Спустя месяц мои ноги приняли естественный окрас, но шевелиться так и не стали. Наступила новая череда горя: мне стало невыносимо лежать целыми днями на одной и той же постели, смотря в один и тот же потолок. Книги и музыка давно перестали меня развлекать, а соседские девушки из той самой палаты раздражали своей способностью ходить и перемещаться в другие пространства. Со мной стали случаться неконтролируемые приступы ярости. Я долбила руками по тумбочке, кричала на окружающих и бросалась в них едой. Мне были ненавистны все эти люди и их глупые никчемные переживания из-за плохой погоды. Мне хотелось, чтобы другим стало так же больно, как мне. Но этого не случалось. Меня воспринимали за местную сумасшедшую, кто-то, наверное, меня жалел. Во время моих приступов они дружно вставали и выходили в коридор, чтобы не оттирать остатки каши со своих футболок. Потом приступ отпускал меня, и я мирно лежала и смотрела все в тот же потолок. Мне даже стало казаться, что на нем есть какие-то тайные послания, и иногда я пыталась их расшифровывать. Дни шли, словно по строгому графику, ярость и неподвижность сменяли друг друга каждые полчаса. Меня стал чаще навещать больничный психолог. Она постоянно твердила, что скоро все будет хорошо и приносила забавные рисунки. А ещё она давала мне домашние задания, чтобы мне было чем заняться, пока ее рядом нет. Не думаю, что они помогали мне, я не стала сумасшедше-больной, и моя голова не была затуманена, просто я никак не могла смириться с тем, что это произошло именно со мной.
Дни тянулись медленно, и я ничего от них не ждала. Потеряв всякий интерес к происходящему, единственное, чего ждала я столь трепетно и мучительно, – когда меня отпустит боль разлуки с Андреем. Не знала я, смогу ли жить без него. Врач приходил на осмотр каждую неделю по понедельникам. Не видя никаких изменений в моем положении, он зло цокал языком и тихо говорил, что так нельзя. Надо бороться. Я смотрела на серые мрачные стены и молчала. Зачем? Какой смысл? В чем смысл жизни, если не в нем? По этому поводу у меня не было никаких мыслей и не было никакого смысла. Целый месяц я лежала на чужой больничной кровати и думала, в чем смысл этой долбанной жизни? И почему все вокруг твердят, что это пройдет. Что пройдет? Моя жизнь? Эти вопросы так и оставались невысказанными в моей голове. Не думаю, что врач замечал это. Он говорил, что у меня сейчас апатия, и это нормально, вкус жизни вернётся, если начать заниматься. Но начать было самое трудное.
Каждую ночь я засыпала с надеждой, что завтрашний день будет лучше. Именно завтра не пройдет в веренице дней пустым окном. Завтра я, наконец, соберу волю в кулак и изменю свою, катящуюся в бездну, жизнь. Но завтра наставало, и было только хуже или также. Ничего не менялось изо дня в день. Наступало шесть вечера, потом девять, потом мы медленно близились к десяти и около двенадцати ложились спать, не забывая перевернуть календарь на следующее число. Дни бежали, потом неслись и никогда не замедлялись. Я представляла, как в это самое время миллионы сверстников и младших меня людей совершают что-то интересное, их жизнь наполнена чудесными эмоциями и они проживают их с радостью в глазах, а я только считаю под вечер, сколько теперь ребер у меня болит. В какой-то момент я привыкла к постоянной лени, и меня все стало устраивать. Реже и реже случались моменты желания взять себя в руки и совершить усилие над собой. Я знала, что проснусь на следующий день около двенадцати, не спеша позавтракаю и выпью чашку кофе, а затем буду наблюдать по телевизору за жизнью более успешных людей. Буду смотреть, как они смело шагают по планете, совершая новые открытия и поднимаясь выше по социальным ступеням. Как они открывают для себя новые страны, а я буду, словно молчаливая тень, проживать вместе с ними их жизнь. Думать их мысли и переживать с ними взлеты и падения, просто из-за того, что моей настоящей жизни на самом деле просто нет. Да, я знаю, вы будете думать: «Ну, это же так просто: начать все с нуля и вот именно сегодня проявить свой характер, начать заниматься», но это не так. Наш организм считает положение лежа лучшей позицией для времяпрепровождения, а находиться дома в безопасности – лучшее, что можно придумать. Он начинает подавлять разум с его постоянным желанием развиваться, и, в конце концов, мозг сдается под натиском и становится все не так уж и плохо. И лишь стоит заняться непривычным делом, скорая усталость заставляет вернуться в постель. В это время мозг и организм действуют заодно, и это конец. Из этого состояния уже не выбраться. По крайней мере, без чужой помощи. У меня такого друга, к сожалению, не было. И я продолжала лежать.
