Read the book: «Седьмой круг рисуем собственной рукой», page 5
Не отрывая от снимка взгляда, Максим Геннадиевич достал из кармана мобильный телефон и, разбудив его, нажал вызов последнего контакта.
Гудки ушли в пустоты, оставшись без ответа.
Ругаясь, мужчина вскочил на ноги и, сунув кошелек с мобильником в карман, покинул балкон. Хлопнула дверь.
Не зная, что предпринять, но не в силах бездействовать, он устремился вперед.
И замер. До его слуха донеслось невнятное бормотание.
Он прислушался.
В ближайшем номере, несомненно, кто-то разговаривал.
Прижав ухо к двери, Максим Геннадиевич прислушался.
И сразу же понял свою ошибку. Это идет трансляция какой-то юмористической передачи. Логично предположить, что по телевизору.
– Эй! – крикнул Максим Геннадиевич, сопроводив призыв энергичными рывками дверной ручки. Его охватило возбуждение, родственное охотничьему азарту. Если он отыщет живого человека, творящемуся безумию придет конец.
Закрытая буквально десять минут тому дверь неожиданно поддалась усилиям.
В комнате темно. Шторы плотно задернуты, свет погашен. Лишь экран телевизора мерцал, отбрасывая голубоватые сполохи.
– Есть кто-нибудь? – поинтересовался Максим Геннадиевич, осторожно переступив порог.
Кривляющийся комик на голубом экране странно пискнул, зрители слажено разразились смехом.
– Ау!
Нащупав выключатель, Ликин зажег свет.
Обстановка комнаты напоминала спальню его квартиры. До мельчайших деталей, в виде рисунка дочери у изголовья кровати и множества сувениров с моря, вразнобой выставленных на полках «польской» стенки.
Застонав, Максим Геннадиевич прижал кулаки к голове.
Происходящее настолько отклонилось от понятия нормально, что мозг отказался искать варианты логичного объяснения. Но верить в собственное безумие тоже не хочется. Он уверен, что его рассуждения логичны, вполне разумны. Как и восприятие окружающего мира, а вот с последним, творится что-то необъяснимое.
– Чего вы от меня хотите?
Со скрипом распахнулась дверь ванной.
Максим Геннадиевич обернулся.
Плеснула вода, зашлепали босые ноги по резиновому коврику и в дверном проеме возникла Татьяна. Огромное банное полотенце обвивает тело подмышками, второе – поменьше размером, скручено вокруг головы в замысловатую конструкцию, напоминающую кочан капусты. Такая привычная картина.
– Ты меня достал! – заорала женщина совершенно незнакомым голосом.
Максим Геннадиевич потрясенно икнул. Он неожиданно осознал, как жестоко ошибся. Перед ним не жена, а красотка Мина с ресепшена. Вот только на лице ни следа приветливости. Одна неприкрытая злость.
Девушка прыгнула вперед.
Максим Геннадиевич, неожиданно высоким голосом пискнув, отскочил назад. Запнувшись, сел на кровать.
Зацепившись за дверную ручку, осталось в ванной комнате банной полотенце.
Обнажившаяся администратор сделала шаг вперед.
Блеснула гладкая кожа, вызывающе качнулись из стороны в сторону налитые дыньки, прочертив торчащими холмиками сосков восьмерки. Под парой обычных грудей, пускай и весьма выдающегося размера, обнаружилась еще пара – небольшие, едва различимые припухлости, оканчивающиеся огромными – размером с персик, ярко-красными сосками. От резких движений молочные железы уронили на пол несколько капель переполняющей их жидкости. Верхние – молока, нижние – крови. Волосы на лобке сбриты под ноль, а взамен нанесена татуировка в виде пары рук, рвущих веревку, начало которой терялось где-то в самых глубинах женского естества. Крепкие стройные ноги покрыты весьма густым пушком, а вместо стопы, в пол упиралось копыто.
Максим Геннадиевич в ужасе отполз и буквально влип спиной в стенку.
Мина, стремительно обернувшись. Продемонстрировала длинный хвост, поросший рыжеватыми волосками, крепкую как пара кокосов попку и мощные, словно у культуриста плечи, с хорошо прокачанными мышцами.
Вернувшись в ванную, она со злостью сорвала с головы полотенце и отбросила его прочь. Хлюпнула вода. Блеснула лысина.
– Ой! Ик.
Максим Геннадиевич зажмурил глаза, надеясь, что ведение исчезнет.
Это уже ни в какие ворота не лезет.
Открыв их в следующий миг, он едва успел вывернуться из-под падающего на него лезвия.
