Read the book: «Обрастая листьями», page 3
– Ладно. – выдавил он перед тем, как отключиться. – И кстати говоря, сковородка не жилец. Придется новую покупать.
Я кивнул.
Это был один из самых продолжительных диалогов за время нашего знакомства.
***
– Ну что же. – объявил мне торжественно сосед в один из однообразных будних дней. – Приятель (прежде он никогда не называл меня этим странным словом), я конечно был не лучшим соседом, немного более положенного тратил твои сбережения, вытеснил тебя с кровати на кушетку (но ты не сказал, что возражаешь, так что и претензий не предъявляй) и распоряжался домом как собственным. Но это такие мелочи по сравнению с тем, что ты мне был должен! – на слове «был» в его взгляд пробрались хитринки. – Заметь я употребил слово был, и знаешь почему? А потому что отныне ты свободный человек! Ты отплатил мне сполна и теперь я не смею более тебя стеснять своим присутствием. Но не волнуйся. Тот-кто-некогда-спас-тебя-от-ужасной-хватки-смерти не будет жить на улице. Твой великодушный герой вновь обрёл своё счастье. Да, приятель, я возвращаюсь домой! Я возвращаюсь к жене. Я… – он задумался о чем-то своем, в глазах я разглядел невиданную прежде теплоту.
– И у тебя в жизни все непременно наладится! – воодушевленно пообещал он мне, не зная, как закончить разговор.
А затем в приступе несвойственного душевного подъема нехарактерным способом обхватил меня за плечи руками, прижал к себе и похлопал по спине.
Зачем?
Я вспомнил, что мама тоже изредка так поступала. Обхватывала меня за плечи с каким-то внутренним недоумением, будто спрашивая себя: «что она делает?». А я и подавно не мог знать ответ на этот вопрос. Мои ощущения были с ней солидарны. Я тоже не мог понять зачем ей понадобилось производить на свет столь нелепое движение. Этот жест навсегда остался для меня неуместным проявлением странных маминых обязанностей. Я не понимал, что она хотела этим сказать, как не понимал, что хотел сказать сосед сейчас…
Не понимал я и откуда взялось легкое пощипывание в глазах. Пощипывание прошло, стоило коснуться его мыслями.
Наконец бывший сосед меня отпустил и шумно выдохнул. Мое лицо как обычно ничего не выражало, а вот на его лице сияла улыбка до ушей.
– Не думай, что я тебя забуду. Непременно навещу, как буду в этих краях. Бывай! – с этими словами он закинул рюкзак на плечо, махнул на прощание рукой, и, не дождавшись ответа, исчез за дверью. Исчез таким же образом, как исчезали все пациенты – надеясь, что им больше никогда не придется возвращаться…
Еще некоторое время я стоял на месте, слушая как бывший сосед преодолевает приподнятым шагом очередной лестничный пролет. Под затихающий шум я пытался вспомнить имя человека, который просуществовал в моей квартире почти полгода.
Имя я не вспомнил, зато вспомнил зубочистку. Я отправился на кухню и заглянул под духовку. Зубочистка все еще лежала там. Я выудил ее вместе со сморщенным кусочком непонятного происхождения. Сомнительный кусок я без зазрения совести отправил в мусорное ведро, а на зубочистку уставился, не зная, что с ней делать.
Я рассеяно повертел ее в руках. Нечаянно уронил. Потерял. Пошарился по полу в ее поисках. Нашел у мусорного ведра. Вновь поднял. Вновь неуверенно уставился на заострённую к концам деревяшку. Посмотрел на мусорное ведро.
И наконец положил зубочистку рядом с портретом родителей.
Уверен, что мое лицо в тот момент ничего не выражало…
***
– Говорят, время – все равно что течение реки, а жизнь человека можно сравнить с лодкой, плывущей по этой реке. – услышал я как-то за обедом разговор молодых коллег-женщин. Вот уже год, как в моей квартире жили только я и сомнительный тип в зеркале. – Поэтичная метафора, не правда ли?
Другая согласно кивнула головой и тяжело вздохнула.
– В таком случае, наша жизнь берет начало в безмятежных водах, а к ее концу начинаются пороги. Течение с каждым годом все ускоряет движение, и времени ни на что не хватает. Не успеваешь следить, как дни сменяются неделями, а недели превращается в года. – дополнила она собеседницу и из вежливости обратилась ко мне. – Что думаете коллега?
Я ничего не думал. Такой ход мыслей я был не в силах понять. Для меня не существовало ни мятежных вод, ни порогов. Я не чувствовал ни ускорения, ни замедления темпа жизни. Для меня время текло всегда одинаково, и лодка преодолевала равное расстояние за равные промежутки времени – совсем как в задаче из учебника физики 7 класса.