В то время я совершенно зациклилась на себе и своём эгоизме. Если бы я хоть на секундочку вылезла из своих мыслей о бессмысленности всего происходящего, то точно заметила бы, что кроме него в моей жизни есть ещё любящие меня люди, которые так же горестно, как я переживала разлуку с Андреем, переживали разлуку со мной. Да, я была жива и дышала, но это не означало, что я была с ними. Отвечая короткими, словно ударами, «Да» или «Нет» на все предложения и вопросы, я все больше погружала в уныние своих родителей. Они, так же как доктор, с затаенным нетерпением ждали положительных изменений в моем состоянии. Но их все не было и не было. Спустя несколько месяцев, не выдержав, мама спросила меня, почему я бездействую. К тому моменту я больше не плакала. Мои истерики практически сошли на «нет». Я тихо и мирно лежала в своей белой постели, считая часы. С ответом на её вопрос я помедлила, ведь он меня немного смутил. В тот момент я, наконец, увидела кого-то, кроме себя. Я долго-долго смотрела на мамино красивое лицо, и слезы потекли по моим нижним векам.
– Не могу, – прошептала ей я и отвернулась, стирая слезы с лица. Я решительно ненавидела плакать при маме. Ведь в такие моменты мои слезы текли не только по моему лицу, но и по её сердцу.
– Почему? Объясни мне, прошу! – она умоляла меня, и её голос переходил на крик.
– Я не знаю, зачем это все. Что делать мне дальше с этой одинокой жизнью?
– Но ты не одинока. А как же я? Как же папа? Как же вся твоя прежняя жизнь? Ведь до Андрея ты также жила и радовалась, строила планы. Я понимаю, тебе сейчас очень больно, но ты сможешь жить без него, поверь мне. Ты должна жить! Должна и ради него, или ты считаешь, что он зря тебя спас?
На моем языке ещё долго вертелось это слово «Да», но высказать вслух я его так и не решилась.
– Начни жить хотя бы ради нас с папой, ради всей твоей большой семьи, которым очень тяжело без тебя!
Я, как и всегда, молча смотрела вдаль, но в моей душе бушевала досада и злость на себя. Каким отвратительным чудовищем казалась я себе тогда со стороны. Я пообещала ей постараться. Когда мама ушла домой, я пролежала ещё пару часов в тишине, а потом приподнялась на руках на постели и попробовала свесить свои ноги вниз. Слушались они меня плохо, но я их чувствовала, они были живые. Как и я. Не зная, что конкретно делать мне дальше, я вызвала звонком медсестру. Она явилась, неся в руках утку. Я заверила ее, что это не совсем то, что нужно. Попросила ее подсказать мне пару упражнений. Не проявив особого интереса, она ответила, что упражнений никаких не знает, но позовёт для меня доктора по лечебной физкультуре. Доктор явился довольно быстро. С широкой улыбкой на лице он похвалил меня за энтузиазм. Я кисло улыбнулась ему и прошептала, что это все ради мамы. Он похвалил меня ещё раз, теперь и за маму. Я промолчала, так как все ещё считала это дело пустым и глупым занятием. Доктор осторожно взял мою ногу в свои руки и стал медленно сгибать и разгибать колено. Все мое тело пронзила волна жуткой боли. Я вскрикнула, и он немного испугался. Принялся извиняться и хотел уже её опустить, но я приказала ему продолжать. Он повторил свои действия. Боль не уменьшилась, но я перестала вскрикивать, боясь его ухода. После пяти упражнений я была выжата, как лимон, и мое терпение кончилось. Я вскрикивала от любых его прикосновений, и он принял мой сигнал к остановке. Ещё раз похвалил меня за смелость и удалился. Мои колени горели огнём. Я снова расплакалась от боли. От той душевной боли, которая все время терзала меня. Мне казалось, я никогда не смогу этого сделать. Я не смогу каждый день терпеть эту грубую практику, этого улыбчивого доктора, который будет приходить, улыбаться и делать мне больно вновь и вновь. Единственное, чего я хотела тогда, это лежать, как и раньше, и лучше бы еще ни о чем не думать. А еще лучше, наверное, не дышать.
