Read the book: «Сочинения. Том 1»

Font:

Иллюстратор Наталья Александровна Строганова

ISBN 978-5-4483-3546-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Купание Ягнатьева
Роман-коллаж

Особенно меня интересуют действия
не имеющие никакого особенного смысла
Джим Моррисон

Вступление

Ассистент кафедры нормальной физиологии Боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.

Так выглядит первая строчка романа о гарипе, написанного от четвертого, разумеется, лица.

Курсив, изволите видеть.

Все время с нами что-то происходит. Происходит, случается. Даже если нам этого вовсе и не нужно.

Отдаю себе отчет в том, что явление «четвертого лица» может вызвать недоумение у читателя хоть сколько-нибудь знакомого с грамматикой русского языка. Стало быть, требуются пояснения.

На мой взгляд, использование в романе о гарипе первого, второго и даже третьего лица в известной степени нелогично.

Гарип явление не массовое, а потому требует особого положения.

Мне могут возразить, – а разве всякий из нас явление массовое? Попробуйте найти человека, который сказал бы о себе, что он – явление массовое. И разве любой, даже самый подержанный и никчемный, с точки зрения парадной, или с точки зрения падающего с шестого этажа, или тем более упавшего с шестого этажа, или по мнению человека, только что принявшего на грудь триста пятьдесят граммов, самый потерянный человек, в сущности, не является гарипом?

В том-то весь и фокус что нет. Нет и еще раз нет. Просто потому, что никому не пришло в голову обозначить его этим словом.

Вот живет человек, долго живет, слышит тысячи, десятки, сотни тысяч эпитетов в свой адрес. Если собрать эпитеты воедино, человека самого, каким мы его знали, каким он был изначально замышлен, узнать будет решительно невозможно. Придумают ему множество имен и прозвищ, но «гарипа» среди них не будет. Если же моего героя представить хоть литератору, хоть анатому, да хоть водителю автобуса, не выдавая характеристик, просто показать и спросить, кто этот человек, всякий скажет, не задумываясь – гарип.

По-видимому, требуются аргументы, обоснования, но, согласитесь, цена аргумента ничтожна, уж если автор, воспарив над суетой, положил себе поразмыслить над феноменом женщины, а также загадками Востока с его терракотовой армией, последним куражом дирижабля над воловьими пространствами линяющей державы и прочим волшебством.

Необъяснимые события и фигуры высшего пилотажа в невидимых небесах.

Сама идея «Купания» не является следствием воображения автора. Она привнесена извне. Кем именно – не могу сказать. Как и когда это произошло – неведомо.

Вообще наития, замыслы, сюжеты, будь они неладны, не является следствием воображения авторов, хотя авторы могут об этом не догадываться. Привносятся извне. Заказы своего рода. Чей заказ – загадка, не предполагающая разрешения.

Что, «загадка» слух режет? Верно. Заметьте, «загадка» – уже вторая глупость, рожденная автором. Само это слово. Первой глупостью является собственно первая строчка романа. То, что выделено курсивом, пропади он пропадом.

Терпеть не могу это слово, «курсив». Есть в нем нечто предательское. Пахнет крушением. Даже не революцией, унижением без особенной нужды.

Случаются такие кислые истории, задачей которых, по замыслу писателя, является наглядное унижение персонажей посредством интриги, измены, побоев, долготерпения, обмана, воровства… чего угодно. Во славу добродетели, разумеется. Главное, полагает сочинитель, заманить героя в ловушку и наблюдать, как он будет выпутываться или погибать, испытывая раскаяние и просветление. Это помогает читателю на фоне чужой беды обнаруживать в себе удачливость и достоинства.

Мне моего героя завлекать в тенета терпкого мира не было нужды. Он оказался там еще до моего появления. Таким образом, моя задача, напротив, на глазах изумленного читателя, помочь ему выбраться из бездны, дабы вернуть веру и любовь. При том, что он к этому не готов.

Честное слово, не знаю, что у меня получится.

Врачи любят говорить «будем наблюдать».

