ЛЮБЕРЦЫ
Так и есть: утром поезд прибыл в Москву, на Казанский вокзал. Построились, пошли пустыми улицами города. Хотя, виноват, не совсем пустынными: в небе висели аэростаты-заграждения, сейчас их лебедками убирали оттуда, тянули вниз, и эти громадные сигары плыли улицами в свои убежища до вечера, чтобы вечером поднять снова туда, в небо. Мы пришли на Павелецкий вокзал, оттуда – на ст. Люберцы. Там формировались воздушно-десантные гвардейские дивизии. Определили меня в артиллерийский полк, во взвод управления – командиром отделения связи. Это был 1-й гвардейский артполк 4-й воздушно-десантной гвардейской дивизии.
После училища жизнь здесь была куда лучше: нас хорошо, тепло одели, питание – по высшим армейским меркам, живем в комнатах бывшего рабочего общежития, отапливаемся самостоятельно – буржуйками – тепло! В первые дни довольно свободный режим: еще только идет формирование подразделений личным составом. Ни тебе подъемов, ни тебе отбоев, отсыпаемся, отъедаемся. Но вот постепенно и здесь устанавливается воинский порядок: подъем, зарядка – на свежем воздухе, умываемся в прорубях на речушке, которая здесь течет, а то и просто снегом.
Начались полевые занятия. Наша задача – прокладывать кабельные телефонные линии, дежурство возле телефонов на НП (наблюдательный пункт), КП (командный пункт), на огневых позициях батарей. Вроде бы ничего, можно служить. И только когда вступили в бои, часто вспоминал «добрым» словом того, кто посоветовал идти в связисты: «А что там? Протянул линию и сиди себе в блиндаже или окопе». Не знаю, в какой связи он был, а нам доставалось: нацепишь на себя катушки 3, а то и 4, телефонный аппарат – и тянешь, катушка поскрипывает («скоро-вся» – шутя кликали нас, связистов, имитируя звук катушки), надо тянуть пригнувшись, а то и ползком, ведь и снаряды рвутся, и пули свистят, а хотя и затишье – все равно нельзя ведь демаскировать расположения, немцы наблюдают за всем. Наклонишься – катушки и аппарат свисают, еще сильнее прижимают к земле, бьют по коленкам, а тут еще шинель – полы ее путаются под ногами. Спотыкаешься, шлешь проклятья и катушкам, и шинели. Я уж не говорю о том, когда приходится тянуть линию по-пластунски.
…Но все это будет потом. А сейчас – учимся. Кроме всего нас учат и парашютно-десантному делу. В громадных пакгаузах 4учат складывать парашюты: каждый боец на тренировочные прыжки складывал парашют себе сам. Из «Дугласа», поднятого над поверхностью метра на 3-4 прыгали, учились приземляться. Подошла очередь нашего дивизиона прыгать с парашютами. Первые прыжки делали с «колбасы» – это аэростат, к которому подвешивалась кошелка для 4-х человек: 3 солдата и инструктор, которого на солдатском жаргоне именовали «вышибалой». Большое заснеженное поле. Вошли в кошелку. Лебедка отпускает трос, аэростат поднимается.
Страшно, стараюсь не смотреть вниз, кошелка раскачивается. Душа, как говорят, в пятках, но нужно держаться – я солдат. Не помню, чтобы когда-нибудь, даж6е в атаках, под обстрелом, я вот так, прямо-таки физически, испытывал страх. Держусь изо всех сил. Высота 400м. «Пошел!» – инструктор слегка подталкивает, мы летим вниз. Раскрывался парашют принудительно, опомнился после резкого толчка – над головой взвился купол парашюта. Приземлился благополучно. Еще два прыжка – один днем, второй – ночной, но уже из самолета. Немного легче, так как больше нас, солдат (чел. 25). Не так сильно болтает, и все как – будто в помещении, нет ощущения высоты. С прыжком не задержишься: вытяжные фалы зацеплены карабинами за трубу, которая укреплена вдоль борта самолета (подобно трубе для рук в трамвае или троллейбусе). Самолет идет ввысь, ложится на курс, сигнал, инструктор открывает бортовой люк, и мы один за другим, продвигаясь вдоль борта, ныряем в пустоту. Вытяжной фал выдергивает вытяжной парашют, и открывается основной парашют. Когда на высоте, кажется, что спускаешься медленно. Но чем ниже – земля приближается быстрее. Главное теперь правильно приземлиться и «погасить» парашют. Все мои прыжки прошли благополучно. Бывали и трагические случаи. Говорят, до войны парашюты укладывали специальные команды. Теперь же каждый укладывал свой, вернее, для себя парашют, с которым будешь прыгать. Молодые, неопытные. Случалось, чтобы стропы не рассыпались, их связывали. Один так сделал, а развязать, как видно, забыл, хотя инструктор об этом предупреждал. А вот проверить… То ли не проверили, то ли не заметили. Парашют не раскрылся.
