Read the book: «Человек в прицеле»

Font::

Иллюстрация на обложке Владимира Нартова

* * *

Глава 1

За этими стенами уже не шумели станки, не кипела жизнь производства. Суровая необходимость заставила тогда, в суровом 1941 году, эвакуировать важные предприятия из европейской части СССР на Урал. Опустели цеха и этого электромеханического завода на окраине столицы. Завод вернется, возродится снова, когда закончится война. А сейчас только высокий забор, за которым стоят молчаливые, темные, безлюдные здания цехов и тишина.

Оглянувшись по сторонам, мужчина переложил небольшой саквояж из руки в руку и отступил к стене дома, где его не было видно. Поздний вечер, но он успеет дойти до станции метро «Сокольники». Режим светомаскировки еще действовал в Москве, и это сейчас было очень кстати. Мужчина сунул руку в карман военной шинели, нащупал пачку папирос, но закуривать не стал. Не время и не место. Привлекать к себе внимание нельзя. Услышав быстрые шаги и скрип первого снега на тротуаре под ногами, он повернул голову. Невысокий мужчина в сапогах, в которые были заправлены брюки, в рабочем ватнике, подошел и встал рядом.

– Опаздываешь, – упрекнул своего знакомого мужчина в шинели.

– Милиционер на углу, – ответил второй. – Обойти его не было никакой возможности, пришлось ждать, когда уйдет.

– На, держи. – Мужчина в шинели протянул саквояж. – Здесь все. Подробная инструкция внутри. Ты уверен, что проберешься на территорию завода? Там безопасно?

– Там же никого нет, цеха и все помещения закрыты, только на проходной вахтер с наганом сидит, чай пьет, – криво усмехнулся мужчина в ватнике и тряхнул саквояжем. – Есть у меня туда лазейка надежная, а уж там я…

– Тише тряси, дурак! – с негодованием оборвал собеседника мужчина в шинели.

– Я что, не понимаю, – начал оправдываться второй мужчина. – Все будет в лучшем виде, не впервой же.

– Ладно, все, иди! И смотри, чтобы через два дня все было готово.

Человек в ватнике пригнулся, пошел вдоль дома и тут же исчез в темноте. Скрип снега под его ногами затих. Человек в шинели постоял немного, прислушиваясь, а потом посмотрел на наручные часы. Пора. Повернувшись, он двинулся дворами на соседнюю улицу. Прежде чем выйти под арку, ведущую на улицу, еще постоял, медленно пошел вперед и снова остановился уже в арке – по улице проходил милицейский патруль. Здесь снег смели дворники, разнесли ногами многочисленные прохожие еще днем. Да и проезжая часть тоже осталась почти без снега.

– Это по какой же надобности, мил человек, вы тут стоите? – вдруг раздался за его спиной чей-то голос.

Мужчина обернулся и увидел дворника в старом пальто и сером брезентовом фартуке. Посмотрев на мужчину, дворник одобрительно кивнул:

– Вроде солидный человек, не станете безобразничать. А то ведь частенько повадятся ходить сюда по мелкой надобности, а жильцы дома потом жалуются. Непорядок.

– Да ты что, отец! – тихо рассмеялся раздосадованный мужчина. – Как же можно такое. Ты лучше, это… огоньком угости. А то спички кончились, а прикурить не у кого…

В рабочем кабинете Платова за плотно занавешенными окнами было холодно. Комиссар госбезопасности сидел за столом, накинув на плечи шинель. Свет от большой настольной лампы освещал только стол, на котором лежал бланк радиограммы. В темном углу кабинета мерно постукивали шестеренки напольных часов. Платов, покашливая в кулак, сравнивал цифры последней радиограммы с той, которую ему принесли час назад.

– Разрешите? – На пороге кабинета возникла фигура офицера.

– Да! – Платов поднял глаза на капитана. – Ну, что у вас там с расшифровкой?

