Феномен человека в шапке «лебедем» (краткий экскурс)
История головных уборов как таковых насчитывает не одну тысячу лет. В древности у первобытных народов в их формировании преобладали в основном религиозные мотивы. Индейские воины украшали себя диадемами из перьев различных птиц и рогов животных, история которых, так или иначе, уходила корнями в местные религиозные обряды. Все это в дальнейшем переплеталось с мотивами военно-охотничьими, что выражалось в украшении себя трофеями, добытыми в боях и на охоте. Попав в сферу государственно-духовную, градация шла дальше. У военных появлялись свои головные уборы, подчеркивавшие ранги и звания, а у священников свои. Разумеется, на историю формирования головных уборов косвенно влияли места их возникновения, климат, вероисповедание и еще десятки факторов. Некая негласная градация присутствовала и в социально-бытовой сфере. Представители высших классов и «голубых кровей» или их подражатели всегда пытались подчеркнуть свою избранность, что в итоге породило целый культ женских шляп и шляпок, столь бурно обсуждаемых на светских раутах. Но сколько ни рассуждай о мотивах возникновения головных уборов, истории их формирования и распространения, основной их миссией является определенно практическая. Можно сколь угодно долго украшать себя перьями птиц, рогами животных и лавровыми венками – на грузовой стоянке в трескучую питерскую зиму от них теплее не станет.
Шапка «лебедем» есть шерстяной мужской головной убор непечатного названия, плотно облегающий голову, который при наступлении высоких температур с легкостью можно приподнять на макушке. История возникновения этой шапки весьма туманна, во всяком случае каких-либо религиозных или военных мотивов при ее появлении замечено не было. С практической точки зрения шапка эта весьма удобна, поскольку может использоваться в разные времена года, являясь в какой-то мере «трансформером». Что до социально-бытового статуса данного головного убора, то тут крайне важно сказать несколько слов и о его владельце.
Феномен человека в шапке «лебедем» заключается не только в шапке как таковой – помимо нее существует еще масса составляющих. Принципиальное значение имеет походка. Она должна быть свободной, равно как и мозг индивида. Он непременно обязан идти вразвалочку и не торопясь, как бы бросая обществу мощный вызов о собственном превосходстве, на который вряд ли способны даже «голубые крови». Данный эффект вполне может усиливаться расстегнутой на морозе курткой в органичном сочетании с синдромом широкой спины. При формировании образа нельзя не обойти такой аспект, как напиток в руке. Во-первых, это константа, а во-вторых, хватит и того, что и во-первых. Чаще всего это напиток слабоалкогольный или алкогольно-энергетический, который индивид непременно употребляет, вышагивая той самой свободной походкой.
Но все упомянутое можно отнести лишь к зимнему периоду. А что же летом, когда шапка не нужна? Тут-то в дополнение к походке и напитку добавляются нотки, делающие этот образ всесезонным. В первую очередь это прическа. Из всего многообразия мужских стрижек, таких как «бокс», «полубокс», «канадка» или «площадка», индивид не остановился ни на одной. Он опять подсознательно шел против системы, отвергая все предложенное обществом и бросая ему все тот же вызов. В итоге он остановился на варианте выбритой головы с челкой. Длина этой челки бывает разной, но от чего она зависит, Баклажанов понять уже был не в силах. Дополнять прическу могут остроносые туфли, летние шлепанцы или сандалии в обязательном сочетании с носками и удлиненными шортами, что, пожалуй, образ и завершит.
* * *
Тем временем отец Владимир уже заканчивал обряд. «Митрополиту» идея эта явно понравилась, и по всему чувствовалось, что он хотел сделать то же самое. Встав с корточек, он неторопливо подошел к Баклажанову.
– Почем попа брал? – спросил «Митрополит», вкрадчиво глянув в глаза Боруху.
