Глава 6
В Москве Суховеи сняли квартиру у Крестьянской Заставы, чтобы Валентину удобнее было ездить на работу. Пропуск в закрытую зону ему не дали – на внутренних парковках ни единого свободного места, пришлось мотаться на метро. А от «Крестьянки» до «Китай-города» всего-то пара остановок, без пересадок.
Сложнее было устроиться в новом жилье Глаше. Прежде всего она отправилась в зоомагазин и выбрала чистенького, с хорошей родословной котёнка классического чёрно-белого окраса. Затем подобрала прочную пластиковую переноску с уймой дыхательных прорезей и металлической сетчатой дверцей. Чтобы Дусе – так назвали котёнка – было удобнее, Валентин приклеил к днищу переноски толстый поролоновый «ковёр», потом прорезал в нём незаметную широкую продольную щель, куда засунул фольгу, а под неё лист писчей бумаги.
Через день, посадив Дусю в переноску, нахорошившись, приодевшись, Глаша отправилась на метро к «Автозаводской», где находилась ветлечебница. Нашла её не сразу, плутала, по пути переноску чуть не зацепил какой-то чумовой гелендвагенщик, но зато разведала кратчайший путь.
В лечебнице сказала, что ей рекомендовали консультироваться у ветврача Николая Фёдоровича Звонарёва, и к ней вышел пожилой человек с куцей, седеющей бородёнкой, в очках на покляпом, свислом носу.
– Николай Фёдорович? Мне посоветовала обратиться к вам Лия Павловна.
– Ах, Лия! – воскликнул Звонарёв. – Замечательная женщина! Я её давно не видел. Как она поживает? Если нет во мне надобности, видимо, её Эсмеральда… Ей ведь было за девяносто, если по человеческим меркам. Что ж, пойдём ко мне, познакомлюсь с вашим сокровищем. Он или она?
– Она.
– Стерилизацию будем делать?
– Пока не решили, с вами посоветуемся.
Они прошли во внутренние помещения ветлечебницы, где у Звонарёва был крошечный кабинетик. Закрыв дверь, он сказал:
– Ну, показывайте…
Глаша открыла переноску, выпустила Дусю на дермантиновую кушетку и достала из щели в поролоне лист бумаги.
– Ага! Всё, всё ясненько, – кивнул Звонарёв. – Запишите-ка мой мобильный. Мало ли что… Милости прошу в любое время дня и ночи, в том числе и по домашнему адресу. Кстати, как зовут? И вас и бенгальскую тигрицу, – указал глазами на котёнка.
– Она – Дуся, я – Глаша.
И передала Звонарёву заранее заготовленный листок со своими координатами.
– Замечательно, дорогая Глаша. Значит, будем считать, что мы с вами познакомились.
– Спасибо, Николай Фёдорович. И подскажите, пожалуйста, где я могу оплатить визит. Всё должно быть по форме.
– Да-да, вы правы. – Он что-то черкнул на бланке ветлечебницы. – Касса у нас в ожидальне, так мы называем помещение для посетителей. Бывают случаи, когда работы довольно много. Но вы очередь не занимайте, просите меня вызвать и назовите своё имя, чтобы я понял.
Домой Глаша вернулась довольная: канал связи апробирован. Вечером в деталях рассказала Валентину о поездке на «Автозаводскую».
Теперь можно было считать, что они основательно обжились на новом месте.
Суховей теперь работал замзавом департамента в «главном штабе» Центрального федерального округа, вкалывая с избыточным усердием. Кто именно приложил руку к его переезду в Москву, он не знал, но на ознакомительную беседу попал к Георгию Алексеевичу Немченкову, занимавшему в «штабе» весьма высокую должность. И вскоре Валентин понял, что именно Немченков будет его неформальным куратором, хотя по служебной вертикали они не взаимодействовали. Это позволило предположить, что Георгий Алексеевич так или иначе причастен к «команде» Боба Винтропа.
