Глава 20
Бутылка отменного коньяка Григорию Цветкову не только улыбнулась, но волею случая ему лично пришлось приложить руку к погублению Поворотихи. Через три недели после памятного разговора с Донцовым, помнится, в обед, ему в панике позвонил Вася Красных. Заполошно кричал:
– Гришка! На алексинском въезде колонна камазов с гравием.
Десять штук!
Цветков бросил остывать щи, прихрамывая на левую ногу, когда-то задетую раскалённым стальным удавом, извивавшимся на вальцовочном столе «Серпа и молота», вприпрыжку побежал в конец села и увидел жуткую картину. Перед знаком «Поворотиха» на обочине выстроились в затылок друг другу огромные грузовики, с верхом гружённые крупным гравием. Подумал: «Сволочи! Даже брезентом кузова не прикрыли, плюют на правила. Ащеулы!» Хвост ядовитой змеи терялся за ближним изгибом трассы, а в голове колонны стоял уазовский «Патриот», около которого топтался усатый мужик в фирменном комбинезоне с коричневой папкой под мышкой.
Сообразив, что это главняк, Григорий с лёгким матерком накинулся на него:
– Кто таков? Куда груз везёте?
– А вы кто будете? – с усмешкой, но спокойно, доброжелательно ответил усач. – Любитель безобразных слов?
– Обчественность! Хотим знать, зачем в село гравий везёте.
– А вы почём знаете, что в село? – усмехнулся мужик.
– Мы всё знаем! Давай документы.
– Ну, первому встречному-поперечному я доку́менты показывать не обязан. – Он нажал на букву «У». – А если проводите в сельскую администрацию, там вместе и поглядим. – Тряхнул коричневой папкой. – Садитесь.
И распахнул заднюю дверь.
Обескураженный Цветков забрался в машину, главняк сел рядом с водителем, предварительно подав какой-то знак шофёру первого камаза, и они двинулись. Усатый, перейдя на «ты», незлобно ворчал:
– Ишь, какой выискался! Доку́менты ему подавай! Народный контроль у нас тридцать лет назад концы отдал.
Приехали быстро, и Цветков, не веря своим глазам, вынужден был засвидетельствовать ужаснувшее его роковое событие, какое ему и в страшном сне не могло присниться. Усатый раскрыл папку, достал из неё кучу бумаг и разложил их перед оторопевшим Костомаровым.
– Я прораб, зовут Пётр Андреевич Лошак. Доставил в Поворотиху колонну с гравием. Вот решение области, что мне надо отсыпать площадку под стоянку тяжёлой техники. Вот печати, подписи, всё путём. Теперь по диспозиции. – Развернул карту Поворотихи, на которой толстой ярко-красной линией, ближе к тульскому выезду, был выделен квадрат, сразу за селом, где земля ещё в девяностые годы, когда распустили колхоз, была упущена в залежь. Ткнул пальцем: – Вот, за усадьбами. Размер проектировщики ужимали, но всё равно вышло пятьдесят на пятьдесят метров. Вот печати, согласования, распоряжения.
– И что? – ошалело спросил Костомаров.
– Моя задача – площадку отсыпать. Сегодня пригнал двенадцать камазов. Завтра-послезавтра на платформе доставим бульдозер, потом снова придут машины с гравием. Мы своё дело знаем.
– Трубу газовую класть будете? – сумрачно ужаснулся Костомаров.
– Я ничего класть не буду. Нам велено техдвор подготовить. А что дальше, сами разбирайтесь. Мне что нужно? Я вам доложился, доку́менты предъявил, и теперь – чтоб обчественность не мешала. – Усатый выразительно посмотрел на Цветкова, передразнив его «обчественность». – Ко мне вопросы есть?
Костомаров испуганно глядел на прораба, не зная, что сказать.