Самим вопросом Баклажанов был крайне обескуражен, но ответить не успел. К тягачу подъехал старенький «уазик», оборудованный для путешествий по лесному бездорожью. Из него вышел человек лет 30. Это и был посланник сил земных, которого Борух вызвал в помощь отцу Владимиру для закрепления действия сил небесных. О нем Баклажанову как-то рассказал его коллега, также владелец некоторого автопарка.
– Знаю тебя, Баклажанов, давно – человек ты положительный, – с некоторым ироничным официозом начал тогда он, – посему дам тебе координаты лучшего специалиста всех времен и народов по седельным тягачам любых марок и типов. Зовут его Паша «Чумазый».
– Прям так и «Чумазый»? Фамилия что ли? – усмехнулся Борух.
– Да какой там!
Пашиной фамилии не знала ни одна живая душа, да и то, что это не фамилия, Борух сразу понял, лишь увидев его. В тот день Баклажанов был первым Пашиным клиентом, но тот был уже с головы до ног в машинном масле, словно это была его визитная карточка. Но Борух скорее доверял именно таким людям, поскольку даже в его личных легковых авто именно они могли найти истинную причину неисправности в отличие от деревянных по пояс, но жутко вежливых и опрятно одетых слесарей на фирменных станциях.
– Что стряслось? Выкладывай! – сказал Паша, неторопливо закурив.
– Да вот плата робота-автомата горит – коробка не работает, – ответил Баклажанов.
– Давно тягач-то стоит?
– Третий день уже. Водитель сам пытался разобраться, но все без толку. На Урал надо идти, да как в таком состоянии поедешь?
Паша начал ходить вокруг тягача, с интересом его осматривая, будто, как и отец Владимир, добиваясь расположения.
– Не знаю, что делать. На станцию звонил – там говорят, эвакуатором его к ним тянуть. По телефону, мол, ничего сказать не могут! – продолжил Борух.
Паша еле заметно улыбнулся, прекрасно понимая всю схему работы официальной станции.
– Много мороки тут, Паша? Надолго? Сколько по деньгам встанет? – уныло спросил Баклажанов.
– Да какая морока? Залом провода у тебя в гофре под правым передним колесом. «Коротыш» на плату идет – она и дымить начинает, – скучающе затянувшись, выдал Паша.
– Даже смотреть не будешь? – в шоке спросил Борух.
– Чего смотреть-то? Это как баб менять – только время терять! Залезай в кабину – выворачивай колесо! – улыбнувшись, сказал «Чумазый».
Баклажанов залез в кабину, вывернул колесо и спустился вниз. Паша с видом фокусника вытащил из чемоданчика с инструментами столярный нож и как бывалый хирург на консилиуме показательно разрезал гофру вдоль, чтобы были видны пучки проводки. Казалось, он сейчас окончательно войдет в роль иллюзиониста и начнет вынимать из-за пазухи гусей и веревки из связанных друг с другом носовых платков.
– Вот он, этот провод, а вот и залом в нем! – спокойно сказал «Чумазый», указывая на первоисточник всех бед. – Иди, тягач заводи и коробку подергай туда-сюда.
Баклажанов сделал все, как было велено, и действительно, коробка начала работать как новенькая.
– «Вы маг и чародей, профессор!»[17] – с благодарностью выдохнул Борух.
– Никакой магии тут нет. Есть только «здравый смысл и жизненная опытность»[18], – парировал ему Паша, чем окончательно морально уничтожил Баклажанова.
Отец Владимир, с самого начала наблюдавший за таинством, явно отдавал должное земным силам, а «Митрополит» даже на время снял шапку, видимо, в знак уважения. Борух выдал «Чумазому» оговоренную сумму и протянул дополнительную купюру.
– Это за честность, Паша! – сказал он.
– Моя честность бесценна! – отказавшись, ответил тот, собирая инструменты и готовясь уезжать.
– Тогда просто «спасибо». Дай Бог, еще увидимся, Паша!
– Лучше уж по другим поводам встречаться. Не хворай! – усмехнулся «Чумазый», сел в «уазик» и укатил.