– Пока только обрывки понятий и слов, товарищ комиссар. Судя по всему, подписывается он словом «Феникс». По некоторым косвенным признакам, это резидентура разведки. Упоминание слов «сведения», «контакт», «указанные цифры» говорит, скорее всего, именно об этом. Видимо, агент просит свежие батареи для рации, бланки документов и деньги.

– Географическая привязка ведомственная? – спросил Платов, протягивая руку и забирая у капитана листок с данными по радиоперехвату.

– Пока трудно сказать с полной уверенностью, но упоминание некоторых факторов дает возможность утверждать, что агент действует все же в Москве.

Отпустив офицера, Платов посидел еще некоторое время над бумагами, потом аккуратно сложил все в папку для докладов. Продолжая размышлять о сложившейся ситуации и о том, как он будет докладывать Берии, Петр Анатольевич поднялся и аккуратно повесил шинель на вешалку, оправил складки. Во всем должен быть порядок, и никакой спешки. От спешки только вред и необдуманность поступков. Это давно впиталось в сущность комиссара госбезопасности. Обдуманность, анализ, расчет.

Когда Платов вошел в кабинет Берии, тот громко разносил кого-то по телефону. Глянув на комиссара, он ткнул пальцем в стул и продолжил разговор с кем-то из сотрудников наркомата. Интересно, что могло случиться такого, что вывело из себя Берию, подумал Платов. Нарком мог быть резок, эмоционален, но вот такие разносы для него совсем не свойственны. Да, тяжело нам всем даются эти годы войны. Люди работают на износ. Те, кто остается в живых. И кто сказал, что здесь, в Москве, работается легче. Сколько сотрудников центрального аппарата с самого начала войны просились на фронт! Бывало, и отпускали, но чаще отправляли на еще более серьезные задания. Полковник Медведев тоже просился, а в результате больше года назад его отправили во главе разведывательно-диверсионного отряда НКВД за линию фронта. Платов лично провожал его. А потом с Фитиным они отправляли Кузнецова. Оба отдела разрабатывали эту операцию вместе.

– Ну что, есть что-нибудь конкретное? – бросив трубку на рычаг, спросил Берия.

– Третий перехват за месяц, – ответил Платов, понимая, что сейчас больше всего беспокоит наркома. – Все радиограммы подписаны Феникс.

– Это тот, который возрождается из пепла? Птица феникс… Только пепла нам и не хватает.

– Не думаю, – возразил Платов, опять догадавшись, в каком направлении работают мысли наркома.

– Не думаешь? – Берия сурово посмотрел на комиссара госбезопасности. – А то, что уже год мы не фиксируем попыток покушения на членов правительства, старших офицеров армии, НКВД здесь, в Москве? Что, немцы отказались от диверсионной работы? Отчаялись, сдались? Может, СД скоро пришлет нам капитуляцию?

– Нет, у меня другое мнение, Лаврентий Павлович, – спокойно возразил Платов. – Диверсионную работу в Москве немецкая разведка приостановила по другой причине. Они не хотят, чтобы вместе с диверсионной сетью мы зацепили и их резидента с позывным Феникс. Это разведка, Лаврентий Павлович. Он сидит где-то у нас очень крепко и, черпая информацию, активно действует, судя по запросам.

– Есть расшифровка? – оживился Берия.

– Наши шифровальщики бьются день и ночь, к сожалению, пока продвинулись мало, Лаврентий Павлович. Но уже ясно, что это стратегическая разведка, а не диверсионная группа.

Берия внимательно посмотрел на Платова, потом подошел к столу для совещаний и уселся напротив него, сложив руки на столе. Платов открыл папку, стал доставать листок за листком и обосновывать свою точку зрения. Берия слушал молча, даже не прикоснулся ни к одному документу. Он знал, что Платов уже все продумал, проанализировал, сделал выводы и даже продумал план действий. И в самом конце комиссар госбезопасности добавил:

– Я решил оставить пока группу Шелестова в Москве. Их задание я перепоручу другой группе, а Шелестова оставлю на «Фениксе». Сейчас у нас будет очень много работы в Москве, даже когда мы его возьмем. Немцы понимают, что война проиграна. Но самое главное, что это понимают и наши союзники. Они начнут насаждать свою резидентуру в нашей стране и после окончания войны будут использовать все силы немецкой разведки, которую быстро приберут к своим рукам после капитуляции Германии.

