Столпник и летучие мыши

Лили улыбнулась, жестом непобедимого оптимиста потёрла руки и, подойдя к подчинённой, дружески похлопала её по плечу. Затем, выпрямившись, развернув грудную клетку во всю ширь так, что под косухой обозначились две полусферы женской груди, по-мужски засунула руки в карманы миниатюрных шортов. Она устремила взгляд в окно сквозь тупоумную архитектуру девятиэтажек, через затуманенный водянистым мороком город, поверх пригородных поселений с пригоршнями аккуратных домиков у реки. И дальше, туда, где заканчивается дождь и над каньоном реют орлы в блеске солнца, где лесные угодья густы, как лисий мех, где синие горы сливаются с небом, а небо – с морем, качающим на своей взволнованной груди баркасы. Потом она быстро повернулась к Мими и сказала с напряжённой энергией, как прыгун перед взятием высоты:

– Вот выполним задание и заживём на Земле в новом аватаре и в новом мире, где Свет объединит народы для созидания. Это будет так прекрасно!

Мими, пройдясь пятернёй по ёжику волос, вскочила, засверкав глазами и зубами, махнула рукой, точно сбросила наземь шапку перед храмом, и восторженно воспела Аллилуйю свободе и независимости:

– Что может быть прекраснее летящего вдаль байкера!? Если в твоём харлее полный бак, а душа полна помыслов о свободе, то это значит, что жизнь не напрасна! И пока в крови эстрогена выше крыши, а мышцы тверды, как камень, тебе по плечу любые трассы и любое бездорожье! Мы вдвоём с моим ретивым другом исколесили всю Русь, и не только. Грузия, Молдова, Узбекистан, Украина. Меня повсюду принимали не хуже, чем Киркорова. А девушки! Какие девушки любили меня!

– Да-а-а… Если и есть что-то стоящее в никчёмной жизни урбанизированного мужчины, то это, несомненно, – девушки. Ну, и, наверное, свобода, хотя лично я никогда не принадлежал себе. Сначала ответственный мальчик в школе, потом лучший студент в мединституте, затем кафедра, преподавание, профессура, научная деятельность, жена, семья, дети. Вся жизнь под линеечку. А как же? Долг перед обществом, которое смотрит на тебя, стоящего на пьедестале, и даже не догадывается, какого гигантского труда стоит подобное возвышение. Гранит науки, бессонные ночи, нехватка финансов, научные гипотезы и бесконечные поиски решения задач. У других же – деньги, связи, интриги, банальное воровство чужих открытий и… смотришь, они уже с пьедестала, кратно превышающего твой, плюют на твои седины. Я знаю поголовно всех презренных дельцов от науки, а они знают, что я их знаю. Жизнь кишит паразитами. Вот и захотелось… произвести адсорбцию, так сказать. Поэтому, когда африканские коллеги попросили помощи, я, как инфекционист, с радостью откликнулся.

Лили умостилась на подоконнике, опёрлась спиной на откос и, обхватив руками свои великолепные ноги, согнутые в коленях, стала смотреть вниз. Какая-то собака, мокрая и точно вывалянная в грязи, проковыляла к урне, сунула в неё нос и, не обнаружив ничего съестного, побрела к другой. Так она плелась без всякого успеха от одного дома к другому, надеясь добыть какие-нибудь объедки. Но урны были до безобразия чисты, ибо народ, пополняющий их, сидел по домам безвылазно. Собака медленно удалялась и, наконец, утонула в дожде. Больше на улице ничего не происходило. Тут девушка сдвинула брови и, сощурившись, попыталась через смеженные ресницы навести в памяти фокус.

– Постой, кажется, в твоём личном деле в графе «род деятельности» указано «художник экспрессионист».

– Всё верно. Что может быть лучше, чем жить жизнью свободного художника?! Минимум быта, максимум свободы! Если есть краски и холст, считай, что ты владеешь миром. По крайней мере, собственным миром. Всё что хочешь можно отобразить на куске ткани. Да на чём угодно! На какой-нибудь деревяшке, на булыжнике, на пустой бутылке. Но на полной, конечно, лучше.

