Первый наступил тогда, когда Пашке приспичило переодеться – конечно, не марать же такую красивую рубашку. Он вытащил из комода будто бы первую попавшуюся футболку, и я не нашла ничего умнее, кроме как отвернуться. А в слабом зеркальном отражении на поверхности все того же комода все равно разглядела его силуэт – как он медленно расстегивает пуговицы рубашки, а затем через голову натягивает на себя эту футболку, чисто черную.
Затем он предложил переодеться мне. И над моим нарядом пришлось размышлять куда дольше. Пашка перебрал футболок пять, чистых и аккуратно сложенных, пока я не спросила, чем они все его не устраивает. И Пашка, тщательно отводя глаза, ответил – боится, что я в них не влезу. Меня охватило недоумение – по какой такой причине?
В общем, Пашку смутило наличие у меня груди. Хотя, признаем честно, если она просматривается в этом платье, поскольку оно плотно прилегает к телу, это еще не значит, что я не должна вмещаться в мужские футболки.
Выбрала себе сама. Темно-коричневую. Затем возникла следующая проблема – скажем так, проблема низа, и Пашка выделил мне шорты на завязочках, чтобы я могла подтянуть их под свою фигуру и не остаться без штанов в одно внезапное мгновение.
Переодеваться я пошла в ванную. Успела поумнеть за десять минут. Футболка на мне висела свободно, даже очень, так что от фигуры мгновенно ничего не осталось. Зато шорты, будь они на полмиллиметра более узкими, я бы уже не смогла на себя натянуть. Вот тебе и раз.
Когда я вернулась, Пашка уже читал инструкцию.
На секунду он оторвал от неё взгляд и посмотрел на меня. Буркнул, что я прекрасно выгляжу, и вернулся к чтению.
Я тоже взглянула на инструкцию для приличия. Один раз. Затем покосилась на Пашку – хотелось еще раз спросить, действительно ли он находится в здравом уме, если смеет поручать мне такие ответственные штуки. Но он был так увлечен текстом, что спрашивать я передумала. И начала мешать. Не в том смысле, что решила процесс нарушить, а краску. Маленький тюбик перенести в большой бутылёк, взболтать. И ничего сложного. Главное, следить, чтобы в процессе протекания реакции ничего не взорвалось.
(Что это за реакции такие, которые могут превратить всего-навсего покраску волос в поле боя?)
Пашка в прямом смысле за голову схватился, когда наконец заметил, насколько я продвинулась в своем развитии. Мне даже стало его немного жалко, но отступать назад было уже сложно.
Потом у нас порвались перчатки, которые лежали в коробке. Порвались в тот самый момент, когда я начала надевать первую… Благо, Пашка додумался взять запасные. А затем сломалась напополам ручка кисточки, когда я проверяла ее на прочность… Запасной кисточки у нас не было, пришлось довольствоваться обломками.
Емкостью для краски выбрали симпатичную зеленую мисочку, которую Пашка вытащил, похоже, из кухонного гарнитура. Подставкой под кроваво-красную кисточку мы выбрали трепетно-белый листок бумаги, потому что и мне, и Пашке стало жалко использовать подобным образом его стол.
А на самого Пашку мы натянули пакет, который он зачем-то купил для коробки краски. Проделали в нем отверстие с закрытой стороны и натянули пакет через голову. Так что Пашка сидел теперь как сосиска. Пакет было жалко, но футболку – куда жальче.
Увы, для меня пакета не осталось…
Но вот подготовительный этап, занявший еще сорок, а то и больше минут моего гостевания, закончился. И началось искусство?..
Ещё куда большая череда смущений, будет правильнее сказать.
Мне было непривычно касаться Пашки таким образом – ушей, лба, волос… Мне в принципе было непривычно касаться Пашки, да и в целом – находиться настолько близко к нему, чуть-чуть даже нависая сверху… Его тело излучало мягкие волны тепла, и я улавливала их своим.
А тут еще такая зона… интимная. Я никому не позволяю касаться своих волос, а ушей тем более – сразу мурашки бегут по всему телу.