А Тургенев любил говорить «и пошел сюжетец».

Антипод же его Достоевский наперед знал, чем все это кончится, включая рождение мертвого ребенка и заглоточный абсцесс товарища Сталина.

Условный, разумеется, абсцесс.

Метафора.

Первая строчка романа и есть тот самый мертворожденный ребенок, ибо, уж если автору хочется сюжета, следует забыть о шпилях, веревках, запахах керосиновой лавки и капельке серебра в лиловом следе уходящего в грязь марта. Стоит ли любой, даже самый осмысленный, самый головокружительный сюжет роскоши приклеенного к носу клочка газеты?

Однако же, покуда влачим мы свое земное существование, что-нибудь да происходит с нами. Даже если нам этого вовсе и не нужно. И говорим о том же. И думаем. А, между тем, сколько раз на дню встречаем мы в толпе глаза жирафа? Помните Пиросмани? Встречаем, но не видим. Не имеем ни нужды, ни должной проницательности.

Бабочки являются на свет Божий старушенциями. Бабочки и черепахи. Вот почему бабочки и черепахи в доме – дурная примета. Кто бы, что ни говорил.

А «Преступление и наказание» – довольно энергичная вещица.

«Приглашение на казнь» – совсем другое дело.

Вот почему Достоевский и Набоков – два разных писателя.

Достоевский – великий оракул курсива, кто бы, что ни говорил.

Идеи извне (заказы) привносятся писакам следующим образом. Предположим, приторный восточный день. Вы едете в рыхлом автобусе. И ваша рука непреднамеренно сталкивается с чьей-нибудь чужой рукой. Там наверху. На перекладине, которая всегда остается вне поля зрения (в поле зрения бесконечный бордюр и не самые выразительные фрагменты пешеходов). Вы непременно отдергиваете руку, во всяком случае, вы полны стремлением сделать это. Но даже если это вам удалось, абсолютная свобода вам уже не грозит.

Все. Заказ получен.

Или.

Вы отодвигаете легкомысленную шторку в кабинке для переодевания и сталкиваетесь с окутанной визгом парочкой влюбленных. Если даже вы и бежите стремглав, выбрасывая на ходу белый флаг несостоявшейся сорочки, треугольник замкнут. Ловушка захлопнута. Вы навсегда остались с ними в кабинке. Навсегда.

Все. Заказ получен.

Понимаете, что я имею в виду?

Итак.

Что же произошло с появлением некоего заказчика?

Автор из первого автоматически сделался вторым лицом. А Ягнатьев, предмет моего интереса, соответственно четвертым. Третьи лица – все остальные. Или все остальное. Это как вам больше понравится.

Вот и все. Теорема доказана.

Несложная арифметика.

Пифагор отправляется на сеновал.

Ложка сломлена водой в стакане навсегда.

Из первой фразы вы догадались, что, наряду с исследованием проблемы гарипа, в писании своем я попытался рассмотреть феномен стекла. Следуя присущей мне с малых лет логике любопытствующего человека, к стеклу я присовокупил тему зеркал и прочих отражающих поверхностей, что, на мой взгляд, делу не мешает. Мало того, тема сия чрезвычайно актуальна в условиях стремительно меняющегося мироздания. А коль скоро в дело пошли зеркала и прочие отражающие поверхности – лиц, согласитесь, могло бы оказаться и восемь, и шестнадцать, и тридцать два, и так до бесконечности.

Откуда берутся все эти числа сродни саранче или муравьям?

Вы еще не раз убедитесь в моем пристрастии к всевозможной живности.

Также меня занимает вышеупомянутое время и паузы, когда вышеупомянутое время замирает, а на поверхности образуются волдыри, наполненные всякой всячиной: давно забытыми предметами, письменами, пожелтевшими фотографиями, вышедшими из употребления деньгами. И прочее, и прочее.

Энди Уорхол заметил, – когда ты разговариваешь с кем-то, ты уже разговариваешь с кем-то еще.

