Жрица

Я улыбаюсь в темноту и решаю отдать это воспоминание Забвению в следующий раз.

Стоит вернуться в дом, как разговор за столом прерывается. Я прохожу к посуде, беру плошку и принимаюсь готовить смесь, чтобы обработать рану.

– Ты действительно не скажешь, как тебя зовут? – первой не выдерживает Верба. – И не шикай на меня, – требует она от попытавшегося угомонить ее Рутила. – Могу я узнать имя человека, который живет в нашем доме?

– Можешь называть меня, как тебе захочется. – Смешивая воду с пыльцой, я нервно сжимаю и разжимаю пальцы поврежденной руки, пытаясь согнать боль.

– Но это же нелепо. Когда дочь вырастет, мне ей что сказать?

– Выдумай красивую историю. Такое ей понравится больше, чем правда.

– Хватит, – строго произносит Рутил, перебивая Вербу, набравшую воздуха в грудь для длинной тирады. Она возмущенно фыркает. – Если наша гостья не желает рассказывать о себе, мы будем уважать ее выбор. Тем более ты сама хотела, чтобы она оставалась здесь.

– Ты видел, как Туман себя вел сегодня? Он же глаз с нее не сводил. А если бы ей дали свободный дом, то он наверняка бы туда наведывался.

Я снимаю повязку с руки и отнимаю от кожи засохший, похожий на глину пласт. Присматриваюсь к ране, все еще не ужасно, просто плохо. Это хорошо. Наношу новый слой смеси и снова перетягиваю.

– На вашу территорию могут зайти чужаки? С одной тенью? – Я поворачиваюсь к ним и только тут замечаю, что на столе стоит тарелка с куском пирога для меня.

– Только свои. – Рутил выглядит удивленным, но виду не подает.

– Что будет, если зайдут?

– Если с миром, то выслушаем, если с войной, то дадим бой. Но остаться здесь позволят только своим.

– Почему?

– Кто-то может прийти за тобой?

Когда он начинает задавать вопросы, вместо того чтобы отвечать, я пожимаю плечами, отворачиваюсь, мою плошку.

– Спасибо за кров и помощь, ребят, – честно признаюсь, говоря то, что не собиралась. – Я постараюсь не накликать беду на ваш дом. Спокойной ночи.

Перед тем как лечь в постель, я смотрю на настоящие звезды, проверяя, нет ли красной планеты. Ее появление на небе знаменует собой конец для меня и девочек. Но я еще не проиграла. Просыпаюсь на рассвете. Умывшись холодной водой и, набрав немного с собой, ухожу в лес. Нахожу поляну с земными звездами и собираю увядшие за ночь цветы. Святящееся вещество еще осталось в лепестках, и если выделить его правильно, то этим порошком можно развеять темноту вместо огня. Набрав небольшой мешочек, я возвращаюсь в дом. Верба снова хозяйничает, выдав мне котелок, уходит кормить Иву. Думаю, показное молчание – последствие вчерашнего разговора и моего отказа откровенничать. Обижать девчонку я не хотела, но тишина мне по нраву.

Растерев в кулаке цветы, закидываю их в воду и оставляю выпариваться. Через пару часов появится осадок на стенках, его останется только просушить. Я возвращаюсь к своему плетению, оставленному вчера, когда появился Туман. За монотонным занятием мои мысли снова возвращаются к переходу через горы. Хорошо бы взять какой-нибудь еды, хоть бы и пироги Вербы, воды из озера будет достаточно. С той стороны гор должно быть недалеко до другого селения, несколько дней пути, но там я не останусь. Там нужно будет пустить ложный слух о том, куда я направляюсь, если хаас возьмет след. И дальше уже дело случая: любая тропа, выбранная наугад, либо уведет меня дальше, либо нет. Больше ничего не спланировать, просто придется быть вдвойне осторожнее. Я ушла от Ардара, уйду и отсюда.

Верба возвращается на кухню и, бросив на меня красноречивый взгляд, принимается нарезать овощи.

– Лошадь можно пока оставить? – между делом интересуюсь, продолжая плести ленту.

– Я не знаю.

– Где Рутил?

– Ушел.

– Он ничего не говорил о решении вождя?

– Нет.

– Тебе нужна помощь?

– Нет.