Более чем уверена, что профессиональных колористов подобные глупости не смущают. Но это была просто я, а это был Пашка, и в голове мгновенно зароились мысли вперемешку со словами, которые говорил относительно Пашки Ник. И я подумала – с какой целью он пригласил меня к себе домой? Может, не так уж и нужна ему была эта покраска волос? Но никакого другого повода, чтобы мы вдруг оказались так близко друг к другу, Пашка не смог придумать…
Это все была, конечно, чушь.
Я знаю Пашку вот уже целый год, и за это время он не проявлял по отношению ко мне никакой подобной пакости. Так что в нём сомневаться точно не стоит.
То ли по подсмотренным когда-то техникам, то ли согласно собственным фантазиям я решила красить Пашку, постепенно смещая пробор – сначала окрасила прядки по центру, затем пошла почему-то вправо. Минут за десять этого творческого процесса, когда я окрасила часть, может, восьмую головы, а также Пашкин лоб, уши, шею и свои руки по локоть, он вдруг предложил:
– Давай поговорим о чем-нибудь.
И я чуть кисточку не выронила. А мне, вообще говоря, по многим причинам опасно ее ронять.
– О чем, например?
Мы уже много чего успели обсудить на кухне. Но я не сомневалась, что у Пашки найдется еще много тем для разговора.
– Ну, например…
– Слушай, а у тебя, может, ватный диск есть? Чтобы я краску стирала с кожи. Не отмоешь ведь потом.
– Есть. Принесу.
И он как-то слишком резко поднялся со стула, едва не столкнувшись со мной. Буркнул «прости» и спрятался в ванной.
Я ждала его минуты две, честное слово. А, может быть, и больше. Вернувшись, Пашка никак не объяснил своё отсутствие. Молча протянул стопку – штук пятнадцать, наверное, – ватных дисков. Я кивнула. И положила их на стол.
Кажется, и он испытывал что-то вроде неловкости. Однако попытки завязать разговор все-таки не оставил. Спросил:
– Как ты относишься к признаниям в любви?
Я не выронила эту злосчастную кисть. Я собой горжусь.
Пашка не стал смотреть в мою сторону – боялся помешать моей работе? Или посмотреть боялся – после таких вопросов?
– Замечательно, – ответила я.
– Просто прекрасно, – пробурчал Пашка.
– Невероятно.
Я не собиралась сдаваться первой.
Или даже так скажем – я собиралась говорить (слушать) что угодно, но только не это. Знаю, что так неправильно, что от подобных разговоров не убежишь, и рано или поздно они случатся. Но у меня одномоментно быстрее забилось сердце и задрожали руки, и мне захотелось завершить этот диалог как можно скорее, чтобы вернуться к своему привычному состоянию.
– Отлично. А если без шуток?.. – Пашка прокашлялся. – У тебя ведь… был молодой человек.
– Был.
Уже лучше.
Говорить о моих первых и единственных пока отношениях было неприятно, но легко. Потому что я уже всё в них для себя поняла. Ещё бы – после нашего расставания я думала об этом столько времени, сколько не думала ни об одном из моих институтских предметов.
– Вы ведь признавались…
– Я признавалась. Он… такое не любил. Он показывал, иногда, но говорить не любил. – Мгновенно вспомнилось, как сильно я ждала от него проявление нежных чувств по отношению ко мне – и с каким трепетом хранила в себе эти проявления, все до единого, начиная от пожеланий спокойной ночи и заканчивая тем, как он поправлял мне пряди тогда еще длинных волос. – Наверное, я тебя все-таки обманула. С тех самых пор я, пожалуй, отношусь к признаниям с большим сомнением.
– А до этого?
– А до этого отношений у меня не было. – И зачем-то добавила: – Не вижу смысла признаваться в любви до отношений. – А после перевела стрелку разговора до него: – У тебя как дела с этим?
Мы вообще-то ради покраски волос здесь собрались – так что я попыталась сосредоточиться на том, что делаю.
Впрочем, я давно, еще к середине первого семестра, заметила за Пашкой такую особенность. Он может делать проект – и одновременно о чем-то болтать. А я и отвечать не успеваю, и проект у меня тут же начинает стопориться.
