Дорога в комнату-убежище пролегала через прихожую, и столкнуться с ними я была вынуждена. Единственный вариант, при котором я бы этого избежала – если бы все они сначала дружно завалились в комнату к Илье. Но в квартире основательно поселились ароматы моей готовки, и – так Илья говорит – надо быть совсем уж сытым, чтобы в такие моменты идти куда-либо, кроме кухни.
Мы встретились на полпути. Илья с товарищами только что покинули прихожую, а я кухню. Да так и застыли в коридорчике с ванной и туалетом в легком полумраке. Гогот тут же стих, Ника испортила всем настроение одним своим видом.
– Ника, привет, – Илья разулыбался так, будто не видел меня пару месяцев, хотя всего лишь час назад я отчитывала его за то, что он не сказал мне о гостях заранее. – Хочу познакомить тебя с моими друзьями.
Насытилась я уже такими знакомствами, хватит. Это мне хотелось сказать, но вежливость не позволила.
– Ника, это Саша. Саша, это Ника. Ника, это Саша, Саша, это Ника.
И нет, это не он два раза повторил одно и то же, будто считал и сестру, и друга за умственно отсталых. Просто оба его приятеля оказались Сашами. И если существование Ника я предполагала, поскольку они с Ильей общались со школы, то Саши были мне в новинку.
Образное, на самом деле, имя. Мне сразу представляется высокий худой мальчик, у него бледное лицо, чуть-чуть веснушек на носу, а любимый предмет гардероба – серая водолазка, которая висит на худых плечах. Вплоть до того, пока он не станет совсем взрослым, над ним воркует мама – мальчик болеет чуть чаще остальных. И еще он обязательно гений, причем гениальность его может касаться как игры на фортепиано, так и, например, физики.
Эти-то наверняка технари, раз с Ильей дружат. Ведь всех остальных он осуждает, как мы уже успели понять.
Но с описанием внешности не совпадают. По крайней мере, на них нет водолазок. Хотя это еще ничего не значит – никто не носит водолазки в конце июля.
– Очень приятно, – сказала я. И протянула ладонь – для рукопожатий, а не для поцелуев, разглядывая их исподтишка. Первым мою руку пожал тот Саша, что выше. Пальцы у него были холодными даже в такую жару. Волосы – светлые и короткие, на лице – круглые очки с черной оправой. А второй не носил очков, и волосы у него были темные, заправленные за уши. А глаза – хамелеоны, в сумраке кажутся темными, но, стоит выйти на солнышко, окажется, что они серые, почти как мои.
Забавно наблюдать за их неловким молчанием.
Как будто я высокоманерная дама лет семидесяти. Вот был бы здесь Ник… он бы наверняка разрядил обстановку. Пошутил бы как-нибудь по-дурацки. Как обычно. Но его почему-то решили не звать. Впрочем, справедливо – меньше народу, больше кислороду, тостов, круассанов.
А я тоже хороша. Засмущалась. Пикнула:
– Хорошо провести время. Илья, я к себе, – и скрылась за дверью собственной комнаты.
Могла ведь остаться. Посмущалась бы еще немного, но потом Илья обязательно взял бы всё в свои руки и нашел темы, которые интересны всем нам. Могла, но сразу же убежала, и никто не успел мне ничего предложить, даже если хотел.
Время, видимо, они и правда проводили неплохо (я видела, когда шла в туалет).
Стулья расставили по всей кухне и заполнили собой все скромное пространство. Тостов парочка еще осталась, а вот круассанов уже не наблюдалось. Благо, несколько экземпляров я спрятала в холодильник, чтобы родителей угостить…
Обсуждали недавно вышедшую игру. А не свои умные технарские штуки, как хотелось бы предположить. Илья махнул мне рукой – он единственный сидел лицом к коридору; и я махнула в ответ, но заходить в кухню все равно не стала.
Они не слишком долго прогостили. Ушли минут за пять до того, как вернулся с работы папа. А я даже проводить не вышла. Впрочем, Илья тоже никогда моих подружек не провожает. Более того, он не всегда знает, что сейчас они у нас в гостях.
Илья заглянул ко мне, стоило квартире опустеть.