Скатившись с кровати, Ликин бросился к открытой двери.
А за спиной, потрясая огромным пожарным топором с красной рукояткой, зло хохотала Мина. Ее лысую голову венчали коровьи рога.
Вывалившись в коридор, Максим Геннадиевич захлопнул дверь и подпер ее ногой.
– Что это было? – спросил он сам у себя. И вздрогнул испугано. Ведь всем известно, признаком чего является такой разговор.
Мощный удар сотряс дверь. Максим Геннадиевич пискнул и перевел взгляд на выросшее из дверного полотна лезвие топора.
Со скрипом, от которого мурашки поползли по спине, лезвие исчезло.
– Сдохни! – донеслось из-за двери. Снова удар. И несколько сантиметров острой стали появилось вновь. Несколькими сантиметрами правее.
Дверь долго не продержится", – сообразил Максим Геннадиевич, – нужно добраться до своего номера и попытаться забаррикадироваться там».
О том, чтобы попытаться разоружить рогатую девушку с ресепшена он даже не думал.
Вздохнув, Максим Геннадиевич бросился бежать.
На втором шаге он споткнулся и растянулся на ковре.
Обернувшись, беглец обнаружил человеческую ногу, выросшую из пола. Ярко-красные ногти, тщательно выбритая кожа. Она неустанно дергалась, сгибаясь в колене, и пыталась пнуть поверженного противника.
Загудела от очередного удара дверь. Полетели щепки. Мина продолжала прорубать дорогу, не зная, что достаточно дернуть за ручку.
Под ладонью что-то шевельнулось.
Вздрогнув, Максим Геннадиевич отдернул руку.
Сквозь прореху в потертом ковровом покрытии, извиваясь, словно уж на сковородке, высунулся длинный язык.
От очередного удара дверное полотно развалилось надвое. Хрустя щепками, в коридор вышла Мина. Страшная до жути. Груди возбужденно подпрыгивали от нервной дрожи, покрытая потом кожа сияла глянцем, хвост нервно охаживал крутые бедра, оставляя красные полосы, рогатая голова угрожающе целилась в противника, а сама она буквально исходила первобытной неукротимой яростью.
Топор вознесся потолку. Разлетелся сотней осколков плафон светильника, до которого достало стальное лезвие.
Максим Геннадиевич на четвереньках устремился вперед. Нельзя терять ни секунды.
Мелькнула мысль, попытаться убежать на первый этаж. Вот только там укрыться абсолютно негде. В комнатушке забаррикадироваться нечем, а бегать вокруг стола и прятаться за пальмами – нелепо и безнадежно. Прекрасная ловушка.
Ввалившись в номер, благо дверь приоткрыта, Ликин захлопнул ее и шумно вздохнул.
Содержимое желудка подпрыгнуло к горлу, просясь наружу.
Голова у изголовья кровати зашипела, яростно встряхивая волосами. Даже не видя глаз, мужчина почувствовал, что они полны ненависти. Рука сжалась в кулак и грозно потрясла им.
"Нужно забаррикадироваться, – вспыхнула мысль, – ведь дверь долго не продержится".
Ликин, рывками, не обращая внимания на раздираемое ножками ковровое покрытие, придвинул стол к двери. Сквозь него будет не так просто прорубиться. Это даст время… немного. А что дальше? Из комнаты не выбраться. Он подобен загнанному в угол зверю. Остается принять последний бой. Но страх закрутил внутренности винтом, обрушив на плечи непомерную тяжесть, заставляющую пасть на колени и покорно склонить голову.
– Иди ко мне, ну же, милый. От меня не скрыться, – донесся из-за двери голос Мины. Он странным образом менялся, варьируясь от сопрано до баритона и обратно. То мужской, то женский.
В следующий миг дверь содрогнулась от удара.
Радостно взвизгнула голова у изголовья кровати.
– Заткнись, дура! – бросил Максим Геннадиевич, толчком уперев стол в дверь.
– Смерть идет за тобой, – не унималась голова.
И Ликин, с каким-то болезненным наслаждением, вложив во взмах весь страх, терзающий душу, залепил ей пощечину. Лещ вышел знатный, даже ладонь онемела.
– Лучше, заткнись.
Маленькая победа вызвала неожиданный прилив сил, и Максим Геннадиевич обрел толику хладнокровия.
Как бы не был абсурден мир, который его окружает, но бороться за жизнь нужно любой ценой.
– Я иду, – хрипло пробормотала Мина, обрушив очередной удар на испещренное трещинами полотно двери. Дерево натужно хрустнуло.
