Турзовка, Кисуцы, 17 апреля 1945 года
– Мама, прости – но так надо.
– Кому надо? Рудольф, сыночек, ведь ты уже отвоевал своё! Пусть теперь другие повоюют, куда тебе идти, ты посмотри – ведь тебя по-прежнему по утрам рвёт кровью! Ты болен – да и сколько осталось той войны? Останься, я прошу тебя, побудь дома!
В глазах матери – глухое отчаяние и страх; она прижимает к груди платок, рукой удерживая ручку двери – в последней надежде удержать его дома. Она беззвучно плачет, слёзы бегут по её щекам, капают на отвороты старенького кожушка – она не замечает этого. Её сын снова уходит на войну – второй раз испытывать судьбу; но ведь он и в первый-то раз вернулся, едва живой! Она месяц отхаживала его, тяжело больного, метущегося в бреду – а теперь ей снова предстоит долгими ночами терзаться ожиданием, по утрам пряча в глубине души робкую надежду и каждый вечер впадая в бездонное отчаянье?
– Мама, я постараюсь быть осторожным. К тому же это не партизаны, а регулярная армия, наша, словацкая. Русские уже заняли Силезию, Венгрию, теперь мы воюем вместе с ними. У них тысячи танков и пушек! Всё будет хорошо, через месяц война закончится, и я вернусь домой!
Мать без сил опустилась на стоящий у двери услончик. С трудом подняла голову – чтобы сказать:
– Вчера тётке Иржиковой пришло извещение. Её сын, Франек – ты должен помнить его, он с Виктором ходил в один класс – погиб месяц назад под Липтовским Микулашем.… В твоей регулярной армии. Вместе с русскими…. Не помогли ему ни танки ваши, ни пушки…. Оставил мать и отца сиротами…
Так вот оно как…. Франек…. Такой рослый, вихрастый, до войны вместе с отцом возил лес с гор.… Четвертый в их деревне.
– Мама, пойми, не могу я сидеть дома – когда мои товарищи воюют. Я помню сожжённые русские избы, я видел расстрелянных заложников в Доновалах – я должен идти…. Там, во дворе, меня ждут шестеро ребят из воздушно-десантной бригады, что осенью высадилась возле Зволена – я встретил их в январе, ты помнишь. Их осталось шестеро – из тридцати человек их взвода; и у них у всех есть матери и отцы. Но они идут вместе со мной в Чадцу – хотя они сделали куда больше, чем можно требовать от человека. Как я буду смотреть им в глаза?
Мать лишь всхлипнула в ответ.
Вот чёрт, нельзя же уходить, оставляя её в таком состоянии…
– Мама, меня вряд ли пошлют на передовую – с моим-то здоровьем…. Определят в сапёры или в артиллерию – в старой армии я служил в артиллерийском полку. Ты пойми, в такой службе и риска-то никакого почти что нет – пушки ведь стоят далеко от линии фронта, наши канониры, пока мы были в России, за два года живого русского с оружием в руках вообще ни разу не видели…
Мать подняла глаза.
– Но тебе тогда придется таскать снаряды – они ведь тяжелые…
– Ну, это смотря какие пушки…. Да и не все номера расчетов подносят снаряды – есть артиллерийская разведка, наводчики, ездовые…. Мама, все будет хорошо, я уверен!
По лицу матери вновь пробежала тень.
– А младшие? Виктор, Ладислав?
Небрежно махнул рукой.
– Они в учебном полку, пока их натаскают, обучат, обтешут – и война кончится! До середины мая можешь о них не беспокоится – кроме, разве что, по поводу еды – кормёжка там слабая. … Хотя в Ружомберок не наездишься – по военному-то времени!
Мать тяжело вздохнула.
– Что ж, раз ты решил идти на войну – мне тебя не переспорить…. Ты всегда был упрямым. Но только помни – мы будем ждать тебя, поэтому уж постарайся не лезть в самое пекло…. Одевай шерстяные носки, что я тебе связала, не береги их – если надо, я тебе ещё вышлю, шерсти у меня полная кладовка, осенью её некому было сдавать…. Возьми в дорогу сыра, сухарей – ведь вас там не сразу покормят?
– Не сразу. Возьму.