Валентин не ошибся. После нескольких общений – разумеется, по «вышестоящей инициативе», – скупо-уважительный тон Немченкова сменился на открыто доброжелательный. Он покровительственно научал Суховея практике местного чинопроизводства и негласному кодексу поведения в среде московских, по словам Немченкова, то ли умников, то ли клоунов, в общем, людей шершавых, аппаратчиков, даже не подозревавших, что по умолчанию они воплощают в своём кругу давний завет Габсбургов: живи и дай жить другим! Но Суховей понимал, что на самом деле к нему присматриваются, принюхиваются. И наконец, Немченков, как бы вскользь, между прочим, произнёс фразу с особым послевкусием, терпкую, как оскомистое вино, – кодовую:
– Валентин Николаевич, вы, как говорится, на азах сидите, только начали, но удачно вписываетесь в коллектив. Наш общий друг будет доволен.
Вернувшись в свой кабинет, Суховей долго раздумывал над тем, зачем Немченков внезапно расчехлился, но внятного объяснения не находил. Смущала поспешность. К чему торопиться со столь важным признанием?
Позвонил Глаше:
– Хорошо бы ты встретила меня у метро, пройдёмся по магазинам.
Порядок оставался прежним: хотя квартира съёмная и случайная, дома о делах не говорить. Живём в электронном концлагере – Интернет, гаджеты…
Выслушав Суховея, Глаша, почти не задумываясь, убеждённо ответила:
– Валь, да что же тут непонятного, загадочного? Наоборот, всё предельно ясно: у них время поджимает, для чего-то ты позарез нужен, тебя ведь и через кадры в скоростном режиме провели.
Видимо, на подходе важное задание, какой-то темничек.
Вот и началась подготовка почвы.
У Глашки, как всегда, сработала её уникальная интуиция.
Но Валентин, приученный неотступно идти по следу, чётко выполнял свои обязанности.
– Возможно, и так, жизнь покажет. Но в любом случае завтра повезёшь Дусю в ветлечебницу. Надо отправить донесение по Немченкову.
А звонок от Георгия Алексеевича раздался уже в следующий понедельник.
– Валентин Николаевич, когда освободишься, зайди. – Немченков без всяких оговорок перешёл на дружеское «ты», подчёркивая доверительность отношений. – Скажем, часам к шести.
«По служебным вопросам он вызывать меня не может и хочет дозировать мои визиты, – сообразил Суховей. – Конец дня, чтобы ушла секретарша». И на всякий случай заявился в четверть седьмого.
– Извините, Георгий Алексеевич, как назло, сегодня пришлось задержаться, мне ещё одну задачку нарезали.
– Ничего, ничего, – одобрительно ответил Немченков, который, скорее всего, понял и оценил истинную причину задержки. – Присаживайся. Разговор у нас с тобой будет не трёхминутный. Хочу рассказать одну сугубо производственную историю, которая вроде бы не имеет прямого отношения к твоей служебной сфере, но в которой, не исключено, именно тебе предстоит сыграть ключевую роль.
Поднялся из-за стола, подтянутый, стройный, напоминавший своим видом поджарую борзую, начал размеренно вышагивать по кабинету.
– Некоему предпринимателю, крупному, но не самого первого ряда, каким-то фокусом удалось заполучить господряд на приспособление интересной оборонной технологии к нуждам гражданского сектора. Конечных изделий он делать не будет. Но его агрегаты ждут на многих заводах, чтобы выпускать новую продукцию для рынка. Кое-где даже оснастку готовят. А сам бизнесмен уже построил цех под этот заказ. Сейчас его оснащает.
Продолжая расхаживать по кабинету, как бы раздумывая вслух, с эпическим выражением лица сказал:
– За точностью слов всегда стоит точность мысли, великие умы обсуждают концепции, а средним умам интереснее события… Я подхожу к главному. Досадно, что новое производство очень энергоёмкое, нужен газ: малая металлургия. Дело непустяшное, уже запроектирован отвод высокого давления от магистрального газопровода. Небольшой, километров 20-30. Ведут его эти, мать их, прагматики обогащения напрямую, как нас когда-то учили, с гегельянским пренебрежением к природе, экономя деньги, время. А этот отвод… – теперь, Валентин Николаевич, слушай особенно внимательно, – надвое рассекает какое-то село Горюхино. Но у газовиков своя система норм, запретов, предписаний плюс зона отчуждения. В общем, полоса получается широкая, придётся наущербить, частные дома сносить. А по закону за земли, изъятые для госнужд, надо платить, и это уже твоя епархия, ибо завод в нашем округе. Они со дня на день к тебе нагрянут. Под разрешением и твоя подпись должна стоять – сколько платить, когда?
