День восьмой. Том первый

Глава 9

Вскоре дверь распахнулась, и в группе появилась Ольга Дмитриевна, за которой мелкими шажками семенила Зинаида Фёдоровна. Было видно, что она собиралась в спешке, на ходу старушка застёгивала вязаную кофту какого-то неопределённого серо-зелёного цвета.

– Вы её покОрмите, если проснётся, – полувопросительно проинструктировала её воспитательница и замялась.

Ирина поняла, что Ольга Дмитриевна сама не знала, как попонятнее сформулировать сложившуюся ситуацию и проблемы, которые могут появиться. Всё-таки в группе остаётся не приболевший детдомовец, а абсолютно неизвестный новый ребёнок. И совершенно непонятно, что он может выкинуть, проснувшись.

В конце концов воспитательница только непонятно передёрнула плечами и показала рукой на дверь спальни.

Зинаида Фёдоровна, кивнув, скрылась за ней. Мальчишки, занятые своими делами, даже не заметили её прихода – они даже и не знали, что в группе появилась новенькая!

– Ребята, всё, собираемся в церковь! – Захлопала у себя над головой в ладони Ольга Дмитриевна. – Пора! Пора! Аккуратно складываем игрушки и собираемся!

Ирину всегда очень раздражал её вот этот жест. По стойкому убеждению девочки, именно так делали все воспитательницы во всех детских садах. Она сама удивлялась, откуда об этом знает, если ни в одном детском саду никогда не была.

Из группы Ирина никогда не торопилась выходить первой. Ей очень не нравилась сутолока, возникающая в тесной раздевалке в первые несколько минут, пока самые шустрые ребята делили одежду. Девочка несколько раз случайно попадала в эту толпу, и с ней каждый раз происходило что-нибудь неприятное: то кто-нибудь закидывал на шкафчики шапочку, то по разным углам расшвыривали туфли, то срывали уже одетую куртку и с ней убегали на улицу.

Самым хорошим было то, что миниатюрный размер Ирининой одежды мало кому подходил и можно было не бояться, что кто-то наденет любимую голубую болоньевую куртку или синюю шапочку, которая к этой куртке очень шла.

Толпа детей с гиканьем и шумом высыпала в коридор. Ирина на цыпочках подобралась к двери в спальню и заглянула внутрь. Ей очень захотелось ещё раз увидеть новенькую, хотя бы издалека.

Зинаида Фёдоровна сидела на стуле у постели новенькой и тихонько дремала. На скрип приоткрываемой двери она встрепенулась и подняла голову:

– Здравствуй, Ирочка!

Голос у неё был удивительно чёткий и ясный. Слыша его, Ирина каждый раз вздрагивала: ей казалось, что неожиданно включилось радио.

Девочка быстро-быстро закивала и перевела взгляд на постель, где спала незнакомка. Ничего нового она не увидела. Ирина вздохнула и захлопнула дверь.

Хуже всего, конечно, будет Людмиле Ивановне, ей из-за новенькой здорово попадёт.

Ирина тут же представила, как тоскливо будет для этой девочки просыпаться. Сначала лежишь и кажется, что ничего не произошло. Потом быстро и неотвратимо, словно электричка, накатывают воспоминания о гибели родителей, каким-то краешком сознания ещё пытаешься уцепиться за надежду, что ничего страшного не произошло, что всё это дурной сон, потом открываешь глаза…

В постели чувствуешь себя совсем незащищённым. Ирина однажды уже испытывала это, когда очутилась в больнице. От непривычности обстановки она долго не могла уснуть и забылась сном только под утро. Она даже проспала завтрак, а когда проснулась, то палата уже жила своей обычной дневной жизнью. На неё почти никто из девчонок не обращал внимания, тогда они ещё не знали, что она детдомовка. Все просто ходили, смеялись, разговаривали. А Ирина лежала, ещё сильнее вжимаясь в одеяло и думая, что не перенесёт этого стыда, когда нужно было показаться в одних трусиках перед совершенно одетыми детьми. А любой одевающийся человек всегда выглядит немножко смешно. Тихонько хныкая от жалости к себе, девочка тогда принялась одеваться прямо под одеялом.