СЕВЕРО – ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ.
Точно не помню числа, но было это в первой половине февраля 1943г. Вечереет. Мы возвратились с полевых занятий. Смотрим – в расположении наших казарм десятки грузовых автомобилей. Поужинали. Команда: получить дополнительное обмундирование, сухой паек на 5 суток, грузить табельное имущество в автомашины. Выдали нам валенки, теплое белье, телогрейки, плащ-накидки. Нашему отделению выделили машину. Грузим телефонные аппараты, катушки с кабелем, лыжи. Нас 6 человек. Находим вязку соломы, бросаем в кузов. Где-то в полночь колонна начинает движение. Мы устали. Ложимся на солому впереди в кузове, плотно прижимаясь один к другому. На кузов натянут брезент, ветер не продувает, хотя, конечно, не тепло. И все же как-то согрелись, уснули. Не видели, как проехали Москву. Утром посмотрели – едем по шоссе, изрытыми воронками от бомб, снарядов. Остановились в небольшой сожженной и разрушенной деревеньке. Подошли несколько женщин. За обмотку выменяли немного картофеля (из обмоток они делали чулки, носки, а мы из одной длинной обмотки делали две короткие). Узнали, что едем по Ленинградскому шоссе. Ехали суток трое, проехали Калинин, Торжок, Вышний Волочек. Высадились – и дальше пошли пешком. Из лыж сделали санки – волокуши, сложили имущество. Шли только ночью. Народа – масса. Голова колонны начинала движение с наступлением темноты, мы, и то не последние, в марш вступали около полуночи – идти можно было только одной дорогой, и слева, и справа – густой лес, болото. Зима была какая-то «сиротская». Помню, мы в валенках, дорога то поднимается вверх, то спускается вниз. И так одна ночь, вторая, третья. В низинах, в колеях – вода, все же от движения она хоть тепленькая. Ночи лунные. В нашем взводе был паренек, хорошо пел. Почему-то запомнилось: идем, тянем свои сани-волокуши; вверху луна, и звучит душевно, негромко, мечтательно:
Эх, как-бы дожить бы до свадьбы-женитьбы и обнять любимую свою…
Приеду весною, ворота открою,
Ты со мной, я с тобою неразлучны навек…
Днем – привал, здесь же, в лесу. Разводим костер. Подсушиваемся. Однажды повезло: остановились на месте, где когда-то была деревня. Торчали только остовы печей от дымоходов. Нам удалось захватить уцелевший овин. Раньше я их не видел, на Украине, вот всяком случае в Полтавской, Харьковской областях их не было. Похоже на нашу ригу, но построенную над углубление. В углублении – печь, которая топилась «по-черному», т.е. дымохода не было, и полати, на которых сушился лен, почти лазим по полу. Тепло, сбросили шинели, телогрейки, даже гимнастерки. Легли на мягкое льноволокно. Уснули… Проснулся от ощущения холода. Натянул брюки и гимнастерку. Уснул… Снова проснулся – холодит. Надел телогрейку, натянул валенки. А ко времени подъема мы все уже были полностью одеты – из овина тепло улетучивается быстро. За ночь преодолевали немного – думаю. Не более 10-12км. Деревень по пути почти не встречали, да и те, которые случались, были почти полностью сожжены. А последние две-три ночи шли по прорубленной в болотистом лесу просеке, выложенной жердями. То-то досталось здесь строительным и саперным батальонам.
