Ты знаешь, Дуся, мы зря это всё затеяли. Ты не знаешь, что делается на западной стороне Урала. Но скоро ты поймёшь, насколько беден Дальний Восток. Я рад, что мы едем на юга нашей необъятной Родины. Здесь делать нечего. Каторжные просторы непригодны для жизни, это пустыня в сравнении со Ставропольем. У меня создалось впечатление, что правительство специально местных жителей держит в ежовых рукавицах. Иначе только дай им малейшую возможность, они все удерут из этих голодных и неприветливых мест.
В Хабаровске мы с Костылем сильно простудились и чуть не сдохли с голоду. Прозябали там мы не долее двух месяцев и пережили генеральное сражение за первенство. Конфликт вызревал давно. Как и в любом государстве со временем переворот неизбежен. Гной, как говорится, когда-нибудь должен изойти из чирия. Костыль с маниакальным упорством вынашивал подлые планы свергнуть меня с престола. Я это знал и был готов к любой пакости с его стороны. Естественно, когда начался бунт, я приложил немало усилий, чтобы достойно выйти из пикантной ситуации. Улучшив момент, Костыль начал цепляться ко мне из-за всякой мелочи. Но я оказался непреклонен и с лидерством расставаться не желал. Тогда этот глупец сделал ставку кулаки, и мне пришлось сцепиться с ним в смертельной схватке. Я сражался, как рассвирепевший лев. Уже на первой минуте нервного поединка меня утомила милая выходка этой жирной скотины. Я было вскипел, но вдруг увидел сногсшибательный сноп золотистых звёздочек в радужной оболочке и мне тут же захотелось спать. Сочтя дощатый пол за вполне пригодную лежанку, я выпучил глаза и по-павианьи хищно зевнул. Затем мои веки хлопнули прощальным аплодисментом-отшельником, и я плашмя растянулся на неокрашенном настиле. Мой сон оказался таким глубоким и непорочным, что Костыль впал в уныние.
На третий день я кое-как продрал глаза и спросил: – Где я?
Костыль, понимая, что попал впросак, был растерян и начал неловко оправдываться, дабы избежать опалы. Но я был тверд в намерении жестоко покарать зарвавшегося путчиста и не выходил на "работу" еще неделю. Вконец отощавший Костыль в очередной раз был вынужден унижаться и признать моё главенствующее положение. Постепенно конфликт сам собою рассосался и мы занялись привычным делом.
Как только у нас завелась монета, Костыль тут же предложил перебраться во Владивосток. Это спасло нам жизни. – Владивосток – это уже что-то, – восклицал Пашка. Хоть нас не покидало дурацкое ощущение, что на этот раз мы играем роль добычи, всё же нам удалось продержаться до ранней весны. А в апреле случилось непоправимое. На Пашку пагубно повлияла повальная мания открывать собственное дело. И Костыль решил разбогатеть на скорую руку.
Он где-то разнюхал, что на Татарском проливе минуя его заботы и бессмысленно взирая на одинокую голубую волну, тоскует мыс Сизиман. Этот мыс не безлюден. Там, мол, рассказывал он, под американским флагом бойко орудуют лесорубы. Более того, одна из сопок на том мысу по неизвестным причинам лопнула. А внутри неё Богу было угодно упрятать окаменевший древний лес. И счастливчики беспрепятственно потихоньку растаскивают это богатство. Учитывая, что в заповедном уголке Родины с транспортом проблем не будет, Костыль решил набрать пару тонн дивных окаменелостей и вернуться на Кубань. А уже говея в теплых краях, шлифовать кварцевые булыжники изрезанные веточками и по дорогой сплавлять их туристам.
Предложение выглядело заманчивым, но неприемлемым из соображений безопасности. Естественно, я тут же поставил преступившего красную черту Костыля на место. Но Костыль отчего-то расстроился и полез в драку. А бьётся, как вы понимаете, он больно. Только из боязни обречь товарища на бессрочную голодовку я смирил гордыню и, не оглядываясь на всякого рода предостережения, мы рванули.
Дальше рассказывать особенно нечего. Одеты мы были довольно сносно и от случайного голода неплохо застрахованы. В заброшенном строительном вагончике нам подвернулись добротные фуфайки и стеганные ватные штаны. Я всю дорогу, согнувшись в дугу, волочил на горбу набитый заботливым другом рюкзак. Консервами, вальяжно расположившимися за моей спиной, можно было неделю кормить пехотный батальон. На развилке у поселка Селихино нам встретилась кобылица с жеребенком. Я сразу заподозрил неладное. Эти лошади появились неспроста и были какими-то непривычно мохнатыми. Было непонятно, откуда они вообще могли тут в такой мороз взяться. Костыль решил погладить доверчивого малютку. Он поступил необдуманно. Неожиданно, рядом стоящая кобылица, пригнула голову, заржала, избоченилась и с необыкновенной ловкостью лягнулась. Копыто разъяренной мамаши с гуканьем впечаталось в крепкую грудь Костыля. Шапка с него слетела. В воздухе он проделал несуразный кульбит и расстояние метра в три, а когда шлёпнулся, всё приговаривал: – Ой, мамочки родные… Это ж надо, больно то как бьётся! – и бессмысленно водил глазами.
Я его просил потерпеть, мол, всё пройдет. Пришел в себя Костыль часа через три, но сделал дурное заявление: – Я скоро умру. Я же оптимистично полагал, что у товарища случился шок и говорил: – Паша, не бойся, всё пройдет. Я тут, рядом. Деньги у нас есть. Горлом же кровь у тебя не идет, значит, внутренности не отбиты. Надо только подождать.
– Дай мне пистолет, – в горячке орал он, – я убью эту вонючую скотину!
