Read the book: «Майор Киборг»

Глава 1. Наследство

Римма отодрала приколоченную к двери усохшую доску. Пошурудила в замке огромным ключом, механизм невнятно пробурчал, клацнул ржавыми зубами, щёлкнул несмазанной челюстью и впустил в дом новую хозяйку. Она пригнулась и вошла в «родовое поместье».

Дом осел, казалось, пол под крупной женщиной качается, как верёвочный мост. Побоявшись, что половицы рухнут вместе с ней в подвал, плюхнулась на лавку, стоявшую при входе. Та встретила гостью более радушно, только охнув от неожиданности. Римма включила фонарик на телефоне, скорее по привычке. В комнате с тремя окнами и без того было светло. Вспомнила, что, выходя из дома, не проверила заряд в сотовом. Пятьдесят процентов, нормально. Видела провода, тянущиеся к дому, значит, свет есть. Посмотрела на иконку сотовой сети. То появляющаяся, то исчезающая одна палка. Ядрёна балалайка. И как Серёга меня теперь найдёт в этом Бермудском треугольнике? В правом углу, на полочке, устланной полинявшей тряпицей с остатками кружев по кайме, послышался шорох. Мыши, что ли? А когда-то там прабабка держала иконы.

Полуденное солнце вырвалось из серой ваты туч и воровато заглянуло в старый дом. Римма тут же выключила фонарик, чтоб не разряжать батарею. Как можно осторожнее подкралась к красному углу. Вниз, по стене, сиганул огромный паук, оставляя тонкий серебристый след. Римма пошатнулась, схватившись за стол у окна, проклиная своё пластиковое колено и неповоротливость. В этот момент в дверь три раза стукнули чем-то металлическим.

– Кто там? – рука дёрнулась к бедру, где привычно находилась кобура. – Тьфу, ты в отпуске, майор Киборг, остынь.

Адреналин погулял в крови и бросил в дрожь.

– Кто-о, я спрашиваю? – рявкнула она, чтоб успокоить нервы.

– Ой, это я, местный, стало быть, старожил.

– Что надо?

– Думал, вандалы всякие ходють, бродють, опять же, мирным людям жить мешають. Всё жёлтые шары ищут. Сдались им энти шары. Это от них я Фёклин дом досками-то заколотил. А вы, стало быть, ейная родня?

– Понятно теперь, где иконы. Стало быть, родня. Правнучка. А в деревне кто-нибудь остался? – Римма оглядела ступившего на порог плюгавого старика в длинном поношенном, выцветшем, как и хозяин, плаще.

– А то, остались. У нас тут места богатые: грибы, опять же, брусника, земляника, вот много морошки, опять же, в этом году. Надо вам за морошкой? Там гиблое место, главное, опять же, обойти, я подскажу. Може, и сам с вами снаряжусь.

Он хитро улыбнулся и потёр рукавом свой длинный в красных прожилках нос, будто хотел чихнуть. Открыл широко рот, зажмурился и резко продолжил: – Так много ягод, опять же, что без машины-то не увезёшь.

– Да я не по этим делам, дед. Мне бы продать халупу. А машина будет, сослуживец попозже приедет.

– Сослуживец – это хорошо. Служивые люди, опять же, очень хорошо. Ну я попозже загляну, поспрашиваю пока, у кого интерес имеется.

Старик исчез среди кустов черноплодки, что разрослись вокруг дома, спрятав покосившееся строение от чужих глаз.

У Риммы резко закружилась голова. Как ненавидела она эти приступы. Туман в сознании испарился, она увидела перед собой дорогу, ту, по которой шла сюда от станции. Узнала дерево, обгоревшее во время грозы, загнутое в узел. Отчётливо услышала конское ржание, визг хлыста, незнакомую речь. Навстречу катилась телега. Под уздцы вёл мощного рыжего коня парнишка. В длинной рубахе, расшитой жилетке, широких штанах и лаптях. В телеге сидела девчушка в платье-балахоне и платке, повязанном на шапчонку. «В лаптях он, ядрена балалайка, блин, чё за театральная постанова».

– Свейки, – крикнул белобрысый мальчик, приветственно подняв хлыст, ничуть не удивившись незнакомке.

– Чего? – опешила Римма. – Говори на понятном.