Где-то в двадцатых числах февраля заняли боевые позиции. Я – связист проволочной связи 3-го дивизиона 1-го Гвардейского артполка 4-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии. Уже вторую неделю полки дивизии предпринимают отчаянные, но безуспешные попытки перерезать узкий, где-то около 10км, проход, так называемый «Рамушевский коридор», и закрыть выход почти окруженным в районе Демянска фашистам. Нас и немцев разделяет широкая, около километра, долина р. Ловать, покрытая ровным, чистым снегом. Позиции немцев – на возвышенностях, за рекой; наши – на опушке леса, в низменной, болотистой местности. Окопов, траншей нет – лежим в углублениях, сделанных в снегу. Морозцы небольшие, под снегом – рыжая, торфянистая вода. Спим здесь же, недалеко от «окопов». В лесу из снежных брикетов выкладываем небольшую загородку, на снег накидываем ветки елок, сосен, снимаем шинели, и по двое, спина к спине, укрываемся с головой шинелями, плащ-палатками – теплее. Так отдыхаем, когда подходит смена отдохнуть. Не успеешь как следует вздремнуть – что-то бок стынет, холодит: подбирается влага, подтаял снег. Поворачиваешься на другой бок. А тут еще не дают покоя вши – ведь нет ни бани, мы уже больше месяца вообще не раздевались, не меняли белье. Они были везде – даже в поясных ремнях. У нас в отделении был солдат – Пилипец. Добродушный, флегматичный, лет 30-ти, рыхловатый телом. Подойдет, бывало, растянет губы в невинно-лукавой улыбке: «Откуда достать? Сколько? Не глядя. А?» Пороется подмышкой, показывает. Невеселое развлечение, смотреть нечего, своих хватает, а все же духом не падали, еще и с юморком, хотя и горьким, старались смотреть на такие вещи. Днем в глубине леса разводили костер, сушили подмоченную одежду и «вели борьбу» с насекомыми. Снимешь нательную рубашку, а она вся серая. И вот вокруг огня занавес из рубашек: только щелкают, лопаясь, вши. Наши НП и КП в боевых порядках пехоты, батареи километра за 3-4. Немцы беспрерывно бьют из пушек, только прибежал с линии – снова порыв, снова на линию, связь должна действовать бесперебойно.
Уже давно, около часа, на порыв ушел мой напарник. А связи нет. Иду и я. Лес. Глубокий снег, провод в руке. Примерно через километр увидел товарища – он лежал на снегу. Убит осколком снаряда, разорвавшегося вблизи. Соединил провод, прозвонил, связь есть.
Атаки… Атаки…После каждой долина ряснеет, словно в беспорядке разбросанными снопами, телами наших бойцов – они серыми шинелями четко выделяются на заснеженной равнине. «Долина смерти» называли ее солдаты. Сколько таких «долин» от Волги до Берлина. С поля боя, с передовой в ближний тыл – красные полосы-дорожки. Нигде и никогда потом подобного я не видел: в самом деле, буквально красные от крови дорожки. Раненых санитары вытаскивали с поля боя на волокушах, каждый стремился тянуть волокушу по уже проложенному следу. И сейчас перед глазами эти изъезженные до блеска кровавые полосы-дорожки. Ближайший населенный пункт, где разместился медсанбат, далеко. Увозить всех раненых вовремя не успевали. И сколько погибло от потери крови, от переохлаждения. А согреть было негде. Плохо было и с доставкой продуктов. Поддерживаем себя кониной. Смотрим, куда артналет?: Размещение частей в лесу примерно знали, знали, в каких частях были лошади. После артналета – туда! Мясо укладывали в сумки для противогазов (противогазы все давно повыбрасывали). Варили в котелках. Для предупреждения цинги пили отвар из хвои. Противный! Солдаты (теперь понимаю, глупо делали!) стремились незаметно для медработника выплеснуть его, не понимали, что не от хорошей жизни надо было это делать. Сибиряки, а в нашей части их было много, жевали живицу, на соснах ее было в изобилии.
–Попробуй, – предложили мне мои товарищи – старшина Прибыш, ст. сержант Чусовлянов. Попробовал. Непривычно, однако, ничего – зубы очищались, во рту как бы свежее становилось. Где-то в марте – вот только не помню: то ли мы захватили у немцев. То ли нас перебросили на другой участок – мы заняли позиции, где были неглубокие, низкие землянки-норы: в них не входили, вползали. Спать в них тепло, но невозможно никак – ложимся одетые, тесно, жарко, а по всему телу – вши, их мириады. Крутишься, вертишься, терпишь-терпишь, а потом, словно пробка, вылетаешь из этой дыры. Уже более месяца прошло от начала этой операции по окружению немцев – с 15 февраля идут тяжелые, кровопролитные бои армий Северо-Западного фронта, которым командовал тогда маршал С.М. Тимошенко. выскочили немцы из Демянского котла. Наши потери были большие.
В 20-х числах марта нас сняли с передовых позиций, командир дивизиона сказал: сбор через 5 дней на станции Соблаго. Сюда шли – сплошная колонна войск на несколько километров. Отсюда – идет группа 10-12 человек. Кто это? –Первый батальон!