Спросил, всё ли нормально, а я молча оторвала взгляд от книжки, с которой провела весь вечер, и Илья кивнул также без слов. Мол, конечно же, в порядке, Ника ведь ушла в мир грёз.
А книжка, меж тем, была очень даже интересная. Детектив в антураже викторианской Англии с примесью магии. Герои попадали в неприятности – но как же ловко из них выпутывались. Кто-то без приключений не может просто-напросто прокатиться на мотоцикле.
Кстати, о мотоциклах и мотоциклистах.
Я ведь обещала, что эта история будет именно о них.
Он написал мне одно-единственное сообщение, уже когда я лежала в кровати:
«завтра возвращаюсь».
И я оставила его непрочитанным. А про себя подумала, засыпая, – какой же Илья бесстыжий, не дождался еще одного своего друга, совсем немного не дождался, прежде чем собираться компанией. Они ведь съели все до единого круассаны. А повторно их выпекать я пока не собираюсь.
***
Я поняла, что прятаться бесполезно. Если Пашка хочет что-то мне сказать, он это сделает.
Всё это время, пока я из кожи вон лезла, неведомо кому демонстрируя, как мне грустно и одиноко, он не переставал мне писать. Звал погулять, и в театр, и в кафешку, а я все время отмахивалась – мол, безумно занята, надо помочь маме, Илье, соседке с пятого этажа, бездомным котятам, да еще и погода, и настроение плохие, может быть, в следующий раз?
Сама затянула нас в болото, омут неопределенности, а это часто куда страшнее, чем прямой выстрел в сердце. Ты вроде бы жив, но скован, не смеешь шагнуть ни влево, ни вправо, и всё, что остается – ждать погибели, а в тайне надеяться, что спастись все-таки возможно.
Ник написал – я возвращаюсь, и я подумала, что неплохо бы и мне вернуться. Сбросить с себя болотную тину, пока я сама в нее не обратилась.
Тщательно всё это обдумав, я написала Пашке уже в полдень следующего дня. Ответила на вопрос, который он задал еще предыдущим утром… Что-то про группу, которую он порекомендовал, а я так и не успела послушать. А следом добавила:
«у меня, кстати, появилось побольше свободного времени. поэтому можем все-таки погулять, если ты хочешь».
Пашка, наверное, сидел с телефоном в руках, готовый в любой момент разблокировать экран. Иначе не знаю, почему он ответил так быстро.
«Можем!=) Разобралась с делами? У меня сейчас как раз нет заданий по работе».
Вот так, месяц прошел, а он уже практику стал работой называть. Развивает полезные навыки, кропит над текстами и общается с будущими коллегами, пока я тут возглавляю театр одного актера.
Добавил следом:
«Можно сегодня, или в любой день на этой неделе =)»
Не хочу превозносить свою скромную персону, и все-таки мне кажется, что, если бы даже у него была тысяча заданий, он бы согласился пойти на прогулку. А вдруг он и сейчас загружен по уши – просто решил умолчать об этом, чтобы встретиться с такой труднодоступной мной.
А если бы Ник мне вдруг написал с предложением прогуляться? Я тоже ответила бы молниеносно? И согласилась бы на всё что угодно?
«вечером?»
Мне нужно было еще приготовить обед – суд с фасолью. И написать паре маминых воспитанников, но это вряд ли займет много времени. Часа через три освобожусь. Потом соберусь… И к пяти буду готова. Всё четко. Захотел – сделал. А мы вечно почему-то всё усложняем.
«Зайти за тобой?»
Страшно представить, что за прогулка нам предстоит, раз Пашка готов даже тащиться до моего дома. Настолько хочет увидеться как можно скорее – подумала бы я, если бы с ним были лучшими друзьями. Но сейчас я о наших взаимоотношениях не могу ничего конкретного сказать. Запуталась.
«может быть, возле института? в 17, или лучше в 17.30, боюсь опоздать».
«Хорошо =)
Я подойду к пяти. Если ты опоздаешь, ничего страшного».
Вот так вот и живем. Кто-то готов ждать тебя, сколько будет нужным. А кто-то, кого ты сама ждешь, только спустя три недели сообщает, что уехал из города. Что еще несправедливее – первого ты отвергаешь, ко второму тянешься.