– Пас ка ланкотес?

В этот момент завибрировал телефон. Римма вернулась в реальность. Прорвался Сергей.

Забыв о пластике, заменяющем коленную чашечку, майор Киборг подорвалась к двери. Пол хрустел, чавкал и содрогался. Нагнулась, вынырнула через кособокий проём на ступеньку.

– Алло, алло, чих-пых тебя в рот, ты должен был часа два как приехать. Алло, я, чего, а-а? Я…

Здоровая нога с треском провалилась между сгнившими досками крыльца.

– Твою ж мать, а-а-у-э, не выйдё-ёт теперь цветочек аленький. – Римма взвыла, мысленно кляня бабку Фёклу, пытаясь выбраться. От боли опять помутнело в глазах. Как в калейдоскопе, завертелись мухи перед глазами, осела на ступени, инстинктивно нащупывая почву под застрявшей ногой. Та беспомощно болталась. Огрызок доски зазубринами впился в плоть, порвав спортивные штаны.

Римма чувствовала неотвратимый «приход». Она знала: стоило ей хоть немного понервничать – это начиналось снова. Приступ тошноты, головокружение, и картинка реальной жизни выключилась, словно кто-то невидимый имел пульт, управляющий её сознанием, и сейчас щёлкал каналами в голове. Щёлк. Лесная дорога. Щёлк. Холмы, присыпанные свежей землёй пополам с песком на опушке среди корявых сосен. Щёлк. По лесу шли мужчина и женщина, странно одетые, по моде шестидесятых годов. У дамы в жёлтом коротком плаще высокий начёс, возвышающийся стогом на голове Мужчина в зелёном нейлоновом костюме с лампасами, Римма узнала любимый костюм как у отца, румынский. Он носил его не снимая до пенсии. На голове вязаная тюбетейка. Оба в резиновых сапогах. Следом за ними кружились вихрем золотистые огни, сбиваясь в стаю и рассыпаясь на мириады светлячков. Обернитесь! Обернитесь! Хочу видеть лица! Ну! Щёлк. В голове сумрак. Римма силилась разглядеть, куда идёт пара. Дачные домики. Синий…

Синий дом, сарай, синяя машина? Что это? Морг. Больница? Щёлк. На двери появился рот, который отчётливо произнёс: «Двадцать девять могил. Ищи синий дом. Первомай. В подвале тыквенные семечки. Десять лет перерыв. И опять могилы». Дверь замолчала. Завибрировал телефон, снова прервав её видения звонком.

– Серёга! Спасай! – выкрикнула Римма.

– Я, судя по карте, где-то рядом. Опять?

– Опять…

Римма начинала выходить из себя, упёрлась здоровой ногой в порожек, схватилась за косяк и потянула застрявшую. Не смогла высвободиться. Боль прожгла, словно паяльником. Видимо, подвернула лодыжку, опять! Накрапывал дождь. «Хорошо, хоть навес над крыльцом не дырявый», – вспомнила она баб Фёклу добрым словом.

Чтобы отвлечься от панических мыслей и не упустить главную, достала блокнот из нагрудного кармана. На неё пялился, ухмыляясь, кот Базилио, и подмигивала лиса Алиса. Вот-вот выпрыгнут с картинки и запоют: «А поле-е-е чуде-е-ес… В стране дураков». Приехала «коттедж» продавать, дура. В ухо тут же прошамкал Базилио: «…Крекс-пекс-фекс. Не прячьте ваши денежки по банкам и углам. И в полночь ваши денежки заройте в землю там…» Заройте денежки. Там. Что там за холмы? Мальчик с девочкой, одежда. Хм. Вообще не наша. Так, думай, майор, думай, так, крекс, блин, пекс, фекс. Клад? Ну не, слишком просто. Баба в жёлтом плаще. Тут рядом уже Московская область. Я в Смоленской. Что здесь было? Ноут бы сюда.

Боль отступила, мандраж прошёл. Панические атаки всегда исчезали, как только она с головой ныряла в работу.