Равно как и ваш покорный слуга, Энди Уорхол ненавидел сюжет. Он отлично понимал, что если голову Мао Цзедуна он дополнит телом, усадит все это на диван, присовокупит, предположим, Линь Бяо, выдаст им по чашке чая и пр. и пр., вы, рассматривая это полотно… а вам волен-с, неволен-с, придется рассматривать это полотно, ибо перед вами сам Энди Уорхол… вы, рассматривая это полотно уже через три-четыре минуты станете глупее на семь-восемь граммов.

Как минимум.

О какой революции, в таком случае может идти речь?

Энди всю жизнь мечтал побывать в России, однако смог реализовать свою мечту только после смерти. По воле автора его спутником стал Алексей Ильич Ягнатьев. Таким образом, работы выдающегося художника могли бы стать отменными иллюстрациями к настоящему роману.

Точнее так: Энди Уорхол проиллюстрировал этот роман задолго до его написания.

Роман можно было бы озаглавить «Энди Уорхол или купание Ягнатьева».

«Купание Ягнатьева или Энди Уорхол».

Обратите внимание, когда вы произносите словосочетание Энди Уорхол, на вашем лице возникает гримаса удивления. Теперь нечасто можно встретить удивленное лицо. Можно подумать, что все зеркала окончательно перебиты, а деревья вырублены.

Что же с нами происходит, храни нас Господь?

И кто этот сногсшибательный Энди Уорхол?

Человек, расчленивший вдохновение. Вот что можно о нем сказать.

Персы называли гарипом не вполне адекватного человека, не такого как все. В турецкой культуре имя Гарип означает «путешественник» или «чужак». Оно имеет корни в арабском языке, где оно означает «бедствующий». В арабской культуре имя Гарип ассоциируется с личностью, которая сталкивается с трудностями и испытаниями в своей жизни, но остается сильной и борется с ними.

Однако, несмотря на эти положительные значения, в некоторых культурах имя Гарип может быть связано с предрассудками. Некоторые люди могут относить его к низкому социальному статусу или к видимости «чужака».

Ну, что? В путь?

Часть первая

Глава первая. Время – главный враг человечества

Я не люблю рассказывать журналистам свою биографию,
потому что каждый раз рассказываю ее по-разному
и забываю предыдущий вариант
Энди Уорхолл

Ассистент кафедры нормальной физиологии боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.

Вот, собственно – главное событие романа. Этим все и закончится. Так что, если вам интересен сюжет, можно закрыть книгу и не терять драгоценного времени.

Хотя все могло сложиться иначе. Как знать?

А могло все случиться иначе?

Нет.

Впрочем, как знать.

Любителям заглянуть на последнюю страницу

Все.

Человек не рождается гарипом. Он становится таковым под воздействием тех или иных обстоятельств. Читай тех или иных отражений, ибо все, буквально все, с чем приходится нам сталкиваться – всего лишь отражения чего-то большего. А что именно представляет собой это большее нам не дано осознать в полной мере.

Думаю, эта мысль имеет право на существование, равно как и всякая другая, даже если это кому-нибудь не нравится.

Что бы там не говорили, жизнь довольно крепко обнимает человека и держит его в своих объятиях до самой смерти. Страх, азарт, лень, малодушие – вот щупальца жизни способные победить отчаяние, болезнь, уныние, гнев. Щупальца эти не дают нам попасть под машину, упиться до смерти, протянуть близорукому аптекарю деньги для покупки яда.

Впрочем, всякое случается. Безусловно. Попадают под машину, упиваются до смерти, травятся. Но это уже из разряда событий. Об этом говорят. Иногда шепотом. Не то, чтобы сплошь да рядом. Скорее исключения из правил.

Хотя, были времена… Нет, времена оставим журналистам и историкам. Это их хлеб. И это их хлев. Дурной каламбур. Простите, не смог удержаться.

Повседневность

Повседневность – нечто среднее, бестелесное, то, что отдаленно напоминает дряхлеющее тело, но не имеет отражения, а потому не беспокоит нас никогда. Никогда.