Ночь прошла без сна, ныли колени, и все мое тело противилось тем давно забытым для него движениям. В голове я считала овец, но доходила всегда лишь до двенадцати, мои ноги пронзала острая боль, и я сбивалась со счета, начиная всхлипывать. Заснув лишь под утро, когда все уже встали, я проспала всего пару часов, а может быть, даже и меньше. Вряд ли это можно было назвать сном. Я не знаю, скорее всего, мой мозг просто не выдержал и впал в легкую форму комы. Меня разбудил доктор, который всегда приходил ко мне по понедельникам. Но, кажется, в тот день была среда.
– Сергей Дмитриевич сообщил мне о ваших вчерашних занятиях. Это очень похвально. Я вижу, Вы хотите пойти на поправку.
– Нет, доктор, я не хочу. Но этого очень хочет моя мама. В конце концов, мне придется сделать это ради нее.
– Ну, что же, пусть так. Для начала хватит и этого. Главное не бросайте, прошу Вас.
– Я постараюсь. Но я не смогу Вам этого обещать.
Мы стали заниматься с Сергеем Дмитриевичем каждый день. Он принес в мою палату тренажеры и заставлял меня заниматься и на них тоже. В конце концов, во мне проснулся азарт. Захотелось доказать самой себе, что смогу. Что встану, выйду на улицу, и все будет так же, как раньше. Вначале мы занимались всего по пятнадцать минут, а в итоге дошли до пятнадцати часов в день с перерывами на короткий сон, завтрак, обед и ужин. Каждый день одно и то же, эти монотонные движения коленей, лишь бы заставить их двигаться самим по себе. Медсестра делала мне уколы, чтобы укрепить их. Это было чертовски болезненно, но уже совершенно не важно. Я, словно заведённая, повторяла одно и то же, одно и то же. Я тренировалась до тех пор, пока икры не сводило судорогой, пока ноги не горели огнём. По ночам я рыдала от боли, а днем продолжала мучить себя. Это странное чувство мазохизма, когда от боли начинаешь получать удовольствие. И я встала, честное слово! Я стояла на своих ногах без посторонней помощи. Это было невероятно. Невероятно, потому что я действительно до конца в это не верила. В первый раз я смогла простоять не более пяти минут, затем мои ноги подкосились, и я упала на пол перед своей кроватью, неудачно зацепившись и разбив губу о прикроватную тумбочку. Во рту почувствовался соленый привкус крови и сладкий вкус победы над обстоятельствами. Наконец-то это была победа. Это был осязаемый результат. Дальше было проще. Теперь я точно знала, к чему стремлюсь. Я занималась еще усерднее и еще больше, чем раньше. Спустя неделю я уже могла простоять десять минут и медленно передвигаться по комнате, опираясь на ближайшие предметы. Спустя еще некоторое время я добиралась до туалета сама. Цель была достигнута, я больше не сомневалась в успехе.
В очередной понедельник на плановом осмотре Анатолий Иванович после оценки моих успехов сообщил, что я больше в больничном надзоре не нуждаюсь и могу вернуться домой. Теперь мне предстояла продолжительная реабилитация, но не больничное лечение. Для меня это была не слишком радостная весть. Конечно, я не могу сказать, что полюбила больницу и ее персонал, но куда мне нужно вернуться, не знала. Мне предстояло решить, что теперь делать с моей сохранившейся жизнью.