А погода сегодня выдалась прохладная – так странно, если вспомнить вчерашнюю жару.
Первое августа, впрочем. Не так много времени осталось до осени.
Март и август – два самых чудных месяца. И тот, и другой переменчивы погодой и настроением. И тот, и другой – коты, только март – голубоглазый, полосатый, линии белого снега на сером асфальте, а август – пятнистый, блики тени и света, а глаза желтовато-малахитовые.
Пришлось надевать толстовку. Мятного (и мятого) цвета, с большим капюшоном и карманами, в которые я тут же спрятала руки. Даже Илья не стал спрашивать, куда это я отправляюсь, потому что выглядела я так, будто отправлялась в магазин за хлебом. Стоило немного отойти от дома, как поднялся ветер, растрепав и без того печальные кудри, так что я собрала их в пучок на затылке. Пашка увидит и сразу поймет, что я действительно весь этот месяц работала без продыху – настолько замученная.
Главное, чтобы дождь не пошел.
Небо-то серое, да и ветер такой часто предшествует дождям, и тут меня уже никакие капюшоны не спасут. А зонтик взять я не догадалась.
Пронесло бы нас. Если недолго гулять будем, пронесет.
Я подошла к институту в 17.12, предав собственную пунктуальность. А Пашка уже был там, как и обещал. Единственный, кто умудряется меня опередить. Стоял возле одной из колонн, будто подпирал ее. Черная рубашка поверх бежевой футболки. Его белая кожа все-таки умудрилась немного загореть – красиво, ему шло. А от красных волос почти ничего не осталось.
– Смылось? – спросила я вместо приветствия.
– Ещё немного держится.
И он первым шагнул ко мне. Осторожно заключил в объятия, будто боялся лишнего миллиметра коснуться. Стоило мне обнять его в ответ, коснуться скрытой одеждой спины, как он тут же отошел назад. И сказал:
– Привет.
– Привет, – я попыталась улыбнуться. – Как ты?
– Скучал.
– Было бы, по кому, – заметила справедливо. И всё-таки внутри забился тревожно маятник. Скучал… – Придумал, куда пойдем?
Он помотал головой:
– В этот раз афишу не выучивал.
– То есть, ты ее все-таки учил?
– Ну, скажем так… запомнил основные моменты. Не мог же я перед тобой стоять с телефоном и всё это искать. Ты ведь шла гулять, а не наблюдать, как я сижу в телефоне.
Это было весьма справедливо. И хотелось бы заметить коварно – ага, и вот опять! Но ведь Ник тоже не залипал в телефоне, когда мы шли рядом. Неужели еще есть в нем что-то приличное?..
– Можем просто походить по парку, – предложила я. – Не знаю, что еще придумать.
– Давай походим.
Напряженная какая-то получалась прогулка. Обычно Пашка постоянно о чем-то болтает, и мне вообще не приходится задумываться, что же еще можно обсудить. А теперь он молчит, смотрит в стороны – в целом, ведёт себя так, как обычно веду я, то есть весьма закрыто.
Было непривычно гулять по парку вот так, вдвоем с кем-то. Я целый месяц нахаживала круги в гордом одиночестве, а следовало всего лишь отправить парочку сообщений. Почему люди – и я в том числе – любят всё так усложнять, сама не знаю.
Почему Пашка молчит – тоже.
Я разглядывала всё вокруг, пытаясь придумать, за что же такое можно зацепиться. Но рядом, как назло, не оказалось ни одной лохматой или хотя бы лысой собачонки, и даже голуби с детьми (или дети с голубями, если кто больше любит детей) не попадались на глаза. Все будто бы куда-то попрятались. То ли чтобы нам не мешать, то ли чтобы не попасть под весьма вероятный дождь ненароком…
– А как думаешь, дождь сегодня будет?
Молодец. Отыскала вопрос.
Но небо действительно оказывалось чуть темнее каждый раз, когда я поднимала голову наверх. Плавно плыло по палитре серых оттенков, от светлых к самым темным и мрачным.
Пашка почему-то сначала посмотрел на меня, а только потом – на небо.
– Можно посмотреть по прогнозу.