И Ирина порадовалась за новенькую, которой очень повезло: когда она проснётся, в группе никого, кроме Зинаиды Фёдоровны не будет. Эту бабушку можно не стесняться. Но как же всё-таки тоскливо будет новенькой в первые минуты после пробуждения. Она сразу увидит нарисованных на стене спальни трёх медведей, которые взявшись за лапы, водили хоровод вокруг берёзки и чему-то радовались. При взгляде на эту картину Ирина думала, что так они веселятся из-за того, что Машу уже съели.

А новенькой сначала будет плохо, потому что она вспомнит про родителей, а потом станет ещё хуже, когда она увидит, как веселятся медведи. Что может при плохом настроении испортить его ещё больше? Только чужое счастье.

Оставалось ещё одно незаконченное дело: нужно было отдать воспитательнице ручку. Правда, брала она её у Людмилы Ивановны, а отдавать придётся Ольге Дмитриевне. Впрочем, всё равно она была общая.

Ирина с сожалением погладила пальцами сверкающий пластиковый корпус авторучки и опустила её в карман.

В раздевалке почти никого не осталось, только Вика около окна натягивала на себя куртку и Ольга Дмитриевна стояла перед зеркалом, расправляя какие-то только ей видимые складочки на своём плаще. Ирина протянула ей ручку. В лице воспитательницы на миг появилась гримаса удивления. Она автоматически взяла предлагаемое, непонимающе повертела в руках, и наконец, положила на трюмо, перед которым стояла.

«Хоть бы убрала куда-нибудь! – С неожиданным раздражением подумала Ирина. – Своруют ведь! Неужели она не видит, какая это хорошая ручка? – И тут же осекла сама себя. – Может я так думаю только потому, что сама эту ручку недавно украла»

Нахмуренная, Ирина подошла к Вике и кивнула, здороваясь. Вика заулыбалась. Ирине очень нравилось, когда Вика улыбается, лицо её становилось таким ясным и сияющим, что Ирина почти физически ощущала это.

Невольно она тоже засмеялась, но потом её улыбка медленно погасла. Уже который раз Ирина подумала, какая же всё-таки Вика глупенькая. Девочка сунула руку не в тот рукав и, не понимая, что одевает куртку не так, другой рукой с безнадёжной бессмысленностью пыталась найти второй рукав там, где его и быть не могло.

Присев на корточки и укоризненно глядя на свою маленькую подругу, Ирина принялась помогать ей одеваться.

«Если бы я умела говорить, то сейчас бы, наверное, бурчала как какая-нибудь ворчливая старуха… Да стой же ты на месте, почему ты постоянно вертишься! – Раздражённая, Ирина сделала резкое движение и тут же улыбнулась, чтобы Вика не подумала, что она за что-то обижается на неё. – Прости, я больше не буду!»

Ирина была почти уверена, что Вика умеет читать её мысли и понимает без слов всё, что она хочет сказать.

Ирина одела Вике шапочку, и девочка убежала на улицу. Хлопнула дверь и по лестнице раздался весёлый топот

Ирина принялась одеваться сама. В крайнем шкафчике, которым она пользовалась, оказались ещё две каких-то куртки и чей-то левый зимний сапог.

Почему – то Ирина не могла представить себе Вику взрослой. Даже в голове не укладывалось, как ей может быть двадцать лет, тридцать, сорок. Неужели она и тогда будет такой же хорошей и так же будет улыбаться?

Из группы они вышли последними, уже после воспитательницы, которая ушла, сделав напоследок быструю и сложную гримасу, долженствующую означать «Ира-давай-собирайся-быстрее-не-заставляй-всех-тебя-ждать», Ирина побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, а то и через две, и догнала Ольгу Дмитриевну уже на первом этаже. На крыльце они появились вместе.

– Ребята, строимся! – Снова похлопала над головой Ольга Дмитриевна.

В строю Ирина стояла самой последней, с Викой. По крайней мере при Ольге Дмитриевне, которая любила, чтобы все стояли по росту («по ранжиру» – как говорила она). Когда же была Людмила Ивановна, девочек неизменно выталкивали в середину строя, а то и в самое начало – идти там было хуже всего.

Самыми привилегированными в колонне были последние ряды. Там постоянно шли ребята, которые силой могли отстоять своё право находиться там. Никто не наступал на пятки, не дышал в затылок, не толкал в спину. Да и всегда можно было немножко отстать. Особым шиком считалось вообще остановиться, а потом неспешно, вразвалочку пойти дальше, делая вид, что они не детдомовские, а самые обычные дети, из семьи, а рядом со строем идут совершенно случайно.