Баклажанов часто вспоминал этого парня, его знание своего дела, а главное, отношение к нему. Вел он себя просто и одновременно с достоинством. Боруху казалось, что с такими людьми жизнь бы была куда проще и эффективнее, а на деле становилась лишь эффектнее и сложнее. Но где они ходят, эти люди, а главное, кто они?
Наверное, это люди на своем месте. Без них не складываются никакие жизненные и творческие конструкции, а если и складываются, то кое-как. Задумать такого человека и в нужный момент найти его – это и есть человеческий фарт и для ищущего, и для искомого. Поиск этот похож на игру в «Тетрис» при завершении очередного уровня, когда при всем многообразии разноплановых фигур вдруг появляется та самая, встающая куда надо. Этими исканиями мучился и Гайдай в поиске «Шурика», и Бортко в поисках «Шарикова», мучился и Шахназаров в ожидании своего «Курьера». Поиски эти были вознаграждены появлением нужных людей, без которых, при всей яркости остального актерского состава, итог не был бы таким колоритным. Кого Господь наградил больше? Наверное, искомого. Он выбрал его из сотен других, выдав ему тот аванс, который надо отработать достойно. Пусть это будет одно дело или одна роль, но филигранной точности и концентрации, которая оставит свой след в поколениях. Этой миссией надо гордиться, ибо из всех искомых судьба выбрала именно его, сделав его Избранным.
Вспоминать многие эпизоды из своей жизни, обдумывать и анализировать их Баклажанов любил в пути, размышляя о жизни и о судьбе.
Идол и идолопоклонник
Что такое понимание жизни и судьбы? Над этим вопросом задумывался, пожалуй, каждый из нас. Задумывались древние, мучаются этим вопросом и современники, будут пытаться найти ответ и потомки, и даже те двое, оставшиеся на кухне под утро после бурной общей пьянки. Вопрос этот вечен, покуда существует человек и его качества, находящиеся в вечной борьбе между собой. Борются доброта и злоба, открытость и замкнутость, щедрость и алчность в постоянном поиске равновесия чаш жизненных весов. В их равновесии внутри каждого и кроется понимание. Оно приходит лишь с возраста, когда человек находится на пике своей физической и духовной формы, когда он многое видел и прошел, а главное, анализировал. Лишь внутренне свободный и мыслящий человек, пройдя через боль и искания, может выстрадать это понимание и прийти к нему. Мысль – вот мерило свободы. Это то, что у тебя никто не отнимет и не продаст тебя. Она твой вечный и преданный союзник на этом пути, она же формирует личность и определяет ее масштаб. Но что есть масштаб?
На аллее улицы Победы часто видели одного человека. Он был уже немолод, одет просто и неспешно бродил в размышлениях, изредка поправляя чуть несуразные очки. Он не привлекал внимания, ничем не отличаясь от сотен других, и немногие узнавали в нем Стругацкого. Из окон своей крошечной квартирки он видел Вселенную, иные же не видели ничего дальше ворот собственных замков. Ему не нужна была даже могила – он жил в своих мыслях и остался в своих книгах, а прах его был развеян над Пулковскими высотами. Шах и мат.
Понимание приходит через многое – через книги, музыку, живопись, а главное, через людей и пропускание их сквозь себя. Человек вообще существо мистическое, а неизвестность всегда манила до безумия – и вот уже сотни лет влекомые ею отчаянные искатывают планету до дыр в поисках истины, а ее все нет. Они снова рвутся в бой, вбирая все пройденное и безжалостно примеривая на себя, но лишь пополняя карму, а истина вечно ускользает, словно растертый маслом борец выходит из захвата. И ничего с этим не сделать, ибо понимание и равновесие состояния временные, а жизнь летит вперед.