– Ой, точно. Прогноз.
И я нарушила Пашкино негласное правило – воспользовалась телефоном. Прогноз погоды обещал дождь в шесть, то есть уже через пятнадцать минут. Я радостно сообщила об этом Пашке, и он сказал – это всё, конечно, очень прекрасно, но не лучше ли нам спрятаться под крышу?
Мы казались мне марионетками, которых бросили их кукловоды. Качались из стороны в сторону, поддаваясь любому дуновению ветерка, а на решительные действия не находили смелости. Легче действовать, имея строго заданные рамки. А мы в один миг как-то их лишились.
Неподалеку была кофейня, я много раз видела ее, когда ходила мимо. Туда мы и направились. Ну, как направились. Неспешно пошли, ведь до дождя еще целых пятнадцать минут. И на середине пути на нас упали первые капли.
Стоит отдать дождю должное – он внес в наше общение чуть больше жизни. Мы переглянусь, ускорили шаг, а следом и вовсе побежали, чтобы не промокнуть насквозь. На ходу Пашка успел стянуть с себя рубашку – и накинуть мне на голову, не дожидаясь разрешения. Я поблагодарила его от всей души, а про себя подумала – пришел конец моим кудрям. Мало того, что под водой они потеряют форму, так еще и взлохматятся под рубашкой. Стану одуванчиком.
Дождь резво тарабанил по всему вокруг, под его дробь мы влетели в кофейню и еще минуты три стояли на пороге, отряхиваясь, как воробьи.
– Умею я время выбирать для прогулок, – пробурчала я, смахивая с толстовки намертво впитавшуюся воду.
– Да нет, весело, – фыркнул Пашка. И даже позволил себе улыбнуться.
– Ты сегодня странный, – не то пожаловалась, не то побеспокоилась.
– Почему?
– Молчишь.
– Ты, выходит, всегда странная?
Ну вот опять я попалась на эту ловушку – когда хороший Пашка начинает надо мной смеяться.
– От тебя таких подстав ждешь меньше всего. Давай придумывать, что будем брать.
Нечасто, но и в институте мы иногда покупали кофе в буфете на первом этаже. Слишком дорогое и не слишком качественное… или, по Пашкиному мнению, абсолютно ужасное. Он – невероятный ценитель кофе, наверняка на вкус может отличить арабику от робусты, а я всегда беру латте с сиропами, за которыми не чувствуется кофейный вкус, и мне все равно.
– Обижаешь, – Пашка вздохнул.
– Не обижаю.
Молоко в сочетании с кофе он тоже не признает. Всегда брал строго американо. И я ведь пару раз попробовала эту его несусветную гадость – «настоящий кофе» – и для себя сделала вывод, что пить его можно только под пытками.
Посетителей было немного, человек пять на весь зал. Мы заняли круглый деревянный столик возле окна, чтобы лучше видеть, как снаружи бушует стихия. Милая бариста, наша ровесница (а ведь на ее месте могла быть я), приняла заказ – американо для Пашки и латте с кедровыми орешками для меня. И Пашка, на особо благородных правах, оплатил обе чашки.
Здесь пахло шоколадными кексами и взбитыми сливками; по периметру окна шла гирлянда из золотых лампочек, мягко подсвечивая подоконник. Этот уют ничуть не противоречил ливню за окном. Будто так и надо – прятаться в тепле от любых невзгод.
– Как тебе тут?
Пашка смотрел на меня неотрывно, будто и не было ему никакого дела ни до погоды, ни до запахов, ни до гирлянд.
– Мне нравится.
– Надеюсь, этот праздник жизни ненадолго установится… И закончится хотя бы до того, как тут все закроется. Хотя, конечно, в идеале было бы до темноты вернуться домой.
«Ваш заказ готов» – и вот перед Пашкой высокая черная чашка, а передо мной широкая, белая, и сверху – сердце с нечетким контуром.
Я сделала глоток – верхнюю губу покрыл слой молочной пены. Попыталась слизнуть его так, чтобы Пашка ничего не заметил. Он отвернулся, но только спустя секунду.
– Прости, что я завлекла нас в этот апокалипсис.