Рот у Лили округлился и выразил недоумённую букву «о!». Девушка смотрела немигающими круглыми глазами, как Мими шагает из угла в угол и размахивает руками. Наконец коллега прекратила маячить, сунула руки в карманы косухи, взглянула на старшую и прыснула:

– Хи-хи! У тебя такой вид, точно перед тобой возник динозавр. Да, я и художник тоже, и музыкант, и литератор. Зачем себя ограничивать? Всё время заниматься одним и тем же делом – это пытка похлеще инквизиторской. Пришвин сказал: «Радость жизни в её разнообразии», – и я с ним согласен на все сто. Я малевал так же быстро, как мчал на байке, а краски при этом просто разлетались во все стороны струями и брызгами. Знатоки изобразительного искусства приближали очкастые лица к моим полотнам и, уткнув острые носы в цветистый хаос, стонали: «О-о-о! Гениа-а-ально! Это новый Поллок. Нарочито вульгарное сочетание красок – явный Матисс. Ах! В компоновке цветовой гаммы и стремительности линий проявляется незаурядная личность автора». А я крутил пальцем у виска и думал, что все они чокнутые, если принимают пятна и подтёки, которыми я щедро сдабривал дырявые тряпки, за подлинное искусство.

История моих холстов примитивна до неприличия. Сначала из экономии, а после для прикола я собирал на задворках овощного магазина ветошь, в которую превращались многажды употреблённые мешки. Не стараясь придать им хотя бы прямоугольную форму, я марал их самыми дешёвыми бытовыми красками. В течение пятнадцати минут «шедевр» был готов. За такое дурачество хорошо платили. Иностранцы раскупали моё наглое тряпьё и заказывали новое. Но потом мне это наскучило, и я послал всех к чёрту. Всех – коллекционеров, искусствоведов, музейщиков, поклонниц. Я просто завёл байк и умчал навстречу ветру. И, кстати, вовремя, потому что вино и сомнительные друзья начали меня одолевать.

– Завидую, – вздохнула Лили, – такой насыщенной жизнью можно гордиться.

– Жизнью – да, но не смертью. Она у меня была дурацкая. Когда я достиг возраста Христа, то решил уединиться в лесу, у озера, подальше от города. Захотелось тихой жизни. Обзавёлся подругой и маленьким домиком у озера. Мы были абсолютно счастливы: удили рыбу, плавали, носились по лесу, читали умные книги, играли на рояле в четыре руки и даже пописывали тексты, которые самоуверенно считали весьма неплохими. Когда я хотел было уже всерьёз заняться литературой, мне вспомнились слова Чехова: «Бездарен не тот, кто не умеет писать повестей, а тот, кто их пишет и не умеет скрыть этого». Я не хотел потратить бездну времени, сидя за столом, и вкладывать титанические усилия в мизерный талант, чтобы в конечном итоге стать настоящим графоманом. Так было и с музыкой. Когда-то я подавал надежды, но… Короче говоря, через год счастливой жизни мне снова всё осточертело, и я удрал от тишины, книг, музыки и любимой женщины.

Мими смолкла, вздохнула, уронила голову. Лили тактично молчала, ожидая окончания рассказа. За окном снова гнусаво загудел транслятор, нагоняя тоску. Грустный день, как тяжёлый больной, страдальчески чах и умирал. Казалось, ещё немного, и его опустят в могилу вместе с живыми людьми, запертыми в бетонных клетках. Неожиданно на улице зажглись фонари, чему Лили удивилась и обрадовалась.

– Ну, вот, уличное освещение заработало. В кране есть вода. Отопление, правда, на нуле, но зато электричество не обрезано, можно зажечь лампочку.

– Давай ещё немного посидим без света. И давай, в конце концов, познакомимся, сказала Мими и, подойдя к старшей, протянула руку, – Сергей.

Лили обхватила ладонями тонкую кисть, затрясла её, кивая головой и улыбаясь:

– Михаил Иванович. Очень, очень приятно. Ты, Серёженька, не переживай, Семён Филиппович и Фру выпутаются из любой ситуации. Обязательно.