Мы, взвод управления, то пешими то на стволах, на лафетах пушек нашего полка (пушки были на механической тяге – полуторки «виллисы») – добрались до Соблаго.
Тут, наконец, нам приготовили хорошую баню, мы прошли санобработку в специальном санитарном поезде, нам сменили белье.
Подогнали эшелон. Ехали долго. Под перестук колес мы отсыпались, отдыхали, даже не очень интересовались, где едем. Да и понять, где мы, было нелегко: станции незнакомые, но видим – общее направление – на Юг. Наконец, где-то в начале апреля, остановились, команда – выгружаться. Узнали: станция Горшечная, Курская область.
ОРЛОВСКО – КУРСКАЯ ДУГА
Я, как и прежде, командир отделения связи взвода управления артиллерийского дивизиона 76мм дивизионных пушек. Пушки эти использовались для стрельбы как с закрытых, так и с открытых (прямой наводкой) позиций. В первом случае они занимают огневые позиции за 3-5 км от переднего края, во втором – в боевых порядках пехоты, так как главная их задача при этом – борьба с танками, подавление, уничтожение ДОТОВ, ДЗОТОВ (долговременная огневая точка, деревоземляная огневая точка). На Северо-Западном фронте наши пушки вели огонь из закрытых позиций. Танков и наших, и немецких я не видел, во всяком случае на участке боевых порядков наших подразделений. Сильно заболоченная местность делала невозможным их применение.
Сейчас не припомню названий населенных пунктов, где мы заняли позиции. Были они не на передовой. После тяжелых потерь под Рамушево надо было пополнить части, навести порядок. В мае-июне 1943г. стояли мы в степи, на Северном выступе Орловско-Курской дуги. Мое отделение обслуживало запасной наблюдательный пункт, да и вся линия была второй или третьей линией обороны, от передовой километров 12-15 (слышна артиллерийская перестрелка, видны дымы пожаров). Вырыли землянку-блиндаж, оборудовали наблюдательный пункт. Пехоты здесь, в землянке, мало. Дежурили возле телефонного аппарата, питание получали сухим пайком, за ним ходили один раз в неделю км за 4 в тыл, где находились наши штабы, склады. Так мы и жили небольшим коллективом – 4 человека. Вокруг степь, трава, цветы. Тепло. На фронте – затишье. После Северо-Западного фронта – рай. Проводится учеба. Нас знакомят с обстановкой. Немцы очень сильно укрепили свою линию обороны (в этом мы впоследствии удостоверились). Готовятся к наступлению от Орла и Белгорода ударами навстречу с целью закрыть нас в Курском выступе и взять реванш за Сталинград. Мы уже знаем, что немцы здесь впервые готовятся применить свой новый танк «ТИГР». Известны его боевые характеристики. Конечно, впечатляют: лобовая броня – 11см! Известны и слабые места. Это – результаты работы разведки. Уже после войны в одной из книг (название запамятовал) вычитал, как5ой ценой добыты эти сведения. Испытание «ТИГРов» проводились в Крыму. Туда из Центра были направлены разведгруппы. Первые две погибли, только третьей удалось выполнить задание. Разведданные свидетельствовали и о том, что противник готовится к применению отравляющих веществ.
Мы тоже имели глубоко эшелонированную, хорошо укрепленную оборону: окопы, траншеи в рост человека, ДОТы, ДЗОТы, хорошо замаскированные НП,КП, огневые позиции артиллерии. Среди солдат были слухи (а оно доходили, без сомнения, с «верхов»), что в худшем положении окажется тот, кто первым начнет наступление. Что же, в таких соображениях был резон: пробить, прорвать хорошо укрепленную оборону, которую и мы, и немцы строили почти полгода, было нелегко, а потери наступающая сторона, несомненно понесет значительно большие, чем обороняющаяся. Командующим нашим фронтом (а это был Центральный Фронт) был один из выдающихся военачальников – Константин Константинович Рокоссовский. Наше командование знало день и время начала наступления немцев – это также заслуга наших разведчиков, в частности, Николая Кузнецова. Мы готовились к тяжелым боям. Части 13-й Армии, которой был придан наш артполк, стояли фронтом на Север в районе Понырей. Мне тяжело вспомнить, да, собственно, вряд ли я и знал, какому именно полку, дивизии, батальону придавался наш артдивизион – с началом боев мы очень часто меняли позиции.