– Хм, – покачал головой Берия. – И я бы на их месте сделал так же. Хорошо, действуй, Петр Анатольевич! И не тяни. Фениксу надо заткнуть рот очень быстро. Слишком много планов у нашего военного командования, о которых Гитлер хотел бы узнать. На фронтах одна активная фаза сменяется другой, части Красной армии громят врага и рвутся в Европу. Никто не хочет, чтобы мы взяли Берлин, а мы должны сделать это быстрее союзников, даже если немецкие части весной начнут капитулировать одна за другой на Западном фронте. Англо-американское командование имеет приказ принять капитуляцию Германии раньше нас.

Шелестов уже ждал Платова в приемной. Увидев комиссара госбезопасности, Максим Андреевич вскочил со стула, одернул гимнастерку и коротко доложил, что группа оповещена и прибудет в течение часа. Платов уже привык к этой манере командира группы прилетать намного раньше своих подчиненных, чтобы успеть понять, какого рода предстоит задание. Успеть оценить и обдумать его сложность, возможные риски.

– Заходите, раз вы уже здесь, – кивнул Платов и первым вошел в кабинет, включил верхний свет и бросил на стол папку.

Шелестов плотно прикрыл за собой дверь и подошел к столу, пытаясь понять по внешнему виду, по лицу своего начальника его настроение, мысли. Но кроме того, что комиссар госбезопасности сильно устал и спал, наверное, всего пару-тройку часов, он ничего понять не сумел. Платов часто переигрывал своего талантливого подчиненного и раньше времени не сообщал ему вообще никакой информации о предстоящей операции. Вот и сегодня Петр Анатольевич сел за свой рабочий стол, положил руку на папку, с которой вернулся от Берии, но заговорил совершенно о другом:

– А Москва сильно изменилась за это время с начала войны, не так ли, Максим Андреевич?

– Да, – кивнул Шелестов – он тоже отмечал эти положительные изменения к зиме 1944 года. – Нет в людях напряжения, которое охватывало буквально каждого в июне 41-го, и потом, когда немцы прорвались к самым окраинам, когда шла эвакуация. А теперь салюты в честь побед, празднование Нового года, Первомая, 7 ноября! Наш народ не сломить! И наши враги должны это знать!

– Да, враги, – как-то странно произнес Платов, и его лицо сразу сделалось смертельно усталым. – Вот и день Великого Октября отпраздновали … А на душе как будто сорок дней по русскому обычаю – поминаем своих товарищей. 5 ноября, 7 ноября, сорок дней назад одному нашему товарищу, погибшему еще весной за линией фронта, было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. А другого нашего товарища казнили в недружественной нам стране. Он погиб на своем боевом посту как разведчик, который сделал все, что было в его силах и даже выше его сил, для нашей страны! Мы теряем товарищей, и это неизбежно, через это приходится проходить.

– Наше задание будет за линией фронта, за кордоном? – спросил Шелестов.

– Нет, я всего лишь хотел предложить вам помянуть наших товарищей. – Платов поднялся, подошел к шкафу, достал оттуда бутылку коньяка и две рюмки…

Группа прибыла через двадцать минут, и Платов сразу перешел к информации по делу Феникса. Оперативники слушали молча. Все вопросы, которые могли возникнуть, Платов задавал себе сам и тут же давал на них исчерпывающие ответы. В том числе и о том, что группа Феникса, скорее всего, разведывательная. Сам резидент имеет доступ к информации на очень высоком уровне, и поэтому вряд ли это целевая резидентура. Наверняка сеть разветвленная, которая работает на собственное обеспечение. Перебрасывать через линию фронта, а тем более в Москву, все необходимое для работы сети сложно, практически невозможно. Пришлось бы тогда вагонами гнать все необходимое. Значит, группа имеет возможность подпитки на местном материале.