Слушая это долгое повествование, Суховей лихорадочно думал о предназначенной ему роли. Хитро! В огромном механизме переустройства целой отрасли нашли ма-аленькую и вроде побочную болевую точку, которую лечить придётся ему, Суховею. Но что значит – лечить? Ускорить решение вопроса?.. Нет, не для того по наводке Винтропа его срочно перебросили в Москву, чтобы он способствовал прогрессу российской экономики. Змея меняет кожу, но не повадки. И в данном случае «кожа» – это Немченков. А если не ускорить, – значит, затормозить, попридержать за фалды. Тошнилово! Однако же с политическим нервом задачка. И только подумал, Георгий Алексеевич иносказательно объяснил:
– Но ты же знаешь, выплаты из казны идут со скрипом, надо в деталях разбираться, бумагобесия много, статистика гримасничает, без мороки рубля не высочишь. Одно слово – бюрократический клоповник.
– Я немею пред законом, – вставил Суховей, надеясь сбить его с мысли.
Немченков от неожиданности остановился, непонимающе глядя на Валентина, но уловил шутку, криворото улыбнулся. Однако от своего не отступил, видимо, разговор с Суховеем был тщательно продуман. И про великие умы, обсуждающие концепции, он тоже неспроста. Речь идёт о крупном замысле, очень крупном. Даёт понять, что вопрос особой важности, концептуальный. Да-а, системный дядя, даже масштабный, из смыслоносителей и, похоже, с политическим опытом, как говорил Сокуров, из «возвышенных людей». Но отстранённая оценка тут же сменилась профессиональной злостью к идейному врагу: оголтелый, токсичный продажник, как у Юнны Мориц, гибрид фраера с фюрером. Надо выяснить биографию.
Между тем Немченков снова вошёл в шаговый ритм, мимоходом парировал шутку и продолжил:
– Да-да-да, Хлестаков… Но ребята борзые, скакуняки, жмут на всех порах, договорняк будут предлагать. Им позарез новый цех надо запустить в этом году. Если оплошают, другие заводы понесут большие убытки, и дело – под откос, рассосётся. Как с нашим лайнером МС-21 – американцы и японцы отказали в поставке композитных материалов, всё и встало. Пока-а мы раскочегаримся. – Слегка улыбнулся. – А тут, как принято говорить, каузуальная связь, причинная: к тому времени все рынки этого самолёта займут конкуренты. В итоге Ахиллес никогда не догонит черепаху.
А в истории, как известно, остаётся только счёт на табло.
Остановился. В упор посмотрел на Суховея.
– Ты меня понял, Валентин Николаевич?
Суховей молча кивнул. Снова подумал: «Матёрый мужик: его спич на слух можно толковать так, будто он озабочен ускорением дела. А для меня совсем иноречивый смысл вложил, жёстко дал понять, что требуется на самом деле. Вдобавок с артистическими навыками: даже пушкинское Горюхино к делу привлёк». Изощрён в словоблудии. Мелькнула ассоциация, крамольная и забавная: «Ваших, Георгий Лексеич, мыслей не читал, но осуждаю».
После молчаливого кивка Суховея Немченков, похоже, расслабился, сел в кресло за рабочим столом, почти неслышно побарабанил пальцами по сукну, опять посмотрел в глаза Валентину, сказал, чтобы не оставалось сомнений:
– Ну и слава богу. Героям – сала! – Но всё-таки ещё подхлестнул: – Наш общий друг в этом вопросе крайне заинтересован, считает, что на тебя можно положиться.
«Значит, у этого Немченкова есть прямой выход на Винтропа», – подумал Суховей и ответил так, словно уже в игре:
– Георгий Алексеевич, когда войду в курс дела, надеюсь, позволите с вами посоветоваться.