Кофе у меня оказался вкусный, даже очень. Мягким бархатом разливался внутри. Рядом с бабушкиным домом рост кедр, ближе к концу августа папа взбирался на него и скидывал шишки, а мы принимали их, как божьи дары. Потом щелкали орехи всей семьей и ещё долго ходили с липкими от смолы руками.
– Меня ничего не смущает, – Пашка пожал плечами.
– Ну да, когда бы мы еще посидели вот так… спрятавшись от дождя за стеклом.
– Осень скоро.
Осенью дожди другие. Моросящие и бесконечные. Капли мелкие и бьют слабо – куда им до летних ливней, подобных потоку стрел с неба? Сейчас можно различить отдельные удары – острая длинная капля бьет по стеклу. Она затем распластывается, медленно ползет вниз, а новые капли беспощадно ударяются в ее тело, сливаются, и уже невозможно понять, где начинается одна капля и заканчивается другая.
И еще – в отличие от осени, летом дожди заканчиваются быстрее. Если судить в среднем, добавил бы Илья. Он-то специалист средних, медиан, еще чего-нибудь.
За чашкой кофе общение шло легче – если не учитывать, что я все время смотрела в окно, боковым зрением отмечая, что Пашка смотрит на меня. Мы обсудили наши работы, как самые настоящие взрослые люди. Я объяснила, чем же таким таинственным занимаюсь. Пашка согласился – и выглядел при этом серьезно, – что контактировать с людьми весьма энергозатратно, а постоянно проверять расписание еще и трудоемко. Я покивала. И как это только мама без меня справлялась?..
А сам он пообещал принести мне нашу местную газету, в которой напечатали его репортаж. До этого Пашкины тексты пару раз появлялись на интернет-ресурсах, и он даже отправлял мне ссылки, но, каюсь, я открывала их, лишь чтобы полистать.
Потом дождь закончился так же резко, как начался. Мощность начала ослабевать, прошла ещё минута – и он сошел на нет, как будто кто-то сдвинул тамблер на «выключение». Я не успела даже с кофе разобраться: молочная пена на дне чашки потрескивала время от времени, когда лопались пузыри. Еще минута – и тучи потянулись в разные стороны, точно кто-то тянет их собачью свору за поводки… Или, быть может, это пастух решил перегнать тучи по другим местам?
Когда я победила пену, выглянуло солнце. Но, само собой, его лучи не могли в одно мгновение исправить все те пакости, что натворил дождь.
– Уже и не погуляем, – заметила я, разглядывая дно чашки. Но никакой кофейной гущи там не было, а жаль – срочно требовалась хоть какая-нибудь подсказка.
– Только если недолго. – Пашка то ли согласился со мной, то ли все-таки нет.
– Просто даже не знаю, – пожаловалась я, – что бы обсудить такое, чтобы ты во время нашей прогулки не умер от скуки.
– Я не умру от скуки, даже если мне придется молча сидеть рядом с тобой.
– А если стоять? На семинаре у Ивченки…
О, это были легендарные семинары – по визуальной журналистике. Даже само название предмета предполагает, что придется много смотреть. Но проектора в аудитории не было. Мы боролись за перенос пары в нормальную аудиторию – честно, но, видимо, недостаточно энергично, потому что добиться переноса не удалось. Поэтому весь семестр от перемены до перемены стояли возле маленького экранчика – картинки нам показывали на ноутбуке. После физкультуры меньше устаешь.
– Даже тогда. – Мы отсмеялись, и он добавил: – Мне просто нравится находиться рядом с тобой.
Попрощавшись с бариста, мы покинули кофейню.
Воздух пропитался влажностью и свежестью, капельки дождя блестели на листьях хаотично, как рассыпавшиеся хрустальные бусины, и ручейки бежали по тротуарам – хоть сейчас хватай бумагу и складывай белоснежные корабли. А солнце светило по-дурному яркое, будто за несколько предзакатных минут пыталось отыграться за весь пасмурный день. Припекало даже через толстовку, и смотреть прямо было невозможно – только вниз.
Мы направились в сторону института – расходиться – и в этот момент Пашка заметил:
– Я хотел сказать тебе одну вещь.