– У меня тоже были только одни отношения, – ответил он наконец. – В десятом классе. Но в любви я признавался раз пять.
– Да?
Пашка пожал плечами – раздалось шуршание нашего защитного пакета. Объяснил, как маленькой:
– Я считаю, что, если ты что-то испытываешь к человеку, ты должен ему об этом сказать. Когда ты молчишь – ты заведомо проигрываешь. Когда же сказал… ты в любом случае победишь. Либо перейдешь на новый уровень взаимодействий с этим человеком. Либо вы можете сохранить дружбу. Оставить все так, как было до этого, однако ты хотя бы будешь знать, что попробовал. Тебе, может, помочь надо как-то?
Он так резко переключил тему, что я не сразу сориентировалась.
– Можешь подержать краску. Боюсь в один момент ее уронить и устроить тебе кровавый душ.
– А тебе часто признавались в любви? – не унывал Пашка. Но миску с краской все-таки взял.
– Помимо этих моих отношений – единожды. И знаешь… Мы перестали после этого общаться. Так что твой принцип нельзя называть верным, – добавила чуть резче.
Это было давно, заканчивался мой девятый класс.
А в любви мне признался одноклассник, чем-то, кстати говоря, похожий на Пашку. Мы с ним вместе готовились к экзамену по истории – вдвоем со всего класса. Так что все консультации у нас проходили втроем – я, он и учительница. А задания и вовсе были одни на двоих.
Вот так мы с ним весь год хихикали в перерывах между подготовкой – один мозг на двоих. Потом нам еще вариант один на двоих попался, и написали мы его на практически одинаковый высокий балл – я набрала на два или три больше за счет сочинения. Он всегда говорил, что у меня классно получаются сочинения.
Сочинять-то я умею, с этим не поспоришь.
Приблизился выпускной – и после торжественной части, в загородном кафе с открытой верандой, он пригласил меня на вальс… так забавно. Вальс я до сих пор танцевать не умею. Я вообще не умею танцевать.
Вдоволь насмеявшись в попытках изобразить что-нибудь красивое, мы вышли на эту самую веранду – подышать. Стояли, опираясь на перила, и наблюдали, как догорает закат.
Он сказал, что мне очень идет платье – а оно у меня было темно-зеленое, с плечами-фонариками, одним словом – жутковатое, ибо покупалось в последний момент. Затем добавил: он очень рад, что этот год сблизил нас, потому что и представить не мог, что настоящая я… такая. Какая именно, он уточнять не стал.
И потом добавил: «Ты мне очень нравишься, Вероника». Осторожно накрыл мою ладонь своей.
Я растерянно посмотрела на него. Попыталась улыбнуться.
За пару недель до выпускного мы познакомились с тем моим первым и на данный момент последним, когда-нибудь расскажу подробнее, и я думать ни о ком не могла, кроме него. Все те приятные мгновения, что связывали нас с одноклассником, что стоял тогда так близко ко мне, успели позабыться; и я понятия не имела, как именно нужно реагировать, о чем совершенно честно сообщила:
«Ты ждешь от меня ответа? Или я просто должна принять это к сведению?..»
Покраснев, он ответил, что я совсем ничего ему не должна.
Вечер закончился. Он писал мне все лето, и каждый раз от его сообщений я смущалась, как впервые. С ужасом осознавала приближение десятого класса и пыталась придумать, как нужно будет себя вести. Подумывала даже над тем, чтобы уговорить маму на новую школу, несмотря на то, что моя собственная славилась хорошей подготовкой по гуманитарным предметам.
Но обсудить всю эту ситуацию так ни с кем и не осмелилась. Даже с Ильей. Впервые, пожалуй, в жизни я что-то от него умолчала.
А он не пришел.
Ни на первое сентября, ни на второе.
Поступил в колледж на специальность «история и археология», а я узнала об этом позднее всех одноклассников, потому что еще в мае вышла из нашей общей беседы, да так в неё и не вернулась.
Ни разу он не написал мне с тех пор, как начался сентябрь… И я ему. Скоро три года, как мы не переписывались.