Путешествовал Баклажанов много и начал рано. Так получалось, что ездил он в основном по делам, но в редкие свободные минуты он всегда пытался влиться в людской поток уголка мира, где оказывался. Подобно журналисту-международнику Бовину, хождению по музеям он предпочитал посидеть на лавочке на Елисейских полях, наблюдая за бесконечной чередой прохожих. Борух вглядывался в лица, задумчивые или бесшабашные, примечая и оценивая всяческие особинки в людском общении, характерные для тех мест. Он пытался представить, куда они шли, что их радовало или угнетало, тем самым становясь частью этих идущих куда-то людей.
Ездил Борух не только с лоском, останавливаясь в дорогих отелях, куда интереснее было иной раз забраться в забытую Богом глушь. Он вспоминал рыбацкие деревни Камбоджи – ветхие лачуги на воде, источавшие вонь вяленой рыбы, и то ощущение, что время остановилось пару веков назад. Было в этом что-то за гранью понимания, очевидным же оставалось лишь то, что солнце будет светить, люди будут ловить рыбу и пасти скот, а вода и трава не станут дороже века спустя. И на этом фоне вся эта беготня «голубых фишек» и суета геополитики казались лишь пылью и дымом. Но ощущение то было навеяно скорее мерным течением тамошней жизни, ибо без суеты и беготни люди бы ловили рыбу и пасли скот совсем для других людей.
Как-то Баклажанов оказался в подобном месте в глухой Карелии на берегу Онеги. Ему предложили присоединиться к ним его старинные знакомые, которые ездили туда на протяжении многих лет. Надо было найти попутчика – в компании-то ехать, всяко, веселее. Дело это было не из легких, поскольку нужен был человек не чуждый спартанских условий, но самое основное, имевший возможность с легкостью исчезнуть из города дней на 10, ибо не все были такими свободными художниками, как Борух. «А позвоню-ка я «Матросу». Вдруг фартанет?» – подумал тогда Баклажанов. И позвонил. И фартануло.
Ранним солнечным утром Борух вынес весь необходимый приготовленный для поездки скарб и, загрузив его в свой внедорожник, стал ждать «Матроса». Тот был человеком пунктуальным и в назначенный час въехал на парковку дома. Они перебросали вещи в машину Баклажанова и, поставив его авто на место Боруха, отправились в путь.
С Сергеем Рамовым Баклажанов познакомился давно. Своей фамилией он Боруха сразу несколько насторожил, поскольку отношения с рамами еще с давних дачных времен у него были довольно натянутыми. По телосложению они были полными антиподами и, так же как с Гонеевым, органично дополняли друг друга как два с половиной к полутора, но тут «полторашкой» был уже Борух. По какому-то нелепому стечению обстоятельств Рамов был около 190 сантиметров ростом и весом далеко за 120-ть килограммов, широк в плечах, а по размаху рук уступал, пожалуй, лишь статуе Христа на горе Корковадо. С ранней юности он занимался тяжелой атлетикой, чем в сочетании со своими и без того весомыми природными данными привел себя вообще в исполинское состояние. Неизвестно, гнул ли он подковы или ломал об колено тележные оглобли, но частенько любил попозировать с парой особей противоположного пола, сидевших у него на плечах.
Рамов был мужчиной правильным как физически, так и духовно, чем и отличался от этих то ли мужчин, то ли женщин, что Баклажанов всегда ценил. Он был лет на 10 младше Боруха и во многом повторял его судьбу, называя его своим идолом. Он наступал на те же грабли в личной жизни, на которые Баклажанов наступал задолго до него, но выводов из этого упорно не делал. Но было одно, в чем Рамов Боруху давно не следовал. Он не пил. Завязал он где-то в 20 лет, когда многие еще и не начинали. Случилось это после его культового дебоша в кронштадтском пивном баре «Пытливый», куда как-то на День ВМФ его затащил старинный приятель Фима Галс-Гольдер, старшина третьей статьи. Там-то после жарких дебатов по каким-то пустякам его оппоненты вдруг начали вылетать один за другим из окон далеко против собственной воли. Фима же уже на улице вел телам строгий поголовный учет, сам чуть не попав по горячую рамовскую руку. Через пару недель, уже отсидев отмеренное на тамошней гарнизонной гауптвахте, он и принял это решение, иначе бы точно отправил бы кого-нибудь на тот свет, что в его планы не входило.
