Заходит солнце на Востоке

Пролог

Обузданность – таково было их единственное условие.

«Не позволяйте вашим страстям стремиться познать Нас. И не взгляните на Нас, и не услышьте Нас, и не поймите Нас, а лишь верьте Нам, а более вас Мы и не просим. И по сему Завету, священность которого утверждена взаимными клятвами, пребудет ваш народ в мире, и не возбраняется любое дерзновение во славу Завета, да только обузданность будет вашим единственным бременем».

…Но время шло…

Тогда пришел молодой шаман и заявил: «Бесчисленные годы мы чтим Завет и чтим мы Терри. Но никогда мы не выходили за пределы очерченных тысячелетия назад границ. Но почем мы знаем, где лежат границы нашего Завета? Терри живут за горизонтом, так почему бы нам не освоить все, что распростерлось до него?»

И тогда человек из толпы ответил ему: «Кому, как не тебе, знать главный наш закон: «Обузданность будет вашим единственным бременем“. Так и границы наши есть черта обузданности нашей и рубеж Завета».

«Так выйди ж из толпы! – воззвал к нему шаман. – Да, коли ты считаешь, что готов нести печать Завета, связующую нас и Великих».

Но человек не вышел и растворился во множестве лиц, внемлющих молодому шаману.

«Вот то, о чем я вам говорил! Человек побоялся преступить несуществующую черту и навсегда потерял свое слово, ибо я был готов сдать свою священную ношу тому, кто в своей мудрости так уверен, что не боится сомневаться даже в словах глашатая Завета.

Под защитой Завета мы пойдем исследовать все, что лежит под нашими ногами, и идти мы будем до тех пор, пока не уткнемся в горизонт, и тогда мы сдержим свое слово и не взглянем мы на Терри, а лишь развернемся и двинемся домой».

Так народ острова Хэм пошел покорять мир. Они построили множество кораблей, так, чтобы могли уместиться все, и вышли в море. Но недолго им пришлось плыть. Стоило кораблям отойти от суши на десять аэнов, молодой шаман, который и возглавил поход, увидел вдалеке силуэт. Это было лицо, и было оно столь гигантским, что, будь оно в десять раз дальше, все равно казалось бы в пределах вытянутой руки.

И шаман вскричал: «Поворачиваем назад!», но было уже поздно, ибо лицо ушло под воду и подняло за собой страшнейший шторм. Спастись удалось лишь тем счастливым, кто не успел увидеть хтонического лика, но когда они вернулись на землю, поняли, что осталось их не больше половины от половины.

И узнал народ, что такое лишения, засуха и ливни, детская смертность и ранняя старость, потопы и голод, и утратил народ свой мир, ибо нарушен был Завет.

Περιπλανώμενος Nικητής, 530 г.

Часть 1. Работа над ошибками

Раздел 1

«…и мне прежде надо очиститься».

Умиротворенную тишину домашнего кабинета прервал звон почтового пневмомата. Обычный пневмомат имеет звук мелкий, раздражительный; идеальный для использования в рабочих условиях. Это же звучание было сущей музыкой; и дело здесь не только в хитром музыкальном инструменте, которым оснащалась серия данной модели (экземпляр фирмы ААБ, Колтер 1, почтовый приоритет первой важности), но и в стоимости такой машины. Есть некая общепринятая формула: стоимость вещи прямо пропорциональна тому удовольствию, которое будет получать ее владелец (по этой формуле даже незамысловатая мелодия из трех нот преобразуется в полноценную пьесу). Однако же Виктор (хозяин кабинета, пневмомата, да и всего дома) отнесся абсолютно равнодушно к звонку, оторвавшему его от обеденной дремы. Он лишь механическим (и довольно даже грубым) движением открыл круглую дверцу машины и достал контейнер с почтой. Выложил содержимое, контейнер вернул восвояси, а дверцу так же небрежно захлопнул.