– О чём речь, Валентин Николаевич! – И указал рукой на люстру, жест, который, по мемуарам, в перестройку использовал Горбачёв при некоторых разговорах в рабочем кабинете, опасаясь слухового контроля, а попросту – прослушки. – Засмеялся. – Как говорится, всегда к вашим услугам.
Суховей снова молча кивнул: всё, мол, понятно. И, пожав руки, они вежливо распрощались, наговорив друг другу уйму доброжелательных слов.
В тот вечер он снова шёл домой вместе с Глашей. Ещё не зная толком, что, где и когда, Суховей хорошо понимал: от него требуют – ни больше ни меньше! – задержать развитие целого кластера российской гражданской индустрии. Подумал: «Вот так они через мелкую сошку прокручивают крупные дела». По его мнению, такая огромная жертва не стоила «дружбы» с Винтропом, очень, очень хотелось подняться во весь рост из окопа и с криком «За Родину!» разоблачить всю эту банду. Однако не ему, Суховею, решать сей вопрос, он человек военный и прежде всего обязан проинформировать Службу.
Но профессиональный опыт разведчика подсказывал, что он должен и сам до конца продумать этот сложный вопрос. Ба! Побудка памяти! Когда-то в минской школе один из профессоров говорил, что разведчик не вправе уподобляться твёрдому телу, и это вызвало всеобщее удивление: что такое твёрдое тело? Профессор забавно, просто и образно, однако исчерпывающе объяснил:
– Твёрдое тело, с физической точки зрения, таково: если по нему ударить с одной стороны, то с другой стороны выскочит точно такой же импульс, в твёрдом теле не гасится даже сотая, тысячная доля изначального удара.
В переводе на профессиональный язык это означало, что разведчик обязан «гасить» в себе часть первичного импульса. А «гасить» – значит продумывать варианты решения возникшей проблемы и либо предлагать их Центру, либо так формулировать задачу, чтобы она не выглядела тупиковой, как может показаться сначала. Нащупать так называемую «точку входа», определить наиболее верный взгляд на проблему, для чего иногда приходится думать «от конца к началу», разбирая ситуацию умопостигаемо, в обратном порядке.
Поначалу ошеломивший его «заказ» Немченкова уже в метро преобразовался в идеальный вариант: «заказ» выполнить и в то же время не сорвать строительство газопровода, который проложат по независящим от Суховея причинам. Как совместить несовместное?
Как соединить разъятое?
Глаша поняла его сразу. Но у неё был другой метод решения трудных проблем – пошаговый. Она делила задачу на отдельные вопросы, не зависящие друг от друга.
– Давай разобьём весь комплекс наших трудностей на части, – сказала она. – Первое. Тебе предстоит затягивать подсчёт средств для изъятия земли и, кстати, строений, что усложняет задачу, – нужны экспертизы и прочее. Под неусыпным контролем Немченкова ты не можешь поступить иначе. Ну и затягивай, тормози, пока не покроешься бюрократической сыпью. Прикидывайся Иудушкой Головлёвым, «смирненько да подленько», «благославясь да помолясь». Внешне – без тревог совести. Это один вопрос. Теперь второй: газопровод-то строить надо! И быстро! Что нужно сделать, чтобы в этот вопрос вмешались силы более могущественные, чем твои служебные возможности?.. Слушай! А может, удастся скорректировать газовую трассу? Тогда ты ни при чём, зря из кожи лез.
– Думал, думал я об этом. Но речь пойдёт о дополнительных средствах, где их взять, кто их даст? Это совсем другие бюджеты, нежели компенсации из госказны за изъятие земли.
– Но мы же ещё ничего толком не знаем. Даже фамилию бизнесмена, который это проворачивает… В общем, Валя, я бы не стала раньше времени информировать Службу о замысле Винтропа. Почитай сперва документы, которые к тебе поступят. Можешь и мне показать, домой принести, они не секретные. Не исключено, полезно смотаться на место будущей стройки – в любой конец Центрального округа не больше пятисот кэмэ. Осилим. Всё увидим своими глазами, легче будет выход искать. На данный момент для нас этот газопровод – из ниоткуда в никуда, о чём сыр-бор?