Вселенская любовь

Никогда не забуду восторженных глаз этой девочки, преподавательницы музыкального училища, что по причине безответной любви пыталась повеситься на кухне пока мать вышла прогуляться с кривоногим псом по имени Боба, понурым альбиносом с дурными наклонностями.

Веревка оборвалась, и вот – волшебное возвращение к жизни.

С момента самоубийства до нашей встречи прошло что-то около полутора лет. Счастливая улыбка намертво приклеилась к ее хорошенькому, еще недавно осмысленному личику. Теперь ее радовали самые простые вещи, и каждый день наполнился сыгравшей с ней злую шутку любовью. Любовью ко всем и каждому в отдельности.

Ко всем и каждому в отдельности.

Хотите знать, что такое вселенская любовь? Вот это и есть вселенская любовь.

А все могло сложиться иначе.

Алексей Ильич и бродяга

Все могло сложиться иначе.

Предположим, Алексей Ильич не пошел сразу же домой, а задержался во дворе. Увидел сырого, источающего ароматы трав седобородого бродягу на бревнышке, присел рядом, угостил его сигаретой, закурил сам. Помолчали.

Бродяга (по причине каждодневного страдания среди бродяг множество нежных отзывчивых людей) спрашивает:

– Что-то случилось?

Или:

– Что случилось?

– Я заблудился. Шел, как будто, в одном направлении, а оказался… черт его знает, где оказался. Ничего не понимаю. Вы не знаете, где мы? Я потерял компас.

– Вы ходите с компасом?

– Иногда… Соврал. Нет у меня компаса. Неловкость. Неловкий человек. Теряюсь иногда. Не знаю, что сказать порой. А вы не знаете где мы?

– На бревнышке, – говорит бродяга и, помолчав немного, добавляет, – не волнуйтесь, все хорошо.

– Вы уверены?

– Лучше не бывает.

– Боюсь, назад пути нет.

– Это ничего. Это пройдет.

«Это пройдет». Вот – золотое слово заблудшему!

Вот – голова на материнских коленях!

Вот – пробуждение от кошмарного сна!

– Все хорошо, говорит бродяга, – теперь все будет хорошо.

– Откуда вы знаете?

– Давно здесь сижу.

Дальше смех или слезы, все равно.

Катарсис.

И все.

Все.

Никакого гарипа и никакого романа. А уж если и роман, так не о Ягнатьеве вовсе, а о бродяге том седобородом, влажно пахнущим травами.

Или о девочке той несчастной. Можно было бы развить линию девочки, и создать нечто жизнеутверждающее. То, в чем мы все так нуждаемся теперь. Нуждались и прежде, но теперь – в особенности. Можно было бы развить линию девочки, но это не мое.

А можно было бы поведать читателю полную костров и морских звезд историю путешествий бродяги.

И в том и в другом случае пришлось бы использовать факты биографии. Наблюдать, оборачиваться, отслеживать, сопоставлять, анализировать, что, в конечном счете, обязательно приведет к тем же самым эпизодам, что я собственно изложил в нескольких предложениях.

Так что это не мое.

Можно было бы сформулировать совсем коротко: девочка в петле, бродяга на бревнышке.

Или: бродяга на бревнышке, девочка в петле.

Круг замкнется и в том, и в другом случае. Круг имеет обыкновение замыкаться.

Да.

Ничего общего с пессимизмом. Ближе к поэзии.

Никакого пессимизма. Настоящая поэзия всегда несет в себе код грусти. Аксиома.

Аксиома для всякого пишущего (читающего) человека: стоит прикоснуться к фактографии, круг замыкается. Всегда.

Можно проверить на любом произведении, изуродованном сюжетом.

На любом, буквально, произведении: живопись, графика, кино, роман и прочее, и прочее.

Изуродованном – субъективно. Очень и очень субъективно. И, наверное, несправедливо. Кого-то может интересовать как раз сюжет. В этом нет ничего предосудительного. Ничего предосудительного.