Первой в его руках оказалась новостная газета по подписке, «Ежедневник алийца». На главной странице красовался вызывающий заголовок: «Югорувнийские корабли осадили юг острова Ан-Кавер. Союз планирует экспансию влияния в Северных Инсах?»

– Платная газета – и такие дешевые заголовки… – пробормотал Виктор.

«Ежедневник» ушел в угол стола, к остальной маловажной корреспонденции. Туда же прямиком отправилась бесплатная городская газета, а вот письмецо Виктор в руках задержал.

Это было приглашение на большой июньский прием от градоначальника Садд-Скалади – островной столицы Алийской Империи. Поводом послужило открытие нового сезона в театре на Барбарис-Сали, в первой основе репертуара которого была пьеса Виктора – и его режиссерский дебют. Конечно же, Виктор был приглашен сильно раньше прибытия этого формального известия, и даже уже знал, что будет номинирован на главную театральную премию «Адамас Корона», это было скорее напоминание, и для Виктора оно было весьма кстати, поскольку намедни он старательно выбивал у себя из головы факт предстоящего приема, и не без усилия ухитрился почти запамятовать.

Но не тут-то было – в руках он держал еще одно письмо, в менее дорогом конверте, но пахнувшее знакомыми духами (которые он даже немножко любил, хотя парфюмерией имел привычку пренебрегать).

«Дорогой Виктор! Надеюсь, ты уже получил визитерский билетик от градоначальника. Я вся на взводе! Конечно же, нас и так бы с тобой пропустили (такого человека должны хоть на ночной шоколад к императору без вопросов пропускать, целую), но Я хочу, чтобы все было как по линеечке. Это мой первый большой бал! Мама с самого утра слезы льет, на меня налюбоваться не может, а папаша на протяжении всей текущей недели ежедневно к цирюльнику бегает и по два часа там у него сидит. Бедный человек! Он же взволнован не меньше моего!

Но больше всего на свете Я хочу, чтобы на этом вечере ты, именно ТЫ был неотразим, мой милый, милый, милый Виктор. Наверное, я увлеклась, поэтому буду серьезнее. Мы договаривались, что ты сам заедешь за мной к семи часам вечера. Если твои планы не изменились, то, пожалуйста, вышли мне весточку, дабы я была покойна.

Бесконечно люблю, твоя Мария».

Все эти молодые порывы Виктор читал не без умиления, даже с теплотой внутри, но все эти восторги и «судороги» он разделять не мог. Еще бы два года назад он сам с великим удовольствием ждал июньского приема, а лет пять – порхал от счастья, как нежная юная особа, но теперь же весь этот лоск его безнадежно угнетал.

Виктор достал специальный лист бумаги для небольших записок, который можно было сложить конвертом и послать лишь с одной печатью, и написал: «Люблю тебя, буду в семь». Затем отправил конвертик в контейнер для корреспонденции, а на крышке его указал адрес: «Александровская улица, дом12/А». Виктор нажал на красную кнопку (оплата за счет отправителя), что была на боковой панели управления, и контейнер мигом улетел по трубе в распределительный почтовый пункт. Потом какое-то время Виктор пребывал в полной тишине один, словно в оцепенении. Без мыслей, без переживаний, лишь бы убить время. Спустя полчаса он взглянул на настольные часы – они показывали 13:34. Как бы ни хотелось, но пришла пора спускаться вниз – обедать и готовиться к приему.

Полное имя ему было Виктор Дезир – так он был известен в обществе, под этим же именем работал и публиковался. Был он сложения атлетического, но не мускулистого, скорее худощавого, ростом – чуть выше среднего (около ста восьмидесяти сантиметров); носил усы, закрученные кверху, лицо же брил, было оно, кстати, приятным на вид, несколько квадратным, и волосы имел не по возрасту: густые, темно-русые, с идеальной линией, как у подростка, – и это в его тридцать девять лет. Если коротко (представится еще возможность расписать его подробно), то последние четыре с небольшим года занимался писательством – выпускал как научно-исследовательские, так и художественные работы, давал лекции по своему профессиональному профилю на факультете географии в Садд-Скаладийском университете. С недавних пор занялся театральной режиссурой. Зарабатывал вышеперечисленным неплохо (по восемьдесят – сто тысяч алийских кредитов в год), однако основной свой капитал скопил иным трудом, но о нем позже.