***
После выписки я вернулась в тот дом, где мы прожили с ним последние месяцы вместе. Я приехала туда на такси. Тихо открыла дверь своим ключом и вошла в темный коридор. Включать свет мне совсем не хотелось. Я стояла у входа в звенящей тишине и никак не могла рискнуть сделать еще хотя бы один шаг. Этот дом стал чужим для меня. Таким знакомым, родным и чужим. Он был домом из моей прошлой жизни. Мне казалось, что прошли годы с того момента, когда Андрей надевал мне кольцо на безымянный палец. Как кружил меня в этом самом холле. Как мы пили по вечерам вино на этой огромной кухне. Словно чужая жизнь проносилась перед моими глазами.
Я поднялась на второй этаж и открыла дверь в ту самую комнату. Мое сознание подвело меня, я оперлась на ручку двери, дабы не разрыдаться и не упасть. По дороге сюда, в такси, я убеждала себя, что он тут. Я никак не могла поверить, что его нет. Ведь это могло произойти со всеми, но только не с нами. Ведь Бог любит меня, он оберегает меня ото всех страданий и бед. Состояние дикого ожидания, безумной нервозности, скорее всего, передалось даже водителю, иначе, почему он так сильно давил на газ? И вот я тут. Понимаю, что его нет. В этом доме его больше нет и в этой жизни его больше нет. Душа опустилась как можно ниже, и я осознала. Осознала, что это произошло именно со мной.
Я легла на нашу кровать, включила его ноутбук и стала смотреть старый советский фильм. Возможно, это неожиданно и слишком по-детски, но мне необходимо было отвлечься, а это единственный способ забыть про реальность. Так я провела несколько дней. Фильмы сменились сериалами. Серию за серией я просматривала их подряд, не позволяя себе вернуться в реальную жизнь. Ни с кем не общалась, ничего не делала. Матильда приносила мне еду, но я не могла ничего есть. У меня проснулась страсть к горьким грейпфрутам. Весь мой рацион на день состоял из минеральной воды и грейпфрутов. Возможно, я даже немного похудела. Возможно, даже от слез. Ведь стоило мне хоть на минуту отвлечься от экрана, как они текли рекой из моих глаз. В субботу вечером дверь ключом открыла его мать. Она прошла, не разуваясь, ко мне в комнату и сообщила, что я должна срочно покинуть этот дом и больше никогда не возвращаться. Никакие вещи забирать не разрешается. Я должна немедленно забыть про Андрея и не думать, что мы когда-то были с ним знакомы. Она говорила много и долго. Такая красивая, стройная, с блестящими коричневыми волосами… Я любовалась ею и думала, что она права. Что я действительно не имею права больше жить в этом роскошном доме. Моя сказка закончилась, и я обязана вернуться в свою берлогу, дабы освободить этот дом для таких же красивых девушек, как она. Но мне было все еще тяжело ходить, мои ноги не слушались меня до конца, а мои родители жили на пятом этаже и к тому же не могли себе позволить ухаживать за мной целыми днями. Здесь же была Мотя, и она приносила мне грейпфруты, помогала добраться до туалета и отвечала на все звонки. Мне была необходима реабилитация и свежий воздух.
– Пожалуйста, Мила, я бы хотела остаться в этом доме на пару месяцев до того момента, когда смогу самостоятельно налить себе чашку кофе и спуститься на улицу, не тратя на это больше сорока минут. Я очень любила Андрея, это правда, ты знаешь. Мне сейчас очень нужна твоя помощь. Мы должны постараться вместе смириться с этим горем. А потом я исчезну из твоей жизни навсегда.
– Ты должна исчезнуть немедленно, я же объяснила.