Видимо моя жизнь так и застряла на уровне сложности этих задач…
Изредка я вспоминал о листьях, еще реже о соседе. И если листья я видел так же четко, как если бы они по-прежнему произрастали из спины, то силуэт соседа становился все более призрачным и размытым. В памяти не тускнела одна лишь облезающая с волос краска и замызганный свитер, а прочие подробности подмяло под себя бытовое однообразие.
Мне в общем-то не было до этого никакого дела.
И лишь иногда, вне зависимости от моего желания, глубоко в груди рождался и на полпути к свободе увядал одинокий вздох…
4.
– Ну как же так! Опять Вы без зонта под проливным дождем разгуливаете. Сами же знаете, как может быть опасна пневмония. Вот держите.
Протянула она мне зонт в надежде, что в обмен сможет заполучить в свое пользование мой локоть. И пусть речь ее была суха и пренебрежительна, глаза были до краев наполнены обожанием. Я не стал обманывать ее ожидания.
Через мгновение мы оказались под одним зонтом. В том месте, где наши плечи едва соприкасались, с моей мокрой куртки на ее сухое пальто медленно перетекал влажный след.
Она этого не замечала.
По ее руке вместе с легким трепетом заструилось счастье. Это счастье сталкивалось с непреодолимой преградой в виде складок куртки и мокрого следа и на меня не перетекало. Что же это было за счастье, которое можно было остановить несколькими слоями ткани?
Она этого не замечала.
Некоторое время мы шагали на работу в молчании.
– Вроде взрослый, а ведете себя как дитя малое. – сказала она с укоризной, едва сдерживая распирающий изнутри восторг.
С кем она разговаривала?
Я посмотрел в ее затуманенные глаза. В них помимо серости, которая отражалась от луж на асфальте, и собственного, ничего не выражающего лица я смог рассмотреть робость, неуверенность и сомнение, которые боролись с непреодолимым желанием.
На кого она смотрела?
Я улыбнулся, если так можно было назвать движение кончиков губ по параболе вверх. Почему-то этот жест, который в моем сознании служил простым проявлением вежливости, женщинами воспринимался чаще превратно. Не успела она опомниться, как непреодолимое желание вытеснило все прочие чувства и завладело моими губами.
Кого она целовала?
Когда она меня отпустила, я все еще стоял, сжимая в руке зонт, чтобы нас обоих не замочил проливной дождь. Девушка, которая любила мой локоть, вежливую улыбку и губы, залилась смущенной радостью. Видимо в то утро туманная завеса, через которую она смотрела на меня с дня нашего знакомства, из-за дождя сделалась почти непроницаемой…
Так начался самый обыкновенный день моей жизни. Ничего особенного – просто еще один день, как две капли воды похожий на все остальные.
Когда я встал по графику, умылся, позавтракал на скорую руку и вышел из дома, накинув легкую куртку, я знал, что он не будет ничем отличаться от прочих будних дней. За исключением некоторых незначительных событий, в число которых входил поцелуй студентки, временно подрабатывающей администратором в нашем отделении, я заранее знал, как он пройдет. Да и это внезапное признание не было такой уж неожиданностью. Скорее уж наоборот – я заранее вписал развязку в список предсказуемых событий.
Единственно, чего я не умел предсказывать, так это погоду и в данном вопросе всецело доверял синоптикам. Увы, они тоже, видимо, не умели, и поэтому в то утро с небес на меня обильно лилась самая типичная «переменная облачность без осадков». Мне она особого удовольствия не доставляла, но и неудобств тоже.
«Мне то да, а вот листья были бы только рады.» – думал я, стоя на красном сигнале светофора, когда в мысли вторглась рука с зонтом и едва заметно отклонила траекторию жизни от заданного направления. Отступление не привнесло ничего нового. И когда мы шли на работу под общим зонтом, а счастливая девушка то о чем-то воодушевленно чирикала, то влюбленными глазами наблюдала за моей реакцией, я мог думать лишь об одном…
– Как бы радовались листья этой влаге, струящейся с небес. – озвучил я свою самую сокровенную мысль.
Девушка, из уст которой потоками хлестали слова, недоумевающе на меня посмотрела.
– Ах точно, деревьям в эту весеннюю пору хорошо. – отмахнулась студентка, совершенно не понявшая о том, что я только что раскрыл ей главную свою тайну, и продолжала куда более интересный монолог.
Еще некоторое время я вслушивался в ее чириканье после чего со сдавленным вздохом продолжил думать о листьях. И когда вспомнил о старом друге-листе, мои губы сложились в теплую полуулыбку.
– Как ты поживаешь, старый приятель? – прошептал я.
– А, что?