– Я не думаю, что они получают доходы еще и от банальных ночных грабежей, – усмехнулся Шелестов. – Но все же легальных доходов у них не может быть, значит, следует искать нелегальные. На что-то ведь надо жить, давать на лапу, спаивать нужных людей и все такое прочее.

– И не забывать, что для отвлечения внимания они могут пойти и на незамысловатые диверсии, – вставил Буторин. – Они же тоже понимают, что разведка должна прикидываться травинкой и никак не привлекать к себе внимание. А любая, пусть самая маленькая или даже не совсем удавшаяся диверсия – это отвлечение, перенацеливание наших оперативных сил. Разумеется, они не станут размениваться и рисковать, чтобы готовить покушение на первых лиц страны или армии.

– Согласен, – кивнул Коган. – Нужно будет внимательно присматриваться и тщательно анализировать все нестандартные агрессивные акции, плотно работать с московской милицией, а особенно с уголовным розыском, возможно, и проверять уже задержанных ими свидетелей, когда возникнут подозрения.

– Позвольте спросить, – нарушил наконец молчание Сосновский, разглядывая с ленивым видом ногти на своей правой руке. – А что дает радиоперехват? Есть расшифровка?

– Нет, Михаил Юрьевич, – чуть поморщился Платов. – Будь у нас расшифровка, разговор бы шел от текстов.

– Ну да, – охотно согласился Сосновский и посмотрел на Платова, а потом на Шелестова самым невинным взглядом. – Значит, придется связываться с подмосковными частями ПВО, постами ВНОС и анализировать пролет каждого прорвавшегося в район Москвы вражеского самолета. Не поездом же будут переправлять им батареи для рации, бланки документов, деньги. Кстати, мы можем получить свежие изменения требований к заполнению воинских документов сопровождения, командировочных, хозяйственных и иных документов? Они могут и не успеть с внесением изменений в свои бланки, которые будут пересылать сюда.

– Обязательно получите, – пообещал Платов, и тут на его столе зазвонил телефон.

Комиссар госбезопасности слушал, чуть приподняв густую бровь. Потом задал несколько уточняющих вопросов о том, где произошло, кто сообщил, наличие свидетелей, кто выехал. И, положив трубку, внимательно посмотрел в глаза каждому из оперативников.

– Говорите, придется интересоваться всякими странными мелочами из сводок уголовного розыска? Пожалуйста: взрыв на территории радиотехнического завода. Это в районе станции метро «Сокольники». Цеха стоят пустые, производство было эвакуировано на Урал еще в 1941 году, и большая часть территории пустует. Берите мою машину и выезжайте.

Группа Шелестова прибыла к проходной завода, когда там уже стоял автобус с оперативной группой из МУРа и два грузовика с солдатами из состава московского гарнизона. У проходной дежурил боец с автоматом на груди, возле машин курили два милиционера. Один из них бросил окурок и бегом кинулся навстречу подъехавшей машине. Шелестов сунул старшине под нос свое служебное удостоверение и спросил:

– Кто тут старший, кто командует?

– Майор Кондратьев из городского управления, – отрапортовал старшина. – Он и солдат вызвал для оцепления. Сейчас там кинологи работают и саперы. Есть опасения, что остались еще взрывоопасные предметы.

– Проводите нас, старшина, – приказал Шелестов.

Место, где произошел взрыв, было видно издалека – в узких окнах старого цеха, расположенных под самой крышей, мелькали отблески огня. Там что-то продолжало гореть, и пахло горелой мокрой древесиной. Вокруг цеха ходили солдаты и люди в гражданской одежде с фонарями, осматривая землю под ногами. К воротам цеха вели рельсы от самого кирпичного заводского забора. Один из мужчин, одетый в кожаную куртку и меховую коричневую кубанку, подошел и коротко представился:

– Майор милиции Кондратьев, МУР.