– И сливовицы кувшинчик возьми – тот, что приносил Пастуха, когда ты болел; она тебе тоже не помешает, если спать на земле или если у реки просквозит…. Только перелей её себе во фляжку – ту, что ты в декабре принёс.
– Хорошо, мама, перелью.
– Возьми с собой меховую безрукавку Виктора – она хорошая, почти новая, и тебе впору. Будешь под китель одевать – если будет холодно.
Ага, а заодно и кожушок, и меховую шапку, и стёганые штаны….
– Мама, через неделю апрель кончится, вон, Кисуца как бурлит! Весна – а ты мне меховую безрукавку!
– Это днём тепло, а ночи ещё холодные…. Не спорь со мной, Руди, возьми тёплые вещи, мне будет спокойней…
Минут десять заняли сборы – спокойно и деловито, как будто он снова собирался на учёбу в Зволен, и не было вокруг никакой войны; и только стоящая в углу винтовка, за которой он долгими зимними вечерами ухаживал, как за маленьким ребенком – молча напоминала ему о цели этих сборов…. Ну, кажись, всё. Можно выдвигаться на исходную – десантники во дворе уже, небось, заждались!
– Ну всё, мама, я пойду.
И опять – по лицу слёзы, крупные, как горох. Ну что ты будешь делать!
– Мама, не плачь. Я буду писать, да и сколько тут осталось? К лету мы загоним немцев за Берлин!
Всхлипнула, но, взяв себя в руки – уже без слёз ответила:
– Сынок, мы будем ждать тебя. Возвращайся!
– Я вернусь, мама. Я обязательно вернусь!
– Подожди. Дай перекрещу…
Перекрестила, поцеловала в лоб; ну что ж, теперь уже и в самом деле можно выходить!
Закинул на плечо рюкзак, на второе – винтовку, вышел во двор – и остановился, зажмурившись: солнце на миг ослепило, терпкий запах свежей земли закружил голову, живой дух набухших почек опьянил, как добрый глоток вина…. И до чего ж хороша в этом году весна!
Завтра он снова наденет военную форму. Завтра снова будет война, кровь, раны, гибель товарищей…. Завтра он снова станет солдатом – чтобы эта весна была последней военной весной; ведь что может быть нелепее и глупее весной, чем смерть?
Но война сама не кончится; значит, ему и его товарищам придётся её поторопить; и если кому-то будет суждено заплатить за это своей жизнью – что ж, они эту цену заплатят. Ведь они слишком старые и слишком опытные солдаты, чтобы воспринимать смерть всерьез!
Июнь сорок первого. Роковая ошибка монсеньора Тисо
В тридцатые годы в Словакии расстановка политических сил была достаточно своеобразна – и весьма расходилась с таковой в Чехии, хотя номинально обе этические территории составляли одно государственное образование – Чехословакию.
Ключевым игроком на пространстве к востоку от реки Грон были словацкие клерикалы – наиболее влиятельной силой которых была «Slovenská ľudová strana», «Словацкая народная партия», или «народники» – существовавшая ещё со времен Австро-Венгрии и в период Первой республики возглавляемая Андреем Глинкой. Опиралась эта партия на словацкое крестьянство, которое хранило верность своим национальным традициям, консервативность, искреннюю религиозность (большинство словаков – глубоко верующие католики) и приверженность довольно патриархальному укладу жизни. Кроме того, в среде словацкого крестьянства сильны были ксенофобские (по отношению к венграм и, как это ни покажется удивительным, к чехам) настроения и довольно сильный антисемитизм (чему не стоит удивляться, еврейская диаспора Словакии на конец 1930-х гг. насчитывала около 90 тыс. чел. (более 4 % населения) и занимала выгодное положение в торговой и финансовой сферах национальной экономики). Авторитет «народников» в среде простых словаков постоянно подпитывался их непримиримой позицией по отношению к официальной Праге, «забывшей» о Питтсбургских соглашениях; к тому же смерть Милана Штефаника «народниками» целиком и полностью относилась на совесть Бенеша и Масарика – что, естественно, не прибавляло симпатий к центральным властям. К 1935 году популярность «народников» в восточных районах Словакии достигала девяноста процентов!
Вторыми по значимости и политическому «весу» в Словакии были демократы – чьей социальной опорой была городская интеллигенция, коммерсанты, лица свободных профессий, представители национальных меньшинств – в общем, все те, кому местечковый словацкий национализм «народников» казался атавизмом средневековья, но кому также претил и «пролетарский интернационализм» коммунистов. На западе Словакии, и особенно в Братиславе, влияние демократов было весьма значительным.