Но Григорий не сдавался:
– Погоди! Сперва сверить надо твои доку́менты. – Тоже передразнил, нажав на «У».– Это у нас за обычай. Тут много разного люда шатается. Знать надо, отколь кто. Дмитрич, ты глава администрации, звони в район, в область.
Усатый повернулся к Цветкову, сказал в своей спокойной манере:
– Звонить вы вправе куда угодно и кому угодно. Но я делаю дело государственное, и мне мешать вы не вправе. Это, уважаемый, чревато. Прибыли машины с гравием, а мы с колеса работаем. Геодезисты с приборами, они разметят площадку. Я официальную часть выполнил, верительные грамоты предъявил. – Снова глянул на Цветкова, на сей раз строже. – Давайте относиться друг к другу с уважением. Не знаю, как к вам обращаться, но, если вы покажете на местности обозначенный на карте квадрат, буду премного благодарен.
Григорий, словно загипнотизированный, молча сел в машину прораба и приготовился к гражданской казни.
О том, что в Поворотиху начали завозить гравий, Суховею сообщил Подлевский. Он затребовал срочную встречу и возбуждённо, словно всё видел своими глазами, пересказал драматическую эпопею вторжения супостатов в мирное село, услышанную от Ивана, которому её поведал Агапыч, узнавший о ней из десятых рук, когда она уже успела обрести черты народного эпоса.
– Народ кипит! – подвёл итог Подлевский и, понизив голос, добавил: – Ползут слухи, будто кое-кто из местных огнестрелы откапывает. Только дайте команду, Валентин Николаевич, я в миг там заварушку устрою. Достаточно спичкой чиркнуть, и заполыхает. В переносном и в прямом смыслах. Всё наготове… Да, есть ещё одна важная инфа. В Поворотихе объявился какой-то жур, землю носом роет, знакомства широкие завёл. Чего доискивается, неясно. Но хочу его прощупать, удочку закинул. Думаю, он от Боба, от вас, но надобно проверить.
Из всего, о чём горячо говорил Подлевский, Суховея заинтересовало именно упоминание о журналисте. Зная общие планы относительно газопровода, он догадывался, что колонны грузовиков с гравием – не более чем постановка, и не тратил серое вещество на распознавание её смысла. А вот Соснин… Изучив Подлевского, нетрудно предположить, что он найдёт выход на заезжего журналиста, а поскольку оба нацелены на бунт в Поворотихе, они сойдутся и, неровен час, выяснят, что работают на одного и того же заокеанского дядю. Чутьём разведчика Суховей сразу почувствовал, что ситуация грозит стать неконтролируемой, а на шкале рисков такие проколы обозначены красным цветом.
«Как же я упустил этот вопрос, когда отправлял Соснина в Поворотиху? – корил себя Валентин, вполуха слушая Подлевского, который, нагнетая страсти, пошёл на второй круг и в более ярких красках живописал накал народных страстей. – Но сначала надо слегка остудить этого авантюриста».
– Аркадий Михайлович, я вас понял. Этот гравийный десант поднял настроения людей до точки кипения. Но вопрос, когда начинать бузу, слишком серьёзный. Боб сделал своё дело и намертво отстранился от него, отошёл в сторону, чтобы не вылезли уши зарубежного вмешательства. Ни я, ни вы не вправе беспокоить его по этой теме. Кнопку «пуск» нажимает куратор, которого Винтроп наделил полномочиями. Я обязан доложить ему ваши соображения. Кроме того, всё ещё тянется волынка с документами, без которых радикал-идиот Синягин не может рыть траншею через село, хотя его люди суют мне под нос готовый проект. Аркадий Михайлович, прошу вас немедленно информировать меня обо всех поворотах ситуации.
– Валентин Николаевич, всё, что от меня зависит! Скорей бы!
Он мог говорить на эту тему битый час, и, скомкав встречу под предлогом особой занятости, Суховей заторопился домой.
