II
Это случилось осенью, в последние ноябрьские дни. Серый снежок уютно поскрипывал под ногами, пушистые метели ластились к пёстрым бульварным стенам. В это время из разных точек города друг другу навстречу двинулось четверо молодых людей. Мало чем они отличались от обычных прохожих, только в глазах – в отличие от тусклых зрачков массы – светился огонь борьбы и несгибаемая, стальная воля.
Шедший с востока Ваня Лебедь не шёл, а плыл. Своим внешним видом он походил на английского денди: только пропал куда-то изящный лаковый цилиндр. Искаженная и перевёрнутая в его лаковых ботинках улица напоминала собою змею, покорно ползущую вслед за своим предводителем. Ваня шёл спокойно, часто останавливался и читал объявления; порою он доставал маникюрные ножнички и препарировал некоторые фразы, тщательно пряча их в лабиринтах своего кармана.
Женя Щука, рыжий и невыспавшийся, шёл по проспекту со стороны юга, нервно и внимательно обводя глазами прохожих. Он никому не улыбался, и лицо его, обычно спокойное и красивое, было искажено гримасой ненависти и злобы. Изредка его жилистые руки сжимались в кулаки, и любой зазевавшийся прохожий, турист, или приезжий на заработки мог получить по шее: Женя обычно не церемонился.
Кристина Рак, вчерашняя семинаристка, шла, как и все семинаристки, в коричневом кашемировом пальто: на плечи был наброшен изрядно вылинявший темно-зеленый драдедамовый платок. Под мышкой Кристина, как удалось установить позднее, держала связку книг: «Трудное время» В.А. Слепцова, «Что делать?» Н.Г. Чернышевского и вовсе не относящихся к делу «Подлиповцев» Ф.М. Решетникова. Застыв в 60-х годах предшествующего века, Кристина не спешила выйти из своего замкнутого сомнамбулического круга. В то же время шла она с Запада – но запад, думается, был бы сильно озадачен, узнав о таком векторе и направлении ее мыслей.
Миша Нестеренко, подрывник со стажем, шёл с севера. Был он вчерашним студентом, внешности самой неопределенной, как и подобает подрывникам.
На крыльце хостела П все четверо встретились, однако сделали вид, что не замечают друг друга. В этой мнимой анонимности, встречаемые Лёшей Казаком, они зашли внутрь здания.
В хостеле было тихо и мёртво: едва поскрипывали дореволюционные ходики, да скреблись в доме напротив, чуть слышно империалистические крысы прошлого.
* * *
В комнате для восьми персон было тихо: весь номер был откуплен для секретной встречи. Лишь изредка заглядывающие в окно летучие мышки да три незастеленные кровати были свидетелями ночного совещания.
Слово на правах старшего взял Лёша Казак.
– Я собрал вас здесь для того, чтобы осуществить деконструкцию симулякра. Люди вы грамотные, и надеюсь, нет никакой потребности в том, чтобы пояснять значение нашей операции. Город охвачен стихийным семиозисом, и наша с вами задача как несомненных доброжелателей и патриотов – избавить город от этой напасти.
Лебедь, внимательно слушавший старшего, возразил:
– Никакого стихийного семиозиса в городе нет. Есть закономерный мимесис, и его нам и нужно ограничить.
– Боюсь, ты называешь мимесисом то, что принято именовать семиозисом. Итак, продолжу… Стихийная семиотизация города достигла своего предела, в результате чего предельность узуса обеспечила появление симулякров. Все эти люди без голов, статуи из арматуры и консервных банок, чёрные сферы инобытия, и, наконец, «Пе» – чистые симулякры…
– Я что-то не совсем понимаю, – прервала словоизлияние скромно потупившаяся Кристина. – А разве прочие городские слои не симулякры? Разве не симулякр – памятник Татищеву, разве не симулякр – здание обладминистрации?
– Я боюсь, – вмешался в обсуждение мрачный Женька, – что и Пермь наша – симулякр. Я сегодня шёл, смотрел по сторонам. У нас не люди живут, а симулякры. Пролетариев всё меньше, дармоедов всё больше.
Разговор принимал опасный социологический крен.
– Я, вообще, боюсь вас расстроить, но и жизнь наша относительно высокого искусства есть симулякр, – вернул в исходное положение тему Ваня Лебедь. Затем он порылся в кармане и достал несколько вырезок. – Пожалуйста, собираю пошлость и вульгарность:
«Распивочно / На вынос / Услуги проституток / Широкоформатная печать / Регенерация быстро / Грузчики / Грузчики / Грузчики…»
Некоторое время из уст героев вырывались бессильные слова, которые не могли сколько-нибудь оплодотворить мысль. Одни начинали говорить, другие продолжали, – но так искусственно и глупо, что замолчи они, – и ничего не изменится во всё мире, и ветер не подует, и солнце не остановится, потому как нет ничего в их словах кроме бессмысленных звуков, вцепившихся друг в друга, как два оглодавших полипа – жадных, но, к сожалению, лишенных способности суждения.
Лёша Казак немного помолчал; подождал, пока улягутся страсти и продолжал:
– Мы рыцари абсурда, мы признаем абсурд. Но, даже будучи рыцарями абсурда, мы ратуем за локальный текст – пермский текст. Пока Абашев не написал новую книгу, мы должны вернуть Перми ее уникальность и идентичность. Так и только так. И потому я торжественно заявляю: долой идолов площади, долой профанацию, долой симулякры.