– Ты злишься или обижена?

– Злюсь.

– Не стоит. – Я примирительно развожу руками, едва Верба оборачивается, понимая, что ее подловили. – Так уж вышло, у меня есть тайны. Я не открою их ни тебе, ни кому-то другому. Я молчала, когда ваш палач макал меня в воду, и тем более не стану говорить теперь, когда ты и так сказала очень много.

– Туман забрал тебя, и я хотела помочь.

– Помогла. По крайней мере, я больше не вишу в тюрьме. Но ты мне ничего не должна, Верба, большую часть ты сделала сама.

Она морщит лоб и кривит губы, едва сдерживая слезы в широко распахнутых глазах. Юная, наивная, еще напуганная тем, что пережила, девочка, так похожая на моих. Ни внешностью, а взглядом. Ищущим, верящим, беспокойным. Мне хочется пообещать ей, что все будет хорошо, но тогда я солгу. Пройдет не один год, прежде чем воспоминания потускнеют, и тогда она сможет думать и говорить об этом без слез в глазах. Хотя бы потому, что все закончилось хорошо.

Мои воспоминания, к примеру, все так же остры. Я режусь о них и истекаю кровью. Всегда.

Я берусь за свои узелки, убедившись, что мы друг друга понимаем. Верба ставит на стол миску с початками кукурузы и кивает на них, когда я поднимаю голову.

– Вот, можешь почистить, – скрывая улыбку, говорит она и возвращается к своему занятию. У меня вырывается смешок, отложив плетение, очищаю початки от лишней листвы и волосков. – И еще я хотела сходить на рынок, когда дочка проснется, но мне не справиться с Ивой и корзинкой за раз.

Я киваю, пропуская мимо ушей большую часть последующей болтовни Вербы. Порывистое объяснение с ней было необдуманным, и теперь о приятной тишине и речи не идет. Вопреки всему мне приятна ее компания. Наивность и отсутствие притворства делают Вербу очень открытой, и мне не хочется испортить это. Боги справятся сами. А если я не сумею уберечь Иву, то мы втроем окажемся крепко связаны навсегда.

Закончив с кукурузой, я передаю миску Вербе и принимаюсь соскабливать напыление со стен котла ножом. Осторожно снимая пальцами слои с лезвия, складываю в плошку, на коже остаются мелкие как песчинки частицы, отчего она серебрится словно металлическая.

– Что это будет? – Верба снова проявляет интерес, но это уже по-другому. Она не ведет себя как любознательный ребенок.

– Порошок светится в темноте, и он легкий. В дороге может пригодиться.

– Ты уйдешь? – вдруг удивленно спрашивает она.

– Конечно.

– Что там, на Западе? – с придыханием произносит Верба, отодвигая в сторону очередную плохо сваренную кашу. Я смотрю на нее и обдумываю ответ. Стоит ли ей знать, учитывая возможную судьбу Ивы? Нет.

– Другие города.

Верба грустно кивает и разочарованно отворачивается:

– Ты можешь остаться здесь, – принимаясь помешивать медленно подгорающую кашу, бормочет она, но стоит мне набрать воздуха в грудь, чтобы возразить, начинает тараторить: – Я знаю. Я понимаю, не смотри на меня как на дурочку. Но, когда мы разберемся с Туманом и остальным, ты можешь остаться здесь. Они не обидят тебя. От кого бы ты не бежала, здесь тебя не отыщут.

Верба замолкает, и я с удивлением понимаю, что она проницательна. Но тот, от кого я бегу, не самая большая моя беда, а потому:

– Я не могу остаться.

Она кивает и уходит на плач проснувшейся Ивы, а я пытаюсь отмыть руку от святящейся пыли. Стоит им обеим показаться из хозяйской комнаты, вытираю ладонь о штаны, оставляя едва различимые разводы, и мы вместе выходим. Верба вручает мне пустую корзинку для продуктов, и, пройдя по узкой колее двора, я вслед за ней выбираюсь на городскую дорогу. До рынка недалеко, стараясь не сталкиваться взглядом с хаасами в поселении, я осматриваюсь, запоминаю путь. Если придется бежать прямо из дома вождя, то лучше всего знать, куда соваться не стоит.