Она не сказала мне, где он похоронен. Сказала, что мне ни к чему это знать. Ведь мы никогда не были с ним знакомы. Наверное, мне стоило закричать в тот момент. Или расплакаться. Или начать умолять ее. Или молча встать и уйти из ее жизни. Но вместо всего этого я сидела и молчала. Не знала, как мне поступить правильно. Хотела позвать кого-то на помощь, но дома никого не было. Она схватила меня за плечо, я дернулась и упала на пол. Она помогла мне подняться и за руку отвела вниз. Открыла входную дверь, кинула мне на плечи мое старое пальто, которое мама привезла в больницу на выписку, и сказала «Иди». И я пошла. Медленно, очень медленно. Я вышла за ворота. Там стоял ее автомобиль. Серебристый «Бентли». Я прошла мимо него. Вокруг был лес. Часа через два я добралась до дороги и поймала машину. Пообещала водителю заплатить по приезде. Мы ехали по ночной Москве, повсюду светили огни, и я думала об этих огнях. Думала, сколько счастливых людей проживают эту минуту. Думала о влюбленных, что сидели тогда на траве в парке Горького, что целовались у подъезда и прощались до завтрашнего утра. Думала о том, что, когда я прощалась с Андреем у моего подъезда, в тот момент кто-то ехал в такси и плакал. Как я. Жизнь идет по кругу и передает эстафету от одного к другому. Сегодня он теряет любовь, а завтра ты. Глупо думать «Почему я? Почему это произошло со мной?». Это произойдет со всеми, просто сейчас твой черед в этой длинной очереди.
Когда я вернулась домой, мне больше не хотелось смотреть фильмы и сериалы. Мне хотелось лишь одного: моей смерти. С каждым днем становилось все хуже и хуже. Казалось, что даже ноги снова не хотят меня слушаться. Я тихо превращалась в комнатное растение в гостиной моих родителей. Мне было совершенно не интересно, что происходило вне моего тела, и что происходило в моем теле, меня тоже мало интересовало. Мне нравилось придумывать способы покинуть этот мир, подбирая как платье, какой способ больше подходит. Единственная мысль, о том, что наша встреча близка, меня утешала. Я предвкушала ее, думала о ней. И это все, что меня радовало. Людей вообще мало что радует в этой жизни. Ведь, кажется, что нужны миллионы и бриллианты, а на самом деле хватит и горячего ужина после тяжелой работы, а ложась ночью в кровать, каждый из нас чувствует себя счастливым. Это так. Даже если вы начнете сейчас это отрицать.
У меня было чувство, будто мы встретимся с ним где-нибудь в красивом парке, поцелуем друг друга и, словно неделю не виделись, начнем обсуждать события, которые произошли с нами за это время. Поговорим об аварии, и я попеняю на него за быструю езду. Посетуем на тормоза в таком дорогом авто и погрустим о парне, который попал в больницу по нашей вине. Потом я скажу ему, что очень скучала и попрошу его больше так надолго меня не оставлять. А затем мы поднимемся с лавочки и пройдемся по аллее, заглянем в беличье дупло, посмеемся над прохожими. Он расскажет мне, как испугался за меня и не хотел, чтобы мне было больно. Я думала, он просит меня уйти без боли. Легко и просто. Но я никак не могла найти такой способ, поэтому медлила со встречей. Каждое утро я нервничала, будто заставляю его ждать, будто опаздываю на нашу встречу, словно свидание уже назначено. Мои глаза горели странным огнем, и он пугал моих близких. Моя мама все время плакала, а папа просто молчал, но я знала, ему еще хуже. И на это было не выносимо смотреть. Я мучила своих любимых людей, я видела их страдания из-за меня, но не могла повернуть жизнь. Я знала, что сделаю им только хуже своим уходом, и вряд ли это принесет им облегчение, но ведь я никак не могла отменить наше свидание. Мысль о том, что я больше никогда не увижу его, не смогу прижаться к его груди и почувствовать легкое пожатие руки, было невыносимо для меня.
«Никогда. Больше никогда. Это сильно. С этим нельзя смириться. Разрывая в клочья подушку, я думала только об этом. Больше никогда. Пропасть. Пустота. Никогда. Что за этим стоит? Я не верю, что все наладится. Я не могу представить свою жизнь без тебя. Не могу. Это конец. В ней больше никогда ничего не будет. Ни улыбок, ни смеха, ни любви. Заточение в вымышленной башне. Обречение себя на одинокую жизнь. Хриплый голос. Мускулистые, теплые руки. Смех. Слегка волнистые волосы и темные брови. Кожаные кеды. Голубые джинсы. До дрожи. Представить себя с кем-то другим. Невозможно. Невыносимо. Мысли по кругу. Тишина. Истерика. Крик. Снова все на куски. Мне нужно крушить и ломать, но я не смирюсь. Жалость к себе? Никогда. Жалость к тебе? Да, но тоже вряд ли. Жалость к нашей любви? Да-да».