Глядя на то, как утонувшие в дожде фонари отчаянно подавали признаки жизни, слабо обозначившись двумя идеальными шеренгами мутных пятен, Мими спросила:

– Слушай, Михал Иваныч, как тебе в женском аватаре, костюмчик не жмёт? Хи-хи. Мне вот как-то не комильфо. Нервный тип с шилом в заднице и без определённой цели, не способный нигде нагреть себе место, в теле юной альтруистки – это гендерный конфликт. Излишняя чувствительность мне понятна, поскольку я – сплошная натянутая струна. Но потребность в пажах – это что, недостаток поклонников в прошлой жизни? Я выписал… вы-пи-са-ла новую партию ушанов и желаю её получить во что бы то ни стало.

– Нет, нисколько не жмёт, аватар как на заказ шит, никакого отторжения. Я даже испытываю профессиональный интерес к тому, что чувствуют дамы в той или иной ситуации, и сравниваю со своим мироощущением. В прошлой жизни я так до конца и не изучил организм слабого пола, не услышал его глубинных струн. Теперь мне точно известно, что лечение одного и того же заболевания у мужчины и женщины не может быть одинаковым в силу различной психосоматики. Выражение «все болезни от нервов» верно на сто процентов. Вот только нервная организация у полов разная, а это в медицине не учитывается. Женская значительно тоньше и ярче… А что случилось с тобою? Как ты оказался на небесах?

– Давай сначала ты.

– Ну, хорошо. Как я уже сказал, африканские коллеги пригласили меня в качестве инфекциониста посодействовать в борьбе с эболой. Я этим ужасно заинтересовался, так как имел под своим началом от Министерства здравоохранения лабораторию. Мой коллектив воспринял приглашение с большим воодушевлением. Ведь опыт, полученный на полях сражений с неизведанным вирусом, стал бы трамплином для новых идей и экспериментов. Ребята окружили, жали руки, благословляли на «дело ратное». Это взбудоражило, захлестнуло с головой. Никогда не забуду их лиц! И я решил лететь.

Проформы ради мы писали отчёты о банальных штаммах гриппа, но втайне изобретали средство от всех абсолютно болезней. Я планировал рассекретить наше открытие, которое защитило бы Центральную и Западную Африку от эпидемии. Супруга держала двери и кричала: «Ты полетишь только через мой труп! Дикари съедят тебя!». Но я, в буквальном смысле этого слова, перешагнул через неё, лежащую в истерике у порога, и помчал в аэропорт, прижимая к сердцу драгоценный чемоданчик. Если бы я поступил иначе, то перестал бы себя уважать.

Самолёт приземлился за час до симпозиума, на который я тут же отправился со встречавшей меня делегацией врачей, фармацевтов, дипломатов, журналистов. С огромным вдохновением я читал доклад. Он произвёл фурор. Профессура, представители правительства, общественность, пресса, телевидение – все были на взводе и, как губка, впитывали информацию. Зал аплодировал мне… не мне, нам, – стоя. Боже правый! Это был лучший день в моей жизни. И пусть не врут потребленцы, эти тупые ходячие колбасы, надутые висцеральным жиром, что счастье неуловимо и необъяснимо. Я испытывал его по-настоящему, физически! После конференции меня буквально носили на руках! Потом ещё в течение получаса я давал интервью всем, кто хотел его получить. На банкете меня потчевали по-царски. Бессонная ночь, усталость от перелёта, нервное напряжение дали себя знать, и мне пришлось откланялся. Как только я добрался до номера гостиницы, то, не раздеваясь, упал на кровать и уснул, как убитый… а утром не проснулся. Среди ночи моя душа, блуждающая по гостинице, видела людей в масках, как они крадучись пробрались в мой номер и стащили заветный чемоданчик.

Мими слушала, подперев ладонями голову. Она вздохнула, шмыгнула носом и потупилась. Лили спрыгнула с подоконника, подошла к подруге и, потискав её за плечи, промурлыкала в манере сказочника Оле-Лукойе, подытоживающего историю, в которой, как обычно, всё заканчивается очень хорошо:

– Не грусти, дружок, я сделал то, что хотел сделать – отклонился от траектории, прочерченной для меня под линеечку от самого рождения. Когда мужчине далеко за пятьдесят, то хочется немного пошалить. Кажется, мне это удалось! Жена, насколько мне известно, в конце концов возгордилась мною и теперь хранит все журнальные вырезки, где упоминается моё имя. А дети… Серёжа, у тебя есть дети?