Чем ближе к центру поселения мы подходим, тем больше шума и криков я слышу. Это не звуки большого города, и инстинктивно мне хочется вернуться в дом Вербы. Я останавливаюсь и расправляю ладонь, чтобы узнать, что принесет ветер. Верба, оглянувшись, мгновенно замирает и выжидающе смотрит. Чует, что ли?

– Там беда, – я киваю в сторону, откуда ветер доносит крики отчаянья, запах пыли, гари и Смерти.

– Какая? – шепотом, наверное, от страха, произносит Верба. Я пожимаю плечами. Ветер не рассказывает. Тогда она, решительно прижав к себе Иву, направляется туда. Я не хочу идти за ней, но и оставлять их одних нельзя.

Верба и сама уже слышит панику и шум, а потому двигается целенаправленно, мне едва удается поспевать за ней. По середине одной из улиц стоит большая толпа, а перед ней – наполовину рухнувшие здание.

– Это школа… – выдыхает Верба и смотрит на меня. – Ты…

– Мне нельзя…

Я отворачиваюсь. Мне нельзя.

Что если это ловушка? Какова вероятность, что сразу же после того, как я поговорю с вождем, рухнет школа? Он буквально вчера помыслил, что я управляю Смертью. Почему бы ему не проверить это. Почему бы не заставить выдать себя? Он может пожертвовать несколькими жизнями, чтобы получить взамен меня. Кто сказал, что не может? Он знает, что меня не выйдет запугать, знает, что я не дала Вербе потерять дочь. Логично предположить: дети – единственное, что заставит меня проявиться. Логично рискнуть. Кто бы не рискнул? Любой, кто печется о благе большинства, посчитал бы это допустимым. Сова… Сказала ли она?

Я нервно двигаю пальцами, надеясь на помощь Древних Богов, на их подсказку, что они укажут путь. Женщины за моей спиной кричат, плачут – они потеряли своих детей. Я закрываю глаза, сжав кулак, и звуки пропадают. Я слушаю только себя, и внутри у меня борьба. Бойня. Их крики так похожи на мои. Разве я не молила Богов о помощи? Кто-то хватает меня за плечи и, хорошо тряхнув, заставляет открыть глаза и разжать руку.

– Ты можешь помочь?! – кричит Рутил, наверное, не в первый раз, но у меня нет ответа. Могу и не могу. Я ощущаю, как сдавливает голову от душераздирающего крика горя и как сбивается дыхание.

– Если после этого меня не отпустят, ты дашь мне уйти. – Верба что-то восклицает, но я не глядя прерываю ее взмахом руки. – Не она, ты.

– Согласен, – кивает Рутил, но я ему не верю. Жаль, что это ровным счетом ничего не меняет.

Развернувшись, я прорываюсь сквозь толпу к развалинам школы, дернувшуюся за мной Вербу останавливает Рутил:

– Тебе не надо на это смотреть.

Расталкивая собравшихся и бездействующих людей, влетаю в крепкую спину, огибаю хааса и попадаю в чьи-то руки.

– Стой-стой, назад, – велит он, выталкивая меня, и первым делом я узнаю голос охотника. – Тут еще опасно.

Я все еще не хочу смотреть на него, но только своего решения не меняю и, вывернувшись, утягиваю Тумана за собой. Вцепляюсь в его ладонь пальцами и, прежде чем упасть рядом с ребенком, оборачиваюсь, чтобы наконец увидеть лицо. У охотника черные, как сам мрак глаза, и вот она, та самая подсказка. Смерть снова заберет меня в темноту, если я помешаю ей.

Он замирает, не сопротивляясь, даже как будто сжимает мою руку в ответ.

– Смотри мне в глаза. Ты не пострадаешь, – обещаю я и вбираю в себя часть его силы, чтобы быть проводником и вернуть мальчику биение сердца. В десятки тысяч раз слабее, чем настоящий разряд молнии, удар прошивает мою ладонь и пронзает грудь. Я отнимаю руку, стоит только почувствовать пульс. Проворачиваюсь на месте, кладу ладонь на грудь другого мальчика и проделываю тоже самое. Больше брать у Тумана нельзя, и я отпускаю его. Перебираюсь к еще одному, и ладонь какой-то женщины доверчиво тянется ко мне.