– Да так, ничего, продолжай…
***
– И что, вы теперь встречаетесь? Повезло Вам. – упрекнул меня ввалившийся в кабинет, под предлогом одолжить бумагу, коллега-стажер. – Об этом уже все отделение говорит. Хотя, помнится, не так давно Вы встречались с другой. Впрочем, дело Ваше. – сделал он вид, что его нисколько не беспокоит мое «неподобающее» поведение. И постояв над душой в дверном проеме, с раздражением вышел, бросив напоследок сухое «спасибо».
Я молча проводил его взглядом и углубился в документы, которые должен был подписать. Они были для меня работой и представляли бОльшую ценность, нежели слова недовольных коллег.
***
В тот день пациентов было больше обычного. Каждые 40 минут, не успевали двери кабинета захлопнуться, как на полпути их останавливала новая рука и в проеме возникал очередной силуэт нуждающегося во врачебных услугах. Также, как и всегда, этот силуэт вежливо, но с некоторым нажимом, интересовался можно ли войти, затем следовал в кабинет и далее без зазрения совести пользовался моими врачебными навыками.
В целом работа у меня была простая: выслушивать жалобы, отсеивать лишнюю информацию и искать пути решения, да время от времени не забывать хвалить компьютер за хорошую работу. Обычно такая несложная деятельность была мне не в тягость, но сегодняшний день стал исключением.
Окон легонько касалась дробь капель воды, в полуоткрытую форточку сочился воздух, наполненный свежестью, ветер игрался шторами и время от времени по кабинету разносился монотонный шорох их ребячества. Но, по непонятной мне причине, чудесная густая серость, накрывшая город, имела обыкновение влиять на эмоциональное состояние людей не в лучшую сторону. Когда во время дождя в сердцах пациентов господствовала хандра, в кабинете застаивалась атмосфера уныния. И никакой ветер не был способен ее развеять.
Хоть я не был подвержен общим перепадам настроения и имел иммунитет к любому проявлению человеческих чувств, слушать жалобы раздраженных клиентов было утомительно. Учитывая, как их в тот день было много, не удивительно, что к концу я был пресыщен событиями, вымотан и чувствовал жуткую усталость.
Пробили часы – знак, что совсем скоро меня выпустят из бетонной коробки, чтобы я мог вернуться в другую бетонную коробку и там восстановить потраченные ресурсы путем принятия пищи и сна. В список прочих людей могло входить еще несколько пунктов, но мне обычно с лихвой хватало двух.
***
– Спасибо Вам большое, доктор. – поблагодарила меня недавняя пациентка. Надавив на ручку двери, она исчезла, оставив за собой шлейф из смеси удовлетворения и огромного нежелания идти под дождь.
«Последний. И на сегодня я свободен.» – успел подумать я, пока время зависло в пограничном состоянии. Далее из еще не успевшей захлопнуться двери донесся виноватый возглас, вслед за ним ломаная ругань, после чего я увидел руку.
Стоило этой руке появиться в поле зрения, как она уже не вызывала симпатии. Не обрадовался я и появлению ее счастливого обладателя. Он возник в проеме с наглым выражением лица, словно собирался бросить вызов всему миру и непременно одержать победу. Он шмякнулся на стул, испытывая какое-то наслаждение от того, что тот виновато скрипнул под его увесистой тушкой. В нос мне вонзился запах перегара, словно этот человек мысленно затушил о мою надгубную перегородку сигарету. Да уж, впереди меня ждал не самый простой прием.
Подавляя вздох, я посмотрел на пациента. По глазам было видно, что он только и ждет на кого бы вылить помои негатива и отвел мне роль главной жертвы. Правда он явно ошибся – я был не очень хорошей кандидатурой на роль «козла отпущения». По пустоте моего взгляда и бесстрастному выражению лица было видно какой никудышный из меня актер. Уверенность на его лице не просуществовала долго. Она капитулировала под действием моего авторитета врача и сменилась сначала смутной тревогой, а затем сдержанной деловитостью.
– Рассказывайте, что вас беспокоит. – начал я разговор и принялся слушать.
Пациент начал рассказывать. Он говорил о своих проблемах с упоением, целиком и полностью отдаваясь актерской игре. Мне не приходилось прерывать его, и я лишь изредка вставлял короткие реплики. Он настолько хорошо продумал свою роль, что уверовал в то, что написанный им сценарий является правдой. Я сразу понял, что эта хорошо вымеренная игра имеет мало общего с реальностью, и мне оставалось ждать пока не иссякнет его энтузиазм.
Пять минут, десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять…
Я услышал какой-то шум. Точнее не я услышал – в тот момент я добросовестно исполнял долг перед пациентом. Но что-то внутри меня натянулось до предела. Словно впервые тонкая струнка души завибрировала на одной частоте с каким-то неизвестным источником шума.