Это жуткое чувство желания обнять дорогого человека и невозможность сделать это превратило меня в ничтожество. Мои глаза опухли и стали узкими, словно щелки, мои ногти были изгрызаны до кожи и мои волосы стекали на плечи жалкими жирными струями. Я была похожа на зомби, я была зомби. По ночам я смотрела в окно своей комнаты, потому что не могла спать. Мои сны были слишком ужасны, чтобы их видеть. Да и к тому же мне было тяжело уснуть, ведь тысяча и одна мысль одолевали меня, стоило только дотронуться до подушки.
Днем же я просто сидела и молчала, и в моей голове не было мыслей. Мое лицо абсолютно ничего не значило. И казалось бы, что мне все равно. Но мои родители знали, в этот момент мне просто нестерпимо больно, но я борюсь. И их поддержка, выражавшаяся в том, что они с этим ничего не делали, не гладили меня по спине, не говорили мне, что скоро все наладится и пройдет, не ходили взад и вперед с задумчивым видом, размышляя, как же мне все-таки помочь, а просто всего-навсего меня не трогали, значила для меня больше всего на свете. По-другому, наверное, я бы не выдержала. Иногда просто нужно оставить человека в покое. Закрыть свое сострадание, заткнуть свою гордость, потушить свое желание помощи и просто отвалить. Это лучшее. Потому что скоро все изменится. Так не будет всегда. Есть этот момент, а есть новый. И в этом моменте вы не нужны, как бы вас это ни задевало. А в следующую секунду вы услышите свое имя и будете непременно нужны и тогда идите, гладьте, поддерживайте, помогайте.
Так продолжалось, наверное, долго, я не знаю, я не следила за временем, но мне говорили, что шли недели, и за окном я тоже наблюдала изменения погоды. С каждым днем становилось все пасмурнее и холоднее. Люди надевали все более теплые и темные куртки, и город погружался во тьму. Дни становились короче, а ночи длиннее. И за эту длинную ночь мне удавалось поспать всего пару часов, а точнее полежать в забытьи. Выписываясь из больницы, я чувствовала себя более оптимистичной, чем теперь. Теперь было все намного-намного хуже, наш срок разлуки увеличивался, и мне все нестерпимее хотелось его обнять. Все острее чувствовалась нехватка его тепла и его хриплого голоса. Мое состояние ухудшалось с каждым днем все больше, и я очень надеялась просто умереть от тоски.
Так наступила зима. Я поняла это, увидев однажды снег за моим окном. И мне захотелось укутаться в теплое зимнее одеяло. Я вышла из своей комнаты и зашла в спальню моих родителей поикать одеяло в их шкафу. И там, в зеркале, я увидела, что сделала с собой за последние месяцы. Это было отвратительно. Предвкушая нашу встречу с ним, я совершенно не заботилась о своем внешнем виде, и это было очень зря. Мне стало невыносимо, представив, что вот он увидит меня такой… такой страшной. Меня ужаснула мысль, что он может отказаться от нашей встречи по моей же глупости. Я метнулась в ванную и включила на полную кран. Вода полилась на мою голову, смывая жир и пот. И в этот момент я улыбалась. Мне было приятно ощущать ее прикосновение к моей коже. Ощущать тепло воды и приятный запах шампуня. Я намылила голову три раза, и каждый раз доставлял мне не меньшее удовольствие, чем предыдущий. Затем я вымылась полностью. Я вышла из ванной, похудев килограмма на два и сбросив грустных мыслей килограммов на пять. Я решила, что теперь так будет всегда. Я буду хорошо выглядеть ради него и ради себя. В тот день я впервые не думала о смерти, а наслаждалась ароматом цветов в вазе, я прозрела к своим близким, смотрела в их лица и не могла насмотреться, как будто не видела их тысячу лет. И все в этом мире было для меня словно впервые. Я пила куриный бульон, и он казался мне очень вкусным. А хлеб таким ароматным и свежим. Я согласилась сменить мое постельное белье и, ложась вечером спать, я впервые за долгое время почувствовала себя счастливой и проспала всю ночь без снов.