Фраза моя содержит в себе резкость и неприязнь. Плохо. Знаю, очень плохо, но не смог удержаться. Простите великодушно.

Как не крути, дворцы бракосочетания и морги всегда заполнены людьми.

Нужно, нужно быть сдержаннее. В словах, мыслях, обращениях, советах и прочее, и прочее. Вокруг люди. Нельзя забывать. Люди, люди. Много людей. У каждого свое мнение. У каждого принципы, пропади они пропадом.

Но и моя точка зрения имеет право на существование, равно как и всякая другая, даже если это кому-нибудь не нравится.

По моим наблюдениям людей действительно очень много. Много больше, чем мы думаем. И много больше, чем есть на самом деле. И все поголовно нуждаются в любви. Следовательно, любовь в нас заложена. Когда нам кажется, что мы никого не любим (в жизни каждого из нас случаются такие эпизоды), мы заблуждаемся.

Вот говорят: Бог – любовь.

Употребление слова «любовь», а уж, тем более, многократное употребление слова «любовь», не есть признак ее отсутствия, как утверждают многие. Скорее это признак высочайшего смущения, когда рассудок отсутствует, и речевой аппарат совершенно самостоятельно конструирует слова, словосочетания и предложения. Подбирает то, что лежит на поверхности, то, над чем задумываться и не нужно вовсе.

Вообще, подчас складывается впечатление, что душа наша живет самостоятельной жизнью.

И органы живут самостоятельной жизнью. Человек – сам по себе, а органы – сами по себе.

Однако пора вернуться к Алексею Ильичу Ягнатьеву.

А не вернуться ли нам к Алексею Ильичу Ягнатьеву?

Вернуться. Обязательно вернуться.

Да не забыть о Гоголе Николае Васильевиче. Гоголь не был первым авангардистом, как утверждают многие, просто раньше других пришел на исповедь.

На мой взгляд, факты биографии персонажа не имеют существенного значения. События в жизни людей родственны их внешности. А люди, в сущности, похожи друг на друга: руки, ноги, уши, нос… Редко встретишь кого-нибудь с хвостом. Бывает, за всю жизнь не встретишь. То же самое и факты биографии. Рождение, влюбленность. Развод, брак, дети. Успехи, падения. Убийства. Самоубийства. Убийства. Брак, развод. Какой скукотищей тянет от всей этой белиберды! Все – железнодорожные будни с одутловатыми чемоданами, заспанными путешественниками и терпким запахом кражи. Картина жизни – большой и тяжелый как наваристый куриный бульон вокзал со стертыми лицами и вычурными позами. Можно бесконечно долго бродить по его анфиладам, часами стоять, прислонившись к скользкой мраморной стене, выходить на хрустящий перрон и возвращаться, закрывать глаза и открывать глаза, засыпать и пробуждаться – картина останется прежней. Сломанные в коленях ноги, выросшие из одежды тела, черные капли на зеркалах и пузырьки, слоняющиеся в пустоте, когда и как им заблагорассудится. Вне нашей воли. Именно, что вне нашей воли.

Картина жизни. Такова картина жизни, если рассматривать жизнь как череду событий.

Вакуум.

Волынка

Мой вакуум не содержит физики или иронии. Мой вакуум – волынка. Волынка, и больше ничего. Да, остановимся на волынке.

Дания

К сожалению, я не знаю, входит ли волынка или нечто подобное волынке в число национальных инструментов Дании. А надо бы узнать. Зачем? Об этом позже. Чуть позже.

Вакуум

Несмотря на мертвенность, вакуум чрезвычайно заразителен. Вакуум способен порабощать. На мой взгляд, лучшее спасение – сосредоточиться на любом объекте. Пусть самом незначительном. На осе, предположим, если в поле нашего зрения присутствует оса.

Энди Уорхол

Мы с Энди Уорхолом на стадионе. Кроме нас – ни души. Только Энди и я в самом центре поля.

У Энди в руках волынка:

– Вам не кажется, что волынка не инструмент, а зверь? Даже не зверь, а зверушка. Даже не зверушка, а некое домашнее животное. Как вы относитесь к домашним животным? Я надеюсь, вы ничего не имеете против свиней, например. Или крыс.