Смоленская область входила в Литовское государство. Эх, или как там? М-м, княжество! Хорошо учили в школе, ядрёна балалайка. Так, думай, думай. Римма вгрызлась в версию, которая становилась стройнее. Порывшись в кармане ветровки, выудила шариковую ручку. У парня был говор, похож на прибалтийский. Дверь, твою мать, что ты мне хотела сказать? Кто услышит, подумает – психи на выгуле. Римма хихикнула и записала: «Тыквенные семечки. Смоленск. Двадцать девять могил. Десять лет перерыва». Точно, прабабка часто оговаривалась, «Смялинис» называла Смоленск, а Римма подшучивала да подтрунивала над заговаривающейся беззубой Фёклой. Гордо величавшей себя литвинкой. Кто такие литвины, маленькой Римме было невдомёк. Где этот обалдуй с энциклопедическими знаниями? И как его занесло в судебно-медицинскую экспертизу?

– Отдыхаешь, доча? Опять же, отдыхать в доме получше! Да и темнеть скоро будет. Электричеству вырубили уж год как. Свечу тебе принёс, – дед в выцветшем плаще вырос как гриб из-под земли. – Я тебе так скажу, ты лучше из дому не выходь, жёлтые шары безобидные для местных. А ты чужачка. Почем зря че приваживать темень. Откуда та темень, мне немыслимо. Но шо нечистое то дело – зуб положу! – дед сдвинул набекрень суконную шапчонку, нахлобученную будто на чучело, и по-рачьи уставился на ногу Риммы. Та, вспомнив, что в тисках, напыжилась:

– Помогите, там у дома грабли видела. Может, поддеть доски – вот тут, самой никак.

– Ой, девка, вот я старый дурень, опять же, надо Глашу позвать, подсобить.

– Какую на хрен Глашу? – взревела Римма. – Нога немеет.

– Так целителка, самое то, опять же, – насупился старик обиженно. Но за граблями пошёл, сгорбившись. Приподнял инструмент, в руках остался черенок.

– Беда дело, Фёкла что могла путное оставить после себя, одна поруха, ох-ох. Стар я, помощник никудышный. Опять же, темень, – дед вполоборота попятился к калитке, – а свечу возьми. Второпях вернулся, поставил оплавленный огарок в алюминиевой закопчённой кружке. Крикнул из-за забора:

– Глашу упрошу, она подсобит.

Старик зашуршал полами плаща и исчез среди деревьев.

Морось увлажнила лицо, смочила губы. Римма проклинала аварию, после которой стала неповоротливой как беременный утконос. Боль в голени и лодыжке становилась нестерпимой, в мышцах жгло и немело одновременно. Железный корсет на болтах в спине, казалось, заговорил металлическим голосом: «Ха-ха-ха, оперативник, прогуливаешь посещение пенсионного фонда». Римма откинулась назад из последних сил, превозмогая страх потерять сознание, дёрнулась, как дельфин, выброшенный разбушевавшейся волной на берег. Раздался мерзкий треск. Хрясть-хрусть. Нога на свободе. Огромная заноза торчала из штанов.

Римма вырвала щепку, сдержала слёзы.

– Зря выдрала, голуба.

Девушка в странном кафтане из ткани, напоминающей сукно, поверх сарафана сизого оттенка зашла в калитку. Поставила в авоське на землю трёхлитровую банку молока. От тары парило. «Свежее», – догадалась Римма. Гостья достала из кармана домотканую грубую тряпицу и стеклянный бутылёк, похожий на музейный экспонат. Откупорила резиновую затычку. Пахнуло дёгтем. Как от ихтиоловой мази. Римма поморщилась.

– Эка красна девица.

Краснощёкая незнакомка пальцем достала мазь и смачно намазала на импровизированный бинт. Без церемоний задрала штанину пострадавшей, наложила повязку и обмотала вокруг икры несколько раз.

– Жить будешь! А теперь в дом, свечу-то зажги, молочка хлебни и в люлю. А утром барин твой доедет и поговорим.

– Какой ещё барин?

– Мужик твой.

– Откуда знаешь про него? – Римма поначалу насторожилась. Но вспомнив, что поделилась с дедом, расслабилась. – Странные вы тут все. С перепоя, что ли?

– Ты и сама непростая. Видишь далеко. Так дальше носу своего и посмотри. Откудова я, откудова ты? А с твоим приходом нехорошие силы пробудились.

– Глаша?

– Она самая.