– Нет у меня ничего. Прожил жизнь впустую. Сына не родил, дерево не посадил, даже дом построил не я. Занимался подражательством, ни в чём не достиг совершенства, никого не спас. И погиб нелепо в результате ДТП… А что написано в моём личном деле?

– Преждевременный переход в небытие вследствие проявления экзальтации, превышающей нормы допустимого порога, что привело к потере контроля над автотранспортным средством и внезапному отделению божественной субстанции от повреждённой материальной оболочки. Там ещё указан твой инвентарный номер, но я его забыл.

Лицо Мими выразило сначала недовольство, потом удивление, а потом она безудержно расхохоталась. Согнувшись в три погибели, девушка конвульсивно выдавила:

– Ока… Ока… Оказывается там… Ха-ха-ха-ха! – она направила указательный палец в потолок. – Есть свои крю… крючко… творы. Вот это да! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха! – подхватила Лили.

Полный жизни смех щедро и солнечно разлился в заброшенной мрачной квартире. Голоса весело зазвенели вопреки тяжёлому, как гранит, небу, придавившему город вместе с бараносвинтусом и жителями, молча дрожащими от страха. Не умолкая, Мими подскочила к стене и клацнула выключатель под толстым слоем липкой грязи. Над столом загорелась неожиданно яркая лампочка без абажура. То, что она оказалась в рабочем состоянии, и сам факт её наличествования в патроне удивил сестёр больше, чем собственное пребывание на Земле. Это развеселило их ещё больше. Девушек совершенно безосновательно охватило прекрасное расположение духа. Отдышавшись, Мими спросила:

– А что такое наша Фру? С виду этакая гимназисточка, при виде мужчины краснеет, как девственница, а на деле… Помнишь, как она крысам головы отрывала, когда эти серые паршивцы с северного склона горы ринулись на хлебные пажити.

В памяти возник крысиный поток, хлынувший в ущелье. Серая кишащая масса на глазах росла, захватывая новые уровни. Они приближались. Они исторгали запах клоаки и шум. Этот звук, ни с чем не сравнимый, парализовал мысли. Казалось, подземные тоннели, катакомбы и пещеры в один миг разверзлись и выдавили застоявшийся, густой, пузырящийся со свистом и бульканьем гной – весь крысиный род – в отместку людям и всему живому за чувство страха и омерзения к этим тварям. Мими помнила, как у неё шерсть встала на загривке, как она хотела крикнуть: «Сёстры, беда! Крысы идут!», – но не смогла выдавить ни слова. Лишь тупое мычание вырывалось из её горла. И вдруг! Фру, сложив крылья, с высоты врезалась в гущу крысиного потока. Она в клочья разрывала зверьков, вспарывала им зубами глотки и мчала по серой живой поверхности, отыскивая главаря. И, когда он был ею схвачен, она, вся мокрая от вражеской крови, взвилась со своей добычей высоко в небо и скрылась в облаке. Без предводителя грызуны в панике разбежались, крысиный поток точно сквозь землю просочился.

Вдруг Лили напряглась и замерла, прижимая палец к губам: «Ш-ш-ш… Кажется, идёт вызов», – и принялась лихорадочно теребить кольцо.

А пока она ловила сигнал, Мими насупилась, скрестив руки на груди, и в свойственной ей ехидной манере пробурчала себе под нос: «Опять этот надоедливый господин куратор будет уже в пятый раз читать вводный инструктаж, который мы и так знаем назубок. Огнестрельное, холодное, биохимическое оружие не употреблять. В рукопашной схватке применять русский стиль. Стрижки – под ноль, руки – в браслеты мяо, ноги – в ботфорты со стальными каблуками и мысками, рубин – на палец правой руки, гребень – в левый верхний карман косухи. Что ещё? Макияж в стиле «ночных бабочек». Хранилище боевых летучих мышей в нише арки сквозного дома, второго справа от места дислокации. Жертв и тяжёлых увечий среди населения не допус…».