– Свиньи и крысы – это разное.

– Все зависит от того, какими признаками вы пользуетесь. Не уходите от ответа.

– Я как-то не задумывался об этом.

– Почему?

– Как-то не задумывался об этом.

– Что вы третесь около меня? Ступайте на трибуны. Я хочу побыть один.

Ухожу на трибуны.

Занимается благословенный моросящий дождик.

Энди откладывает волынку, раздевается. Снимает с себя все. Вновь берет волынку:

– Давно хотел сделать это.

Шум дождя мешает слышать его. Кричу:

– Что?

И Энди кричит, спрашивает:

– Вы не знаете, как на ней играть?

Снова кричу в ответ:

– Представления не имею.

Некоторое время он стоит в нерешительности, затем, пригнув голову, убегает в сторону раздевалки. Несколько секунд – и его уже нет.

Я знаю, он не вернется.

Никогда.

В этом весь Энди Уорхол.

Оса

Оса – чрезвычайно любопытный объект наблюдения. Во-первых, потому что она живая, во-вторых, сквозь живородящее марево вокзала розовая как поросенок, в-третьих – сама по себе. Если не выпрашивать у нее укуса и не пытаться ее убить, она не имеет к нам решительно никакого отношения.

Она из другого мира. Мира деталей и фрагментов. Более разнообразного и живого мира, нежели тот, что мы, как правило, выбираем. Нежели тот, что нам предложен, а мы, в силу природной лености, не перечим. И тем довольствуемся.

Нам кажется, нет более бессмысленного существа, нежели оса. Уверен, оса думает о нас приблизительно то же самое.

Боков

Боков пахнет сдобой. Даже поздней осенью, когда жгут листья. Он навсегда остался послевоенным городом. И на нынешних фотографиях глаза боковчан пресны и широко распахнуты. Все еще пользуются керосинками, и в самом центре города стоит вросшая в землю черная керосиновая лавка. Боковские мальчишки до сих пор играют оловянными солдатиками, а на радужных крышах громоздятся голубятни. Любимое словечко боковчан – «крендель».

Город большой. По размерам – Москва и Московская область вместе взятые. А вот крысы – мелкие и безвольные. Летним днем вы можете встретить рыжую гостью или белую гостью у себя на крыльце. Лежит, подставив брюшко солнышку. Совсем не боятся людей. Совсем не боятся. Надо же!

И боковчане крыс не боятся. Совсем не боятся. Надо же!

О Ягнатьеве можно так сказать: «Этому человеку всегда доставляло большого труда отличить вымысел от реальности».

Но до некоторых пор он об этом не догадывался.

Можно выразиться иначе: «Алексей Ильич всегда обладал удивительной способностью воспринимать параллельный мир и сочувствовать ему».

При этом он представления не имеет, что такое этот самый параллельный мир.

Никто не знает, что это такое. Но, коль скоро о нем много говорят, вероятно, он существует.

Немного высокопарно, но отражает суть.

В известном смысле тот бродяга на бревнышке из параллельного мира.

И песик Боба из параллельного мира. Почему бы и нет?

Я уже не говорю о девочке.

В окружении

Однажды Ягнатьеву явилась чрезвычайно нескромная мысль, – Россия окружена.

Ему подумалось, – Россия окружена, это факт. Я чувствую и знаю это. Но каким же образом я, человек бесконечно удаленный от политики и истории, могу чувствовать и знать это? И откуда во мне это волнение? В чем дело? В чем же дело? Ага. Вот оно. Дело в том, что я сам окружен. Ну, конечно, я окружен.

Когда мы говорим, что человек бесконечно далек от политики или истории, это не означает, что политика, а уж, тем более история бесконечно далеки от этого человека. Мысль тривиальная, но верная.

Кто знает, чем этот человек сделается завтра или послезавтра? Кто знает?