По меркам Алийской Империи и всей Бонумы (так называется западный материк и приближенные к нему острова), Виктор Дезир был человеком весьма состоятельным, справедливо сказать – богатым. А потому и был вхож в «высший свет». Но и о популярности его не стоит забывать: имя его как автора было известно по всей Империи, а также и в соседнем Фармане, Нор’Ляндии, Илитии, Рувне, и шло стремительно дальше по всей Бонуме.

И как человек богатый, Дезир имел собственный особняк, со всеми первоклассными удобствами, на Илитской улице, в пределах центра Садд-Скалади. Его дом стоял на углу, высотой был в три этажа, с крытой стеклом террасой. Возведен был из красного кирпича, фасад был выложен хитро, но со вкусом, окрашен в теплый шоколадный цвет.

Как раз кстати, Виктор спускается из своего кабинета, в гостиную, и вслед за ним можно оглядеть антураж и детали интерьера дома.

Сам хозяин занимал второй и третий этаж: на третьем он обустроил себе кабинет и трофейную, через которую можно было выйти к верхней галерее, второй же использовал как жилое пространство. Нижний этаж был отведен для приема, слуг и служебных помещений (кухня, гардероб, прачечная и прочие). В целом дом был просторным и светлым, потолки – высокими, помещения – свободными.

Мебель и отделку он оставил такой же, какой приобрел у бывшего хозяина особняка – молодого наследника одного видного архитектора с известной фамилией; сам же наследник пребывал в бедности, а потому был вынужден оставить родовое гнездо и передать его Дезиру за приличные сто семьдесят тысяч кредитов, но весьма скромные относительно реальной рыночной стоимости (по примерным оценкам, около двухсот пятидесяти тысяч). Так как внутренним убранством занималась семья еще прошлого века, внутри дом выглядел консервативно, но со вкусом. Мебель и полы были преимущественно из красного дуба, стены – белого, зеленого, янтарного цветов. И на каждом этаже было несколько деревянных лавок, лакированных и без обивки. Картин было не счесть, а вот скульптур, декоративных сосудов и прочего напольного в доме почти и не имелось.

Виктор спустился в гостиную, там его уже ожидал дворецкий. Помимо дворецкого, Виктор нанимал кухарку, повара, прачку, горничную.

– Кушать изволите, сударь? – спросил дворецкий, звали его Родионом.

– Да, пожалуй. Все готово?

– Безусловно, сегодня повар приступил к готовке на час раньше, ибо осведомлены, что уезжаете вы сегодня из дома рано и до самой ночи.

– Благодарю.

Со слугами Виктор обращался приветливо, и даже учтиво. Ни деньгами, ни словами никогда не обижал.

На обед подали кролика в сметане, но сперва хозяин дома откушал аппетайзер в виде оливковых канапе с сыром и бокал воды, к самому кролику открыли бутылку столового вина (Виктор выпил один бокал), а завершал трапезу десерт – медовый тортик.

– Гарина, – окликнул Дезир свою горничную, – готовь, пожалуйста, ванную. Родион, свой сегодняшний внешний вид я полностью доверяю тебе.

– Будет исполнено в лучшем виде, сударь.

После обеда Виктор принял ванную. Нельзя не обратить внимания на его татуировку, саму по себе столь несвойственную персоне его социального положения (все мы тут люди приличные и не стали бы подглядывать да разглядывать человека в ванной, но об этой татуировке следует сказать, так как в жизни Виктора она имела чрезвычайное значение, но и этому еще будет время; а если только о внешнем виде – это была змея, ползущая поперек позвоночника, на верхней части спины).