– Ты не пострадаешь, – благодарно обещаю ей и беру ровно столько, чтобы вернуть сердцебиение. Меня зовут к еще трем детям, и я, без сомнения, делаю все, что требуется. Поздно отступать. Когда я добираюсь до следующего и кладу ладонь на его грудь, понимаю, что тут иное. Ребра раздроблены, а его душа отошла слишком далеко. Я обескуражено смотрю на женщину рядом с ним.

– Пожалуйста, – слезно молит она, не убирая протянутой руки. Я облизываю и закусываю губу. Часто дышу. Хорошо. Ладно. Я решительно разрываю на его груди рубаху.

– Ты мать? Это поможет. Так будет легче. Ты привела его в этот мир, ты и вернешь. Мои глаза станут другими, но не бойся, продолжай смотреть, не отводи взгляда. Отвернешься и потеряешь сына. – я говорю это, проводя по его смятой грудной клетке пальцами, ища место надлома. – Поняла? – Она кивает и с готовностью отзывается. Я укладываю ее ладонь на разбитые ребра, свою размещаю сверху, а вторую прижимаю ко лбу мальчика. Поднимаю голову и, поймав ее взгляд, тут же погружаюсь, ухожу в глубину. Вокруг становится темно. Я слышу испуганный вздох и знаю – это из-за того, что мои глаза сейчас цвета жидкого огня, а из раны на руке сочится черная кровь. Потому что в темноте все становится черным.

Я ищу душу мальчика в этом мраке. За его пределами не существует ничего, не станет и меня, если уйти дальше. Я нащупываю нить от матери, осторожно тяну за нее. Резко надавливаю на лоб и грудь мальчика, убираю руки вместе с его вдохом. Взгляд не сразу фокусируется, но, когда я поднимаю веки, женщина счастливо обнимает вернувшегося сына, целуя его щеки и измазанный в черной крови лоб.

Хорошо.

Грудь медленно начинает сжимать. Вот и расплата. Я торопливо поднимаюсь на ноги, делаю шаг и почти падаю. Кто-то поддерживает меня.

– Что с тобой? – произносит Туман. Грудь сжимается как от мощного удара, и я, вздрогнув, перестаю дышать от боли. Внутри трещат кости.

– Нужно уйти, – сдавленно хриплю я, чувствуя нарастающий запах Смерти. Мне удается сделать еще два-три неуверенных шага, прежде чем кровь поднимается в горло, и кашель скручивает меня, заставляя упасть на землю.

– Что с тобой?!

Я плюю черной кровью на собственную раненную ладонь, и Смерть забирает меня, резко бросая в темноту. Боль становится нестерпимой. Мне кажется, я кричу, но звука нет. Нет ничего, кроме темноты вокруг. Я чувствую, как мне ломают ребра, потом разрывают грудную клетку и расплющивают сердце. А спустя мгновение я снова цела, но в тот же миг острые когти вспарывают мой живот, раздирая его полностью. Ломают каждую кость, калечат каждый орган, отрывают руки и ноги, выжигают кожу и саму кровь. Но каждый раз я возвращаюсь цельной, чтобы снова пройти через это. Порой Смерть отпускает меня, и в эти секунды я мечусь, ища выход из мрака, но это еще один способ меня ранить. Иногда среди темноты появляется яркий свет, и эта боль так же невыносима, как и другая. Внезапно в тишине появляется голос:

– Как тебе помочь? – Прохладная ладонь гладит там, где раньше было мое лицо. – Где болит?

– Свет, – стараюсь прошептать я, хотя не уверена, что могу говорить без губ, однако луч, жгущий глаза, пропадает, и я делаю ровно один вдох, прежде чем меня снова начинают разрывать когтями. Спустя тысячу мгновений агонии я слышу гадкий смех Смерти, чувствую запах гниения, и страшный мрак заканчивается, уступая место уютной темноте, в которой я забываюсь, чтобы проснуться ранним утром от рассветного солнца.

Разум чувствует тело абсолютно измученным, несмотря на то что никаких ран на мне нет.

Открыв глаза, вижу все ту же комнату в доме Вербы и Рутила, только на этот раз на мне есть одежда. Частично я лежу спиной на кровати, частично – на чьей-то груди, и этот человек держит меня за запястья перекрестив их. Я делаю попытку пошевелиться, но не получается, потому что кто-то тут же с силой прижимает мои руки, не позволяя даже вдохнуть.