– Фру! Семён Филиппович! Вы где!? – закричала Лили так, что стёкла окон и комода зазвенели.

Глава четвёртая

…Городские улицы напомнили Фру камбоджийские джунгли. Те же безлюдье и тишина. На поверку мир и покой скрывали в себе вражеские засады и заминированные тропы. Со дна памяти выплыл голос из прошлой жизни. Стриженая революционерка в образе военного инструктора по боевой подготовке швыряла слова, как булыжники: «Товар-р-рищи! Никогда не теряйте бдительности, иначе враги вас убьют! Вы должны защищать себя любым возможным способом. Да здравствует непобедимая революционная армия Кампучии!»

Фру вся подобралась, напружинилась и, точно гончих с поводков, отпустила стремительные взгляды в подъезды, в окна, в закоулки и на крыши домов, где мог скрываться противник. Она поминутно оглядывалась на Семёна, смотрела в его удивлённые глаза, на младенчески пухлый рот и думала только о том, как побыстрее в целости и сохранности доставить этого несмышлёныша на место. Настроив внутренний навигатор, девушка направилась по адресу, который старшая передала ей по нейроволновой связи.

Она тащила своего спутника, экипировкой и волосатостью похожего на рокера, как малого ребёнка за руку. Тот, вращая головой и круглыми глазами, тормошил её вопросами:

– А это, чай¹⁷, пещерные монастыри?! Ого сколько их! Подобное я видел на рисунках святых манускриптов, что хранятся в Разумихинском скиту.

– Пещерные монастыри? Ты о чём?

– Я о тех, что обустроились в Крыму, на священной горе Чильтер. Да ныне уж нет тех святых обителей, порушены басурманином Османом в конце пятнадцатого века от рождества Христова. Скалы там такие же высокие, только энти кем-то отёсаны. И переходы меж келий похожи, да только не совсем. По тем ступать надобно с оглядкою, чтобы не споткнуться на колдобинах. А эти – ладные, ровные, что тебе мостовые. А окна-то, батюшки светы! Таких косящатых¹⁸ окон и в боярских-то покоях нетути. Видать, велелепные¹⁹ люди тут обретаются.

– Это никакие не горы, а обычные дома, жилые квартиры для простых людей. На одну семью положено две-три комнатушки, санузел и кухня два на два. В одном таком доме прописаны тысячи человек. И нет здесь никакого велелепия.

– Неужели в этих кельях, то есть ква… квартирах живут трудари? Обыкновенно народ строит деревянные избы на просторе, у реки, подле леса. Что же он, этот простой люд, и хозяйство держит в квартирах?

– Никто хозяйство не держит, всё покупают в магазинах с доставкой на дом. Это же город.

Шагая по улице, как по дну ущелья, по обе стороны которого вздымались отвесные громады высоток, Семён дивился, точно младенец, всему, что попадало в поле зрения, и невольно притормаживал. Со стороны могло показаться, что девушка тащит «на буксире» хмельного парня, впавшего в нирвану, а тот тычет пальцем во всё подряд.

Послушника удивляли впаянные в бетонное покрытие деревья; ограждения, хищно впившиеся железными зубами в тело земли; на фасадах спутниковые тарелки полные эфирной грязи; фитили антенн 5G, готовые в любой момент спалить хрупкое спокойствие горожан; блестящие витрины со своей бесстыжей базарной роскошью в мертвенном городе; скамейки пустые без трухлявых стариковских костей; киоски, осиротевшие в отсутствие пицц, хот-догов и рабов желудочного бога; на фоне неба растяжки измазанные бело-голубой партийной краской…

– Почему эта дорога такая гладкая, точно её рубелём²⁰ раскатали?

– Это ненадолго. Обыкновенное асфальтное покрытие в один слой. Она такая гладкая потому, что новая. Президент распорядился отремонтировать все дороги в России.

– Значит, и в нашем Разумихине тоже такие сделают?

– Нет. Не знаю.

– Куда она ведёт?

– К новому пункту дислокации.