Когда Виктор закончил водные процедуры и вошел в свою почивальню, там его уже ждала подготовленная, выглаженная одежа и Родион с бритвенными принадлежностями в руках. Дезир уселся в кресло, дворецкий приступил к бритью.

– Что в газетах сегодняшних пишут? – разбавил тишину Виктор.

– Вас какая рубрика интересует, сударь? Городские новости, новости страны, международные новости, экономика, искусство? – непринужденно, но с тактом ответил дворецкий, не отвлекаясь от щетины господина.

– Да, если честно, все равно; скучно все это. И бал этот – скукотища смертная, особенно ожидание. Думал, может, анекдот какой приключился, который я еще не читал, хоть так развеселиться.

– Судью Карбертина отправили в отставку, – Родион тем временем заканчивал процедуру.

– Расследование завели?

Дворецкий повременил с ответом – кончив орудовать бритвой и убрав остатки пены полотенцем, он вернулся к разговору:

– Нет, думаю, и не подадут.

– Да уж… такого сладострастника следовало бы отправить на эшафот и на фарманский манер отсечь голову. Да куда уж там…

– Это они только с нашим человеком так поступают не задумываясь, – Родион позволил себе несколько разоткровенничаться, но тут же осекся.

– Правду говоришь. Так и есть, – поддержал слугу Виктор, тем самым успокоив его. – Нашего человека они не жалеют, пока деньжатами не обзаведешься – там и чуть-чуть смилостивятся.

Теплым маслом разлились слова Виктора по душе дворецкого, тот даже немножко повеселел. Докончив с волосами своего господина (он знал, что Дезир никогда не покрывает голову на людях, а потому делал ему укладку каждый раз, как брался брить ему щетину), Родион пригласил одеваться.

– И в чем это я сегодня буду щеголять? – пошутил Дезир.

– Белая сорочка, бархатный камзол, расшитый белым золотом жюстокор. Янтарные кюлоты, белые чулки и бархатные башмаки, – как по инструкции отчеканил Родион.

– Да я же шучу… сам все вижу… Слушай, а может, мне просто классическую тройку, а?

– Вы же не хотите затеряться в толпе промышленников и коммерсантов? Сейчас даже банкиры потихоньку переходят на кафтаны.

– Ну да, как же я буду на сцену за премией подниматься? – грустно посмеялся Дезир.

– Парик будет вас ждать на выходе, дабы вы его опять не забыли.

– (Еще и это.) Спасибо.

В 18:25 Виктор спустился вниз к парадной. Окинул взглядом купленный как месяц назад парик, который еще ни разу не был в употреблении, и осознанно проигнорировал его, выйдя из дома с обычной шляпой в руках. У тротуара его уже ждала подготовленная машина.

А теперь стоит немного отступить от основной линии повествования в сторону и уделить некоторое время истории технического развития Бонумы, дабы стало впредь ясно, откуда у людей почтовые пневмоматы, пневмокареты, поезда и так далее.

Мир на до и после поделило изобретение совершенно неожиданного устройства. На стыке 1657 года старой эры и первого года новой изобретатель-техник Гавриил Дезир, уроженец и поданный Государства Алийского, прародителя Алийской Империи, разработал совершенно невообразимый проект устройства, которое могло сжимать потенциально любое количество воздуха из атмосферы, тут же преобразуя энергию сжатого воздуха в механическое движение, и при этом могло быть практически любого размера, в зависимости от требуемой мощности, и использоваться как стационарно, так и мобильно. Первый прототип получил название компрессор Дезира, оно же устройство Дезира.

Год изобретения устройства Дезира принято брать за точку отсчета летоисчисления новой эры. Но настоящий прорыв случился через год, когда Гавриил Дезир совместно с ученым-инженером Константином Францем создали свою «установку Дезира-Франца». Эта установка была первым полноценным двигателем, работающим на энергии сжатого воздуха, которая возобновлялась в реальном времени.