– Подполковник госбезопасности Шелестов, – протянул руку Максим и пожал крепкую ладонь оперативника. – Кто сообщил о происшествии? Что удалось установить?

– Сообщил вахтер охраны, – кивнул в сторону проходной Кондратьев. – Он не видел вспышки, а услышал взрыв в этой части территории. Цех от проходной не видно.

– Он сразу вам позвонил в ГУВД? – спросил Буторин, глядя, как работают кинологи.

– Нет, в пожарную охрану, но те стали расспрашивать и быстро выяснили, что признаков возгорания не наблюдается. Сообщили нам, ну а мы действовали по инструкции военного времени. Если звук взрыва, значит, надо привлекать подразделения московского гарнизона. В цех пока не заходили, вас ждали, ну и обследовали территорию вокруг на предмет возможных взрывоопасных предметов и следов преступников.

– Боря, займись вахтером, – тихо сказал Когану Шелестов, а потом повернулся к Буторину: – Витя, посмотри заводской забор.

Саперы доложили, что взрывчатых веществ не обнаружено, и собаки, натасканные на взрывчатые вещества, ведут себя спокойно. Рельсы подходили к воротам, ведущим в цех. Шелестов остановился вместе с Сосновским и подождал, когда прибежит лейтенант-сапер.

– Товарищ подполковник, все двери, которые ведут в склады и в раздевалки для рабочих, заперты на замок. Следов взлома мы не обнаружили. Осматривали вместе с милицией. В эту кирпичную пристройку ангара доступа нет. Только вот через эти ворота, точнее, через дверь в воротах. Видите, она немного приоткрыта.

Сапер навел луч фонаря на железную дверь. Она действительно оказалась неплотно закрытой. Горелый запах доносился из цеха, но признаки горения уже исчезли. Сапер предложил самый простой и эффективный способ, чтобы проверить, не опасен ли вход в цех через эту дверь. Кондратьев только пожал плечами, показывая этим, что он все понимает, дело теперь ведет НКВД, и с него спроса нет. Шелестов кивнул, и все отошли на безопасное расстояние. Лейтенант с усатым сержантом осмотрели с фонариком дверь, потом привязали прочный шнур к ручке и отошли, разматывая шнур за пустую емкость из толстого металла.

Все присели на корточки, ожидая взрыва. Заскрипели ржавые петли, дверь поддалась и стала приоткрываться. Ничего не произошло. Сержант-сапер бегом сменил позицию, чтобы продолжить открывать дверь. Снова напрягся шнур, снова заскрипели петли, и дверь открылась почти полностью. К дверному проему подошли саперы, потом кинолог с собакой. Неожиданно спокойный пес вдруг залаял на что-то внутри, подняв дыбом шерсть на загривке.

– Что там? – спросил Шелестов. – Почуял взрывчатку?

– Нет, – покачал кинолог головой и навел луч фонаря на что-то темнеющее на полу. – Это не взрывчатка, но тоже неприятно…

Уже совсем рассвело, и можно было обойтись без фонарей. Буторин, сидя на заднем сиденье за спиной милиционера, медленно ехал вдоль заводского забора. Несколько раз он просил остановиться, подходил к стене, осматривая подозрительные места. Но каждый раз это была или старая трещина в кирпичной кладке, или прошлогодняя куча листьев, которую намело к забору, а потом запорошило снегом. А когда они подъехали к железнодорожным рельсам, которые уходили на территорию завода, исчезая за железными воротами, Буторин похлопал милиционера по плечу, чтобы тот остановился, и, присвистнув, сказал:

– Возвращайся, браток, назад и позови на территории завода своего начальника. Пусть с той стороны подойдет к этим воротам.