Да и вживую с тех пор не пересеклись даже на мгновение.
До сих пор мне кажется, что я перед ним виновата.
Ответственны ли мы за те чувства, которые испытывают к нам окружающие? Виновны ли мы в том, что кому-то больно из-за того, что сами мы не испытываем тех же чувств?
– Ника? – мое имя странно звучало Пашкиным голосом. Давно он не обращался ко мне так… Обычно он вообще никак не обращается.
– Прости. Задумалась.
– Мне тоже однажды не удалось сохранить дружбу. Но во всех остальных случаях удалось.
– И как? Дружите до сих пор?
– Уже нет… Но по другим причинам.
– Откуда ты можешь знать, что не по этим?
– Люди по разным причинам могут переставать общаться, – заметил Пашка не слишком довольно.
Я покачала головой. Он, конечно, не мог этого видеть этого движения; однако, судя по Пашкиным размышлениям, он много чего не видит. И еще один упущенный по причине слепоты момент этого не изменит.
– И все равно, – продолжил он.
– Что – все равно?
У меня позади была прокрашенная половина Пашкиной головы, правая, и я решила взяться за левую. Однако тут на пути возникла очередная проблемка – на месте центрального пробора волосы слиплись, и мне пришлось приложить усилие, чтобы отодвинуть их в сторону…
– Ай…
– Прости.
– И все равно я продолжу говорить о своих чувствах вместо того, чтобы от них прятаться.
– Ты молодец. Желаю тебе успехов.
– Тебе не нравится этот разговор?
– Не нравится.
– Хорошо, – Пашка кивнул вместе с кисточкой, которой я пыталась прочесать волосы с нанесенными на них краской. – Извини, что затронул неприятную тебе тему.
– Ничего страшного. Но я правда сейчас не хочу об этом говорить. – И я с облегчением выдохнула. Кажется, слишком даже громко. – И еще, пожалуйста, не мотай головой.
– Извини.
Я цокнула.
– Почему ты все время такой вежливый и хороший?
– А тебе нравятся бестактные и плохие? – И голова ведь даже не шевельнулась, застыла, как гипсовая. Только губы шевелились, будто существовали отдельно от нее.
Хорошо, что он на меня не смотрел. Иначе увидел бы, как я мгновенно вспыхнула.
И еще лучше, что он не умеет (по крайней мере, не должен уметь) читать мысли. Все мы прекрасно знаем, кто такой грубый и нехороший тут же возник у меня в голове.
Докрашивала его я молча. Когда основной этап покраски завершился, пришлось еще парочку раз пройтись по голове с такой тщательностью, будто я вместо непрокрашенных прядок выискивала блох. А затем я так долго терла кожу ватными дисками, что в конце концов уже непонятно стало, она красная из-за краски или моих стараний.
Смывать краску Пашка пошел самостоятельно,
Вернулся с темными мокрыми локонами и прямо-таки ужасающим полотенцем – насыщенно-розовым вместо белого. Словил мой взгляд и сказал:
– Думаю, оно отстирается.
– Очень сильно сомневаюсь… На всякий случай, ни с чем светлым его не вздумай отстирывать.
– Да уж не вздумаю. Будешь еще чай?
С одной стороны, оставаться с Пашкой еще на какое-то время было опасно, у него сегодня настроение обсуждать то, что я вообще никогда не стала бы обсуждать. С другой стороны, надо же посмотреть, что я ему намулевала. Как-никак, первый раз красила кому-то голову. А вдруг сносно получилось? Свой салон открою, буду деньги грести лопатой. И кофемашину в нем поставлю обязательно.
– Буду, только переоденусь для начала.
С переодеванием я решила не спешить.
Очень медленно сняла футболку, донельзя аккуратно ее сложила. Аналогичным образом поступила с шортами. Минут пять попялила на себя в зеркало, поправила волосы, поразмыслила о жизни. Потом еще столько же времени боролась с молнией на платье, она у меня любит заедать в неподходящие моменты. Потом заметила на щеке пятнышко краски и попыталась оттереть уже его.