А что если он станет, предположим, гарипом? Или стеклодувом. Или тем и другим как в случае нашего героя. Понимаете, о чем я говорю?

Сладости и тернии

Тернии. Повсюду тернии. Тернии и сладости. Халва, мармелад, безе.

Терпеть не могу халву.

В России любят сладости. Сладости и тернии. Суть насилия. Видите ли, путь всякого человека – это путь насилия. Вместе с тем путь всякого человека – поиск сладостей.

С детских лет нас принуждают воспринимать окружающий мир по неким, невесть кем и невесть по какому поводу, созданным лекалам. Возьмите уроки музыки. С какой стати мы должны вызывать из колодца памяти те или иные образы, когда слышим Рахманинова или Шенберга? Откуда эти залитые лунным светом домики с зияющими окошками? Откуда эти дикие животные, что вдруг являются к нам из леса и демонстрируют свои необыкновенные возможности, топоча, приседая и качая головами? Что за чудовищная фантазия звуками выманивать грустного и тяжелого Павла на замшелый камень, как будто сам камень не полон значений? Как будто Павлу нет никакой возможности предаться своим душераздирающим мыслям вне этого камня и вне нашего присутствия?

Музыка – неутолимая, именно, что неутолимая жажда. Не мы создаем мелодии, мелодии создают нас.

Вообще, в области причинно-следственных связей все как-то запутано. Отсюда и новые болезни. Птичий грипп, например.

Все пошло-поехало после того, как не смогли разобраться что первично, курица или яйцо. Яйцо или курица. С тех пор пошло-поехало.

Алексей Ильич и бродяга

Алексей Ильич и бродяга на бревнышке. Некоторое время молчат, курят.

Алексей Ильич бледен, испарина на лбу. Ему не по себе.

Бродяга (по причине каждодневного страдания среди бродяг множество теплых отзывчивых людей) спрашивает:

– Что-то случилось?

Или:

– Что случилось?

– Я, кажется, заблудился. Надо бы вернуться, но я уже не знаю куда и как это сделать.

– Вам нужно выпить.

– Выпить?

– Обязательно. Для русского человека это первейшее лекарство. Посмотрите на меня. Разве плохо мне на бревнышке? Хорошо. Даже очень хорошо. А вот я теперь выпью еще граммов сто, и мне будет того лучше.

Золотое слово заблудшему.

Бродяга кладет голову Алексея Ильича себе на колени:

– Но притом нельзя быть бездушным созерцателем жизни. Коль скоро будем мы равнодушны к случайному порядку вещей, а то, что происходит с нами в последнее время иначе, чем случайным порядком вещей назвать никак не возможно, рассчитывать и в себе самом будет не на что. Остатки надежд, чаяний, страсти и даже молитв, то, что, казалось бы, надежно хранит наша память, сотрутся, все в нас превратится в пустыню, пустыню без оазисов и миражей. Движения души, с годами делающиеся все медленнее и осторожнее прекратятся вовсе. Мы потеряем способность смеяться и плакать, но хуже всего то, что мы не сможем сострадать и сопереживать. Иными словами, мы станем вещами. Разве хочется вам стать вещью? Пусть и дорогой, но вещью? Разве хочется вам каждодневно испытывать собственный холод и безразличие? Я уже не говорю об окружающих, малых тех, что жаждут вашего слова или поступка, рассчитывают, надеются, верят в вас. Разве вы не в ответе за них? Разве в глубине души не уверены они в том, что при определенных обстоятельствах вы способны на поступок Авраама? Любите Кьеркегора? Предоставьте им возможность очнуться от тяжелого сна. Верните им их беспокойство. Позвольте назвать вас животным, хотя бы свиньей. Вы ничего не имеете против свиней, надеюсь? Умные, приятные животные. Свиньей, жеребцом, кем угодно, только не позволяйте им думать о вас как о зимней одежде, мебели. Разве вы и ваша пижама одно и то же? Наконец, позвольте вас спросить, если не вы, если не я, кто же в таком случае? Назовите мне это имя, и я тотчас махну на вас рукой. Да и на себя заодно… Выпить, непременно выпить.