Сделано все было кустарно, но, учитывая, что с этой стороны забор завода выходил на пустырь, через который была проложена железнодорожная ветка от ближайшей станции, стараться более тщательно скрывать этот лаз, наверное, смысла не имело. Первое, на что Буторин обратил внимание, как только бросил взгляд на ворота, сидя на мотоцикле, это то, что деревянный щит, грубо сбитый из обрезков досок, не покрыт снегом, хотя к воротам и к кирпичному забору снега намело во время последнего снегопада достаточно, а железный лист одной из створок сильно помят.

Присев на корточки, он понял, что не ошибся. Осторожно наклонил на себя деревянный щит, убедившись, что тот собран из тонких досок и совсем не тяжелый. А вот под щитом его ждал сюрприз, на который он и надеялся. Угол листа был отогнут, очевидно, ломом. Когда-то, еще несколько лет назад, ворота помяли чем-то тяжелым. Может, машина задела, может, маневровый паровоз или товарный вагон. Но во время удара сварка отлетела, и лист оказался отделенным от рамы ворот. Его подправили, а вот снова приварить не успели. И вот кто-то воспользовался этим, отогнув лист и устроив себе лаз на территорию завода. А чтобы он не бросался в глаза, на всякий случай его прикрыли щитом.

– Ого! – раздался за воротами голос Кондратьева. – Вот так он и пробрался на завод!

– Он? – задумчиво переспросил Буторин. – А может, и они. А может, и не пробрался, а регулярно пробирался и этим же путем возвращался в город.

– А что там с той стороны? – снова спросил майор.

– Вот этот деревянный щит. Ну-ка, попробуй, сможешь его, находясь по ту сторону ворот, сдвинуть, чтобы прикрыть лаз?

Буторин сдвинул щит в сторону, а лаз оставил свободным, чтобы через него можно было проникнуть внутрь. Кондратьев встал на колени и двумя руками легко сдвинул щит изнутри, закрывая проход. Он даже поставил его немного под наклоном, чтобы его не уронило порывом ветра. Получалось, что кто-то устроил себе надежное место для каких-то дел на территории эвакуированного завода. Надежно! Никто посторонний не придет, можно в безопасности есть, спать и заниматься любым делом, для которого нужно вот такое укромное местечко. Можно и хранить что-то. Целый склад устроить можно, постепенно перетащив на территорию завода любое количество вещей или… оружия, взрывчатки. Ведь взрыв же был, его слышали. И произошел он внутри цеха, в который ведут вот эти самые рельсы.

Коган стоял у окна и задумчиво курил в форточку, слушая, как оперативник из МУРа допрашивает вахтера. Как и следовало ожидать, старик никого и ничего не видел. Обзор из окна невелик, дверь проходной закрыта. Только иногда вахтер выходит, чтобы очистить от снега ступени, на случай если приедет какое-то начальство, да и самим чтобы ноги не переломать на утоптанном снегу.

– Ты, товарищ, не сумневайся, – горделиво приглаживая пальцами густые седые усы, заявлял вахтер. – Если б что заметил, как на духу выложил бы. Я же в молодости тоже в милиции служил. Награду имею от советской власти за отличную службу. Я бы и сейчас готов, да только вот в те годы пулю поймал. Комиссовали меня, но я всегда на страже закона и порядка, дорогой товарищ.

– Ну, вот так, товарищ майор, – развел руками молодой оперативник, а потом принялся складывать в папку листки бумаги с объяснениями вахтера. – Что и следовало ожидать.

– М-да, – кивнул Коган, – так всегда и бывает, когда с самого начала чего-то ожидаешь.