Хотя на улице было тепло, Глаша для вечернего променада надела тёмно-зелёный стеганый татарский архалук. Она береглась с утроенной заботой о здоровье Тёмочки или Светочки. В зависимости от того, родится мальчик или девочка, имя будущего первенца они уже согласовали.
– Если Соснин и Подлевский за кружкой пива, бокалом вина или рюмкой водки обнаружат, что оба работают на Винтропа, это грозит непредсказуемыми последствиями, – с тревогой объяснял Валентин. – Я ведь сказал Подлевскому, что с Сосниным не знаком. Но эти перцы начнут меряться своей близостью к Бобу, а мы с тобой Соснина знаем: ради престижа ляпнет, что именно он свёл с Винтропом вильнюсского недотёпу Суховея. А Подлевский не дурак, в его глазах я опытный чиновник, но, оказывается, всего два года назад промышлял подачками от какого-то блогера. Вдобавок скрыл, что хорошо знает Соснина. Сразу две нестыковки! Провалом здесь запахло, Глашка, вот что. Надо срочно запретить Соснину общаться с Подлевским. Сегодня же позвоню и на завтра вызову его в Москву.
Глаша слушала молча. Ни одним вопросом не прервала бурный монолог Валентина, но и ни разу не кивнула головой в знак согласия. Суховей не выдержал:
– Чего отмалчиваешься?
– Да от того, что в одном ты прав, в другом промахнулся, а в третьем и вовсе в молоко палишь.
– Ну, чего от тебя ещё ждать!
Но Глаша не реагировала на реплику. Как всегда, она не цеплялась за частности, а охватывала происходящее в полном объёме, и это требовало времени. Взяла Валентина под руку, и целый круг по садовым дорожкам они прошли, не сказав ни слова. Потом принялась излагать свои размышления в излюбленной манере – по пунктам.
– Первое. Ты абсолютно прав, что может возникнуть неконтролируемая ситуация, а это беда… Второе: как ты запретишь Соснину общаться с Подлевским? Ты ему кто? Начальник? Да он захочет сам выслужиться перед Винтропом – прямой выход есть! Твой запрет только распалит его. А мы и знать не будем, что они с Подлевским задумают. Вот она, пальба в молоко, заведомо мимо. А промахнулся ты в том… Неужто неясно, что связь Соснина и Подлевского нам очень выгодна?
– Слушай, твои ребусы мне мозги вывихнут. Я про опасения, что Соснин может раскрыть мою вильнюсскую подноготную, а ты – их связь нам выгодна.
Глаша крепче обняла его за руку.
– Валюша, дорогой, в нашем деле самое главное – верно поставить вопрос. Ты озадачен тем, что эти перцы могут тебя раскрыть, и надо, чтобы они не общались. Да ради бога, пусть хоть каждый день пиво трескают! Вопрос-то в ином: Соснин не должен знать Суховея, фамилии такой не слышал.
– Но ты же сама сказала, что запреты – это стрельба в молоко, их невозможно контролировать.
– А я ничего о запретах не говорила. Я ищу верную постановку вопроса, которая сама подскажет, что надо делать. И, кажется, нашла… Ты прав, тянуть нельзя, надо на завтра же вызывать Соснина. И провести с ним такую беседу, из которой он уяснит, что для него упоминание о знакомстве с Суховеем – гибель всех надежд на сотрудничество с Винтропом. В детали вдаваться не буду, сам скумекаешь. Но в сухом остатке – крайне токсичная для него фамилия Суховей. Он должен бояться за себя – это единственная гарантия его молчания о Вильнюсе.
Валентин не мог не оценить Глашкин анализ, однако один вопрос пока оставался без ответа.
– А зачем нам вообще знакомство этих двух перцев? Если уж стращать Соснина, то до конца: никаких дел с Подлевским!