Третьими по силе и политическому влиянию в Словакии были коммунисты – опиравшиеся, главным образом, на промышленных рабочих и сельскую бедноту горных деревушек; впрочем, коммунистов официальная Прага гнобила куда более целенаправленно и изощрённо, чем тех же «народников», поэтому действовать они вынуждены были полуофициально, отсюда – и слабость их позиций в легальной политике. Правда, радикальные лозунги коммунистов в пору экономического кризиса начала тридцатых годов изрядно добавил им симпатий простого народа, но все же превзойти по уровню влияния на массы «народников» и «демократов» коммунисты до самого конца существования независимого чехословацкого государства так и не смогли.
Если говорить о внешнеполитических предпочтениях словацких политических сил, то «народники» ориентировались на Рим и Берлин (в 20-е годы Андрей Глинка с искренней симпатией писал о фашизме Муссолини, в то же время словацкие «народники» стали одной из первых европейских правых партий, установивших связи с германскими национал-социалистами. Профессор Войтех Тука в 1923 г. посетил Германию, где встречался с руководством НСДАП и вернулся под сильным влиянием идеологии германского национал-социализма). Демократы полагали разумным и правильным «держать равнение» на Лондон и Париж, коммунисты, естественно, смотрели на Москву.
После Мюнхена акции «народников» взлетели весьма резко – их партия, всегда и во всем придерживавшаяся идей словацкого национализма, смогла быстро и грамотно сориентироваться в новой политической реальности: 6 октября 1938 года в Жилине Словакия (устами монсеньора Тисо) провозгласила автономию, Сам монсеньор Тисо стал премьер-министром первого самостоятельного словацкого правительства, компетентного в самом широком спектре внутриполитических вопросов; фактически и внешнюю политику Словакия проводила самостоятельно, поскольку влияние Праги на Братиславу даже в этом вопросе постоянно слабело. Ничего удивительного, кстати, в этом не было – «народники» задолго до Мюнхена готовились к захвату власти, в июле 1938 года ими были созданы первые отряды «Глинковской гвардии» («Нlinkova garda»), ядром для которых и элитными подразделениями стали ячейки «Родобраны». К тому же достаточно плотные контакты с Берлином позволили монсеньору Тисо и его коллегам иметь дополнительные козыри в разговорах с Прагой.
Но автономия – была лишь этапом на пути к полной и безусловной независимости Словакии; политические события весны 1939 года позволили словацким «народникам» добиться куда большего…
За Словакию, юнаки!
За огонь родного храма!
В униформе цвета хаки –
Возродилась Родобрана!
В наших кулаках железо,
В нашей крови Рода слава!
Мы чисты, как Штрбске Плесо,
Наше сердце – Братислава!
И летит в бой предков имя,
Как печать рдяного блеска,
Пока жив я, нерушима, –
Ты, республика Словенска!
Пойте славные гусляры
О победах Родобраны,
Пойте гордые бояны
О победах Родобраны…
Надевает шлем рогатый
Грозобьющий князь террора,
В бересте витиеватой
Чертит: Мёртвым нет позора!
Сокол веры белокрылый,
Взгляд змеи из турмалина,
На вершине тинг Ветрилы
Принимает Верховина.
И летит в бой предков имя,
Как печать рдяного блеска,
Пока жив я, нерушима, –
Ты, республика Словенска!
Пойте славные гусляры
О победах Родобраны,
Пойте гордые бояны
О победах Родобраны…
Передёрнуты затворы,
Пулемёты наготове,
Прочь, бессмысленные споры,
Мы не ищем правды в слове!
К збрану, братья Родобраны,
Бой – божественная виса!
Все на пир, летите, враны
Славьте монсеньора Тисо!
Пусть летит в бой предков имя,
Как печать рдяного блеска!
Пока жив я, нерушима, –
Ты, республика Словенска!
Сокол держит солнце цепко,
В строй славянский встанем крепко.
На врага как с бдын бурана
В бой вступает Родобрана!