– Я уже решил, что ты заблудилась, – заметил Пашка, когда я наконец появилась на кухне.
Он стоял напротив плиты. В одной руке – тарелка цвета морской волны. В другой – черная лопатка. Я подошла ближе… яичница.
Он так солидно выглядел с этой тарелкой, лопаткой и мокрыми волосами, в просторной футболке, что визуально делала его шире – и я даже растерялась. А он растерялся тоже – наверное, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Либо его мое платье смутило. Либо вся эта ситуация. Как будто мы с ним знакомы уже лет пятнадцать, я вернулась домой после тяжелого дня на съемочной площадке. А у него тоже был тяжелый день, однако кончился он чуть раньше моего, и Пашка вот стоит… встречает.
– Не знала, что ты умеешь готовишь, – сказала я, настоящая я, которой до съемочных площадок пока так же далеко, как до сцены оперного театра.
– Я только так, основное…
– Решил сделать что-то к чаю, поскольку всё мучное в доме я уже съела?
– Ну типа того, – Пашка кивнул, и я искренне возмутилась. Так что он тут же поспешил исправиться: – Потому что позаимствовал у тебя обед.
А яичница у него, кстати, получилась неплохая. Мой Илья все время пропускает момент готовности, – и каждый раз гордится своей невероятно хрустящей корочкой, приговаривая, что я, воображуля, такую никогда не получаю.
На этом, наверное, надо было закругляться?.. Пашка ответил – наверное.
Я все-таки полюбовалась на высохшие Пашкины волосы – в помещении они были скорее каштанового цвета, зато, стоило нам выйти на улицу, они в самом деле заискрились красным, как фейерверки. Пашка сказал, что это именно такой эффект, который был ему нужен. Спасибо, спасибо, спасибо, Ника. Пожалуйста, всегда к вашим услугам.
Он дошел со мной до остановки, однако спустя минуты три ожидания автобуса мне в голову вдруг ударила очередная гениальная идея – пройтись пешком. Полуденная жара спала, близился вечер, и на улице вдруг стало так приятно, что лезть в душный автобус совсем перехотелось.
Пашка вызвался меня проводить.
И, на самом деле, это была весьма приятная прогулка.
Все неловкости остались в квартире; а еще я наелась, так что настроение у меня мгновенно улучшилось. Сверкали Пашкины волосы, качалось при ходьбе мое платье, и мне мгновенно вспомнились мои прогулки с моим первым и единственным – редко, но всё же случалось, что я была на них в такой же степени беззаботна и до наивности радостна.
Мы обсудили каждую встреченную собачонку, а вот Ник смеялся над моими попытками поговорить про собачек.
Покачались на качелях – я последний раз притрагивалась к качелям года три назад.
Еще и голубей умудрились покормить. Я затащила Пашку в первый попавшийся супермаркет, и мы вышли оттуда с небольшой упаковкой семечек.
В общем, отрывалась я по полной. В детство ударилась.
А потом мы дошли до меня, уже начинало смеркаться, но я все равно подумала – как быстро мы добрались! Остановились рядом, и мне было совершенно все равно, что в любой момент здесь может пройти кто-то из родни или знакомых и задать свой любимый вопрос – свидание ли у меня?
Все равно Пашку нужно было уже отпускать. Он в своей рубашке скоро начнет мерзнуть, ибо я, в платье, уже начинаю.
Ему еще обратно ехать.
Он же поедет, так? Не станет повторять маршрут?
– Мы с тобой не обнимаемся ни при встрече, ни при расставании, – заметила я вместо того, чтобы просто попрощаться.
Атмосфера наивности и беспечности постепенно растворялась, и мы вынуждены были вернуться каждый в свой кокон из мыслей, страхов и предрассудков – и подсматривать потом из него, не спеша демонстрировать себя настоящих.
– Ты никогда не предлагаешь, – Пашка пожал плечами – и зачем-то посмотрел мне в глаза, пока этот кокон не успел захлопнуться.
Я развела руки по сторонам, как бы сообщая – вот она я, открыта перед тобой. Он шагнул вперед, осторожно обхватил меня за талию, и я обвила руки вокруг его шеи. Голову повернула, чтобы случайно не соприкоснуться взглядами. Или еще чем-нибудь. Лбами, например…
Вырвалась первой.