Оперативник недоуменно посмотрел на него, пожал плечами и, не дождавшись пояснений, что же этот майор хотел сказать, ушел докладывать Кондратьеву о результатах допроса свидетеля. А Коган подошел к столу, подвинул стул и уселся на него верхом напротив вахтера. Молодой оперативник не понял его слов, и в этом его беда. Понимание придет с опытом, с возрастом. Если ты сразу, только начиная допрос, уверен, что допрашиваемый тебе ничего не расскажет, мол, ничего не знаю, ничего не видел, то и получишь такой результат. Ты как бы заранее себя настроил на него. А ведь допрос – это не просто вопросы одного человека и ответы второго. Это диалог, это система взаимодействия, не словесного, а умственного. Допрашивая, ты должен заставить человека активизировать воспоминания, убедить его вспомнить, стимулировать его желание вспомнить то, о чем он и не задумывался, что вообще мог упустить в нужный момент. Он видел, но не помнит этого, пропустил его мозг этот факт. Работа следователя во время допроса сродни работе археолога на раскопках. Ты знаешь, в каком направлении искать, в каком месте, но не знаешь наверняка, что именно найдешь. Иногда даже то, что не относится к данному преступлению, а к другому, похожему. Да мало ли вариантов развития допроса, если ты умеешь задавать вопросы, заставлять задумываться, вспоминать.

– Милиционером, значит, служил, Василий Кузьмич? – покивал Коган. – Да, времена были тяжелые для милиции. Только начинала она учиться работать, опыт приобретала. А преступность тогда ох как свирепствовала!

– И не говорите, товарищ, – солидно кивнул вахтер. – Ведь в те годы что ни ночь – убийство, ограбление, налет. А у нас что же, в основном мальчишки-комсомольцы. Азарта много, а умения нет. Это хорошо, что я уже взрослый был, с завода по призыву направили. Я и в гражданскую воевал, и в германской успел повоевать.

– Скажите, Василий Кузьмич, а район у вас рядом с заводом тихий, поди?

– Ой, это и не скажи! – добродушно улыбнулся вахтер. – До войны-то, когда только появился поселок рядом с заводом, тут и гармони играли, и патефоны, и девушки по вечерам прогуливались. Заводская молодежь, одно слово! А как война пришла, так много мужиков в военкоматы направились. Оно, конечно, завод важный, многим отказывали, бронь от завода на многих была. А уж потом, как завод эвакуировали в 41-м, так и рабочие многие уехали с ним на Урал. Целыми эшелонами ехали. Кто вместе с оборудованием, с материалами, а кто и теплушками, по двадцать человек в вагоне. Как завод остановился здесь, так и поселок как будто весь вымер. Как темнеет на улице, так в поселке ни одной живой души на улице не увидишь. Да и кому быть-то? Кто-то на предприятиях сутками работает, часто там и ночуют. А кто возвращается по вечерам домой, тому куда ходить-то. Запираются по квартирам, печки топят. Котельная-то встала давно уже. Дома всегда от заводской котельной отапливались. Все обнадеживают, что снова ее запустят, да вот руки, видать, не доходят. Буржуйками и спасаемся. Я ведь тоже здесь в поселке живу.

Коган внимательно слушал вахтера, кивая согласно головой. Старик словоохотливый, скучает без общения. И навел он на очень хорошую мысль: в поселке осталось мало жителей, на улицах почти никого, и все друг друга знают. А это значит, что каждого незнакомого человека могут заметить, незнакомец здесь сразу бросится в глаза.

После того как рассвело, осмотр закончили быстро. Запыленные окна цеха все же пропускали достаточно света, и в большом помещении можно было без труда осмотреться. Картина была, конечно, впечатляющая: мужчина в ватнике и сапогах лежал у стены, куда его, видимо, отбросило взрывом. Лица, можно сказать, не было – только кровавая, обожженная маска, из которой жутко желтели зубы. Одна рука обожжена до черноты, второй кисти не было. Ватник на груди обгорел и насквозь был пропитан кровью.

Остатки деревянного монтажного стола разбросаны по всему цеху. Догорели и теперь слабо дымились деревянные отходы и тряпье, оставшиеся после переезда производства. Но больше всего оперативников заинтересовал валявшийся открытый саквояж. После того как его осмотрели саперы, их командир подошел к Шелестову и сказал:

– Ну, тут сомнений быть не может, товарищ подполковник. Здесь пытались собрать взрывное устройство. Некоторые характерные компоненты остались в саквояже.

– Почему же «пытались», – пожал плечами Сосновский. – По-моему, очень даже удачно бомбу собрали. Только она взорвалась не вовремя.