– Ва-аля! – с укоризной протянула Глаша. – Ну, как же ты не понимаешь! Если тебе удастся, – а ты обязан! – не допустить разглашения знакомства Соснина с Суховеем, Дмитрий станет нашим информатором по части того, что затевает Подлевский. Почему он не сказал тебе о появлении в Поворотихе Богодуховой с младенцем? Кстати! А ну-ка, перескажи мне ещё раз сегодняшний разговор с Подлевским. Желательно дословно, нас этому учили, не зря память тренировали.
Когда Валентин повторил то, что услышал от Подлевского, Глаша пришла в необычайное волнение.
– Ну, говорила же тебе, что все мужики – остолопы! В первый-то раз ты мне только суть передал, а на важнейшие детали внимания не обратил. Тебя только голая инфа интересует, напрямую с делом связанная.
– А ты на что спикировала?
– Я?.. Во-первых, Подлевский дважды возвращался к теме «Скорей бы!». Его откровенная горячность мне непонятна, он всего лишь зарабатывает сто тысяч долларов, почему же так суетится, жаждет бунта? Хочет выслужиться перед Винтропом? Не тот случай, не он будет докладывать, его роль сведут к вспомогательной. Да так оно и есть. Откуда же особая заинтересованность? На него это не похоже. Не появилась ли у него в Поворотихе своя, личная цель? Соснин сможет подтвердить мои опасения, а они связаны с ребёнком этой мрази Донцова. – Глаша совсем разволновалась. – Валя, Валя, и это «чиркнуть спичкой», это «заполыхает в переносном и прямом смысле». Валя, в прямом смысле! Это же классический Фрейд! Ой, веди меня скорее домой, что-то озноб прохватил… Этот Подлевский нам ещё доставит хлопот.
После полудня Суховей и Соснин медленным шагом прогуливались знакомым маршрутом вдоль парка «Зарядье» и Кремлёвской стены. Тротуар у парапета, как обычно, был пустынным, лишь два рыбака-чудака закидывали удочки в мутноватый поток с радужными разводами, каким давно стала Москва-река в черте города.
– Димыч, пора ясно и чётко осознать, что мы с тобой в игре. – Суховей решил начать полуофициально, с главного. – Игра крупная. Во избежание международных осложнений Боб, выполнив свою функцию, отключил московские телефоны, доверив руководство операцией куратору.
Он замолчал шагов на двадцать, давая Соснину возможность переварить услышанное. Продолжил тем же тоном:
– Хочу официально разъяснить смысл и суть операции. Слушай внимательно. Некто Синягин под госзаказ строит завод для производства гражданских аналогов оборонной технологии. Для этого нужен большой газ. Труба идёт через Поворотиху.
Если её прокладку сорвать, весь проект летит к чертям. Эта задача поставлена перед Винтропом. Он через куратора взял меня в качестве административного рычага и поставил на должность, казалось бы, с побочной компетенцией: контроль покупки земли для госнужд. Очень хитро́! Мне удалось заволокитить вопрос по Поворотихе. Однако до зимы, – срок установлен Бобом, – не дотянуть, и возникла идея спровоцировать в селе бунт. Для этого я нанял авантюриста фрилансера Аркадия Подлевского из обоймы биржевиков. Он не хотел браться за сельские дела. Но с Подлевским меня свёл… – Суховей выдержал долгую театральную паузу, заставив Соснина вопросительно повернуть к нему голову, и выстрелил: – Винтроп.
– Боб? – изумлённо вздрогнул Димыч.
– О деталях позже. Хочу, чтобы ты ухватил главное. Подлевского с моей подачи Боб утвердил исполнителем, то есть организатором бунта, он должен замутить народ. Но в генеральный замысел этот тип не посвящён, он не в игре – только в добыче.
Ты знаешь, сколько он запросил за работу?
– Сколько?
– Сто тысяч баксов налом.