«Без Глашки я в этой ситуации, наверное, утонул бы, – с теплотой подумал Валентин. – Башка у неё грандиозно устроена. Рано запаниковал, видать, повлиял тяжёлый разговор с Немченковым».
Глава 7
Тугие времена настигли Донцова вскоре после женитьбы.
Кремль всё громче настаивает на подспорьях малому и среднему бизнесу, а в наличной жизни даже удачливые промышленники – на спаде. Инстанции, обобщённо именуемые регуляторами, ввели моду на юридический чересчур, душат формальными придирками, изнуряющими производство. Ловко сказал о них Простов из Думы: учат чукчей спасаться от холода. Бред: вода после завода должна быть чище той, что подаёт заводу и водопроводу артезианская скважина. Это какие же лишние расходы! Доподлинно вернулась эпоха почти двухвековой давности, когда Николай I сетовал: Россией правит не император, а столоначальники. Вдохновения Путина вязнут в бюрократических болотах.
Контрольные инспекции – виртуозы хищений! – приноровились хапать взятки вопреки борьбе с лихоимством. Эх, плюшки-ватрушки! На ростовском заводе смастерили пристроечку к цеху и, как положено, позвали пожарника. Разговор вышел кратким.
– За пару дней вопрос решить? Или готовы пять месяцев ждать очереди?
– Пять месяцев простоя! – в сердцах воскликнул главный инженер.
– Ясненько. Значит, так: пятьсот тыщ, и послезавтра – разрешение.
Нагло, без туманов и намёков, без стеснений и опасений, что схватят за руку. Потому что этот ловчила деньги брать не станет, его на меченых купюрах не укараулишь. Всё отработано, всё шито-крыто: взятку велят перевести на счёт подставной фирмы в оплату фиктивных работ; там её и обналичат. Система бесчиния отлажена идеально, умело подогнана к стандартным нормам противления поборам. Такой теперь фон жизни, что технический надзор неизбежно оборачивается скрытыми надзирательными карами по финансовой части. Повальное взяточничество. Омут!
А пол-лимона лишних трат для скромного производства – напряг, подтяжки без штанов! Да и не только пожарники рвут свою долю – ещё дюжина мздомливых заурядных людей в козырном чине проверяльщиков изготовились досуха выдоить доверчивого простака, внявшего призывам власти и ладящего своё дело в промозглых региональных обстоятельствах, где засилье административных процедур порождает нецензурные мытарства.
Давний знакомый, хорошо устроенный в жизни кадыкастый Жмур, который, помимо биржевых игр, лет десять назад по случаю приобрёл прибыльное автохозяйство, и тот взвыл. Недавно рассказывал в «Черепахе»: дорожники терзают штрафами за перегруз, каждый год повышают. А гонять на длинном плече неполные современные молоковозы – тоже убытки. Жаловался:
– А уж налоговая как лютует! У нас договор трёхгодичный на автостоянку. И вдруг за неделю – Власыч, за неделю! – до его окончания приходит предъява: стоянка признана гаражом, тариф тройной. А доплачивать-то, – Власыч, слышишь? – надо за три года! Это же какие деньжища! – Поджал губы, смачно выругался. – Извини за моё суахили… Но ведь эта доимочная облава – государственный рэкет, разоряющий средний бизнес. Зато налоговик, каверзная душа, квакает президенту: прорыв! собрали на четверть больше! Откуда на четверть, если производство топчется на месте? Пополняя бюджет рэкетом, нас под корень режут. Мясокомбинаты двенадцать часов держат скот на предубойной выдержке. Вот и мы сейчас на такой выдержке, платёжных сил уже нет, тускло всё, тупик, закрою автобазу – у меня бухгалтерия в порядке. Но сколько же людей – на улицу! Не-ет, так хозяйство вести нельзя! Извращенцы!
Апофеоз административного кретинизма!
– Почему в суд не подашь? Белыми нитками шито.
Жмур внимательно посмотрел на Виктора, пытаясь понять, не с подвохом ли вопрос. Ответил серьёзно:
– Ты, видать, давно не судился. Запомни: суды и арбитражи автоматически принимают решения только в пользу государства.
Автоматически!
Опрокинул рюмку коньяка и жёстко:
– В производстве лайфтайма не жду. Только на бирже, в финансах!