Дальше смех или слезы, все равно.

Бродяга мой – выдумка, конечно. Вы наверняка догадались. Вообще все выдумка, стремление автора оградить, защитить, уберечь своего героя от ужасов реального мира.

Ах, когда бы это было возможным!

Даже самый выдающийся автор всегда проигрывает в схватке с повседневностью.

Собственно, роман мой об этом.

Туманный человек – бездыханный персонаж

О Ягнатьеве можно сказать так: «Этот человек никогда не умел выделить главного, а потому управляем и печален».

Даже сны его не принадлежат ему целиком. Сам он об этом смутно догадывается. Туманный человек. О нем можно сказать «туманный человек».

В жару или при переутомлении на челе его выступает скорее роса нежели пот. Непросто обнаружить его силуэт или прочесть его мысли. Одним словом, по внешним признакам – бездыханный персонаж. Только по внешним признакам, разумеется. Немного рассеянный, минорный и туманный человек.

Впрочем, печален он не всегда. Но чаще всего печален.

Гарипов порождает печаль, Вселенская печаль.

С пафосом перебор, но отражает суть.

Из письма Н. В. Гоголя Н. М. Языкову

…Много есть на всяком шагу тайн, которых мы и не стараемся даже вопрошать. Спрашивает ли кто-нибудь из нас, что значат нам случающиеся препятствия и несчастья, для чего они случаются? Терпеливейшие говорят обыкновенно: «Так Богу угодно». А для чего так Богу угодно? Чего хочет от нас Бог сим несчастием? – этих вопросов никто не задает себе. Часто мы должны бы просить не об отвращении от нас несчастий, но о прозрении, о проразумении тайного их смысла и о просветлении очей наших. Почему знать, может быть, эти горя и страдания, которые ниспосылаются тебе, ниспосылаются именно для того, чтобы воспроизвести в тебе тот душевный вопль, который бы никак не исторгнулся без этих страданий…¹

Выражение лица или походка часто обманывают нас. Дыхание – значительно реже. Но как уловить дыхание в этой вечной суете? И кому, если вдуматься, это может быть интересным? Дышит себе человек и слава Богу. И слава Богу.

Обожаю фрагменты!

Фрагменты – клетки мироздания. Именно они несут генетический код нашего Родителя. Непостижимая и непредсказуемая игра фрагментов порождает метаморфозы, завораживающие, но опасные превращения, способные деформировать рассудок. Не исключено, что и саму природу человеческую.

Метаморфозы

В предменструальном периоде женщина становится существом иного порядка. Она серьезнеет, точнее, задумывается. Ее язык и пальцы на ногах удлиняются, глаза делаются мельче и острее. Складывается впечатление, что она, наконец, вспомнила нечто такое, о чем вспоминать было нельзя ни в коем случае. К примеру, свою соперницу по первородному греху. Ее движения делаются осторожными и напряженными. Ее движения полны предчувствия. На свет Божий извлекаются неприятные письма и обличительные фотографии, ветхие одежды и колющие предметы. Готовится страшный ритуал, суть которого непостижима. В оскудевшей речи все больше вопросительных предложений. Неудачный ответ тонет в опасном молчании. Мясо и сладости не спасают. Все вокруг нее съеживается и опускает взор.

Справедливости ради следует отметить, что комнатные цветы при этом распускаются и благоухают.

Кто же та соперница по первородному греху?

Возможно мы встретим ее на страницах романа.

Если ей будет угодно, разумеется.

О сюжете

Безусловно, сюжет присутствует и в мире деталей, но в этом, близком к совершенству мире он много проще.

Некто ужинает, предположим.

Или пробуждается, потягивается в постели.

Или погружается в воду. Этого вполне достаточно. Достаточно, так как каждая минута жизни человека – сущность всей его жизни.

Входит в ванную и погружается в воду. Этого вполне достаточно.

Итак.

Ассистент кафедры нормальной физиологии боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года.

1.Н. В. Гоголь. Переписка