– Глаша, спасибо тебе, а ты давно здесь живёшь? Что за гиблое место? Шары золотые?

Девушка строго посмотрела, словно учительница на нерадивого ученика-второгодника.

– Завтра, – не глядя, суетливо выскочила со двора.

⠀Римма, как знала, взяла зажигалку, думала, для костра пригодится. Мясо Серёга привезёт, шашлычки пожарят. Печку она в своей жизни даже не видела, как растапливают. Да и где искать в ночи дрова? Свеча покоптила и занялась фиолетово-жёлтым пламенем в кружке возле кровати.

Римма раздеваться не стала. Ватное, обшитое бордовой шелковистой тканью, одеяло отсырело. Под ним ватный матрас, набухший от влаги на стонущей панцирной сетке.

– Как в больнице, едрит твоё на коляске.

За шторкой на подоконнике увидела старую газету. «Не усну, так хоть старую прессу почитаю, которой явно баба Фёкла обезвреживала мух». Развернула у мерцающего огня свечи. Сразу же бросилось в глаза объявление: «В Московской области, в деревне Л., 5 сентября 1967 года найдена в своём доме зверски убитая пожилая пара. Подозреваемый задержан». Вляпалась, майор Киборг. И газеты – реликвия, такими и попу не подтереть.

Римма отпила молока, и тут же набухли веки. Она легла на койку, по телу разлилось тепло. Снился ей сон. Мужик в синтетическом зелёном костюме с лампасами ведёт по лесной тропинке девчушку. В одежде точь-в-точь, что у той, в видении. Сидевшей на телеге. Чудная.

– Эй, стой! Повернись, я сказала! Стой, стрелять буду!

Девочка пыталась вырваться, но мёртвой хваткой человек в вязаной тюбетейке прижимал малышку к себе.

– Повернись! – Римма рванула за мужчиной, быстро нагоняя. Вокруг незнакомцев вихрем закружились жёлтые шары и выстроились в защитную стену между преследующей и путниками.

И тут она разглядела лицо. Морду. Преступника. Вспомнила его. Не может быть…

***

Солнечные лучи крадучись залезли в окно, обшарили стены, лизнули лицо Риммы. Она тут же открыла глаза. Осмотрелась, пощупала ногу, на секунду потерявшись между сном и явью. Помассировала лицо и села на продавленной койке.

Утро. Сколько времени вообще? Она встала, сделала лимфогимнастику, размяв и простучав мышцы. Этот ритуал стал для неё частью жизни после аварии. И даже не думая о том, как выглядит, поспешила в сарай в надежде найти старые газеты. Баба Фёкла хранила любой материал, который можно использовать как розжиг. Она достаточно пожила на этом свете, повидала всякое, чтоб привыкнуть хранить на чёрный день всё, что кажется обывателю мусором. В пристройке за домом, возле дровяника, Римма нашла сколотые эмалированные тазы, бидоны, мятые жестяные кадки, а на полках стопками, перехваченные бечёвкой, лежали газеты.

Она взяла кипу прессы, что была на вид более старая, пожелтевшая. От газет по-прежнему пахло типографской свинцовой краской, добавился запах отсыревшей бумаги. Открыла верхнюю. Руки тряслись. Тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, не то. Следующая пачка. Двухтысячный, декабрь. Не то. Она переворошила и раскидала по сараю подборки «Известий», «Комсомолки», «Смены».

Глаз выхватил дату: «18 сентября 1967 года». Фотография. Пара. Мужчина и женщина, явно намного его моложе, на фоне коридора. Такие бывают в НИИ. Огромные окна в пол, плакаты на стенах. Он в халате. Она в плаще. Лицо его моложавое, не скажешь сходу, сколько лет. Римма зажгла свечу поднесла ближе и вздрогнула. На миг показалось, что мужчина с гладко выбритым лицом на снимке из древней газеты ожил. Лицо его растянулось в саркастической улыбке.

– Ха-а-а, вышел цветочек аленький. Я тебя узнала, урод. Попался!

Римма выбежала с газетой на свет. В этот момент она услышала звук работающего двигателя машины. Подъехала Серёгина бежевая «Нива».