Что касается его генеалогического древа, то тут мало что было известно, но как-то он рассказывал про свою бабушку по материнской линии. В середине 50-х в комсомольских стройотрядах ее занесло в Среднюю Азию на стройки народного хозяйства. Там она и познакомилась с будущим дедом Рамова – воспитанником, а потом уже и легендой каракалпакского футбола Костей Акыночкиным. В преддверии одного из сезонов конца 50-х к нему даже серьезно присматривался ташкентский «Пахтакор», но, ввиду бюрократических проволочек, тогда ничего не получилось из-за подло закрывшегося прямо перед носом Акыночкина, как бы сейчас сказали, «трансферного окна».
Человек он был военно-морской, закончив «Нахимовское» училище, а затем и училище имени Дзержинского, после чего трудился военпредом на каком-то крупном предприятии и на момент звонка Баклажанова, по счастью, находился в отпуске, успешно проедая денежное довольствие.
Приятели быстро выехали из города и помчали по полупустынному утреннему загородному шоссе.
– Водку-то не забыл? – усмехнулся «Матрос».
– Сплюнь. Два ящика, как и было велено! – ответил Борух. – А ты своим пивом безалкогольным давиться будешь, трезвенник ты наш?
– Я по-мужски приму этот удар судьбы!
Путь был долгим, и они ехали и общались, обмениваясь последними новостями, ибо не видели друг друга довольно давно.
– Ты же вроде еще и юридическое образование пошел получать? Чую, явно на руководящие должности метишь? – дружелюбно саркастически спросил Борух.
– Твердое знание командирами и начальниками законодательства, их высокая правовая культура являются необходимым условием четкой организации служебной деятельности и успешного исполнения должностных и специальных обязанностей! – выдержав некоторую паузу, выдал Рамов голосом Левитана, словно зачитав доклад.
Поначалу Баклажанову показалось, что голос доносился из автомагнитолы, посему на всякий случай он даже выключил музыку в машине. Посередине тирады Борух даже хотел встать, но, к сожалению, находился за рулем.
– Серьезный у тебя подход, «Матрос». Когда звание-то очередное светит?
– Да вот капитан 3-го ранга на подходе! – мечтательно ответил Рамов, явно мысленно представив себя в свежих погонах и при повышенном денежном довольствии.
– Рассказывали мне как-то про одного «кап. три».
– Кто такой? Почему не знаю? Доложи.
– Ну, путь у нас неблизкий. Докладываю. Внимай.
Сказ о торпедоносцах
Историю эту как-то давным-давно Боруху рассказывали в одной компании. Была ли она плодом чьего-то воспаленного воображения – неизвестно, в общем, в подлинности были некие сомнения. Если что-то подобное и произошло, то скорее «сарафанное» радио это чуть приукрасило на потеху толпе, намотав мяса на скелет, и получилось что-то типа «ни вашим, ни нашим», как третий «еврейский» этаж в старенькой «хрущевке».
Дело было в городе Балтийске в начале 80-х годов. Являлся он не только одним из основных городов Калининградской области, но и ключевой базой Балтийского флота, посему там располагались склады с боевым арсеналом, а именно, с торпедами, ракетами, глубинными бомбами и прочими мужскими игрушками. И вот как-то в один погожий день в штатном удалении от берега на бочках стоял боевой корабль. Назовем его «торпедоносец». По всем военно-морским канонам, когда боевая единица стоит на бочках или на рейде, все боевые системы должны быть переведены в «спящий» режим, что и было сделано. Это примерно когда садишься в автомобиль с неработающим двигателем, можно тренироваться переключать коробку передач и нажимать разные кнопки, что и попытался сделать один молодой морячок, присев за пульт и решив отточить свои профессиональные навыки. Неизвестно, что в тот момент вертелось у него в голове, представлял ли он себя Нахимовым или Ушаковым, имел ли какие-то мысли о переделе мира, но, переключив пару тумблеров, он не придал значения тому, что торпедная «лопата» встала в боевое положение. Видимо, не поверив в происходящее, он упорно продолжил оттачивание боевой выучки…и нажал «пуск». И торпеда ушла – ушла в сторону берега. Скорее всего, провожая ее взглядом, он хотел прыгнуть за борт и догнать ее вплавь, схватив за хвост, как нерадивый рыбак сорвавшуюся с крючка долгожданную щуку, но, поняв всю тщетность попытки, сдался.