Максим Геннадиевич вздрогнул, ощутив, как заныли зубы, и в отчаянии обвел взглядом скромное убранство номера.
Ничего, что можно использовать как оружие.
Может удастся оторвать сушилку из нержавейки и использовать как дубинку? Не равнозначная альтернатива топору, но хоть что-то.
Едва переступив порожек санузла, мужчина замер.
В ванной, контрастируя с белоснежной акриловой поверхностью, застыло ярко-алое озеро. В нем, расслабленно откинувшись, плавало мужское тело. Торчащие над кровавой поверхностью волосатые колени, дохлым китом выступающий массивный живот. Он настолько огромен, что скрыл руки, зажатые между телом и стенками ванны. Голова склонилась к крупной груди, лишь обилием волос отличавшейся от женской. Уперлась в нее подбородком. Разваленный пополам череп лишь чудом удержал мешанину из серого вещества, осколков кости, обрывков мышц и пучков волос единой массой. Словно кто-то раздавил клубничный пирог, не донеся до печи, да так и бросил. И кружила над ним большая зеленая муха, противно жужжа и выискивая место для приземления.
Дернувшись, Максим Геннадиевич склонился над раковиной. Скудное содержимое желудка вырвалось на волю.
Проведя дрожащей рукой по губам, он поднял глаза к зеркалу.
На него глянул монстр из ночного кошмара. Вот только глаза его – полные страха и отчаяния.
Застонав, Максим Геннадиевич попятился. Запнулся о порожек и повалился на пол.
Загудела от очередного удара дверь, скрипнул ножками по полу стол.
Но гостиничный номер изменился.
Ликин снова оказался в спальне своей квартиры. В постели, среди всколоченных простыней и смятых подушек виднеется полуобнаженное тело Тани. Ягодицы игриво оттопырены и сияю белизной, не видевшей солнца кожи, а на месте спины – кровавое месиво. Совсем как в кошмаре, который снился две ночи подряд.
"Мне продолжает сниться кошмар, – мелькнула мысль. Она показалась настолько логичной и все объясняющей, что волна облегчения едва не превратила кости в желе. На лице даже появилась улыбка. – Я проснусь – и ужас закончится".
Но зловоние собственного дыхания, мерзкая горечь на губах, боль в животе и пекущие от слез глаза развеяли мечты об иллюзорности творящегося вокруг безумия.
В голове такой хаос, что внятно думать не получилось. Мысли путались, вытесняя одна другую, не давая полностью сформироваться.
Опустившись у тела жены, он кончиками пальцев прикоснулся к волосам, стараясь не задеть брызги крови, влажно мерцавшие повсюду.
– Прости, любимая…
Тело вздрогнуло, словно мертвец собирался с силами, намереваясь ответить.
Максим Геннадиевич в ужасе отпрянул, шлепнувшись многострадальным задом на пол. От удара копчиком, позвоночник пронзила острая боль, словно кто-то насадил тело на раскаленную иглу, как лепидоптеролог бабочку.
Взгляд скользнул по прикроватному столику. Замер на фотографии дочери. Огромные белые бантики, жидкие косички и широко открытый в улыбке рот, демонстрирующий редкий частокол зубов. Снимок сделан в то время, когда молочные зубы посыпались один за другим.
«Что с Машенькой?» – несмотря на общую абсурдность происходящего, эта мысль пересилила страх.
Вскочив на ноги, Максим Геннадиевич бросился в детскую комнату.
Кровать со сдвинутым в ноги одеялом пуста. Подушка сохранила очертания детской головы.
Мужчина заглянул под кровать, проверил в шкафу и под столом, даже заглянул за шторку – пусто.
Вероятно, жена оставила дочь у тещи.
И в этот миг из соседней комнаты донесся страшный треск, сменившийся грохотом и злобным ревом, в котором уже не узнать голос Мины.
Действуя инстинктивно, хотя и не сомневаясь, что спасения нет, Максим Геннадиевич раскрыл дверцу шкафа и забрался внутрь.
Присев за ворохом кофточек и курточек, кончиками пальцев потянул дверцу на себя.
Издав слабый скрип, она закрылась. Мужчина остался в темноте. Проникающего в зазоры света хватало только на то, чтобы очертить контуры дверцы.
– Ненавижу! – уже откровенно мужским голосом проревела Мина, войдя в детскую.
Максим Геннадиевич сжался от страха, зажмурил глаза и задержал дыхание, чтобы не сопеть так громко.