И мир круто повернул на новую, совершенно внезапную дорогу развития. Первой вытеснялась гужевая тяга, затем морские суда начали оснащаться пневмодвигателями, появились первые железные дороги. Уход от пороха обозначил фундаментальную переделку армии и изменение военной стратегии. На вооружение пришли новое компрессорное оружие и пневмотехнологии.

Устройство Дезира кардинально изменило экономику и общественную жизнь. В первые сто лет новой эры совсем еще зачаточная промышленность умножилась в сотни раз и охватила весь континент. Традиционная модель хозяйствования вытеснялась индустрией и капиталом. На место лендлордов пришли промышленники. Сословное общество размылось и смешалось с молодым классом буржуазии.

Изменения в социальной и экономической жизни породили устойчивые социальные лифты, расширенную правовую систему и свободное предпринимательство, расширившее хозяйство за пределы промышленности.

Хоть новая экономика достигла идеала в техническом оснащении, но она с гигантским голодом требовала беспрерывной экспансии. Чтобы избежать внутренних конфликтов и удержать внутреннюю государственную стабильность, каждая из влиятельных стран Бонумы взяла под свой контроль находившихся рядом малых соседей и начала политику колонизации восточных земель за океаном. Монархические дома этих стран (новых империй) в первую очередь установили ясные и взаимовыгодные отношения с крупными держателями капитала (по ходу повествования станет понятно, какие), а затем, создав Лигу Запада, постановили, что на территории Бонумы не могут происходить никакие военные конфликты, а территориальные границы каждой страны впредь и навеки незыблемы.

С тех пор почти как двести лет мир пребывал в консервативном покое: люди продолжали пользоваться технологиями на основе установки Дезира-Франца, Бонума оставалась в мире, земли Востока продолжали осваиваться и развиваться.

Виктор владел совсем новым вишневым «Кордом», произведенным фирмой «Пантера». «Корд» представлял из себя трехобъемный, четырехдверный седан несколько квадратной формы, с закругленными краями, на четырех больших колесах. С двумя керосиновыми фонарями на носу. В передней части кузова находился роторный двигатель и занимал практически полтора метра от общей длины машины. Зато такой двигатель выдавал сто киловатт мощности и разгонял «Корд» до ста сорока километров в час. Достался этот «агрегат» Дезиру за тридцать две тысячи.

Салон машины был полностью выполнен из красного дерева, алюминия и кожи. На приборной панели в ряд красовались различные индикаторы часового типа, показывающие скорость, давление, температуру, состояние компрессора и прочее.

Свою машину Виктор водил и обслуживал сам, что у пожилых людей его круга вызывало недоумение, а молодежь, наоборот, прельщало.

«Корд» запускался при помощи кривого ключа, но не снаружи, как экономичные машины, а из салона; паз находился посередине между водительским и пассажирским сиденьем. Дезир раскрутил ключ, двигатель издал тихий шипящий звук, Виктор включил первую передачу, и карета тронулась.

За восемь минут до ранее оговоренного времени Виктор Дезир прибыл к дому своей невесты. Но ждать не пришлось и двух минут, как тут же вся семья Галье – мать, отец и дочь – стояла у машины.

Невесту Виктора звали Мария Галье – миловидная, нежная барышня двадцати двух лет от роду, на лицо была проста, но хороша (красоты была не аристократической, а скорее крестьянской); невысокая, с пшеничного цвета волосами; состояла певицей (преимущественно второго плана) при театре на Барбарис-Сали. С Виктором ее свел отец, который и сам был влюблен в него не меньше дочери, но любовь эта была одним лишь трепетом перед фигурой богатого, стремительно развивающегося художника.