Рассвет – этот измаявшийся в предбаннике малец – топтался в ожидании, когда откроются двери, за которыми либо хохочущее солнце, либо зажмуренное небо. Показатель погоды, по выражению гипертоников, «скакал», и было неясно, чем порадует нынешний денёк. Фонари ещё не погасли и на последних минутах своей жизни выдавливали пол чайной ложки никому не нужного освещения.

Утро было на подходе. Парочка нарушителей не могла оставаться незамеченной. Фру резко прибавила скорость. Столпник, сбиваясь с шага на бег, последовал за нею, нарушая тишину. Камелоты загремели по дорожному покрытию, вещмешок с мельничьей одёжей и сапогами, постукивая и поскрипывая, затрясся на кожаном заплечье.

Семён всё не унимался. Ему хотелось этот странный город сравнить с тем, в котором он родился и прожил первый десяток лет, но не находил ничего схожего. Пыхтя на бегу, послушник тормошил девушку, не замечая её тревоги:

– В русских городах люди живут не в таких… клетях. Господа – в теремах… Ремесленники – на подворьях… Всюду простор и красота… Это, знать, не русский город… Что скажешь, Фру?

– Можно и так сказать. Простор и красота, Сёма, это было ещё до змея, пока гады не расплодились, как тараканы на продуктовом складе. Но ты не робей. Сначала раздобудем самосек и боевого жеребца. Потом отправим тебя на четыре столетия назад, в твоё Разумихино, в стан агрессора. Ты вступишь в бой с врагом и уничтожишь его. И тогда, по закону квантовой физики, время обратится вспять, прошлое будет изменено, история России примет совсем иное направление. Счастливое!

– Ух, ты-ы-ы!.. Правда, что ли?

– Конечно. Поэтому наша межгалактическая группа здесь – тебе помогать.

– И много этих… гадов в городе?

– Тьма тьмущая. В каждом чиновничьем кабинете, в каждом министерском кресле, в каждой партийной шайке и под каждой униформой. Давно уж отродье змеиное русичей душит и поедом ест.

– Готов драться с гадом за каждую пядь²¹ земли до последней капли крови! – раскатисто прогремел послушник и ударил кулаком в грудь. Она глухо отозвалась, точно земля под печатным армейским шагом.

– Не гадом, а гадиной. Не забывай об инкубационном сроке выводка, в нашем распоряжении девятнадцать дней. Два из них уже прохлопали ушами.

Семён всё больше проникался ответственностью за судьбу Руси. Он насупился и напряжённо засопел, осознавая важность своей миссии. И тут пред его очи, как из-под земли, выскочили три огромных, с него ростом, безусых мураша. Именно такое определение житель семнадцатого века успел дать чёрным человечкам с буквами ОМОН на спине. И больше он ничего не успел, потому что в несколько секунд его удивлённо сияющее лицо было опрокинуто на асфальт под харкающий лай «мурашей»:

– Стоять на месте! Ты нарушил самоизоляцию, которая тебе предписана в результате подозрения на предположение угрозы пандемии сто тридцать второго штамма бараносвинтусной инфекции. Ты имеешь право на звонок и адвоката, – протявкал на одной ноте первый.

Второй схватил оторопелого, ничего не соображающего Столпника за грудки и, ёрнически лыбясь, прорычал ему на ухо по секрету:

– Ты – физлицо, а потому – преступник. Забудь о своих правах по-хорошему. А то мы тебе покажем третью статью Конституции. Гы-гы-гы!

– Вали его! Мордой в землю! Вяжи преступника! – разразился третий истошным брёхом.

Скучившись вокруг Столпника, «муравьи» не обратили на Фру никакого внимания. Ангельское личико, цыплячья шейка, тощий экстерьер, подростковая бейсболка на лысой голове, очевидно, не были ими восприняты всерьёз. И напрасно.