Шаги, скрежет лезвия топора, задевшего лакированную поверхность стола, скрип матраса на кровати. Невнятное бормотание, стук какой-то мелочи, сбитой с полки на пол, и приближающиеся шаги. Беспощадный убийца двигался точно к стенному шкафу.
Максим Геннадиевич оцепенел от всеобъемлющего ужаса, скрутившего тело, словно прачка отжимаемое белье. Ногу обожгло горячим, и он понял, что мочевой пузырь не выдержал напряжения. Несмотря на окружающий ужас, это привело его в сильное смущение, щеки залило румянцем.
Резкий грохот, хруст дерева. В дверце появился вертикальный зазор в несколько ладоней длиной, сквозь который внутрь шкафа проник свет.
Он увидел убийцу. Темный силуэт, подсвеченный со спины, покачивался из стороны в сторону, перебрасывая топор из руки в руку.
– Нет, нет, прошу, нет… – прошептал Максим Геннадиевич, следя за движениями Мины. Девушка с ресепшена наклонилась. В глаза сразу бросилась очередная разительная перемена, произошедшая с ее обликом. Рога, хвост и две пары грудей исчезли, фигура обрела мужской размах плеч и узость бедер. Нагота скрылась под костюмом темно-коричневого цвета, совсем как тот, в котором он сам приехал в командировку.
– От меня не спрятаться, – неприятным, но странно знакомым голосом заявила Мина, приблизив лицо к прорехе.
Максим Геннадиевич вздрогнул. Он словно взглянул в зеркало.
Яркие вспышки перед глазами, рев, рвущийся из распахнутого рта. Пространство искривилось, словно лист бумаги, сминаемый ладонью.
И внезапно все стало кристально ясно.
Он не прятался в шкафу. Это его пальцы сжимали рукоять топора. Его легкие исторгали звериный рык. Это он смотрел в прорубленную в дверце шкафа щель. Сознание словно раздвоилось, одна часть продолжала сопротивляться окружающему кошмару, вторая полностью отдалась ярости, пронзающей мышцы сотнями молний.
Удар, еще удар…
Дверца шкафа раскололась пополам. Часть упала на пол.
На Ликина подняла глаза маленькая девочка, сжавшаяся среди верхней одежды. Спальная пижама со слониками, желтоватое пятно на штанишках. Глаза дочери полны ужаса.
Она что-то беззвучно прошептала, прижимая пальцы к губам.
Максим Геннадиевич одной частью сознания хотел обнять ее, прижать к себе. Успокоить, шепча, что папа сильный и всегда защитит. Но ярость второй части неконтролируема. Она необузданная и необоримая. Топор вознесся под самый потолок. Ликин ощутил, как напряглись мышцы, как замерло дыхание. Лезвие устремилось вниз.
Пронзительный визг.
Какое-то движение за спиной.
Он непроизвольно обернулся.
Покачиваясь, за его спиной стояло окровавленное человеческое существо, в которой трудно узнавался родной человек. Лицо – маска из черных ран, потеков алой крови и белых жемчужин зубов, проглядывающих сквозь разорванную щеку.
Татьяна взмахнула рукой. Что-то ярко блеснуло, пустив солнечный зайчик.
Удар в шею, Максим Геннадиевич замер, вздрогнул и рухнул навзничь. Ярость, улетучившись, оставила обессиленное тело. Оно, словно окаменев, налилось неподъемной тяжестью.
Ликин попытался пошевелить рукой. Не вышло. Напряг все силы, чтобы моргнуть, но даже это не удалось.
Фонтанчик крови из его шеи вознесся вверх и обрушился дождем на лицо. Стекая по лбу, по щекам. Горячая жидкость заполнила глазницы. Все сперва утонуло в алом мареве, затем погрузилось в багровую муть.
Сознание, напротив, прояснилось.
То, что так старательно отрицал мозг, со всей очевидностью выползло наружу.
Неистовое чувство ненависти к самому себе свело внутренности судорогой, из горла вырвался стон.
Тело онемело, лишь внутри пылает сгусток боли. Мозг рвет на части от неистового желания сломать нечестивые пальцы, вырвать, выгрызть из себя эту скверну. И умереть наконец, прервав муку.
Тело недвижимо, а в сознании – напротив – неистовствует буря эмоций и вереница воспоминаний.
Две старушки у подъезда, спешащие поделиться с ним новостями о госте, подменившем его на время командировки…
Голый мужик в ванной, что-то лепечущая жена… кровавая пелена ярости, захлестнувшая разум… разделочный топорик в руках, брызги крови на щеках…