У самого Донцова проблема ещё жгучей: нет новых заказов. Либо случайно в рыночный вакуум угодил, либо вся экономика дала течь, тонет. Небольшие станочные заводики скоро закроют прежние контракты – и что дальше? Банкротиться, сокращая рабочих? Да, лично у него есть заначка, чтобы преодолеть домашние затруднения после рождения первенца; Вера – боевая подруга на случай жизненных превратностей. Но коли лопнет налаженный бизнес, всё начинай заново, опять ныряй в неизвестность.
Эти тоскливые мысли невольно перемежались с раздумьями о судьбе отрасли. Закон, который он лоббировал в Думе, принят, хотя сильно выхолощенный, однако на фронте – без перемен.
Всё осталось на бумаге. Он общался со знакомыми депутатами и видел: они тоже растеряны, у всех башка забита текущими делами, никто не озабочен дальними целями, широкими планами. Люди, завязанные на политику, словно рядятся в маскарадные костюмы «непричёмышей», не хотят, даже пугливо побаиваются заглядывать в завтрашний день – будто там страну неминуемо ожидает опасный «чёрный лебедь».
Это настораживало.
А господство во всех сферах жизни «сиятельных персон», фаворитов Кремля – в ущерб институтам власти – смущало.
Виктор вспоминал, как год назад с пользой провёл в Сочи послевыборную деловую паузу, обдумав тогдашнюю российскую ситуацию. Мимоходом отметил: «Надо бы навестить Михал Сергеича, членкора из Курчатника». Но сейчас важнее вырваться из мелового круга сиюминутных забот, поскучать в одиночестве, размышляя над общими загвоздками нынешнего и завтрашнего бытия. Любой охотник знает: бьёшь птицу налету – делай упреждение. Однако упреждение необходимо и в теперешней быстротекущей жизни, для чего надо понять её траекторию. Самое время, прикидывал Донцов, на недельку исчезнуть с деловых горизонтов – он называл это «технологией Стеллз», создающей эффект невидимки, – и подумать, как жить дальше. Но чтобы верно думать, надо заново осознать самого себя. Кто ты? Ибо пчёлы всегда видят только цветы, а мухи – только навоз. Пора, пора уединиться для осмысления всего сущего. Действительно, прежняя музыка может смолкнуть, а ты, не уловив новые мотивы, на потеху публике до упаду продолжишь старый танец, после чего сойдёшь с круга.
Однако сейчас Сочи не светит. Вера на восьмом месяце, отлучаться из Москвы нельзя.
Но мысли о доме, о семье снова чередовались с неясной тревогой относительно общего хода российских дел. Донцов интуитивно чувствовал, что упускает какую-то неудобную правду текущего дня, о которой досужие люди помалкивают, а профаны вроде него не догадываются. Но, как ни силился, не мог приблизиться к пониманию этих глубинных течений. И чаяние уединиться, чтобы обмозговать всю совокупность известных ему явлений жизни, с каждым днём нарастало.
Вера чутко уловила его душевную смуту, как-то за ужином спросила:
– Что, Витюша, тяжеловато становится?
Когда вечером, уставший, он садился за накрытый стол, она обожала устраиваться напротив и, подперев ладонью голову, с любовью глядела на него.
– Знаешь, Веруня, о чём я сейчас подумал? У Бога всего много, но главное, ОН свои милости всегда вовремя посылает. Тебя мне послал в самое-самое безвременье, не знаю, как бы я метался, будь в теперешние дни один.
– Я твоё настроение угадываю. Ты скажи, скажи, что тяготит.
Вместе мы всё переможем.
Виктор отодвинул тарелку, локти на стол, тоже подпёр голову.
– Много сплелось. Сперва слегка выбил из колеи уход телохранителя Вовы. Вроде мелочь, частность. Ты же знаешь, мне охранник не нужен, я с ЧОПом для понтов договор заключил. Но этот великовозрастный Вова… Привык я к нему, он мозги помогал полировать, как бы талисманом стал, с ним всегда удача. Да и с квартирой – всё помнишь. Но хуже всего, стало туговато с заказами на станки, не понимаю, что в экономике происходит. У власти походка неровная, шумят о прорыве, на балалайках едут, а в народе – не прорыв, а апатия, вспомни Рождество в Поворотихе. Стараюсь отделить важное от шумного и не получается. Обдумать всё надо в уединении, но сейчас я от тебя – ни на шаг. Вот и маюсь.