– Сто тысяч! Не слабо…
– С деньгами вышла целая катавасия. Куратор обалдел, решил, что я отполовиню в свой карман. Пришлось сказать о связях Подлевского и Винтропа. Сошлись на одном: пусть он сам у него просит денег. Ну, Аркадий Михалыч не постеснялся. Кстати, хотя он жуткий прохиндей, но человек очень неглупый. Это он сообразил, что в Поворотихе нужен журналист. Ты ему обязан. Помню, он спросил: кто такой Соснин? Но я не считаю нужным обременять его лишними сведениями. Ответил, что не знаю такого, Соснина вызовет куратор.
– А деньги он получит после бунта?
Суховей остановился и насмешливо посмотрел на Соснина.
– Димыч, ты спятил. Я лично передал ему сто тысяч дол ларов, потребовав, чтобы он при мне позвонил Бобу и сказал: «О’кей, сто!» Я ему не доверяю, запросто сказал бы потом, что ему дали только пятьдесят.
Несколько минут они шли молча. Наконец, Соснин сказал:
– Расскажи-ка подробнее об этом Подлевском. Я его ещё не видел, но он сделал заход на знакомство через барменшу из «Засеки». Говоришь, вас Боб свёл?
Суховей перешёл на товарищеский тон:
– Не знаю, как и когда этот перец познакомился с Бобом, но однажды Винтроп прислал его в Красногорск с указанием, чтобы я ему помог. Подлевский вляпался в жуткую бытовуху. Но я понял, что Винтропу на него плевать, он ни разу о нём не спросил. Речь шла о проверке Суховея. Ну, я из такого дерьма его вытащил, что вспоминать стыдно. А меня после этого – сразу в Москву, и – на Поворотиху. О чём говорить, Димыч, если он требует от Боба сто тысяч? Он на него не работает, а просто на нём зарабатывает. Потому не в игре, в общий замысел не посвящён, хотя на месте может кое-что усечь. Имей это в виду.
– Слушай, Валь, а может, лучше избежать знакомства с этим, как ты говоришь, перцем?
Суховей ответил без запинки:
– Это наилучший вариант. Но обстоятельства требуют, чтобы ты не просто сошёлся с Подлевским, а успел сделать шаг первым и завёл бы с ним задушевную дружбу. Ты в игре, а ему мы не доверяем, вдобавок баксы он уже хапанул. Рядом с ним нужен человек, который информировал бы нас о его авантюрных идеях. Идёт настоящая игра, Димыч, важны все детали.
Соснин заметно повеселел, дружески похлопал Суховея по спине:
– Поворотиха становится всё интереснее.
– К тому же Подлевский полезен тебе в журналистском смысле, будет сообщать о подготовке бунта.
Вдруг расхохотался:
– Ты чего, Валь?
– Болтая за кружкой пива, ты скажешь ему, что за статью получишь двести тысяч. Он с ума от зависти сойдёт. Продешевил!
– Но вообще-то мне тоже могли бы кое-что подбросить.
– Димыч, о тебе ставить вопрос нельзя, ты на содержании. Но! В который раз говорю: ты в большой игре. И должен понимать, что начинается новая полоса жизни с совсем иным обеспечением. Лучше скажи: как обустроился в Поворотихе?
– Не очень… Квартирую у одной старушенции, которая ещё кого-то пускает на ночлег.
– Да, слушай! – вдруг спохватился Суховей. – Судя по той яме, из которой я вытащил Подлевского, это человек скользкий. Всё, что будешь говорить о себе, тщательно просеивай. Про Америку, где сошёлся с Бобом, – сколько угодно. Но про Томск, про Майдан, про Вильнюс – ни-ни. Ты москвич, квартиру купил, публикуешься под псевдонимами. Фамилию Суховей не слышал. Он умеет вцепляться, я на себе испытал. Боб-то представил ему меня опытным чиновником со связями. И вдруг Подлевский узнаёт, что ты через Винтропа «сделал Суховея», который нищенствовал в Вильнюсе. Ты думаешь, уважаемый Аркадий Михалыч подумает о Суховее: ах, такой-сякой. Плевать ему на Суховея. Он сразу поймёт, что Винтроп вербует агентов влияния, рассаживая их в руководящие кресла. Подлевский – биржевик, уровень мышления у него соответствующий. И кто знает, что он будет делать со своими догадками по Винтропу? У нас своя игра, у него своя. Может быть, ему выгоднее на Лубянку постучаться? А может, он туда уже без стука ходит? Я о нём ничего не знаю, для Боба он фигура проходная, вспомогательная. Исполнитель на гонораре. Фрилансер.