Сам же отец, звали его Ромуа (что на фарманский манер – Ромак) Галье (урожденный Сосновик), познакомился с Виктором в театре, где Ромуа с женой служили костюмерами-декораторами, когда Дезир начал водить дружбу с художественным руководителем театра Гердом Штуром. Галье некоторое время рвался познакомиться с Дезиром – «своим любимейшим писателем», после был представлен, а буквально через несколько недель свел Виктора со своей дочерью, поскольку знал, что сам по себе он для «своего любимого писателя» интереса не представляет. Но, по правде говоря, именно Ромуа Галье подтолкнул Дезира к режиссуре. Сам он был человеком низкорослым, обрюзгшим, в некоторой степени неприятным; с круглым лицом и крючковатым носом. Происхождения своего очень стыдился и усиленно выдавал себя за фарманца, но был чистокровным родловцем (народ с крайнего запада материка). Фамилию же Галье взял у жены (чистокровной фарманки), а до этого несколькими годами ранее навсегда положил стать истым фарманцем. Но как он ни старался, а избавиться от западного акцента не мог. Также и в Фарманском Королевстве успехов ему добиться не удалось; сам он хоть и имел некоторый, весьма приличный капитал, а жил почти приживальщиком при доме своей жены. После пяти бесполезно потраченных лет Ромуа взял жену, малютку-дочь и переехал в Алийскую Империю, где дал себе слово, что выбьется в «высший свет», а иначе: «деньги моим девочкам, а сам – в петлю». И отчасти план он свой осуществил: усиленно играл фарманца, изображал акцент так, что бывало доходило до карикатуры, не жалел ни себя, ни жену, обивая пороги театров, опер, трактиров и даже цирков, и в итоге дорвался до места декоратора в театре на Норской (все здесь же, в Садд-Скалади), а через пару лет, совместно с женой, оккупировал закулисье театра на Барбарис-Сали.

Мать семейства, Фенедикта, была женщиной строгой, немногословной, расчетливой. Высокой, сухой, но очень красивой. В молодости могла бы и без намерения затемнить собственную дочь. Была из семьи одного разорившегося дворянина, которому однажды предложили выдать Фенедикту за «человека надежного и состоятельного» (это при том, что Ромак до последней капли сидел на шее семьи Галье), и тот не смог отказать. Фенедикта была умна и слишком черства, а потому низкорослый родловец в качестве супруга ее совершенно не расстроил – она понимала, что следует быть реалисткой и работать с тем, что есть, а не мечтать у окна о благородном атланте. Но даже при всей своей строгости порой не могла сдержать нежных, слезливых чувств к дочери – ее единственной любви в этой жизни.

Мария вышла в прекрасном, дорогом, светлом вечернем платье с открытыми плечами и туго затянутым корсетом, делавшим ее узкую талию форменно осиной. Мать ее была в скромном черном туалете, который не только не унижал ее, а скорее подчеркивал зрелость ее красоты. Ромак нарядился в обычные тканевые брюки, жилет, но по моде нацепил поверх атласный кафтан, совершенно не садившийся по его круглому животу.

Поначалу Виктор надеялся хоть на какое-нибудь приличие со стороны родителей Марии – думал, что те догадаются явиться в отдельной карете, – но Ромуа уже усаживал жену на заднее сиденье, и планы на уединенную поездку с Марией вмиг испарились. По дороге отец Галье пытался завести какой-то разговор, но никто его не поддерживал, а потому до дворца градоначальника ехали молча.

В половине восьмого (время, когда прибывают представители творческой интеллигенции) Виктор и семья Галье вошли в гостиный зал. Народу к этому времени уже собралось достаточно, человек пятьсот, в основном обычные гости: видные буржуа города, банкиры, юристы. Понемногу начали прибывать художники, профессора, философы, артисты. Последними ожидали крупных чиновников и промышленников.

Начало вечера было отведено под светский ужин – время, когда играет живая музыка, разносятся еда и напитки, а люди между собой знакомятся и общаются. Затем по программе шли несколько церемоний награждения: на театральную премию «Адамас Корона» и на гуманитарную императорскую премию. И в заключение вечера – большой бал.

Не раз Виктор был гостем на июньском приеме, но даже год назад он не испытывал такого странного смешения чувств: коктейль из скуки, отторжения, восторга и насмешливого пренебрежения.

