлянув.

Я вышел за дверь, оставшись в коридоре.

Из канцелярии до меня отчетливо доносились дальнейшие дебаты руководства.

– Боюсь, – произнес начальник штаба, – что ему вообще не следовало бы доверять боевое оружие. То, что я сегодня увидел в лазарете… У него определенно есть связь с контингентом…

– Думаю, – задушевно сказал комдив, – с ним надо провести воспитательную работу, серьезно прояснить моральные ценности нашей службы… Кроме того, у нас остро недостает грамотных инструкторов…

– Грамотный! – подал голос комбат. – Один прибор на зоне был, и тот в первый же день сгорел, как только этот черт сюда заявился! Из него такой же инструктор, как из моего члена плотник! Простите, товарищ генерал, за правду… Все заборы посносил, теперь торчат какие-то железки – не пойми чего… Устроил порнографию… Тьфу! Может, его к нам какое-то цэрэу подослало, а? Сюда представителя контрразведки надо, вот что скажу! И пока этот вельзевул в роте, жди, чего хочешь! Он у меня из головы даже покурить не выходит! И лично я с этой чумой тут не собираюсь… Чаша моего терпения с треском лопнула!