– Ну, что сказать, Валентин? Если откровенно, в Вильнюсе я мечтал работать в паре с тобой, но и думать не мог о такой серьёзной связке. У меня чувство, будто я сбрасываю с себя скорлупу журналиста и вхожу в настоящую игру, о которой думал ещё в Америке. Теперь многое приобретает иной смысл.
– Димыч, когда мы здесь гуляли в прошлый раз, я говорил, что Поворотиха может стать поворотной в твоей жизни. – Соснин кивнул. – Теперь ты понял, что участвуешь в операции не только в журналистском качестве. На тебе Подлевский, это серьёзное задание, нам нужно знать о нём всё. Но и он попытается выжать из тебя максимум информации.
– Это ясно…
– Будешь мне звонить, фамилию Подлевского не называй. Он для нас с тобой – «Петька». Петька сказал, сделал. Ничего важного по телефону не говори, придётся чаще в Москву мотаться. Я для тебя доступен в любое время дня и ночи. Кстати, по-прежнему холостякую… И вот ещё что, Димыч. Подлевский в Поворотихе работает не один, кого-то поднанял. Посмотри внимательно за его окружением.
– Валь, задача ясна, чего её тереть десять раз. – Соснин явно устал от насыщенной беседы.
Суховей счёл нужным закруглиться:
– Именно на Подлевском я держал экзамен перед Бобом, после чего оказался в Москве. Теперь держать экзамен на Подлевском приходится тебе…
Соснин взялся за новое поручение с усердием школьного отличника. Уже в субботу сказал, что «Петька отличный парень, и они хорошо дёрнули», а ещё через пару дней сообщил о полной готовности Петьки к уборке урожая и о том, что Петька познакомил его со своим шофёром Иваном, который наезжает в Поворотиху часто; через него удобно держать связь, и они обменялись телефонами. Потом информация от Соснина поступала однотипная: мы с Петькой слегка потусили, поболтали по душам, Петьке не терпится приступить к работам. Но вдруг – нечто неожиданное, да и голос тревожный: Петька так устал ждать, что готов на свой страх и риск подстегнуть события. Сказал на прощанье:
– В Москве буду послезавтра, надо кое-что уточнить. Встретимся там же, в тот же час.
Судя по этой фразе, он с восторженным рвением вошёл в новую роль.
Глаша, узнав о предстоящем рандеву, опять сильно разволновалась.
– Чует моё сердце, Валюша, такую пакость Подлевский затеял, что произносить страшно. Слова изречённые сбываются. Ты Соснина подробнее порасспроси, ни одной мелочи не упусти. Не обижайся, ты должен понять: у меня сейчас только одно на душе, ты знаешь, чего я боюсь. Как подумаю, озноб колотит.
Но, к удивлению Суховея, ему даже не пришлось задавать уточняющие вопросы. Соснин действительно увлёкся новой ролью и подошёл к делу с такой дотошностью, что копнул до дна.
– Ты как вводу глядел, – начал он, едва поздоровавшись. – Всё шло в точности по твоему сценарию, я с ужасом думал, как бы влип, если бы ты меня не предупредил. Кстати, он до тебя основательно докапывался, с разных ракурсов три захода сделал. Как бы невзначай на фамилию подлавливал. Но это лирика. Понимаешь, Валь, проскочило у него, что плод, который он заботливо выращивает, может перезреть и стать несъедобным, – это его лексика. Потому, мол, есть идея ускорить события. А как? Да очень просто: народ в напряге, от любой искры анархия полыхнёт. Вот и надо искру пустить. Случись в селе пожар, вся Поворотиха дыбом встанет, не до трубы будет.