Со временем я стала гулять. Понемногу, вначале лишь до следующего подъезда, а затем уже по парку. Мои ноги продолжали плохо меня слушаться, поэтому даже стометровая прогулка превращалась в целое путешествие. Но я была счастлива. Всегда. Каждую минуту. Словно кто-то включил во мне эту функцию. Мне было страшно от этого моего безудержного счастья. Я упрекала себя за него. Я считала это неправильным, и мне было очень стыдно. Я думала, что должна продолжать горевать и грустить в своей затхлой комнате, а вместо этого дышу чистым воздухом, а под моим пальто красивое платье. Но глубоко в душе я знала, он меня не осудит. Ведь Андрей всегда хотел, чтобы я была счастлива, и я стала счастливой. Без него.
***
В марте я вернулась к занятиям. Мне было необходимо закончить выпускной год и получить аттестат. В первый день я вошла в класс очень медленно, с легкой улыбкой на губах. Они явно не ожидали меня увидеть. И явно были не рады мне. Я слишком высоко поднялась, слишком больно упала и не разбилась. Я была горда собой. Была горда тем, что продолжаю жить, несмотря ни на что, несмотря на ужасную потерю и сильную боль, несмотря на то, что окружающие, я думаю, были рады сложившимся обстоятельствам. Чувство человеческой зависти слишком сильно захватывает душу, и уже сложно почувствовать ту грань между «плохо» и «нельзя». Радоваться чужому горю очень плохо. Желать чужой смерти просто нельзя. Но они это где-то упустили, а я не умерла. Это был провал. Чужие мечты не сбылись, и я была виновата. Вряд ли они меня когда-нибудь простят. Забудут, да. Встретившись лет через двадцать на улице, мы, со счастливыми улыбками, будем обниматься, и спрашивать, как у кого устроилась жизнь. Где я работаю? Как мой муж? О, и, конечно же, они так безумно рады этой встрече, ведь, кажется, мы дружили в школе. Жаль только потом потерялись. Да, я тоже буду улыбаться в ответ и, возможно, действительно буду рада этой встрече. Плохое всегда забывается, ну или нужно насильно его забывать. Пронести зло через всю свою жизнь? Нет, простите, это не для меня. Да, и пусть меня сейчас ненавидят, а мне от этого плохо. Я не буду это хранить, в моей душе достаточно тяжелых моментов, чтобы замедлить мой шаг. Ведь грустные воспоминания – это лишние килограммы на ваших плечах, и чем их больше, тем сложнее идти вперед. Моя бабушка всегда говорила: «если тебя терзает злоба, возьми воздушный шарик, подумай свои самые злые мысли, а потом отпусти, пускай летят и разобьются».
Размышляя об этом, я села за парту в кабинете одна. На меня все смотрели, а я рисовала в тетрадке змей. Мне нечего было сказать, и им, наверное, тоже. Зайдя в класс, преподаватель не взглянул на меня, и мне стало легче. Скорее всего, он ничего не заметил, да и какое ему дело, была я там или нет. Наука не отвлекается на прочие глупости. А мне, как раз, и хотелось, чтобы меня никто не замечал, не смотрел в мою сторону, не обращал внимания на мои истерзанные колени, на мою неуклюжую походку из класса в класс. Но мне как всегда не везло.