5 июля 1943г. мы с отделением – помню Чусовлянова, Засова – занимали тот же блиндаж. Ночь. Отдых. Нас разбудил внезапный грохот канонады. Выскочили в траншею. Рассветало. Тепло, небо над нами чистое, нигде ни облачка. Наши взоры туда, где проходит передняя линия обороны. Весь горизонт там уже затянуло дымом, видны частые вспышки взрывов, с каждой минутой темная полоса на горизонте становилась все темнее, поднималась все выше. Выстрелы, взрывы – все слилось в сплошной гул. Мы понятия не имели, кто стреляет, кто наступает. Позже мы узнали, что наше командование, располагая до намеченной точными сведениями о начале наступления противника, приняло решение провести контр –арт- подготовку: на час раньше до намеченной немцами артподготовки, в 2ч.20мин., в полосе 13-й Армии по позициям фашистов был нанесен мощный огневой удар нашей артиллерии. Противник понес значительные потери. Были расстроены связь, взаимодействие частей. Удар отрицательно повлиял на морально – психическое состояние немцев, сорвал организованное начало наступления.
Только в 5ч.30мин. противник начал артподготовку. По тревоге мы снялись со своей позиции. Уже во второй половине дня вступили в бой. Дальнейшие 10 дней вспоминаются, словно какой-то сон, кошмар. Мы («Мы» – это все бойцы дивизиона: и расчеты пушек «пушкари», и связисты, и разведчики) в буквальном смысле эти дни не спали. В первые 4-5 дней очень часто, по несколько раз в сутки, меняли огневые позиции. Только окопаемся – а надо было отрыть окопы для пушек, хранилища для боеприпасов, окопы – «щели» для себя, наблюдательные пункты – постреляем часа 3-4 – приказ сниматься, менять позицию. И снова то же. Не в переносном, в буквальном смысле, у меня несколько раз кожа на ладонях слезла – пока огрубела, и волдыри уже не появлялись. Спали на ходу. Не верил, и не поверил бы, что такое может быть. Во время перехода, особенно ночью, идешь в строю вслед за пушкой, глаза закроешь и пребываешь в полусне, как-то интуитивно ощущая, что находишься в строю. Дней через 5 после начала боев уже более стабильные позиции. Степь, впереди деревня, там немцы. Ночью вырыли и оборудовали КП, как могли замаскировали. Перекрытия никакого – чем накроешь? Командир дивизиона капитан Сегал здесь, он командует огнем батарей. Его место возле стереотрубы, там же артразведчики. Мы рядом по телефону передаем команды на огневые позиции:
–Влево пятнадцать! Прицел двадцать! Осколочными!! Десять снарядов!!! Дивизионом! Беглый огонь!
Рядом с НП мы отрыли щели-ровики. В них отдыхаем посменно. Но какой там отдых! От раннего рассвета и до поздних сумерек не затихает бой. Противно свистят снаряды, мины, они рвутся вокруг, и Бог знает, может, следующий наш? А здесь лежишь на дне щели и дрожишь от постоянного нервного напряжения. В небе – воздушные бои, где-то в безбрежном мареве надрывно ревут двигатели – и только черные шлейфы дыма от сбитых и наших, и фашистских самолетов указывают место боя.
Во второй половине дня капитан приказал изменить НП, перейти на запасной, метров за 150-200 от этого. Он словно чувствовал, что нас засекли: только-только мы отползли в небольшую улучину, в окоп, где мы были, ударил снаряд, взрывом бросил вверх землю.
На 5-й или 6-й день наш дивизион занял боевые позиции в Понырях – эпицентре немецкого удара. Большое село, помню названия – Первые, Вторые Поныри. Бой шел на улицах села, пушки поставлены против танков. Наблюдательный пункт под стеной избы, выкопали щель, накрыли, , особенно ночью. замаскировали каким-то хламом – село разбитое, сожженное. Да и как ему уцелеть, если бой идет здесь, на улицах. Здесь наши пушки. Немцы бросили танки. Один подошел по улице, остановился под деревом, метрах в трехстах от нас, ведет огонь вдоль улицы. Ударили наши, подбили, задымился.