Девушка-воин всегда и при любых обстоятельствах мгновенно включается в боевую операцию. В один миг, поделённый на тысячу мигов, мушиным замедленным зрением Фру видит, как первый омоновец, схватив Семёна за плечи, выполняет подсечку, и парень плавно летит животом вниз. Второй сгребает пятернёй гриву на затылке жертвы. Девушка наблюдает, как рука в армейской краге запускает растопыренные пальцы в русые пряди послушника, неспешно сжимается и натягивает их, точно вожжи на строптивом рысаке. Тело Семёна колышется, тягуче изгибается янычарским луком, затылок на тряпичной шее отваливается за спину и прилипает к холке, через разверстый рот катится протяжное задавленное: «А-а-а-а-а-а!» Третий защитник порядка вальяжно запускает руку в карман с наручниками, и, пока они не защёлкнулись и послушник всё ещё пребывает в свободном парении, девушка-воин швыряет от плеча в голову первому омоновцу кулак, который летит со скоростью воздушного шарика и нескоро достигает цели. Под пятипалым булыжником осколки забрала опадают, подобно цветочным лепесткам. Глаза лейтенанта – чахоточные плевки с кривыми подтёками – постепенно стираются, а на их месте возникает и ширится дыра, фонтанирующая чёрным. Одновременно с этим девушка-воин выбрасывает левую ногу и медленно сшибает стальным каблуком набалдашник со второго. Каска вместе с головой проплывает, обгоняя Семёна. Руку боевика сводит предсмертная судорога, он не отпускает волосы своей жертвы. Безголовое тулово сначала зависает, а после ложится на спину Столпника, придавая тому слабое ускорение. Последнее, что выполняет девушка-воин – наносит удар третьему. Железный мысок сапога неспешно продырявливает пах гвардейца насквозь. Тот мучительно долго сворачивается улиткой и с бешеным воем ползёт за кулисы. Занавес.

Стоп! Не годится. В мозг вонзился строгий голос господина куратора: «Смертельных случаев и серьёзных увечий среди населения не допускать». Что делать? Что делать? Запрос послан, в голове Фру включился бесконечный каталог задач и решений, мелькающих, как цифры в игровом автомате. Прошла секунда, вторая, третья. Семён повержен, над ним куча мала, замелькали дубинки. Момент упущен, русский стиль не применить. Не дожидаясь результата запроса, Фру принимает решение использовать кристаллически-волновой удар. И она ударила. Быстро вытянула руку с зажатым кулачком. Прицелилась. Перстень трижды коротко вспыхнул красным огоньком – «пиу, пиу, пиу». Три чёрных болвана полетели в разные стороны, кувыркаясь в воздухе в виде жонглёрских кеглей. И в тот же миг Фру познала зубы зверя. Шокер впился в боковую жилу шеи и дважды прозудел: «З-з-з-з. З-з-з».

В мышцах, сосудах, мозгу, в каждой клетке кровь вскипела и устремилась по природным законам электролитов из тела вон. Взамен ей из адовых жерл потекли сталеплавильные реки, выжигающие всё на своём пути. Болевые точки взорвались, нейроны заклинило. Предохранители, призванные предупреждать перенагрузку, отключились. Последнее, что увидела девушка-воин, прежде чем сознание покинуло её, это голова командирши с короткой стрижкой под кепкой. Военный инструктор из прошлой жизни приблизила узкие глаза к носу межгалактической особы, сердито глянула и гаркнула: «Товарищ Лин, никогда не поворачивайся к врагу спиной!»

***

Фру очнулась в автозаке, открыла глаза и первое, что она увидела – свирепое лицо Столпника с пурпурным бланшем под левым глазом и рассечением на правой скуле. Рана была довольно серьёзная, она кровоточила, алые капли медленно ползли из распоротой щеки во вздыбленную бороду. Глаза, а точнее сказать, глаз расплёскивал из-под нависших бровей ярость. Он был чёрен и страшен из-за расширенного зрачка. Второй почти скрылся под пухлой гематомой. Волнистые волосы парня стояли стоймя, как намагниченные.

Семён увидел, что Фру завозилась, и тут же бросился, чтобы поднять и переместить её с днища на одну из трёх скамей, что стояли вдоль кузова. Он, плюхнувшись на колени, пробовал плечом, как рычагом, поддеть подругу под спину, придать ей вертикальное положение. Но это выходило плохо. У обоих руки были в наручниках, причём за спиной. Они какое-то время копошились, точно два слепых щенка. Фру быстро пришла в себя и, развернувшись к послушнику спиной, пошевелила затёкшими пальцами.