После звонка на перемену я вышла из кабинета и хотела спуститься на первый этаж, в другой кабинет на урок иностранного языка. Двое парней, которых я знала, смеясь и толкаясь, шли вслед за мной прямо до лестницы. Я двигалась очень медленно и в душе боялась, что они не выдержат и тоже начнут меня толкать. Но было все намного хуже. Пытаясь сделать шаг вниз, я поняла, что уже лечу с этой лестницы. Один из них подставил мне подножку, а я не заметила. Ударившись лбом об пол, я на минуту отключилась, а потом снова пришла в себя от громкого хохота сверху. Смеялись многие, кроме меня. От брови текла тонкая струйка воды. Но это была не вода. Вода текла из моих глаз, и это было непроизвольно. Я точно не собиралась рыдать перед ними, но сработал мой защитный механизм. Возможно, удар задел нужные струны в моей голове. Мне было больно. Но мне было очень страшно. Почему-то тогда я подумала, что это еще не конец, думала, они начнут меня бить. Конечно же, этого не произошло. Вскоре все разошлись, а я продолжала лежать в пролете между вторым и третьим этажом. И все не потому, что я выдохлась и устала. Просто не могла найти в себе силы встать. Мимо проходивший преподаватель английского очень помог мне, поднял, отряхнул, улыбнулся. Я вытерла слезы и кровь в туалете, а потом пошла в класс. Бывало ведь и больнее, а английский еще никто не отменял.
А ночью, дома, катаясь по ковру, я рыдала оттого, что мир так жесток и ужасен. Что это все так несправедливо. Конечно, я не ждала от них поддержки, но хотя бы равнодушие они могли мне подарить. Но не захотели. Я стала для них мишенью. Игрушкой для злобной игры. Теперь, когда больше некому было меня защитить, они могли издеваться, как только хотели. Я была, и сейчас, не из тех, кто бежит жаловаться, а это было им на руку. Я знала, есть выход, надо просто бросить учебу. Но неизменно в семь утра я вставала и шла учиться, как ни в чем не бывало. Все повторялось, словно по кругу. Странные взгляды, смешки, глупые прозвища, мои ночные рыдания на ковре и дикое желание бросить учиться. Уйти туда, где никто не будет знать про меня, мою историю, мои отношения, где буду просто настоящая я, немного побитая и больная, но неизвестно почему. Я расскажу им свою историю вкратце и, думаю, кто-то меня пожалеет. А нужно ли? Искала ли я в глазах людей жалость? Конечно же, нет. Я просто хотела, чтобы все было как раньше. На самом деле мы все немного не любим свое настоящее, потому что прошлое было прекраснее. Были живы любимые люди, не было сегодняшних проблем и, конечно же, в прошлом все такое знакомое, любимое и родное, а сегодня то, о чем мы еще не узнали, и это пугает и настораживает. Да, это нормально, но не нужно с этим мириться. Никакого прошлого уже нет. Его просто нет. И мы туда не вернемся, как бы того ни хотели.
В это время я стала ненавидеть Андрея. Не думаю, что он желал мне такого будущего, но он его создал. А я ведь просила быть аккуратней. И мама просила. Но ему было плевать. Тогда я была уверена, что только он во всем виноват. Я ненавидела его за то, что он меня не послушал. За то, что спас меня. За то, что испортил мою жизнь. Я уже никогда не стану прежней. Никогда не вылечусь. Мои ноги не будут вновь идеальными и быстрыми. Да, конечно же, будет лучше, но не до конца. Я знала, мне придется всю оставшуюся жизнь оправдываться перед людьми за мое увечье. Ведь так поступают все пострадавшие, люди, непохожие на общую массу. Нам приходится извиняться за то, что мы не такие, как все. Так или иначе, мы это делаем, возможно, непроизвольно, возможно, специально. Так проще. Только в таком случае люди становятся более снисходительными и добрыми к нам. Словно мы за что-то провинились перед ними, словно угнетаем их ауру своим видом. А если кто-то не желает ни перед кем извиняться и хочет жить, как и все, обычной жизнью, то его насильно заставят извиняться путем грубостей, физического насилия или насмешек. Порой я испытывала чувство садизма по отношению к Андрею. В моменты, когда меня особенно сильно унижали, мне так хотелось, чтобы он это видел, не с целью защитить меня, а чтобы он страдал, оттого что сделал со мной, оттого что спас, хотя я его и не просила, и оттого, что бросил меня одну. Хотела, чтобы он увидел, как мне теперь нелегко жить. В душе, конечно же, представляя весь ужас подобных мыслей и отрекаясь от них раз и навсегда.