Позиции удержали. Где-то после 14 июля наступательная сила немцев ощутимо ослабела. Уже нет беспрерывных атак и сплошной канонады. Стремятся давить, но атаки захлебываются, немцы откатываются на прежние позиции. Интересное зрелище – линия фронта ночью. Куда ни посмотришь – везде огонь, стрельба, зарева пожаров. Особенно впечатляет, когда темное небо прошивают разноцветные траектории трассирующих пуль. Сказал «впечатляет», когда смотришь издали. Правда, немцы часто вели неприцельный огонь, наверное, чтобы подбодрить себя, прогнать страх. Передовая обозначалась частыми осветительными ракетами – разноцветными: одни падали быстро, другие зависали в темном небе и медленно опускались, светясь ярким светом. Впечатление такое, словно попал в окружение – куда ни кинь взором – везде линия передовых позиций.
Недели две продолжались тяжелые бои: то мы врубались в оборону немцев, то они нас теснили. Кто кого? Чья возьмет? Где-то между 15 и 20 июля на нашем участке фронта наступил перелом – получив подкрепление, мы перешли в контрнаступление. Противник дрогнул. Немцы отступали с арьергардными боями, но чувствовалось: с каждым днем темпы нашего наступления нарастали.
Только командованию были, наверное, известны причины зигзагообразного движения нашей части: Дмитриев-Льговский – Севск – Глухов – Шостка – Конотоп – Остер. Тут сильных боев не помню, видимо, в действие были введены свежие части, они преследовали отступающего врага. Мы были выведены во второй эшелон. Нас радостно встречало население освобожденных местностей, особенно в украинских селах. Женщины, бабушки приносили на дорогу, где шли солдаты, молоко, яблоки, хотя, конечно, не густо у них было продуктов. Правда, случалось и такое: вошли в Конотоп, расположились на ночлег. Заметили: на улицах мало, почти не видно, девчат.
–Где это ваши девчата? – спрашиваем у встретившейся пожилой женщины.,
–Дома сидят, за немцами плачут, – ответила осуждающе.
Не думаю, чтобы все, но местами немало их было, таких…
Впервые за многие месяцы мы иногда ночевали в хатах, спали на кроватях, на подушках – как-то даже неудобно было – отвыкли. Немцы, отступая, сильно минировали дороги, строения. Были случаи – по неосторожности, неопытности (раньше такое не встречалось) –дернул дверь избы –взрыв. Случалось и иное. Наше подразделение на марше остановилось на обеденный отдых на зеленой поляне вблизи рощи, начинающейся здесь же, вблизи дороги. Сбросили амуницию: часок отдохнем. И вдруг – взрыв! Взоры туда: в облаке пыли, в падающих копьях земли извивается лошадь, недалеко от нее, силясь то ли подняться, то ли ползти, человек. Подбежали – молодой еще парень, лейтенант, осколками сильно побиты ноги. Перевязали, отправили попутной машиной. А ведь по этой дороге уже прошло много людей, машин, даже танки! Если бы сам не видел – трудно поверить, что такое может быть! Оказывается, может. Стояла там противотанковая мина, и то ли на нее не попадали колеса автомобилей, танков, то ли по какой-то иной причине – она не сработала. А теперь, очевидно, шип подковы лошади попал на взрыватель и… конь своей жизнью спас лейтенанта от смерти. Еще один подобный случай видел в деревне: на улице, по которой прошло немало людей, машин, подорвался пароконный войсковой фургон, ездовой погиб.
Уже октябрь. Пошли дожди. Грязь непролазная. Мы идем вперед во втором эшелоне. Ночевки – в скирдах соломы, в лесу, реже – в селах. В один из дней второй половине сентября подходим к г. Остер. Серый, но без дождя, день. Куда ни кинь, луга, камыши, озерца – это пойма реки Десна. А в небе густые стаи водоплавающей птицы, в большинстве – утки различных видов. Где-то впереди началась стрельба: стреляли из автоматов, винтовок – но то стрельба – «в белый свет, как в копеечку»: птицы высоко, бросили. Идем разъезженной песчаной дорогой через сосновый бор. В редком зрелом лесу видим множество крестов. Забежал посмотреть: немецкое кладбище. До черта их набили, не меньше 3 тысяч крестов. Интересно, между прочим: индустрия изготовления крестов действовала у них исправно. Все кресты стандартные, изготовленные из фигурно вырезанных заготовок, на крестах – даты изготовления: 1939, 1940 (заранее готовили). На каждом кресте прикреплен металлический жетон с личным номером солдата. Такой же номер выжжен под жетоном. Надо отдать должное похоронным командам противника, работали они отменно. Они стремились убрать и похоронить погибших, даже если условия для этого были минимальными. Даже во время самых тяжелых боев тела выносились с поля боя, отправлялись вот на такие кладбища, которое мы видели.