– Сёма, перстень …

– Они забрали его. Гады!

– Да, – уныло проговорила Фру, – тут всё вокруг кишит гадами.

Она пригорюнилась было, но оглядевшись и оценив сложившуюся ситуацию, принялась сосредоточенно сочинять план действий. В тёмном коробе грузовика она разглядела ещё троих: рослого, широкоплечего, высушенного, как Аральское море, старика с доисторическим картузом на сивой голове и двух девчушек-подростков, пугливо таращивших глазёнки в зарешёченные оконца-бойницы тюремной будки. На мужчине тоже были «браслеты», с той лишь разницей, что руки находились впереди. Для него это был, хоть и косвенный, но всё-таки обнадёживающий признак. Запястья же спасителей человечества силовики предусмотрительно сковали за спиной. Как говорится, от греха подальше.

Бойцы ОМОНа рассудили так: «Мало ли что эта бритая каналья может выкинуть в следующий раз, если одним только нежным движением своего пальчика она раскидала вышколенных дьяволов из группы захвата, готовых по сигналу в ухе не только любого согнуть в рог, но и закатать в асфальт. Да и бойфренд её оказался не прост. По первоначалу был, что овца на выпасе, а потом вдруг активизировался и давай кулаками махать. Пришлось поставить ему на фейс пару примочек. Мужик заслужил респект, бился клёво, хоть и без малейшего шанса. Задача была проста – наматывай лохмы на кулак и мочи с оттяжкой. И, если бы координатор не дал «отбой», то везли бы его сейчас не в автозаке, а в труповозке на законных обоснованиях – оказание сопротивления при задержании».

Грузовик, не снижая скорости, заныривал за повороты так лихо, что арестованные катились кубарем с одного сиденья на другое. В окошке, отделяющем узников от правоохранителей, возникала красная рожа и глумливо, в зэковском стиле, с хрюканьем и гиканьем, ржала. Особая веселуха воцарялась в кабине, когда машина на всём ходу проскакивала «лежачего постового». Тогда пленники взлетали к потолку, а красномордый багровел ещё больше и закатывался гомерическим хохотом. Девчонки, забившись в угол, глядели на мерзейшую харю с ужасом. Старик несколько раз поворачивал худое арийское лицо в сторону насмешника и смотрел сурово, как школьный директор на шкодливого недоросля. Потом он перестал обращать внимание на издёвки блюстителя, обвёл присутствующих взглядом и озвучил общее мнение:

– Да, ребята, они – самые что ни на есть гады… Я эту нечисть в рядах Красной Армии гнал до самого Берлина! Бил и давил вот этими руками! – яростно отчеканил мужчина, потряс кулаками под аккомпанемент наручников, скрипнул зубами и весь завибрировал. – Воевал за свободу, за Россию, за будущее детей. Отлично понимал, за что на смерть иду. А вот теперь никак не могу скумекать, Русь нынче чья, Китайская или Английская?

При этих словах Столпник, сидевший съёжившись, вскинулся, расправил плечи, поднял на старика гневно сверкающий глаз, разнял слепленные кровью губы, и загремел, заметно выпячивая великоросскую букву «о»:

– Человече, негоже тебе такие речи держать! Русь – Богом данная нам земля, она – матушка, кормилица, мы её никаким английцам или китайцам, прости Господи, не отдадим! – при этом послушник по привычке поглядел по сторонам, ища угол с образами, и дёрнул правой рукой со сведёнными в щепоть пальцами. Тщетно. Отдать Богу Богово не вышло, и он ещё неистовей засверкал глазом.

На слова Семёна красноармеец ответил проницательным взглядом, но сказать ничего не успел, потому что автозак вновь заплясал с подскоками и грохотом. Уже трижды весельчак из водительской кабины светил сквозь граты раскалённым рылом на несчастных невольников. Школьницы летели от одной стороны грузовика к другой, визжа и скребя пальчиками по сиденьям. Парень и девушка соскальзывали с лавки на пол, беспомощно барахтались, а потом, изловчившись, вскакивали. Они пытались сохранить равновесие, стояли набычив головы, с широко расставленными ногами и полусогнутой спиной.