– Гад! Ты где был? – Римма выкрикнула, добежала до калитки и только там, распахивая скрипящую дверцу, осознала: раненая вчера нога совсем не болела. До этого она ходила-то с трудом, а тут бодро пробежалась по ухабистой, заросшей травой тропке.

Сергей, виновато улыбаясь, выбрался из автомобиля, предупреждая недовольство и выговор коллеги, сразу указал на запаску вместо колеса. Влетел в пробоину, повезло, что встретил тракториста, тот отогнал машину в шиномонтаж. В ночи не поехал, у нового знакомого заночевал и сразу стартанул.

– Прости, день не задался. Что случилось? – он знал это выражение лица подруги.

– Смотри, – Римма потрясла газетой перед лицом Сергея. Потом, вспомнив, что газета раритетная, аккуратно расстелила её на ещё тёплом капоте. И ткнула пальцем в лицо на снимке. – Знаешь, кто это?

– Хм-м, на мужика похож, – Сергей глупо хохотнул. – Понял, неудачная шутка. А пожрать есть что? Или шашлычка? У меня мясо…

– Я из тебя щас шашлычок сделаю, день у него не задался. Это Шепелев, тот, из-за которого отец лишился всего. И лежит теперь в могиле.

– Да ладно, где ты откопала?

– У бабки его. Зачем хранила, вопрос на засыпочку. Помнишь то дело, когда отец подозревал одного врача, ну то… Дело о двадцати девяти неизвестных трупах. Которых не опознали. Дело ещё замяли…

– Не помню, Римусик. Зачем это всё ворошить?

– Я видела его в видениях.

– Опять…

– Опять, едрён батон. Ты глухой, если видела, значит, так надо.

– Рим, давай чаю попьём с булочками маковыми, и всё расскажешь. А покупателей нашла?

– Я тебе про отца, а ты мне про бабки. А вчера я нашла заметочку, что кто-то грохнул эту парочку. Надо найти след того чувака, которого задержали за убийство. Нужно в архив. С тысяча девятьсот шестьдесят седьмого сколько прошло лет? Где доки хранятся, посчитай?

– Ясно где, в суде пятнадцать лет хранят.

– Поехали. Я не уеду, пока не узнаю, что случилось с отцом. Это знак, понимаешь? – Римма молча направилась к сараю, обернулась. – Что как памятник в землю врос? Помогай. Надо все газеты перетащить в машину. Поедем в архив.

Глава 2. Следствие вели…

– Ты замечала, Римуш, что во всех архивах одинаковый запах?

– А ты замечал, Павлинский, когда ты меня называешь на армянский манер, я зеленею? – Римма сделала трудный шаг вниз с последней ступеньки, Сергей предусмотрительно отскочил от тяжёлой руки подруги, предвидя толчок в спину или шлепок по голове. Ведь он шёл первый по лестнице в подвал, которая освещалась брызжущим лучом из треснувшего плафона над дверью в архив.

А подругу и её дурной нрав, привыкнуть к которому он смог не сразу, знал хорошо. Жалел и понимал. После аварии она стала другой – грузной, несговорчивой, странной и… грубой, но от этого не менее любимой. Хотя Римму его любовь никак не тревожила, он был скорее корешем, братаном, удобным человеком, вот и крутила им как хотела. Он думал, что это единственная женская черта, оставшаяся при ней. Крутить мужиками по своему желанию и настроению. Но Сергей никогда не злился. И мечтал, что однажды подвернётся случай, произойдёт чудо, и она его заметит. С другого ракурса. Хотя он считал без ложной скромности: все ракурсы у него хороши. И Фирочка из центрального архива это не раз говорила, в комнатушке, использующейся сотрудниками как столовая. Иногда даже кричала на продавленном старом диванчике, как он хорош. Но Сергей любил не Фирочку и не Лизу из прозекторской, и не начальника отдела кадров из ГУВД. Статный, всегда приятно пахнущий, в идеально выглаженных вещах из химчистки, отполированных до блеска полуботинках (другую обувь он не признавал), он любил Римушу. Сослуживцы подтрунивали иногда, мол, с киборгом спать – надо машинного масла запастись для смазки, или советовали вместо цветов купить новые запчасти. Сергей, пресекая шуточки, радовался, что работал судмедэкспертом в другом отделе и районе и по службе с Риммой не пересекался.