– Эй… Я бы хотела встать.

Сильные пальцы моментально отпускают, и мне даже помогают сесть. Я знаю, что у меня нет никаких новых синяков или травм, но кажется наоборот. На мне будто нет кожи, и так будет до тех пор, пока я не забуду, что было в небытие. Разум помнит все, что творила Смерть с телом.

– Как ты?

– Демоны… Почему ты не оставишь меня в покое, хаас? – Раздражение звучит неубедительно, хотя бы потому что прямо сейчас я больше озабочена собой, чем им. Туман хмыкает и поднимается с постели, стараясь меня не задеть, за что ему большое спасибо.

– Ты металась, могла ранить себя, – оправдывая свое присутствие, говорит он, подходя к окну, чтобы отодвинуть занавеску. Я не отрицаю, могла, спасаясь от ниад Смерти в небытие. Прикрыв глаза от яркого света и отвернувшись, я взываю к Забвению и предлагаю ему все ночи с Птахой на поляне с земными звездами, взамен требуя, чтобы воспоминания о небытие стерлись.

– Мало, – шепчет Забвение, и я отдаю часть дней, когда мы с Птахой ходили на рыбалку. Это было каждым летом, но я согласна забыть только одно. Птаха купалась в реке и пыталась ловить рыбешек пастью, я плавала рядом или лежала на берегу. Теплые и радостные часы.

Забвение принимает жертву.

– Что с тобой было? – спрашивает Туман, но я уже не помню, что происходило в небытие. Только смутные образы, которые тоже исчезнут через пару дней. Останется только знание о том, что я была там.

– Когда вмешиваешься в планы Смерти, она требует расплаты. Долго я была без сознания?

– Девять дней, сегодня десятый.

Вздохнув, я сползаю с кровати, уже чувствуя себя лучше. Обманутый разум перестает считать тело израненным. Туман не мешает мне выйти, но я и сама останавливаюсь, открыв двери, потому что в большой комнате сидят два незнакомых хааса. Они моментально поднимаются на ноги, стоит им заметить меня, и тоже замирают.

– Что ж ты цепи на меня не надел? – через плечо бросаю Туману и, не дожидаясь ответа, прохожу мимо охранных псов в комнату, где смогу умыться. Без раздумий снимаю одежду и, открыв кран на полную, залезаю в бадью. Холодная вода помогает окончательно избавиться от слабости, и я принимаюсь думать.

Еще десяток дней безвозвратно потерян и, судя по конвою в большой комнате, теперь меня никуда не отпустят. Значит, придется воспользоваться планом с горным хребтом и озером. Я смотрю на руку, с которой смываются следы черной крови, и осторожно снимаю повязку. Внутри раны появился гной и темные отмирающие ткани. Очень плохо, и к озеру нужно добраться как можно скорее, сразу, как только получится вырваться из-под надзора.

Продрогнув в холодной воде, я вылезаю из бадьи и растираю тело одной рукой. Расплетаю мокрые волосы, отжав, снова собираю в узелок. У двери меня поджидает один из новых сторожей, сопровождает до комнаты, где все еще сидит на постели Туман.

– Что с тобой было? – снова спрашивает он.

– Не знаю, – я пожимаю плечами и, развернувшись, направляюсь к выходу из дома. Туман следует за мной, а дернувшиеся было псы усаживаются на стулья.

– Ты кашляла кровью, тебя будто выворачивало наизнанку, ты пыталась разодрать себе горло и еще кучу всего. И ты не знаешь?

– Ага, – я распахиваю дверь и выскакиваю на крыльцо. Свежий воздух выветрит из головы еще живые ощущения усталости и боли.

У ступеней стоят корзинки с едой и цветы. Разве что свечей не хватает для создания алтаря.

– К чему эти подношения? – догадываясь, как все это нервирует Вербу, я осторожно обхожу ближайший букет и выхожу на солнце. Лошади моей не видно. Опять придется красть машину.

– Твоя помощь неоценима, мы благодарны за это. – Туман останавливается рядом. – Ты сотворила чудо. Как?

– В благодарность не входит моя свобода? – В отличие от паломничества, такое я бы оценила больше.

– Это решает вождь.