Соснин говорил резво и невольно ускорил шаг, от чего слегка запыхался. Суховей дружески успокоил:
– Димыч, ты быстрослов, не гони. Давай спокойненько, у нас времени вагон и маленькая тележка.
– Нет, Валя, я здесь ночевать не буду, сегодня же вечерним рейсом рвану в Поворотиху. Но я тебе главное не сказал. После таких заяв Подлевского пришлось поднапрячься. А он, я тебе говорил по телефону, на экстренный случай представил мне своего водилу Ивана, мы с ним в «Засеке» пересекаемся. Я и думаю: а не посмотреть ли мне, чего этот Иван часто в Поворотиху мотается? Путь-то неблизкий. С кем он в селе общается? Увязался за ним осторожненько, он мерс у «Засеки» оставляет и в Поворотихе пешкодралом. И куда же он прётся? Мать твою, он – в дальний тупичок да как раз в тот домишко, где я квартирую. Представляешь? Потом у старушонки своей спрашиваю: кого, Еремеевна, ещё привечаешь? А-а, говорит, прибился тут один блудняк, пьянчужка, фуфлыжничает за чужой счёт, Агапычем кличут. Смирный, не буянит, а мне копеечка никогда не лишняя. На следующий день я никуда не пошёл, сижу в своей келье, жду, когда этот Агапыч объявится. А он только к обеду выполз, видать, с похмелья. Я тут как тут. Жалуюсь: вчера поддал, позарез надо опохмелиться, пошли вместе. Ну а дальше – сам понимаешь. Сперва просвещал меня по части звонарей из тюрьмы, ну, которые с мобильников деньги крадут. А когда поднакачал его, он мне про газопровод и про гравий разобъяснил – я и без него всё знаю, но слухаю. Потом говорю, что мы с Аркадием Михалычем в друзьях. Тут он совсем поплыл и шепчет, будто бы большие раздобытки ему светят, куш в сто тыщ рублей обломится. Через Ивана поступил заказ в нужную ночь кое-где спичкой чиркнуть. Завтра, мол, Иван подспорье привезёт. Я ему: ты уж Ивану не говори, что мы в одном домишке ночуем, мне перед Аркадием Михалычем неловко. С меня – угощение. А сам утречком из кельи ушёл, затаился в укромном месте, там тупичков много. И что ты думаешь, Валентин? Иван ему пластиковую канистру принёс, непрозрачную.
Ты всё понял?
Суховея начала бить дрожь. Не так, как Ангелу Меркель, – внутренняя. Но зубы всё же клацнули. «Глашка! Провидица!» Спросил, не проявляя особого интереса:
– А когда, где, кого? Хоть слегка этот Агапыч намекнул?
– Потому и рвусь в Поворотиху, чтобы подробности прощупать. Температура момента растёт. Твой Подлевский и впрямь великий прохиндей. Мафиозо.
Дома была истерика. Глаша, бросившись на тахту, рыдала в три ручья, проклиная супостата Подлевского.
– Да ничем твой Соснин помочь не сможет! И узнать-то толком ничего не узнает. – Схватилась за живот. – Валька, у меня выкидыш будет, с ума схожу… Тут профессионалы нужны. Сегодня же, сегодня, говорю, мчись с нашей тигрицей к Звонарёву домой. Запрашивай срочную встречу с генералом.
На сей раз конспиративная квартира не была готова к приёму гостей – стол не накрыт. Константин Васильевич сел в кресло нога на ногу, сказал:
– Что-то, Валентин, мы с тобой зачастили. Докладывай.