Первым Дезира заметил и увлек в свою компанию Герд Штур, художественный руководитель театра на Барбарис-Сали. Перед тем как представить Виктора двум пожилым важным господам, Герд отвел его немного в сторону и заговорил:

– В общем, я тут из верного источника осведомился – премии за лучшую режиссуру и за лучший дебют – твои, – он поздравительно похлопал Виктора по плечу.

– А почему не только за лучший дебют?

– Наверное, у Поли Германа денег не хватило.

– А я же даже ничего и не предлагал.

– Ну, видимо, тот подумал, что с тобой в торги лучше не вступать.

– Чушь какая! Пускай берет.

Герд удивленно посмотрел на Виктора.

– Ты чего, не с той ноги сегодня встал? Радоваться надо…

– Ну будет премия – буду радоваться.

– Ладно… тебе надо немного выпить, потом закусить, а там и развеселишься. Пойдем я тебя лучше кое с кем познакомлю.

Тем временем Виктор обернулся и поискал глазами членов семьи Галье. Мария беседовала с какими-то молодыми актерами (помахала рукой, когда пересеклась взглядами с Виктором), Фенедикта «молча» общалась с какой-то богатой дамой, имевшей финансовое отношение к театру, Ромуа набивал живот бутербродами и шампанским, попутно перекидываясь шутками с такими же едоками.

– Уважаемые господа, позвольте представить – Виктор Дезир, писатель, профессор и с недавнего времени режиссер, весьма перспективный, позвольте заметить.

Виктор откланялся.

– Это, – Герд указал на седовласого господина в пенсне, – Франсуа Аруэ – известный публицист, философ, профессор Первого Садд-Скаладийского гуманитарного института. (Он и Дезир взаимно друг друга поприветствовали.) А это – Виссарион Доброславный – литературовед, критик, писатель.

Перед Дезиром стоял довольно молодой (хотя издали Виктор его принял за пожилого) мужчина в дорогом парике с сильно накрашенным лицом. С ним Дезир также отдельно раскланялся.

– Наслышаны, наслышаны, молодой человек, – начал разговор Аруэ, – и на пьесу вашу ходили. Отличная пьеса. По вашей же книге, как известно?

– Это правда, господин Аруэ.

– Стоит заметить, сюжет весьма смелый, в лучших традициях современного реализма, и постановка новаторская, – отметил Штур.

– Вы и на премию номинируетесь? – заметил Доброславный.

– Слухи ходят, – скромно увел Дезир, – номинантов пока еще не объявляли.

На закрытии предыдущего сезона Виктор Дезир дебютировал с постановкой своего собственного произведения, опубликованного полтора года назад. Это была повесть из его «цикла путешественника». История о диких аборигенах из Северных Инсов, захвативших в плен группу «вольных геоисследователей», которую эти аборигены после съели. Повествование акцентировалось на отчаянных попытках пленников сбежать, а завершалось роковой случайностью, подобной история открывалась – на поселение наткнулась группа фарманских наемников, вырезала всех жителей, сокровища разграбила. Наемникам удалось найти единственного выжившего «вольного», которого не успели доесть и оставили без ног и одной руки. Этой сценой история заканчивалась.

– Вы наверняка и лично много бывали и на островах, и на земли самой Нуветтерии вступали, – заметил Аруэ.

– И правда, доводилось бывать и часто общаться с многими путешественниками, – ответил Виктор.

– А как вы полагаете, господин Аруэ, – обратился Доброславный, – как эту историю можно было бы разобрать с точки зрения социальной философии?

– Ну конечно же, на поверхности лежит миссия Великого Просвещения. Только подумайте, какое беззаконие и варварство творится на Востоке! И это же наши, западные люди.

«Да о чем вы тут двое вообще собираетесь рассуждать, резонеры? – думал про себя Виктор. – Вы же здесь сытые сидите, потому что кому-то приходится этой работой там заниматься. А все ваше Просвещение – не более чем циркуляция богатств по благополучным землям».