Бросила – всё, пока, и скрылась в подъезде, благо, сумочка у меня была маленькой, и ключи в ней долго искать не пришлось.
***
Этот сумасшедший день подходил к концу.
Сегодня утром я хотела устроить уборку в комнате, но к вечеру сил ни на что не осталось. Так что, вернувшись, я заварила себе пол-литровую кружку чая, сделала несколько бутербродов и ушла смотреть сериал, который рекомендовала мне Оля.
Сюжет оказался наиглупейшим, а герои творили всякую ерунду (хотя, если мы вдруг начнем внимательнее следить за собой, вполне может оказаться, что мы тоже много какой ерунды творим, просто привыкли этого не замечать).
Зато, как и обещала Оля, из-за бесконечного потока событий время за просмотром летело незаметно. Очнулась я к полуночи, выяснила вдруг, что родители уже давно ушли спать. А братца вообще в квартире не наблюдается. Опять пропадает со своими друзьями. Ждет, пока вернутся их девушки и мотивации дадут в виде пинка, чтобы наконец домой вернуться.
Я проверила социальные сети, надеясь обнаружить в них что-нибудь интересное, но нет, никто мне не писал, и тем более не писал мне тот, чьи сообщения я ждала. Но я не сдавалась, ждала до последнего. Посмотрела еще две с половиной серии – потом у меня разболелась голова.
И я принялась лежать в темноте, разглядывая потолок, врем от времени шевелясь, чтобы не уснуть.
Но в конце концов, когда время приблизилось к трем часам ночи, сон меня победил.
И ведь я правда ждала, что он напишет, красивая ли сегодня луна, или не настолько она, по его меркам, прекрасна, чтобы заострять на этом внимание. Ведь любой другой посчитал бы эту мою просьбу – сообщить о красоте луны – шуткой, но Ник… в нем тоже есть эта искорка, искорка дурости, как называет ее мой Илья.
Я проснулась около одиннадцати утра – слишком поздно по меркам летних каникул. И первым делом бросилась проверять, не пришло ли мне долгожданное сообщение.
Но он так ничего мне не написал – в какой раз я попадаюсь в эту ловушку?
***
Редко, но случаются у нас с мамой вечера,
когда мы садимся на кухне друг напротив друга
и говорим обо всяком;
за окном обязательно царит темнота, над нами желтым светом горит ночник – у него две лампочки в торшерах, всегда повернутые в разные стороны.
Мне во время таких разговоров всегда кажется, что мама бесконечно права, и я стараюсь впитывать каждое ее слово, чтобы пронести его с собой как можно дольше и воспользоваться им в тот момент, когда оно будет мне необходимо. Когда я вдруг окажусь напротив кого-нибудь, и мне будет очень больно, я должна буду вспомнить мамины слова и не дать себя в обиду.
Вот только чаще всего я их забываю, стоит мне лишь лечь спать.
А потом, в нужное время, теряюсь и совершаю оплошности – одну за одной.
Сегодня, однако, случилось у нас утро.
Субботнее утро, когда папа уже убежал в гараж, потому что на выходных ему совсем не сидится дома, а Илья ушел отсыпаться после своих ночных гостеваний. Мама иногда говорит – у других родителей сыновья возвращаются с красными глазами после вечеринок со спиртным, у нас – после бесконечных проектов.
Хотя, что-то мне подсказывает, совсем без вечеринок и у Ильи не обходится. Просто мы много чего о нем не знаем.
Мы с мамой напекли целую гору блинов, а часть даже нафаршировали творогом; поставили перед собой три блюдца с самыми разными добавками – сметана, сгущенное молоко и смородиновое варенье, и потчевали себе неспешно за чаем. Правда, смородиновое варенье ела только мама – я его признаю лишь в виде морса, как-то так с детства повелось. Хотя варенье у мамы вкусное.
Она всегда начинает первой эти наши разговоры.