Сначала я не обратил на эту аномалию никакого внимания. Но вскоре шум перерос в настоящую какофонию, какую ни я, ни мой пациент уже не могли не замечать. На него вмешательство инородных звуков оказало действие, схожее с тем, какое оказывает красная тряпка на быка.
– Да что, черт возьми, там творится такое! – наконец нашел он на ком сорвать недовольство и разразился бурными ругательствами в адрес раздражителя.
Но я…
Я его не слышал.
Отголоски ругани казались такими далекими, как если бы я вновь разучился понимать человеческую речь.
Во мне с дикой скоростью начала разрастаться тревога. По сравнению с тем, что до сих пор я испытывал, это был практически приступ паники. Настойчивая необходимость действовать – выйти и узнать, что же так взбаламутило покой и отвлекло от работы, завладела всем моим существом.
И тогда я впервые за всю карьеру посмел прервать сеанс.
И не считаясь с интересами пациента распахнул дверь…
В коридоре творился беспорядок. Источник этого беспорядка был взят в окружение телами знакомых спин в белых халатах, поэтому я не мог его разглядеть. Наперебой до меня доносились обрывки фраз.
– Дамочка вы же понимаете, что нельзя вламываться в кабинет врача, когда у него идет прием. Проявляйте уважение.
И вторило согласное эхо голосов.
– Неслыханная невоспитанность!
– Разве можно так поступать!
– Прошу, мне срочно необходимо обследование! – пытался перекричать их чей-то настойчивый возглас.
– Тогда запишитесь на прием на завтра.
– Ну не можем мы принять Вас без предварительной записи.
– Верно. Это правило распространяется на всех! – заглушало его эхо.
– Завтра будет уже слишком поздно! – настаивал на своем отчаявшийся голос.
Кажется, обе стороны не понимали, что говорят на абсолютно разных языках.
Я моментально растерял интерес к происходящему и лишь безучастно наблюдал, как врачебный состав почти всем поликлиническим отделением пытался образумить какую-то неуравновешенную. С первого взгляда можно было подумать, что у нее случился нервный припадок. Ничего необычного. Как всегда, шум из ничего.
Наконец, в разговор вступил голос, обладающий особым авторитетом. Коллеги расступились перед ним в почтительном молчании
– Девушка, успокойтесь пожалуйста. – молвил голос и низкочастотные вибрации вводили в коллективный транс. Раскаленная атмосфера рассеялась, не успел он закончить фразу. – Вы ведь сами прекрасно осознаете, что с точки зрения здравого смысла, то, о чем Вы говорите, не может быть. Ради Вашего же блага, сделайте глубокий вдох и придите в себя. Давайте я помогу Вам мыслить логично.
Я не мог похвастаться умением смотреть сквозь чужие спины, но в тот момент я отчетливо видел, как авторитетный голос осторожно взял руку неуравновешенной, накрыл ее кисть своей ладонью и посмотрел ей в глаза долгим немигающим взглядом.
– Вы ведь понимаете, что проблема, о которой Вы говорите, не существует в действительности. Она существует исключительно в Вашей голове. – убеждал он ее. – Я понимаю, что в таком состоянии Вам сложно внимать голосу здравого рассудка, но постарайтесь хотя бы прислушаться к моим словам и словам моих коллег. Все они профессионалы своего дела, которые отдали жизнь на служение медицине. И сейчас они готовы подтвердить, что никогда еще человечество не сталкивалось с подобной болезнью. – согласное одобрение прошлось по ряду белых халатов. – Вам нечего бояться.
Вслед за животрепещущей речью авторитетного голоса, прочие голоса принялись обрушивать на голову несчастной девушки шквал доказательств его неоспоримой правоты. Своим несомненным численным превосходством они смели уверенность с ее лица. Под коллективным давлением неизвестная начала ощущать вину за свое неблагоразумное поведение – за то, что посмела отвлечь от столь важных дел тех, кого назвали «профессионалами, отдавшими жизнь на служение медицине» и капитулировала. Заметив это, белые халаты с облегчением выдохнули.
Но, нет, она вовсе не поменяла свою точку зрения! Она просто осознала, что все вокруг говорят с ней на разных языках.
Какой был смысл ломиться в закрытые двери, зная, что их никто не отворит?
Ее плечи опустились, уверенность на лице померкла и лишь поджатые от беспомощности губы свидетельствовали о непокорности, что продолжала сражаться в ней. В опущенных глазах же отразились покорность и тяжелое смирение.
– Хорошо. – сдалась она и тем самым расположила к себе бывших оппонентов. Белые спины халатов восторжествовали и под действием всеобщего ликования начали проявлять к бывшей неуравновешенной необычайное сострадание.