Вера ответила мгновенно, словно знала, о чём речь, и заранее подготовила совет.
– Что же ты раньше не сказал! Всё просто, как три рубля. Езжай на недельку в Поворотиху, там ещё снега, лесные тропы чудо какие. Тётя Тоня тебя обиходит, сыт будешь. Завтра же позвоню Деду.
Я поживу у мамы, а в случае чего: три часа – и ты дома.
Подошла, нежно обняла его за плечи.
– Эх ты, родная моя маята… Я в Интернете тоже вижу признаки роптаний, растерянности. Мнится людям, что чиновники политической силой становятся, сетевое сообщество бурлит. И тоже хотела с тобой эту шараду обсудить. Но лучше так: сперва езжай в Поворотиху, обмозгуй всё, а потом сядем вечерком за рюмочкой… Ой! Какая рюмочка! Совсем спятила! Ещё чуть-чуть – и на сносях.
В Поворотихе Донцова ждали домашние разносолы и крестьянские щи с мясом – Богодуховы, слава богу, не бедствовали, по доброй воле сославшие себя в Сибирь дети звонили, писали письма, слали фотки внуков и переводы. Дед, обедавший с Виктором, объяснял:
– Я твоего задания не понял. Вера сказала, надо ему гулять по лесу и думать. Ну, гуляй, в наших лесах, особенно по опушкам, тропок немерено, народ ходит туда-сюда, шевелится, у всех дела. Но имей в виду, Власыч: тебя здесь ждут. Как говорится, тётя Хая, вам посылка из Шанхая. Я Цветкову сказал, что ты объявишься, он аж взвился. Говорит, в тот же вечер буду, есть жгучие вопросы. А ещё я позвал Ивана Михалыча Гостева – интереснейший человек, бывший учитель истории, энциклопедия. Уже на возрасте, а голова – что твой компьютер! Он в селе традицию завёл: ставил в саду самовар на сосновых шишках, и собиралась у него под яблонями наша интеллигенция: врач, завклубом, директор школы, колхозный счетовод. Я мимо шёл, всегда завидовал. Но кто я таков? Всю жизнь в сельпо, куда мне со свиным рылом в калашный ряд?
– Щи остынут, хватит балабонить, – заворчала Антонина. – Как начнёт хфилософствовать, не остановишь.
– Погоди ты, – отмахнулся Дед. – Щи жирные нескоро стынут… А у Ивана Михалыча архив ценнейший, кипы бумаг до потолка набухли. Все газеты, какие администрация выписывает, потом ему отдают. И он все радио слушает, их же теперь уйма, станций. В телевизоре-то сплошь надрыв и дикий ор. Шпектакль! Про тебя ему Цветков сказал, он и говорит: как приедет, я, задрав штаны, прибегу. Короче, вечером у нас гости. Но – ни капли! Сухой разговор о делах.
– Каких ещё делах? – удивился Донцов.
– Государственных! А каких же? Хотим знать, что за кадриль власть танцует. Гостев говорит: неразбериха в государстве пошла. Никто не знает, куда идём, чего хотим. В управлении прорехи. А ты думал, у нас глухое старческое время? Нет, Власыч, это ваши столичные наветы. Ты городской, не знаешь, что куры на дворе камушки глотают для пищеварения. Вот и нам охота наглотаться твоих мысле́й, – ударил на букву «е», – чтобы лучше башка варила.
К вечеру Антонина испекла фирменный пирог, щедро чинённый малиновым вареньем, и мужчины уселись чаёвничать, сетуя на скачущую через ноль погоду-пилу и ломоту в костях, а на деле приглядываясь друг к другу.