– А пока меня стреножат, как племенную кобылу?

– Никто не будет больше связывать или пытать тебя, – обещает Туман, но мне не становится легче, вероятно потому, что это ложь. – Вождь просил сообщить, когда ты очнешься. Он согласен приехать сюда, если ты не сможешь отправиться к нему.

– Скажи мне, хаас…

– Туман, – поправляет он. – Хаас – имя моего Бога.

– Ты уже знаешь, что меня ждет? – Я готова услышать любое решение. Хотя бы потому, что принимаю последствия своего поступка, и если до этого могла винить всех остальных, включая Вербу, то теперь это сугубо моя ответственность. Я смотрю на Тумана, понимая, что мне отнюдь не показалось, и у него действительно почти черные глаза, а он, естественно, молчит в ответ. Что он вообще может сказать? Мало кто умеет лгать, глядя в лицо.

– Я собираюсь к вождю доложить о тебе, – прямо говорит он, – ребята пока останутся присмотреть и помочь, если что. – Туман стучит в дверь, на звук из-за нее выглядывает один из сторожей и согласно молчаливой команде встает рядом. Меня накрывает острое чувство отвращения, как было при Ардаре, стоило ему или его дружкам приблизиться. Туман бросает на меня короткий взгляд, широкими шагами доходит до машины и уезжает.

– Где хозяева? – спрашиваю я, не поворачивая головы, наблюдая за клубами пыли.

– Верба в комнате, Рутил в лесу, – сообщает новый сторож. Я запоздало удивляюсь, что меня уже не доверяют охранять Рутилу, но ничего не говорю, а просто возвращаюсь в дом. Второй цепной пес тоже поднимается стоит мне появиться, но я не обращаю внимания, прохожу к комнате Вербы и потихоньку зову. Дверь слегка приоткрывается через пару мгновений, и мне позволяют войти.

В супружеской спальне, кроме кроватей для ребенка и двух взрослых, есть еще шкаф под потолок и во всю стену да два окна.

– Ты очнулась, – шепчет Верба, качая дочь. – Что с тобой случилось?

– Бывает, когда споришь со Смертью.

– После Ивы тоже так было?

– Нет, – я прислоняюсь к стене, потому что стула в комнате нет, а присесть на кровать не решаюсь. – Твоя дочь еще не родилась тогда, а значит, не была одарена душой. По-простому, я лишь запустила ее сердце, а в мир привела ты. Скажи, а эти двое теперь постоянно в доме?

– Да. И Туман от тебя не отходил. Ты так страшно кричала иногда, что они и меня пускать перестали.

– А почему не Рутил? – прямо спрашиваю я, выжидающе глядя на Вербу. Она отворачивается, целует ручку Ивы и не смеет посмотреть на меня. Я прикрываю глаза и не скрываю разочарованного вздоха. Ожидаемо. Рутил вполне предсказуемо выбирает свой дом, семью и племя, но, видимо, и отказаться от обещания не может. Потому вместо него в большой комнате сидят эти двое.

– Ты не злишься? – удивляется Верба. – Я злюсь. Я с ним даже говорить не хочу.

– А толку? – вздохнув, отрываюсь от стены. – Вождь желает встречи со мной, там все и решим. Этих, наверное, со мной отправят, – я выхожу к хаасам и громко сообщаю: – Мне нужно в лес, прогуляться.

У меня больше нет ни мгновения на пустые дела, поэтому я не жду согласия, а просто выхожу на улицу, беру из ближайшей корзинки пару фруктов и иду к той же поляне, где уже собирала пыльцу. Непутевые охранники запаздывают, но догоняют довольно быстро. Значит, не слишком понимают мое положение и не знают, как именно себя вести.

В лесу я прохожу мимо Рутила, который провожает меня напряженным взглядом, срываю цветки и, стряхнув пыльцу на рану, морщусь от неприятной жгучей боли. Хаасы следуют за мной.

– Мне нужна вода и листья вон того растения, – не оборачиваясь, сквозь зубы говорю я. – Срочно. – Они не двигаются, размышляют. – Если не верите, спросите у него, – киваю в сторону Рутила, стряхивая пыльцу с еще одного цветка. Сторожа перебрасываются парой слов, и один уходит в дом за водой, а второй – собирать листья.