– Говори, – ответила, и голос сел, хотя я еще не успела понять, что волнуюсь.
– Ника…
Да и сам Пашка, кажется, растерялся на несколько секунд. Но затем настойчиво повторил:
– Ника.
И еще несколько секунд молчания.
– Да?
Он остановился, заставив затормозить и меня. Повернулся в мою сторону, вцепился взглядом во взгляд, и зелень, исходящая из каемки его радужки, будто зашелестела, заволновалась на ветру.
– Ты мне нравишься. Не как друг.
Проговорил на одном дыхании. И плотно сомкнул губы.
– А как?
Всё слилось в одну картину – солнце, воздух, листва, асфальт, кораблики, что и в реальности-то не существуют. Я услышала собственное сердце так отчетливо, будто вынула его из грудной клетки и поднесла к уху подобно морской ракушке.
– Как девушка.
Он отвернулся в сторону. Зажмурил на мгновение глаза.
Я обхватила левую ладонь правой… или правую – левой, не имеет значения, потому что пользы от этого действия не было никакой.
– Паша. – Назвать его так же, как всегда зову в собственной голове, я не осмелилась. – Я очень ценю общение с тобой.
Он кивнул – будто именно такой ответ и ожидал.
– Но, если честно, я не знаю, что и сказать.
Хотя знаю – Ник был прав.
Такой момент, до невозможности личный для нас с Пашкой, а я все равно вспоминаю о Нике.
С куста спорхнула мелкая коричневая птичка, и брызги полетели во все стороны. Неужто сидела в укрытии все это время, пока не закончился дождь? Нужна особая кофейня – для птиц… Чтобы им было, где прятаться от погодных невзгод.
И еще было бы неплохо придумать местечко для людей, где они могли бы скрываться от всяких тяжелых разговоров.
– Мы можем остаться друзьями, – сказал он тихо. И вновь сдвинулся с места, только пошел в три раза быстрее обычного. Я и не знала, что Пашка может развивать такую скорость.
А я помчалась следом, выкрикивая ему в спину:
– Я тебя обидела?
Пашка затормозил:
– Нет, ты была честна.
– Но я ведь ничего не сказала. Мне нужно подумать над этим.
– Если бы тебе было, что сказать, ты бы сказала сразу.
Он вернулся к типичному сегодняшнему себе. Вновь не смотрел в мою сторону. И, кажется, собирался молчать до самого конца прогулки, но я все никак не могла завершить этот разговор.
– Нет, ты не прав. Мне нужно время, чтобы… подобрать слова, что ли?
– Подбирать слова – это профессия. А я хотел услышать искренние. Я знал, что каким-то таким, скорее всего, твой ответ и будет, но не мог не рискнуть, верно?
Мы ведь уже разговариваю об этом. И сошлись на противоположных мнениях.
– Хорошо, – сказала я.
А что хорошего – и сама не поняла.
Мы вышли из парка, осталось пять минут до тех институтских колонн, возле которых мы встретились. И тут Пашка начал, как ни в чем не бывало:
– Когда в последний раз на дачу ездили, птичку видел забавную. На дрозда похожа, только брюшко белое, а грудка рыжая…
Будто наш предыдущий разговором оказался паззлом, случайно вставленным не в то место. А тут эту нелепую ошибку обнаружили, и паззл скинули в общую коробку до более подходящего случая.
Обсуждать птичек оказалось куда приятнее.
Вот так, на правах людей, взаимно романтичных к природе и невзаимно – друг к другу, мы и дошли до колонн. Пашка хотел меня проводить, а я отказалась. Вдруг опять дождь? Как он тогда домой побежит? И все в таком духе. Тогда Пашка предложил:
– Погуляем еще?
– Наверное…
Романтичность (к природе) испарилась мигом. А неловкость (друг к другу) осталась.
Мне показалось, что Пашка потянулся к моей ладони, но быстро остановил сам себя.
– Ты ведь избегала меня, потому что боялась это услышать?
Я помотала головой из стороны в сторону, но как-то совсем неубедительно.
– Ты тогда намекал. Когда красили голову.
– Да, – он слабо улыбнулся. – Это был намёк. Можно обнять тебя на прощание?