В архивах и правда стоял специфический запах. Стойкий, независимо от смены локаций и помещений. Римма всегда думала – так пахнет история. Прогоркло, с землистой ноткой, как смердит на похоронах, с нотками мускуса и дешёвого кофе, а ещё история пахнет сажей, так, говорила бабка по матери, вонял блокадный хлеб, от старых газет тоже смердит. Историей.

Знакомый архивариус Фирочки, белозубый и беловолосый, как старый король эльфов, Аркадий Натанович загодя выложил копии газет за нужный период. И ждал гостей в отсеке, напоминающем гальюн на шхуне, сидя на низенькой тахте. Отчего казалось, что он сидит на нужнике. Римма поздоровалась, не преминув хохотнуть в кулак. Его эльфийское величество большим и указательным пальцем провёл по козлиной бороде, тоже белой, поплевал на ладонь и пригладил свалившуюся на ухо упрямую прядь. Прихлопнул к макушке. Оттопырив мизинец, манерно отпил из костяной кружечки растворимый кофе и указал рукой на пачки бумаг.

– Всё, что просили, милостивые господа! Низкий поклон при встрече Фирочке. Только ради неё, кх-кх-ым, так заморочился. Напряжение дикое доставил помощнику. Всё это искать, сканировать, ксерокопировать. Уф, ой-вэй.

Тут уже Сергей хмыкнул в кулак, едва сдерживая смех. Римма без реверансов устало уселась за стол на единственный стул перед кипой документов. Включила светильник. Не обращая внимания на старого эльфа, деловито указала кивком другу, чтоб тот сел рядом. Сергей повертел головой в поисках подходящего предмета мебели, не обнаружив, остался стоять. ⠀

Римма впилась глазами в текст на бумаге. Сергей понял важность найденной информации и тут же навис над документами рядом. Боясь дышать, чтоб не вызывать раздражение подруги.

«18 сентября 1967 года в частном секторе на окраине города Д. разыгралась кровавая драма. У себя на даче были жестоко убиты первый секретарь горкома партии В.Н. Шепелев вместе с женой О.П. Шепелевой. Было проведено расследование. Вместе с Шепелевым на даче проживал шестнадцатилетний Прохоров, приходящийся Шепелеву двоюродным братом. Прохоров с рождения был признан умственно отсталым, но Шепелев благодаря связям не сдал его в соответствующее учреждение. Фактически брат выполнял роль прислуги и следил за дачей в отсутствие хозяина. Было установлено, что в тот роковой вечер Прохоров дождался, когда заснут хозяева, взял топор из кладовки, поднялся к ним на второй этаж и зарубил мужа с женой. Шепелев был убит во сне первым же ударом в лоб, чуть позже убийца расправился с супругой, повредив лезвием топора ей артерию на шее. После зверского убийства Прохоров отправился спать на первый этаж. Утром на дачу прибыл шофёр Шепелева. Он обнаружил тела убитых и вызвал милицию. Убийца скрыться не пытался и был задержан на месте».

– Вот тебе и цветочек аленький! – Римма стукнула кулаком по столу от возбуждения.

– Ничего не понимаю, – Сергей осел и распластался на каменном полу старого архива, вытянув ноги. – Это ж что за зверёныш такой?

– Ты так ничего и не понял? Это дело вёл мой отец! Он утверждал, что эту парочку убил не родственник. Мне бабка рассказывала, а ей её мать. И фотки эти она долго хранила из газет неслучайно. И смерть отца уже кажется вовсе не случайной, спустя годы, когда он решился опять документы поднять. Смекаешь? Дело нечисто!

– Взяли не того?

– Именно! Нам нужен Прохоров.

***

В ответе на запрос по делу Прохорова, как и ожидала Римма, значилось: предполагаемый убийца был признан виновным и отправлен в психиатрическую больницу на принудительное лечение. Они с Сергеем прикинули, что «злодей» вполне себе может быть жив. Как и те, кто в то время работал в больнице. Но эту версию она решила отложить на потом. Её как женщину, видящую чуть больше остальных, волновали детали из ночного сна.