В это самое время по набережной прогуливался некий капитан 3-го ранга – добродушный человек с некоторым излишним весом. История умалчивает, находился ли он там по служебной надобности или по личным вопросам, но, глянув на водную гладь, он увидел по характерному следу торпеду, идущую в сторону берега. Глянув назад и памятуя о складах с боевым арсеналом, он примерно понял суть происходящего, мысленно раскрыл перед собой карту СССР и школьным ластиком удалил оттуда Балтийск с частью Калининградской области. Затем «кап. три» принял единственно верное решение – он побежал. Надо сказать, что бежал он довольно быстро, как в свое время бежал сам Баклажанов от пьяных сельских театралов. Говаривали, что, перемахивая через какую-то изгородь, он совершил такое, на что не был способен ни один индийский киношный трюкач. Добежав в итоге до служебного телефона, он незамедлительно доложил «наверх» о произошедшем. Торпеда же шла и шла уверенно. Но Господь любит Балтийск, посему она вошла в мягкий прибрежный песок, где, по счастью, и осталась.
Тем временем сильные военно-морского мира сего по итогам совещания решили разбираться по всем вопросам на месте и прибыли в Балтийск. Сев на катер, они пришли на тот самый боевой корабль и вызвали известного матроса на ковер. Со всей яркостью оборотов флотской речи они попросили его поэтапно восстановить для них всю цепь событий того дня. Сконфуженный матрос поведал им все как на духу. Не поверив в изложенное, они настояли, чтобы он произвел в точности те же действия, которые он произвел. Тот долго мялся и отказывался, словно что-то предчувствуя, но приказ есть приказ. Матрос присел за пульт и включил тот первый злосчастный тумблер. Чуда не произошло, и торпедная «лопата» вновь встала в боевое положение в точности, как и ранее. На этом адмиралам надо было бы выпустить пар, но их перфекционизм заставил довести начатое до конца – на то они и адмиралы. И торпеда пошла.
Адмиральская фуражка. Казалось бы, обычный головной убор назначения сугубо практического и мистикой не наделенный, но подобно «чеховскому ружью», которое должно выстрелить, при апогее повествования фуражка просто обязана привстать над головой. Это был как раз тот самый момент. Трудно описать, что творилось тогда в душах у адмиралитета, но определенно каждый из них понимал, что что-то уже пошло не так…особенно в их дальнейших карьерах и судьбах.
Между тем вторая торпеда шла не менее уверенно, чем первая, но Господь любил Балтийск все сильнее, и она также вошла в мягкий прибрежный песок ровно впритирочку к первой.
Виной ли тому были какие-то неполадки в блоке управления стрельбой или еще что, но об истинных причинах того казуса никто так и не узнал, а если бы и узнали, то сор из избы явно бы не вынесли. Выводы были сделаны, виновные определены и распяты, и все вернулось на круги своя.
– Знаешь, Серго, я тут еще про одних «торпедоносцев» вспомнил! – озорно улыбнувшись, сказал Борух. – Давно это было, ты тогда еще не то что при погонах не был, а в лучшем случае еще голышом в ванной кораблики запускал. Было время, когда в рамках государственной борьбы с алкоголизмом гражданам подкожно вшивали ампулы, которые с легкой народной руки «торпедами» называли, а самих граждан, соответственно, «торпедоносцами». И вот жили-маялись они так, всю энергию в себе держа, а выплеска нет. Кабы всю энергию ту собрать воедино – не то что на десяток флотов мощи бы хватило – Галактику можно б было покорить.