Задаст какой-нибудь вопрос, а я отвечу нехотя, потому что, честно говоря, я не слишком люблю открывать перед мамой всякие вещи, которые связаны со взаимодействиями между людьми и мной.
На этот раз на меня донес Илья.
Сообщил, что я гуляю с каким-то там мальчиком («одногруппником»), и мама – как всегда, осторожно – спросила, как там у него дела.
– Да нормально, – ответила я рассеянно, наблюдая, как сгущенка растекается по блину. – Он устроился на подработку в газету. Будет теперь репортажи писать. Только я у тебя балбеска, дома сижу.
– Все твои репортажи еще впереди, – сказала мама уверенно. – Это он тебя на прогулки зовет?
– Ну мама, – и я мгновенно покраснела. – Это все тот же Паша, с которым мы весь год проекты делали. Он, видимо, по инерции продолжает со мной общаться. Привык.
– Не нравится он тебе?
Я растерялась. Так и застыла с наколотым на вилку кусочком блина.
Окна у нас были открыты нараспашку, ветер сквозняком гулял из кухни в мою комнату, и шторы то вздувались, то скукоживались, будто были медузами, которые пытаются преодолеть водную толщу. Такой приятный летний день, мне вдруг заранее стало жалко, что однажды лето закончится.
– Почему? – спросила я.
– Глаза не горят, – мама качнула головой.
– Я вообще не знаю, кто мне нравится. – Пару секунд помолчав, я продолжила: – Вообще не знаю, что такое «нравиться». Хотя, если так подумать, нравиться может много что. Книжка, или погода, или сгущенка. Если так судить, то он мне нравится. Он приятный в общении. Но, по этой же логике, мне нравится много кто и много что.
Я покосилась на маму, ожидая, что же она скажет.
Мама внимательно смотрела на меня.
– Значит, и что-то большое, чем просто «нравится», ты к нему не испытываешь?
– Я запуталась. – Сделав глоток чая, я с грохотом вернула кружку на стол. – Я даже не знаю, что такое «большее». Когда каждого слова ждешь? Когда… волна своя? Общая, у вас. Шутки понимаете с полуслова. Но в то же время – нет между вами никакой веры, и надежды нет, что всё это будет и завтра. Есть момент – один на двоих, и все же один-единственный.
Все еще было обидно, что Ник так и не написал мне тогда про луну.
И вот скоро стукнет двое суток с тех пор, как мы с ним не списывались. Бесконечные качели – он то отдаляется, то приближается. Или даже так – я будто сижу на соседних качелях, мы оба раскачиваемся, но я отстаю от него ровно на половину круга. Когда он достигает верхней точки на западе, я достигаю ее же на востоке. И встречаемся мы лишь на какое-то мгновение, когда оба попадаем в точку «ноль», центр компаса, к которому цепляется острая стрела.
– А Паша завтра будет?
– Надеюсь, что нет, – я хмыкнула. – Но в глобальном будущем – да. Если меня не отчислят, он еще несколько лет будет рядом. Не знаю.
Как фонарный столб, который всегда зажигается в одно и то же время, и летом, и зимой; который уж точно никак никуда не сдвинуть, и, стоит лишь захотеть, ты можешь оказаться рядом, и он подсветит тебя без каких-либо вопросов.
– Но нравится тебе тот мальчик, который со своей волной?
– Я теоретически говорила, – смутилась я.
Конечно. Меня, дурную такую, раскусить – что яичную скорлупку.
– Значит, теоретически, тебе и самой нравится не знать, что будет завтра. Чтобы каждый раз – как приключение на автобусе без номера.
– Почему без номера?
– Потому что понятия не имеешь, где в итоге окажешься. Авантюризм.
Я фыркнула.
– Я не знаю, что мне нравится. Наверное, я просто пока что ко всему этому не готова. Не отошла от прошлых путешествий.
– А Паша что думает по этому поводу?
– А Паша ничего не думает. Недавно тоже пытался вывести меня на откровенную беседу, – с намеком посмотрела на маму. – Про любовь и все такое. А тот, который со своей волной, – все-таки призналась я, – и вовсе молчит, а я не хочу за ним бегать и выпрашивать внимание.