Не выходила из мыслей синяя дверь, причём говорящая. Она всплывала в видениях призраком и тут же исчезала или видоизменялась. Но всё чаще разговаривала с ней чётче и внятнее, без намёков. В последнем «приходе» дверь указала направление расследования. Дом, где произошло убийство. Римма понимала – отпуск подходит к концу, одной не справиться. А доверять дознание посторонним – попахивает соседством с Прохоровым. Если он ещё жив. И если он «не излечился», в чём майор Киборг нисколечко не сомневалась. Тот, кто держит до сих пор руку на пульсе этой мутной истории, сделает так, чтобы старик никогда не заговорил.

Римма из города позвонила помощнику.

– Зотов, что там на повестке?

– Товарищ майор, я уже потерял вас, тут на ваше имя в отдел пришло письмо. Звоню, звоню, всё вне доступа.

– И хрен с ним с письмом. Ты мне нужен. А то цветочек каменный у мастера не выходит.

Римма услышала, как Зотов поперхнулся в трубку, прокашлялся, давясь от смеха, и продолжил:

– Ну, э-э, кха-кхе, м-м, как бы это…

– Ты чё там, опять в сортире? – перебила Римма, хотя уже привыкла к придурковатой реакции лейтенанта на все её заезженные шуточки «кому за сорок».

– Как бы это, половину слов не разобрать на конверте. Ну это, я не вскрывал…

– Продолжай, чё телишься, знаю же – вскрыл, озабоченный мой. Что там?

– Ну озабоченный это, мягко говоря, про другое.

– Мягко говоря, лейтенант, это вообще не про тебя…

– Я попытался дешифровать.

– Ну не томи, поручик, с корабля на бал, бляха-Цокотуха, дешифровщик нашёлся… – Секунду прослушав в трубке смешки, хотела уже матюкнуться, но Зотов упредил:

– На смеси жемайтского диалекта, белорусского, русского.

– Чего-о? – Римма шумно выдохнула. Зотов выждал.

– Я отправил на экспертизу в почерковедческий отдел, ну это, взял на себя, так сказать…

– Чую, на моё место метишь, взял он на себя, давай уже, ближе к телу.

Римма даже не замечала, что строчит как из пулемёта жаргонизмами – смесью слов из фени и рабочих шуточек. Она – дочь мента, внучка энкавэдэшника, правнучка городового. Иначе она даже думать не могла, не то что не разговаривать.

– И знакомому историку показал.

– Соловей, лето кончилось, осень, хорош петь, ну-у-у…

– Писала женщина, по фразеологическим… Хм…

– Ты щас выдержал паузу, чтоб меня к когтю прижать, типа Киборг щас должна спросить, че это, да?

– Нет, к-хм, ну это… В общем, так писали в четырнадцатом-семнадцатом веках. Очень грамотные люди. На территории княжества Литовского. А тогда в него входили кое-какие и наши территории.

– То есть ты хочешь сказать, что бумага была написана в средние века? Её ты, конечно, не отдал на экспертизу? Отпечатки там проверить? Уже сам всё заляпал, верно понимаю?

В трубке повисло молчание.

– Письмо кому-то адресовано, Пинкертон долбаный?

– Вам. Без фамилии. И приписано: «Из дома Фёклы по отцу Тимофеевой».

– А штампики-то, штампики глянь?! На конверте.

– А-а-у-э, нет их.

– В конверте чё есть ещё, клювом поводи?

– Да, нашёл! Шелуха как от тыквенных семечек, что ли.

– Ладно, приеду, вручу тебе медаль с закруткой на спине. Похоже, вырисовывается цветочек аленький. Отправь на химико-биологическую, скажи, срочно. Я приказала.

***

Римма заскочила домой перед возвращением в деревню. Заварила в керамическом чайнике лавандовый чай, вышла с чашкой на застеклённую лоджию. Оттолкнула пластиковую створку и вдохнула вечерний переспелый воздух. С двадцать пятого этажа были видны лишь макушки малоэтажек и россыпь домиков частного сектора, будто Творец раскидал зерно для небесных курей. Брызнуло гуашью аметистового колера светило по крышам, выстрелило сквозь угрюмые тучи цветом физалиса, погладило нежно лучом щёку Риммы, скользнув по стеклу, исчезло. Отправилось на ночной покой. И тут же из-за туч показалась седая луна. Римма допила чай, закрыла окно и достала колоду карт.