Евгений БоболовичВпрочем, надо отметить, что триумфальное шествие «народников» к независимой Словакии в период с сентября 1938 по март 1939 года едва не было прервано официальной Прагой: 9 марта 1939 года президент Чехословакии Эмиль Гаха объявил автономное правительство Словакии распущенным и отдал вооруженным силам приказ взять территорию «мятежной провинции» под контроль. Впрочем, из этой попытки «приструнить» Тисо сотоварищи ничего не получилось – большинство дислоцированных на территории Словакии воинских частей чехословацкой армии, укомплектованных в основном словацкими солдатами и офицерами, отреагировали на приказ из Праги весьма специфически: присягнули на верность «словацкой державе». Однако опасность военного конфликта с Прагой все же заставила премьер-министра монсеньора Тисо поспешно покинуть столицу страны Братиславу и выехать в. Третий Рейх, чтобы просить Адольфа Гитлера о защите. Командование «Глинковской гвардии» объявило всеобщую мобилизацию своих членов – за сорок восемь часов поставив в строй до 15 тысяч вооруженных бойцов. Вялые перестрелки на словацко-чешской границе, продолжавшиеся трое суток, стоили жизни двенадцати бойцам «Глинковской гвардии» и восьмерым чешским жандармам – впрочем, уже 15 марта 1939 года всё завершилось: президент Гаха подписал просьбу к фюреру Третьего рейха о вхождении Чехии в состав Германии на правах Протектората Богемии и Моравии, Словакия же объявила о своем полном и безусловном суверенитете.
Впрочем, новорожденное государство тут же было втянуто в войну – 25 марта 1939 года в придунайские и закарпатские районы Словакии вторглись венгры. Война, продлившаяся неделю, закончилась печально для «глинковских гвардейцев» – венгры нанесли поражение их отрядам (всего в район боевых действий было стянуто до двенадцати тысяч гвардейцев, которым противостоял венгерский экспедиционный корпус в двадцать пять тысяч штыков и сабель при ста двадцати танках и трехстах самолётах) и захватили 1.700 квадратных километров словацкой территории (на которой, впрочем, проживали в большинстве своем венгры). Потери словаков в мартовских боях составили 22 военнослужащих бывшей чехословацкой армии и 36 «гвардейцев» убитыми и более шестидесяти ранеными, венгры потеряли убитыми 23 бойца и 55 было ранено.
Тем не менее, успех «народников» был ошеломляющий – словацкий народ впервые в своей истории обрел своё собственное государство! И даже участие словацкой армии в немецко-польской войне отнюдь не подорвало у населения авторитета Словацкой народной партии – поляков словаки недолюбливали, к тому же по Мюнхенским соглашениям 1938 года к Польше отошло несколько словацких деревень в районе Моравско-Силезских Бескид – что, естественно, отнюдь не прибавило дружеских чувств.
Всё резко и непоправимо изменилось 23 июня 1941 года, в день, когда правительство монсеньора Тисо объявило войну Советскому Союзу и направило в помощь немцам две (из трех имеющихся в наличии) дивизии словацкой армии. Если бы «народники» хотели продолжать удерживать симпатии населения на своей стороне – ТАКОГО в русофильской в своём подавляющем большинстве Словакии делать было НЕЛЬЗЯ НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ!
Но это было сделано.
Понятно, что руководство «народников» долго и массированно убеждало население Словакии в том, что их армия участвует в войне не против России, а лишь против «безбожного» большевистского режима – но помогало это плохо (вернее, совсем не помогало). В стране постепенно нарастало отторжение официально проводимой политики «союзнических уз» с Германским рейхом – словаки с каждым месяцем все более и более негативно относились к «Словацкой народной партии», втянувшей их страну в братоубийственную войну с Россией – каким бы благими целями это ни обставлялось.