Суховей, извинившись за то, что обращается не по существу задания, кратко изложил ситуацию вокруг Веры Богодуховой в связи с возможными намерениями Подлевского. Закончил совсем не по уставу:
– Товарищ генерал, риск слишком велик. Если что случится с ребёнком, я себе этого не прощу. Знал, но не принял мер! От одной мысли об этом мозги сводит. Нет, не вправе я допустить злодейства.
Последняя фраза была словно прошением на действия, которые выпадали из логики поведения нелегала, ибо в голове Суховея неотвязно, до болезненности крутилась мысль, чтобы напрямую предупредить Донцова о страшной угрозе.
Выслушав неуставной спич, генерал встал и несколько минут шагал по комнате, заложив руки за спину. Остановился перед Суховеем, ладонями нажал ему на плечи, не позволяя подняться с кресла.
– Сиди! – Ещё раз прошёл до окна и обратно. – Спасибо, Валентин. Когда в деле, мы о посторонних факторах обычно не думаем. Ты подумал… А знаешь, о чём я сейчас думаю? – Сделал упор на «я». – Я думаю о том, что пока в нашей Службе есть такие люди, как ты, мы любые горы свернём. Спасибо!.. Времени у меня в обрез, могу сказать лишь одно: вопрос мы обмозгуем и решим его без твоего участия.
– Он всё понял, Валя! – ликовала дома Глаша.
– Что же тут не понять? Я всё объяснил чётко.
– Да нет же! Он понял, что ты готов действовать сам. «Без твоего участия» – это дорогого стоит. Сегодня вторник… Значит, так: в субботу едешь в Поворотиху, надо своими глазами глянуть, что там происходит. Предупреди Соснина, чтобы телефонировал о Подлевском, если он в субботу объявится, желательно предотвратить вашу случайную встречу. Да, и пусть о его водителе не забудет, этот Иван мог тебя раньше видеть. Риск есть, но если что, как-нибудь выкрутишься. А навестить Поворотиху надо.
На удачу в тот день ни Подлевский, ни его шофёр в Поворотиху не приехали. Руки у Суховея были развязаны, он первым делом заглянул в «Засеку» и чуть не остолбенел. За дальним столиком лицом к входной двери, словно ожидая его, стоял Серёга Кушак, в зеленоватой ковбойке, в афганской таблетке – он всегда носил береты. Рядом какая-то девица, стриженная коротко, под мальчика, и низкорослый чернявый мужичонка, который по сравнению с высоким Серёгой казался совсем приземистым.
Кушак, увидев Суховея, бровью не повёл, продолжая неразборчивую пивную болтовню, и Валентин прямиком направился к барной стойке.
– Здравствуй, красавица. Скоро осень, а ты расцветаешь. Не узнаёшь?
– Лицо знакомое, да разве всех вас упомнишь? Этот год чтой-то особо много новеньких у нас объявилось.
Суховей, объяснив, что за рулём, проездом и торопится, заказал эспрессо из автомата, взял пачку вафель. А когда повернулся, чтобы приискать места, увидел, что Серёга за столом уже один и призывно машет – не рукой, а только пальцами. Подумал удовлетворённо: «Константин Васильевич дал самый лучший вариант. Прислал человека, с которым мы раньше работали в паре, чтоб всё стало ясно с первого взгляда, – в буквальном смысле с первого взгляда».
– Для прикрытия я не один, она этого жмурика на улицу увела, – объяснил Кушак. – Жмурика зовут Агапыч, как-то связан с Подлевским, что-то знает, но нет подходов для раскрутки.
Они слишком хорошо понимали друг друга и, не теряя ни секунды, перешли на профессиональный язык.
Суховей тихо сказал:
– Короленко, двадцать четыре. Через адрес намекни, что тоже в деле. Сообщая об опасности, упомяни фамилию Подлевского. Обязательно!
Он залпом опрокинул чашку кофе и пошёл к выходу, приветливо помахав рукой барменше Валентине.
В Поворотихе ему делать уже было нечего.