– Можно, – я пожала плечами. – Вроде как мы еще до этого решили, что можно.
Пашка резко шагнул вперед и прижал меня к себе – куда крепче, чем в прошлый раз. Носом уткнулся в волосы, и кожей головы я почувствовала его дыхание.
Эксперимент. Я хотела попробовать. Трепетания не было.
И почему я не утопаю в этом объятии? Почему по коже не бегут искорки, не мерцают, как лампочки на гирляндах? И, что тоже немного интересно, – тонет ли Пашка, сияет ли он? Впрочем, если бы он сейчас решил ответить на эти вопросы, я бы не стала слушать.
– Останемся друзьями, – сказал он не то для меня, не то для себя. И шагнул назад.
– Получится? – Я поправила прядь волос, упавшую ему на лоб. Он перехватил мою ладонь, плавно опустил – и отпустил.
– Получится.
А я подумала… все-таки вот где она – та черта, которая отдалит нас друг от друга.
С дождями, кажется, на сегодня все-таки было покончено. Когда я вернулась домой, уже смеркалось, но небо было до того чистое-невинное, что прошедший ливень выдавали только лужи.
Мама была на занятии – знаю, поскольку сама занималась ее расписанием. А папа, впервые за долгое время вернувшись с работы вовремя, сразу после ужина ушел в гараж. Об этом мне сообщил Илья. Он сидел на кухне с кружкой чая, оттопырив мизинец, как какой-нибудь аристократ. Вообще, удивительно было видеть его за кухонным столом, а не за рабочим.
– А ты чего тут расселся? – спросила сразу же после того, как Илья сдал папу.
– Ну вообще – жду тебя.
– Опять что-то должна?
– Вот иногда думаю, Ника… – братец очень тяжело вздохнул. – В кого же ты такая злая? Кто тебя так сильно обидел, что ты теперь вымещаешь всю злость на мне, ни в чем не виноватом…
– Нормальная я, – буркнула. Но все равно – стало немного стыдно. – Так зачем ждешь?
– Просто. Погода нелетная. А у тебя прогулки.
– Волновался, что ли?
Илья ничего не ответил. Только наградил меня тяжелым взглядом. Затем поднялся – и я заметила, что левое запястье у него обмотано эластичным бинтом. Он достал кружку, бросил в нее случайный пакетик чая из моей коллекции, залил водой, уже, вероятно, остывшей. Поставил на то место, которое я обычно занимаю я.
– Присаживайся, рассказывай, как погуляла. Должна рассказать, не мог же ждать зря?
Спорить перехотелось, и я покорно плюхнулась на стул.
– У тебя рука болит?
– Немного, – Илья пожал плечами, – видимо, из-за компьютера.
– Может, к врачу?
Мой Илья – балбес, он может до последнего терпеть, но не обращаться за помощью. А вдруг там что-то серьезное?
– Ну и что он мне скажет? Посоветует мазь. Или сменить профессию. Ника, давай-давай. Я жду, опять.
Он вернулся на свой стул и даже мизинчик вновь оттопырил.
В кухне царил сумрак, тенями гнездился на лице, прятал детали того, что происходит по сторонам. Видно было лишь, что творится прямо перед тобой – мы, наверное, постоянно находимся в состоянии сумрака, раз не привыкли (не хотим или не можем) замечать вещи, происходящие вне нашего поля зрения.
Прямо перед были глаза Ильи.
Уставшие, что ли, будто он самолично только что бегал под дождем. Тоже нашел бы себе подружку, чтобы она о нем заботилась и вселяла немного живости. Главное… главное, не такую, как я, которая отвергает чуть что.
– Мне одногруппник в симпатии признался.
Сказала – и сама не поверила, что это совсем недавно произошло именно со мной. Приснилось – пожалуйста, или придумалось в порыве мысленного полета. Не могло это всё быть в реальности.
– Типа в любви? – Илья совсем не выглядел ошарашенным.
– Такого слова не прозвучало. Он сказал, Ника… – Голос задрожал, будто еще мгновение – и меня во второй раз за день попросят ответить на это признание. – Ника, ты мне нравишься, но больше, чем друг… или не как друг, а как девушка. А я сказала – нет слов. Прямо так и сказала. Обидела.