* * *
– Чушь какая-то и небывальщина! – с некоторой долей профессионального возмущения сказал Рамов, однако с трудом скрывая улыбку.
– Иного ответа от действующего офицера ВМФ я и не ожидал! – ехидно парировал Баклажанов.
– Ну, действительно, Борух, напридумывают басен, а все верят потом! На кой ляд алкоголику вшивать какую-то «торпеду», если просто можно бросить пить, как я? – не унимался Рамов.
– Это ты по приезду местным деревенским мастер-класс проведешь под пиво свое безалкогольное. Как раз к вечеру будем!
Ехали они долго, молчали и беседовали и молчали вновь, наслаждаясь одиночеством, которое дарит дорога. Непередаваемое ощущение! Ни один дальнобойщик не в силах долго усидеть на месте, вечно влекомый этим сладостным чувством. Одиночество – это естественное состояние души. С ним мы приходим в этом мир и уходим из него тоже одни, но счастливы те, кто могут побыть в одиночестве вместе. Мы не принадлежим никому, а лишь частично касаясь, оставляем друг в друге какой-то след на разных этапах пути.
В дороге жизнь кажется проще и понятнее. Все очевидно – надо лишь доехать из одного места в другое, и на это время проблемы покидают тебя. Это тот короткий тайм-аут, выданный судьбой для восстановления сил и зарождения мыслей на будущее. Но тем русские и сильны, что дано им было мало дорог, а направления лишь закаляли их, делая непобедимыми.
Все это крутилось у Баклажанова в голове, пока они преодолевали довольно затяжной пятидесятикилометровый участок бездорожья.
– Мда, чувствуется вклад «Минтранса» в закалку духа нации! – чуть подпрыгнув в кресле после очередного ухаба, выдал Рамов, словно прочитав мысли Боруха.
– И не говори, Серго, закаляют, как могут!
Но вот рытвины уже подошли к концу, и все кардинально изменилось. Это было как ярко засветившее вышедшее из-за туч солнце после долгой бури, так резко и внезапно, что Рамов чуть не запил вновь. Безысходное полнейшее бездорожье вдруг перешло в идеальное шоссе. Бывая в тех местах впоследствии, Борух нагонял по нему потерянное до того время. Так поступил он и в тот раз, вынимая всю душу из своего авто и гоня на все деньги.
– Хороша дорога! – с удивлением сказал «Матрос».
– Не хуже заграничной, а то и получше! – ответил Баклажанов, зная, о чем говорил. – Могут ведь, если захотят. Может, дороги сделают и за дураков примутся? Как думаешь?
– Вот с нас с тобой и начнут! – усмехнулся Рамов. – Кстати, пристегиваться-то надо? А то ты вон уже за 200 летишь.
– Уже по желанию! – улыбнулся в ответ Баклажанов.
– Сбрось скорость чутка – расход-то конский, неужто денег не жалко?
– Да чего их жалеть? Пыль это. Сегодня есть, завтра – нет, да и не заберешь их с собой. В ощущения их перекидывать надо – только их забрать и удастся.
Впоследствии Баклажанову рассказывали, что это шоссе существовало в том виде уже долгие годы и почти не ремонтировалось. Построено оно было в раннее постсоветское время и стало для Баклажанова примером отношения к делу. Секретов тут никаких не было – просто шоссе было построено по «госту». В этой забытой Богом глуши чиновники тогда были мало знакомы со всеми тонкостями «откатных» схем, поэтому по простоте души вмешиваться не стали, а рабочие исходили из четких канонов дорожного дела. Дорога та пережила и суровые карельские зимы, и следовавшие за ними таяния снегов. Не брали ее никакие аномалии и басни про перепады температур. Ничего из этого не работало – не работало, потому что сделано все было добротно и на совесть.