Донцов с интересом рассматривал Ивана Михалыча, густой седой растительностью на лице, походившего на знаменитого академика Павлова, – возможно, он нарочно косил под него, используя типажное сходство. С такой внешностью Гостев, конечно, был здешней знаменитостью. Склад его речи был спокойным, внятным, голос чёткий, учительский, говорил он интеллигентно, правильным русским языком, почти без иностранщины. И терпеливо ждал, когда пойдут серьёзные разговоры. Зато Григорий Цветков рвался в бой и первым нарушил плавное течение беседы:
– Ладно, чай не замёрзнет, кулебяка малиновая не застынет. Власыч, ты деятель столичный, в Думе толкаешься, больше нас, деревенских, уразумеешь. У меня к тебе мульон вопросов. Но человек я простого звания, и вопросики простые. – Хитро улыбнулся и с подвохом: – Скажи, зачем эту ахинею с названиями аэропортов затеяли?
Дед от неожиданности выразительно кашлянул в кулак, а Гостев поправил:
– Не такой уж простой вопросик, Григорий Андреевич. С подтекстом.
Донцов заранее изготовился к отведенной ему роли и сразу расставил точки над «i».
– Мужики, я бизнесмен, не политик, хотя московские расклады понимаю. Но пресс-конференцию затевать незачем. Вам меня интересно послушать, а я страсть как хочу вас услышать. Давай на общий разговор выходить. А что до ахинеи с аэропортами, то имею своё личное мнение.
– Ну, ну! – подстегнул Цветков. – В народе Шереметьево уже Шерепушкиным назвали.
– А чего тут гадать? Чепухой, забавами пустыми отвлекают людей от болезненных житейских проблем. Телевидение Украиной перекармливает, лучших бабушек России ищет. Чего только ни придумывают, чтоб народ всерьёз о своей жизни не задумался.
– И я так считаю, – кивнул Гостев. – Топор под компас подкладывают, чтобы не поняли: корабль незаметно изменил курс.
«Ого! Этот учитель истории – человек и впрямь глубокий, настоящий русский грамотей. Мощное сравнение дал, в самую точку, – подумал Донцов. – Лучше бы его послушать, чем самому соловьём петь». И сразу кинул ему мяч:
– Иван Михалыч, а мне ваше мнение интересно относительно Послания Президента.
Гостев переложил голову с плеча на плечо, давая понять, что не определился. Пояснил:
– У меня мнение не сложилось. Но точно могу сказать как человек профессионально и по душевной склонности внимательный к фактам истории, что Послание стало как бы калькой шестого и седьмого годов. Приоритеты те же, на раскачку времени по-прежнему нет, ни на шаг продвижения вперёд, кроме вопросов вооружения.
– Да, в текучке дел всё быстро забывается.
– Думаю, сам президент не помнит, – продолжил мысль Гостев. – А вот эксперты, помощники, они-то всё понимают. Если по правде, – халтурят, слова переиначивают и подсовывают прежние тезисы, новых задач не ставят. Это легче, нежели перспективную мысль подпустить. К тому же сдаётся мне, ни на государственные новшества, ни на смелые умы сверху запроса нет. Как идёт, так идёт.
– Ничего не меняется! – в своей горячей манере метал слова Цветков. – «Стоматологий» в Москве, как грибов в лесу, а народ без зубов ходит. У нас деляга один объявился, деньгу дерёт бешеную, а жевать всё одно нечем. На своей пасти усвоил.
Но Донцов не уходил с темы.
– А относительно майского Указа, прошлогоднего?
Гостев снова попеременно пожал плечами и опять ответил не прямо, зато наотмашь:
– А вы посмотрите в интернете «Концепцию 2020», которую обнародовали в 2008 году. Там к нынешнему времени было обещано по тридцать квадратов жилья на нос, а средняя зарплата свыше двух тысяч, – сделал короткую паузу, – долларов.
– У-ух! – выдохнул Цветков. – Хрущёв коммунизьм к восьмидесятому году обещал, а тут к двадцатому. А у нас всё сапоги, валенки да лапти.
– Что за сапоги? – нахмурился Дед.
– Летом сапоги, зимой валенки, а на тот свет в лаптях. Вот и вся жизнь, хотя двести сортов колбасы, о которой мечтали, – на тебе! По-омню, как на «Серпе» про колбасы судачили, про колбасные электрички в Смоленск, – у нас смолян было много.