Дезир уже хотел покинуть их, но вдруг он увидел несущуюся на него даму, за которой только и поспевал муж. Это была его относительно давняя знакомая – жена большого алийского коммерсанта Антония Погребская – женщина эффектная, яркая, известная общественная благодетельница, а рядом с ней, собственно, сам господин Савва Погребский.

– Виктор! Дорогой наш друг! А мы сразу бросились вас искать, как прибыли.

Погребские были одной из первых семей, с которыми Виктор сошелся еще в начале своей карьеры. Все представились друг другу, разговор продолжился.

– Как обстоят дела с колониальной торговлей? – обратился Виктор к господину Погребскому, желая уйти от философских разговоров.

– Проходила как-то новость об экспансии югорувнийского торгового альянса, в больших газетах писали, между прочим. Но на деле лишь попытка промышленников с материка шум поднять, дабы свои дела устроить. Не нравится им, что у нас на острове всегда дела лучше с колониями идут, чем у них.

– Почему же вы так думаете? – поинтересовался Аруэ.

Виктор понял, что и тут сейчас начнутся лишь пустые разговоры, а потому аккуратно выскользнул и обратился к госпоже Погребской:

– Как думаете, стоит пьесу продавать рабочим театрам?

Не успела та ответить, как тут же вмешался Герд:

– Да зачем тебе это? Пускай лучше оно остается в нашем, настоящем театре. Зачем тебе впустую свою репутацию тиражировать?

– Позвольте, господин Штур, – вернулась в беседу Антония, – люди имеют право знать. Это же наши общечеловеческие права! И искусство – главный их предмет. Оно стимулирует людей подниматься с самых низов наверх, является неотъемлемой, а возможно и первой энергией нашего общества и Просвещения.

Тут их заслышал Аруэ, которому успел надоесть господин Погребский, и он ловко подхватил:

– Да вы, многоуважаемая сударыня, философ! По натуре… а может быть, и по образованию?

– Больше по натуре, я сама из средней семьи, и не могут меня не волновать проблемы нашего общества.

Тут Виктор не знал, как ему быть: рассмеяться им всем в лицо или же злобно заткнуть рты.

«Да когда вы последний раз бывали в порту? Или на Всесезонном рынке? Когда господин Погребский последний раз интересовался о детях своих работников? Или о том, куда ежедневно отплывают корабли, набитые молодыми людьми, старшим из которых еще и двадцати не исполнилось?»

Благо для Виктора его мучения подходили к концу, поскольку начиналась церемония награждения на «Адамас Корона».

– А вы так и выйдете, без парика? – свысока заметил Доброславный.

– Пренеприятнейший случай произошел. Когда из кареты выходил, ветром сдуло, и прямо в лужу. Представляете?

По укладке Виктора было понятно, что никакой ветер его головы не тревожил, оттого ответная издевка звучала куда язвительнее, чем колкость Доброславного.

Все гости расселись по местам. Виктор, Герд и Мария заняли столик для важных особ в первых рядах у сцены. К ним туда же пристроились мать и отец Галье, с важным видом, но трудно скрываемым смущением. Минут через десять начали объявлять номинации и номинантов. Лучшая постановка: «Бал у матери Теры», «Однажды, в далеких краях» (пьеса Виктора), «Сосновый лес», «Розовые цапли». Лучший режиссер: Малик Адамин, Виктор Дезир, Егир Долмашко, Поли Герман. Потом шли номинации «Лучший актер», «Лучшая актриса», «Лучшая музыка» и т. д., имен там было слишком много, чтобы обращать на них внимание. Также были особые номинации: «Лучший дебют», «Образцовый театр» и «Малиновая ветвь за особые достижения». Как и ожидалось, призы за лучшую режиссуру и дебют забрал Виктор, а вот лучшей постановкой признали пьесу «Розовые цапли» за авторством Поли Германа; провокационная вещь, со множеством непристойных сцен, на которую мало кто сходил, а вот Виктору она понравилась, и он был готов даже уступить Герману и «Лучшего режиссера».