Тем временем один за другим уже начали появляться долгожданные дорожные знаки и ориентиры.
– Вроде добрались! – сказал Борух.
Машины притормозили у дома, стоявшего чуть поодаль от дороги, и въехали на территорию. Ворота были уже открыты – было видно, что их ждали.
– Сейчас Коля выедет нас встречать, – сказали знакомые Баклажанову.
– Выйдет, наверное? – переспросил Борух, подумав, что ему послышалось.
– Выедет-выедет. Сейчас все увидишь!
И действительно, через пару минут на крыльце появился человек на инвалидной коляске, бодро спустившийся на ней по нехитрому самодельному пандусу. Это был мужчина за 60 ничем не примечательной внешности, но с добродушно-детской улыбкой. Было видно, что гостям он был рад. Мужчина лихо подкатил к ним и, подобно маршалу, объезжавшему строй на параде, начал со всеми поочередно здороваться. Дошел черед и до Баклажанова.
– Коля! – сказал он, протягивая руку.
Мужчина ему сразу понравился какой-то своей простотой и открытостью.
– Борух! – сказал Баклажанов, пожав руку в ответ.
– Что за имя такое мудреное? Надо б записать. Кто ж тебя так назвал-то?
– Родители, полагаю. К ним все вопросы, – улыбнулся Борух, отвечая на этот вопрос уже не первую сотню раз.
Лет тридцать назад Коля попал в аварию и повредил позвоночник. Отечественная медицина была бессильна, и он оказался в инвалидном кресле. Зимой он жил в квартире в каком-то ближайшем городке под присмотром сиделки, на что у него уходили почти все деньги, а летом его перевозили на природу в этот дом. Шли годы, менялись правители и местные князья, одни красноречивее других, страну будоражили катаклизмы всех мастей, перекраивалась ее карта, но все это было где-то далеко, а Коля так и жил в этом покосившемся дедовском доме. За всей кажущейся мягкостью и добродушием скрывалось в нем что-то стальное, что не дало жизни сломать его. Баклажанов часто видел людей, которых судьба стирала в порошок куда меньшими жизненными перипетиями, но Коля был не из тех. Снова и снова своим трудом и упорством он достойно отвечал на ее вызов, сохраняя лицо, что внушало огромное уважение. Выпивал он в меру и лишь по случаю, поскольку все время был при деле, плетя рыболовные сети. Плел он их настолько мастерски, что слух о нем давно уже прошел среди сотен рыбаков и в заказах он недостатка не испытывал. Впоследствии Борух даже отыскал в городе контору, занимавшуюся поставками заготовок для сетей и, договорившись с ними об умеренных ценах, переправлял Коле эти нехитрые «передачи» через знакомых дальнобойщиков, шедших в его сторону. Для всего окружения Баклажанова этот человек стал в итоге воплощением стойкости и железной воли – человеком, подающим пример.
Кроме того дома, в котором Коля проводил лето, была у него еще одна маленькая рыбацкая хижина, построенная давным-давно. Кто плавал по рекам, наверняка видел такие крохотные домики на берегах с мостками-причалами для лодок и мытья посуды, а кто не плавал, скорее всего видел в старых советских фильмах. В них обычно уезжают на несколько дней порыбачить, попьянствовать и подумать или подумать, пьянствуя. Именно туда и направлялась вся честная компания вместе с парой Колиных друзей.
– Ну что, Рамов, пробил твой час! – окликнул его Борух. – Сейчас весь твой атлетизм в нужное русло направим – иди, провиант на баркас грузи, а то там ящики неподъемные! Это тебе не в городе вхолостую штанги в залах тягать да баб катать на плечах – тут сие непозволительно – все только из соображений практики!
Все начали потихоньку собираться, и минут через 20 все было почти готово к отходу. Под конец Рамов загрузил две огромные канистры лодочного бензина, эффектно игранув собственным рельефом и, оставив машины на территории дома, команда была готова отчаливать.