– Ты обещал помочь, – я говорю тихо, чтобы услышал только Рутил. – Так хотя бы не мешай.

Надеяться мне не на что, как и нечего терять. Я убегаю бесшумно, словно дикий зверь, которым меня здесь и считают. С лошадью было б сподручнее, но громче. Рутил не кричит, и уже за это Верба может его простить.

Многодневные пытки, небытие Смерти и просто усталость сказываются на скорости и ловкости, но я бегу так быстро, как умею, перепрыгиваю упавшие деревья, взбираюсь на каменные глыбы и тороплюсь, тороплюсь изо всех сил. Любая слабина может стать решающей, сейчас не место жалости к себе. Ноги горят, но мои сапоги на мне и нет лишних вещей, легче, чем сейчас, не станет. Руку я прижимаю к боку, чтобы не задеть лишний раз и не наследить кровью. Второй такой оплошности хаасы не допустят, так что у меня только одна попытка.

Замираю на мгновение, расправляю ладонь, проверить, как далеко ушла. Ветер приносит шум и крики – меня уже ищут и намного ближе, чем я рассчитывала. Морщусь от разочарования и тут же срываюсь с места. Поплачу, когда поймают, не сейчас. Я бегу долго, но недостаточно быстро, тяжело и в один миг чувствую мощнейший удар в живот, а потом острие ножа проходится по спине. От неожиданности падаю на колени и задыхаюсь. Но это не мои раны – то бой Ардара. Почти у самой шеи проявляется глубокий порез, и я сгибаюсь пополам с истошным криком.

Боги…

Закрываю глаза и открываю, чтобы оказаться сознанием далеко отсюда, ощущать боль своего врага и защищать его тело и дух. Я чувствую, как он боится, но не окружающих его противников, а того, что я мертва. Всего секунду упиваюсь этим, оттягивая момент, а потом поднимаю ладони чуть выше груди и, пока Ардар отбивает удар за ударом, отправляю ему по связующей нити часть себя, чтобы заживить раны на его теле и оставить их на своем.

– Я защищаю тебя, – шепчу, чтобы ветер унес к Ардару эти слова, и чувствую: его душа светлеет. – Все равно ты меня не найдешь, – злорадно добавляю просто из вредности.

Мне больно от его ран и от своих, от долгого бега, от месяца жутких пыток, я хочу, чтобы и ему было больно. Хочу, чтобы он умер. Ардар пропускает еще один удар, и на моей спине появляется второй глубокий порез. Я вскрикиваю, опуская руки, хватаясь за бока, возвращаюсь в себя и как будто издалека слышу:

– Вижу ее.

Демоны… Я не могу защищать и себя, и Ардара.

– Кала!!! – И она выпрыгивает у меня из-за плеча, злобно рыча. Я вижу только мощные лапы и нервно двигающийся хвост.

– Что за… – едва долетает до меня, но я вновь устремляюсь на помощь Ардару. Чтобы поднять руки, нужно отрешиться от собственной боли, которая не отпускает к нему. Стиснув зубы, я будто с кожей отрываю ладони и, не разгибаясь, упираюсь ими в землю. Рана на спине Ардара медленно исчезает, он выкачивает из меня силы как голодная пиявка – кровь. Он становится быстрее, сильнее и побеждает. Я ухожу от него, как только понимаю – Ардару больше ничего не грозит, но глаз не открываю. Выкапываю из недр себя самой нить клятвы, связывающую нас, и укрепляю ее. Потеряла счет дням из-за этого хаасового племени, иначе не рухнула бы от ударов.

Кала никого не подпускает, рычит и мечется, и когда я, неспособная выпрямиться и взглянуть, что происходит, слышу мягкое «Жрица», понимаю – дальше не уйти. Я продолжаю смотреть в землю, лишь краем глаза видя, как двигается Кала, и отчаянно пытаюсь собраться. Мудрая как Сова все им рассказала, и потому смысла бежать нет, меня не отпустят. Моих сил не хватит на борьбу, а рисковать впустую не за чем.

– Кала, к девочкам, – тихо говорю ей, но она не реагирует, продолжая скалиться. – Кала, – чуть повышаю голос, и тогда она неуловимым для глаза прыжком рвется ко мне и растворяется.

А я остаюсь с волками.