Мама улыбнулась плавно, задумчиво посмотрела на окно.
– Как ты думаешь, что такое любовь?
– Ну и что? – удивилась я.
– Не знаю. Честное слово. Для себя я вывела так – важно, чтобы человек поддерживал тебя и твои начинания. Чтобы всегда был рядом, даже когда может казаться, что против вас весь мир.
– А огонь?
– Вновь в тебе говорит дух авантюризма… Я тоже не знаю, Ничка. Огонь – он ведь проходит и уходит, а человек, с которым ты дальше пойдешь по жизни, должен быть тебе опорой.
– Ты по такому принципу выбирала папу?
– Это он меня выбрал, – мама улыбнулась. – Хотя, пожалуй, все-таки по такому.
– А если он, чисто теоретически, может быть опорой… но… не могу даже придумать, как объяснить. Как будто он, который должен быть опорой, это книжка, подпирающая открытую форточку. А во втором случае – будто бы вы служите двумя створками одному окну. Одинаковые в своих стремлениях.
– Если убрать одну створку, вторая останется на месте?
Я растерянно пожала плечами:
– Думаю, да.
– Я бы скорее сказала, что опора – это оконная рама… без нее точно никак не обойтись.
– Но тогда вы – совсем разные. И функции у вас отличаются.
Мама медленно покивала головой.
– Я думаю, не бывает такого, чтобы человек был абсолютно во всем идеален. Идеален в твоем понимании партнера. Нужно понять, что для тебя важнее, расставить приоритеты. Да, может быть, он не читает тех книг, которые любишь ты, и слушает совсем другую музыку… но он всегда готов прийти к тебе на помощь и принимает тебя любой – невыспавшейся, болеющей, злой, уставшей… Если же у вас множество общих увлечений, вам всегда есть, о чем поговорить, и никогда не бывает скучно, но при малейших сложностях вдруг оказывается, что он сейчас-то где-то вне, не держит тебя за руку, не идёт с тобой до последнего – какова его цена?
Я думала, этот разговор принесёт мне легкость – я ошиблась. На душе стало в несколько раз тяжелее.
Впрочем, всё это – ерунда. Размышляю я так, будто прямо сейчас кто-то заставляет меня выбирать между первым вариантом и вторым. Хотя на самом деле я одна, сама по себе.
– Каким был Вадим, мам? – спросила я, невесело улыбнувшись.
– Он был… опытом.
И, не сдержавшись, я фыркнула.
***
Сегодняшним вечером у меня впервые за несколько месяцев – все то время, что я провела без отношений – было запланировано культурное мероприятие.
Пойду на концерт.
В гордом одиночестве, ибо никто в моем окружении эту группу больше не слушает.
Проходить это все будет в пабе – весьма уютном, если судить по фотографиям, однако расположенном где-то в противоположном конце города. Я привыкла, что во все необходимые мне городские локации могу добраться относительно легко и просто, на автобусе. Сейчас же карты неутешительно демонстрировали мне полтора часа пути и пересадку с маршрутки на маршрутку. А я терпеть маршрутки не могу, и не столько из-за тесноты, сколько из-за непредсказуемости. Это по информации из карт они ходят один раз в пятнадцать минут. А в жизни – как им самим захочется, а хочется им обычно гораздо реже. Святое правило – когда за тобой никто не следит, можно немного и полениться. Учат ему со студенчества.
Я решила выехать пораньше – и уже в четыре дня покинула квартиру. Открытие дверей – в шесть, начало концерта – в шесть тридцать. Лучше прийти пораньше, чем опоздать. Меня-то никто не будет терпеливо ждать сорок минут.
А вырядилась я… Ну, это, конечно, надо было видеть.
Вновь пострадала палетка цветных теней, зато на моих глазах теперь красовалась таинственная зеленая дымка, которая на солнце сверкала чем-то серебряным… И глаза стали ярче, будто в мои серые лужи кто-то капнул зелёнку. Никогда не видела у себя настолько зеленых глаз. И вряд ли увижу ещё раз, не буду больше пользоваться этим цветом, намучалась с ним…