– Ну можно сказать и так, – согласился лейтенант. – Человек, который собирал взрывное устройство, видимо, обладал низкой квалификацией. Одно неосторожное движение – и вот результат.

– Что вы можете сказать о компонентах? – спросил Шелестов.

– По составу компонентов сейчас ничего уже не скажешь. Это могут сделать только химики в специализированной лаборатории. А что касается технических моментов, то, судя по содержимому саквояжа, его собирали профессионально. Провода, зажимы, дозаторы, ну и все такое.

– Я предлагаю обратиться в институт химии МГУ, – предложил Кондратьев. – Мы всегда в особо сложных случаях пользуемся их помощью. Оснащение у них вполне современное. Невыполнимых задач до сих пор для их лаборатории не было.

– Хорошо, собирайте образцы и передавайте в лабораторию, – обрадовался Шелестов. – Будем пользоваться вашими связями в научном мире. А что касается этого взрыва, пока не стоит афишировать истинную причину. Официальную версию пока будем подавать как взрыв баллона с пропаном. Я свяжусь с вашим начальством по этому поводу.

Когда появились Коган и Буторин, а криминалисты принялись собирать образцы, пригодные для проведения экспертизы, Шелестов отозвал своих оперативников в сторону.

– Охрана пустующей территории осуществляется формально, – вполголоса заметил Буторин. – Да и не могли они заметить проникновения, если этот человек вел себя тихо: не дымил, не разжигал огня, не включал свет. Да и корпуса, я думаю, обесточены на заводской трансформаторной подстанции. Забор везде цел – добротное кирпичное строение. А вот с воротами не все в порядке. Наверняка, когда из-за торопливости вывозили по железной дороге оборудование, кто-то зацепил тяжелой техникой угол створки ворот, перекрывающих железнодорожный въезд. Кто-то чуть поработал – ломом отогнул лист, и образовался лаз. Снаружи, чтобы не было так заметно, его прикрыли легким деревянным щитом. Так что входить и выходить он мог в любое время дня и ночи. Если только не боялся, что его увидят в этот момент с улицы.

– Не боялся он этого, – возразил Коган. – Поселок наполовину пустой. Здесь в основном живут рабочие, и многие эвакуировались еще в 41-м на Урал вместе с заводом. Сейчас остались только старики, женщины и дети. По вечерам улицы вымирают. А железнодорожная ветка со станции идет через пустырь. Так что можно через ворота входить с песнями и плясками, и никто не услышит. Вахтер рассказал, он живет в этом поселке.

– Вот как? – Шелестов задумчиво потер щеку. – Ну тогда у нас есть чем заняться, пока химики анализируют пробы, а медики исследуют тело. Кроме жильцов, которые с заходом солнца закрываются в квартирах и ложатся спать, есть еще постовые милиционеры, дворники.

Снег валил густо и беззвучно, словно небо решило закутать город в белоснежное одеяло, скрывая шрамы войны. На окраине Москвы, где дома рабочего поселка стояли, припорошенные инеем, декабрьский ветер шелестел в голых ветвях берез, сгибая их под тяжестью снежных шапок. Улицы, занесенные сугробами, казались безлюдными – лишь изредка мелькали силуэты прохожих, торопливо пробирающихся сквозь метель. Их фигуры, укутанные в потрепанные шинели и платки, сливались с белизной, словно призраки, возникающие и растворяющиеся в пелене снега.

Светомаскировка нависала над городом как тень былой угрозы. Окна домов, заклеенные крест-накрест бумажными полосами, едва пропускали тусклые отсветы керосиновых ламп. Жильцы торопливо занавешивали окна плотной тканью, чтобы не пропускать свет из квартир. Улицы тонули в полумраке: фонари не горели, и только белесый сумрак наползал на улицы. Даже в этой темноте чувствовалась привычка к осторожности – словно сама Москва помнила гул вражеских бомбардировщиков, хотя фронт уже катился на запад, в сердце Европы.