Илья несколько мгновений помолчал, потом заметил:
– Даже если обидела – в этом нет никакой твоей ответственности.
– Позволила понравиться кому-то больше, чем друг, – я хмыкнула. Звучало ведь по-глупому, но как сильно беспокоила вся эта ситуация. – А где эмоция? Что-то не вижу, чтобы у тебя глаза округлились.
Не выдержав, я все-таки щелкнула выключателем. Кухня залилась желтым светом плавно, неравномерно, как будто поглотилась туманом. Илья сощурился.
– Чему тут удивляться? Я скорее удивлен тому, что ты таких признаний не приносишь по несколько штук в день.
– А должна?
Вот у меня уже точно глаза стали двумя фарфоровыми блюдцами с серой каемочкой.
– Прикольная ты. – Честное слово, я не помню, чтобы кто-то когда-то говорил мне, что я прикольная… – Такая вся… с тонкой душевной организацией, себе на уме, но цепляет.
– Ну спасибо, – пробурчала я. Обозвал меня чокнутой, но сделал это красиво. Типичный мой Илья. – Но делать-то мне что? Как теперь с ним общаться?
Илья пожал плечами.
– Ему тоже будет не в кайф, если ты будешь разыгрывать взаимность, но при этом ее не испытывать.
– А что мне тогда разыгрывать?
– Ничего. Если ничего к нему не испытываешь, так и скажи, чтобы он не ждал. Хотя я уже понял, что ты любишь заставить всех подождать. – В меня полетел укоризненный взгляд. – И, если после таких признаний в принципе не сможешь продолжать общение, то тоже не молчи об этом.
– Так и сказать? Прости, не могу говорить? – И тонна сомнения в словах.
– Лучше так, чем по темным закоулочкам прятаться.
– Тебе, умному, легко советовать. – А сама задумалась: подобные советы ведь спроста не берутся. Значит, и Илье однажды приходилось наблюдать, как кто-то там прячется?..
– Вот именно, – Илья поднялся со стула и щелкнул меня по носу рукой, свободной от бинта.
Вернулась с занятий мама, а вскоре и папа спустился к нам, простым людям, с гаража в квартиру. И оба спросили у меня, не попала ли я под сегодняшний ужасный ливень, и еще дважды я призналась, что попала, пока гуляла. Но про признание больше никому не сказала. Даже подружкам. Думаю, они сами все поймут, как только начнется сентябрь.
Год назад, в первые дни учебы в институте, я постоянно бродила по коридорам, силясь отыскать нужную аудиторию. Здание старое, со множеством поворотов, и даже корпуса у нас есть, в которые можно пройти лишь через определенную дверь определенного этажа…
Помню, был второй или третий учебный день, и мне нужно было попасть как раз в один из этих корпусов, а я не могла понять, как туда перейти – обидно было чуть ли не до слез. Потом услышала шаги за спиной. Это был мой одногруппник – взъерошенные волосы, но выражение лица донельзя ответственное. Сказал, что узнал меня. И предложил поискать аудиторию вместе. Так и началась вся эта история.
Но теперь-то мы будем ходить по-отдельности.
Сможет ли меня найти? В самых темных закутках…
***
Одна из ночей, когда совершенно не получается уснуть, хотя в день накануне – этот конкретный день – не случилось ничего такого, что могло бы настолько сильно задеть хрупкую душу.
После Пашкиного признания прошло целых четверо суток. Он еще пару раз спросил у меня, как дела, а я ответила, что все идет как всегда, но дальше наше общение не продвинулось. Зато сейчас, рассматривая потолок в поисках истины, я осознала вот какую забавную вещь – ведь не так уж тяжко мне было пережить это волнительное событие.
Преимущества творческого человека.
Я как будто смотрела на все, что происходило тем днем, со стороны – сбоку ли, или сверху, не знаю. Будто это не я участвовала в том разговоре, а моя лирическая героиня. Которая нужна была ровно на единственное мгновение, то самое. Может, однажды я напишу об этом стих: как кто-то признался, а кто-то отверг, и ведь даже тогда я буду писать не про себя…
И так каждый раз. Множественное расщепление личности.