Однако довольно долго это недовольство было подспудным, нараставшим втуне, без видимых внешних признаков в виде движения Сопротивления – до весны 1944 года Словакия продолжала быть тихим уютным уголком посреди охваченной войной Европы. Но это была видимость – на самом деле, словацкое общество уже давно созрело для того, чтобы избавится от власти Тисо и компании, и ему не хватало лишь «дрожжей», чтобы забурлить во всю силу. И эти «дрожжи» появились…
Впрочем, поначалу процесс организации словацкого Сопротивления был достаточно нудным и малорезультативным. В середине 1943 года ЦК Коммунистической партии Словакии начал вести переговоры с руководством демократов с тем, чтобы объединить усилия и создать единый центр Сопротивления. Эти переговоры велись всю вторую половину года и к ноябрю 1943 года завершились созданием единого Словацкого национального совета (СНС) – который, впрочем, имел весьма зыбкий статус. Дело в том, что в то время СССР признавал эмигрантское правительство Бенеша – а многие деятели в СНС весьма прохладно относились к идее восстановления Чехословакии (Гусак и его фракция вообще полагали, что после войны Словакия должна присоединится к СССР); к тому же при посещении Бенешем Советского Союза 12 декабря 1943 года был подписан договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между СССР и Чехословацкой республикой – и напрямую взаимодействовать с СНС Сталин не считал возможным, предпочитая убедить Бенеша признать оный СНС в качестве равноценного лондонскому правительству (тоже той ещё лавочке сомнительных персонажей) и работать совместно. Но к июлю 1944 года товарищ Сталин понял, что каши ни с «лондонскими» чехами, ни с деятелями СНС ему не сварить – и поэтому принял решение, не веря более на слово ни Бенешу, ни прочим словацким «борцам с нацизмом», послать в Словакию своих офицеров – чтобы те, разобравшись в ситуации, выведали бы, наконец, всю правду.
В июле 1944 года на территорию Словакии была сброшена группа парашютистов во главе со старшим лейтенантом Величко – который сообщил в Москву совершенно сенсационные сведения: как оказалось, в Словакии имеются все возможности для организации широкого партизанского движения, а части словацкой армии готовы перейти на сторону Красной Армии! В начале августа в Словакию был переброшен еще ряд групп для организации партизанского движения, во главе которых были Егоров, Велик, Мартынов, Волянский, Ушяк, Шукаев, Сеганский, Карасев – с задачей создания партизанских отрядов. Выброшенные группы, каждая из которых состояла не более чем из 10–15 человек, в считанные дни обрастали словацкими добровольцами и к середине августа дни превратились в тысячные отряды, готовые вести боевые действия.
Власть Тисо в Словакии к этому времени превратилась в фикцию – все попытки официальной Братиславы погасить нарастающий пожар с помощью частей жандармерии и отрядов «Глинковской гвардии» завершались, как правило, полным фиаско – «гвардейцев» партизаны разоружали, жандармы часто переходили в стан своих противников. К 25 августа численность вооруженных партизан перевалила за сорок тысяч штыков – и вопрос о том, кому фактически принадлежит власть в Словакии, уже не стоял; СНС принял решение о начале восстания против режима Тисо…
⁂
Письмо из Москвы, из журнала «Иностранная литература» – просят разрешения перевести и опубликовать его «Альжбету»; что ж, приятно, что и говорить – жаль, что так поздно…. Ответить согласием он, пожалуй, успеет, а вот увидеть свою повесть, отпечатанную по-русски – уже вряд ли. Хотя так ли это важно? Важно – что в Москве выйдет ЕГО книга…. В Москве – столице Советского Союза; с ума сойти! Сотни тысяч русских прочтут его строки – и, может быть, среди них будут те, с кем он вместе встретил победу над Германией в моравском городке Всетин, куда накануне вступил его батальон – маршем двигавшийся на Прагу, на помощь чешскому восстанию.
День Победы – я помню его, как будто он был вчера. Девятого мая сорок пятого года – какой это был чудесный день! Белая кипень цветущих садов, повсюду – весёлая музыка, улыбающиеся, счастливы лица, хмельные от осознания случившегося (и от сливовицы, щедро разливаемой во всех дворах) солдаты – русские, словацкие, румынские.… В тот день мы так и не двинулись по маршруту – Прага на рассвете была освобождена танковыми частями Первого Украинского фронта, спешить было некуда…. Война закончилась! Победа!
Да, май сорок пятого – это был чудесный месяц…. Но до него был июнь и – особенно! – июль сорок первого. Мучительные, невыносимо тяжёлые месяцы непрерывных немецких побед и страшных русских поражений, бесконечные многотысячные колонны пленных красноармейцев, бесчисленные скопища брошенной и подбитой русской техники, ощущение крушения чего-то самого главного, корневого, чего-то такого, на чём держалась душа – от чего не хотелось больше жить…
Эти немыслимо тягостные, чёрные июльские дни сорок первого он тоже помнил очень хорошо.