Чтобы Паша не натворил беды, я старался пустой болтовней отвлечь его и виртуозно увиливал от ответа на расспросы, где я умудряюсь прятать ствол.
По прошествии суток, Костыль несколько поостыл. Но с этой минуты Пашка стал другим. Синяк на груди размером в ладонь с растопыренными пальцами ерунда. Позже я, конечно, разобрал, что человек заранее чувствует уход из жизни. А это уже не мелочь. Паша знал о своем конце заранее, а я нет. Мне подвезло устроить друга в халабуде на окраине села за символическую плату. Уже спустя двое суток мы смогли продолжить путешествие.
До Советской Гавани мы добрались без приключений. Машина, которую мы зафрахтовали в Дуках на Сизиман через пять часов пути сдохла на заснеженном серпантине. Водила сказал, что если не сойти с дороги, она через мыс Сюркум приведет на Сизиман. Мы смело пустились в путь. Продрогшие до костей, топая ножками и по очереди прокладывая борозды в глубоких снежных заносах, мы добрались до мыса Сюркум, где и погиб Костыль.
Помните, Дуся, я вкратце осветил вам наше недолгое заключение в добротном сарае на юге нашей необъятной Родины. Так вот, у меня есть предубеждение, что каждому судьбой отписан знак свыше. Там, в сарае, стоял сундук полный зерна. Естественно, я заглянул туда. Но когда я поднял крышку, одна из крыс прыгнула в сторону Костыля. Я не знал, что Паха может чего-то в жизни бояться, и ошибался. От неожиданности и страха Костыль взвизгнул не хуже бабы, неуклюже отпрянул и упал. Тогда в его глазах застыл животный страх или даже ужас, а я не мог взять в толк, что тут такого. Крыса и крыса. Но оказалось, я был глубоко не прав. Это было нехорошее предзнаменование. Припоминается одна гоголевская старуха. Так той явилась обыкновенная драная кошка. А она заладила: – Я скоро помру, я скоро помру. И что ты думаешь? Померла.
С Костылем произошло нечто похожее. Роковые события развивались быстро. На мысе Сюркум мы взобрались на скалу оглядеться. До заветной цели оставалось километров шестьдесят. Для отмахавших по бездорожью пятнадцать морских миль это сущий пустяк. Мы глотали ледяной ветер на высоте не менее двухсот метров, а под нами простиралось безмолвное белое полотно залива. Внизу спокойно возлежали огромные серые валуны, вмороженные в пузыристый синий лёд. Костыль неосмотрительно подошел к самому краю, а я наоборот отодвинулся подальше. И тут я заметил, что сбоку кто-то скачет по снегу. Это был то ли колонок, то ли ещё какая зверушка. Но эту грязно-рыжую дрянь запросто можно спутать с обыкновенной крысой. Животное было метрах в десяти и прыгало в сторону Пашки. Я крикнул: – Костыль, смотри! Костыль оглянулся, заметил одушевленный предмет, в ужасе распахнул глаза и дернулся от испуга. Из-за этого движения под ним обвалилась снеговая шапка и он, потеряв равновесие и опору, свалился в пропасть. В мгновение стало так тихо, будто я находился в космосе. Не сделай я пару шагов от пропасти, лежать бы внизу нам вместе.
Не меньше двух часов я пыхтя и чертыхась добирался к мёртвому товарищу. Сказать, что я перенёс и плакал ли, это, Дуся, ничего не сказать. Горькие мои слезы оросили не менее двадцати километров безлюдного зимника. Чего стоит только посмотреть в открытые глаза мертвяка! Я, милейший, за какой-то час постарел. А много это или нет судить не мне.
Тело друга оказалось зажатым между многотонными камнями, которые в межсезонье облизывают многочисленные шторма. Последнее, что я смог сделать для товарища, так это просто завалить окатышами его останки от случайных птиц, выколупывая их из спрессованного снега. Остальное, должно быть, доделает многочисленная прибрежная живность и морские волны. В обратный путь меня погнал леденящий душу страх, прилепившийся к спине. Словно вражеское копье пронзила мысль, что часы мои сочтены. Страх, осмелюсь сказать, состояние жутко богомерзкое. Но, хвала Всевышнему, пронесло.
– Дуся, вам приходилось бежать так, чтобы нёбо покрывалось инеем, как это бывает с ванильным мороженым, а холод опускался до пупа? Нет? И не советую. А мне пришлось. Ни один марафонец не проделывал ничего подобного, это я заявляю официально. И преследовало меня дурацкое ощущение гибели, пока я не заметил впереди дымы от печных труб. Где-то там, со злости, я зафинтилил в молчаливую пихтовую поросль оказавшийся уже не так уж и нужным пистолет.
Что касается меня, мне, как видите, повезло выжить, и я надеюсь вернуться вместе с вами в родные теплые края. Мне нужны грязи. После злополучного турне стали болеть коленки. Видно я переборщил, когда бойко бороздил белое безмолвие; там, верно, что-то поистёрлось.
И, Дуся, предупреждаю – никакой самодеятельности. Никаких там идей. Мечты о богатстве выкиньте из головы напрочь. Нужно благородно относиться к жизни. Мы не барыги. Мы воры, а это звание особенное. Наш союз будет внутренне красив и вести себя, дорогой мой коллега, мы будем пристойно. Полагаю нашего умения хватит иногда иметь временный ночлег и на походном столе немного деликатеса. Вам предстоит много работать и учиться, а я излечу в мутных водах Таганрогского залива суставы, по ночам буду смотреть цветные сны из детства, кушать жареные бычки и переживать за то, что у закадычного друга нет могилки.
А, как вы, мой юный друг, думаете, нужна ли она ему теперь, да и вообще нужна ли?…