Сейчас Вика куда-то подевалась. Разыскивая её, Ирина незаметно для себя очутилась в середине строя. Стоявшая рядом Брайцева тут же громко возмутилась:

– Ольга Дмитриевна, а чего она! Не буду я рядом с немкой стоять!

– Оля, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не обзывалась!

Воспитательница говорила устало: она была утомлена необходимостью много раз в день повторять одно и то же. Что же касается Ирины, то девочка давным-давно привыкла к такому обращению с собой со стороны других детей и нисколько не обижалась. Точнее, не то, что бы совсем «нисколько», где-то в глубине души у неё зрел протест против постоянного унижения, но этот протест был тщательно запрятан не только от прочих людей, но и от самой Ирины.

Наконец, Вика нашлась. Откуда-то она появилась рядом и затеребила Ирину за рукав. Та сжала в руке маленькую и цепкую холодную ладошку и позавидовала, как же везёт Вике – она всегда всем довольна. Солнце светит – хорошо, Ирина рядом – просто великолепно; а то, что они сейчас куда-то пойдут – лучше этого и быть не может, жуть как интересно! Вот бы и ей так: радоваться всему-всему-всему!

Наконец, построившись, ребята двинулись к воротам на улицу. Ольга Дмитриевна пошла сзади и немного справа.

Глава 10

Ирину всегда поражал вот этот контраст. Здесь, на территории детского дома было тенисто и прохладно, шумели на ветру деревья, негромко и мелодично перекликались редкие птицы. Здесь было известно всё до мельчайших подробностей: все семь лет своей сознательной жизни приходилось гулять именно здесь. Это был уютный и обжитый миро, а за воротами начинался другой мир, непонятный и агрессивный.

Сразу за воротами в обе стороны тянулась бесконечная дорога с непропорционально-широкими тротуарами. По бокам росли чахлые кустики.

Летом на этой улице было пыльно и жарко. Нагретый воздух поднимался от горячего асфальта вверх, заставляя очертания предметов зыбко колебаться. Ветер гонял взад-вперёд обрывки газет и пыль. Среди всего этого, уныло поджав хвосты, уныло бродили бездомные собаки. Казалось, будто город давным-давно заброшен жителями и всё, что здесь осталось – это песок, пыль и бездомные животные.

Зимой же улица напоминала тундру: белизна, простор и безмолвие. Изредка, выдавливая из себя тугую струю сизого дыма, проезжал грузовик – и опять всё замирало в безмолвии

Выходя из ворот, дети всегда поворачивали налево. Здесь всё было уже до боли знакомо.

Дети переходили через дорогу и долго шла по широкому пустому тротуару. Потом нужно было сворачивать в боковую улочку. Ребята оказывались на площади, в центре которой стоял острозубый обелиск, перед которым горел вечный огонь. Здесь уже пути детей в зависимости от целей, расходились.

Можно было спуститься вниз, по дороге, ведущей к набережной, немного пройти вдоль берега, перейти через мост, и очутиться перед зданием ТЮЗа. Это было громадное строение цилиндрической формы из бетона и стекла. Перед входом были высажены аккуратные треугольные ёлки. Днём театр стоял притихший и тёмный, стёкла отражали в себе проходящих мимо людей и проезжающие мимо машины. Зато вечером он расцветал разноцветными огнями, включались неоновые вывески и рекламы, начинали светиться афишные тумбы.

Ирина помнила, как однажды ребята очутились на площади перед театром вечером и остановились, разглядывая всё это великолепие.

– Я в театре буду работать! – Безапелляционно заявила этим же вечером Надя Тихонина, разглядывая себя в зеркало.

– Ага, жди! – Заявила в ответ Брайцева. Она всегда со всеми спорила, а её споры с Надей приобретали глобальный характер, нередко их перебранки доходили до драки. Надя даже не повернулась в её сторону, что обидела Олю больше, чем могло бы обидеть что-либо ещё.

На небольшой площади перед ТЮЗом на Новый год всегда ставили ёлку по высоте едва ли не больше самого театра. Ирине она не нравилась, потому что была слишком уж большая, а потому какая-то неживая и слишком уж несуразная, да и игрушки на ней висели слишком яркие, что резко контрастировало с общей строгой красотой дерева. Единственное, чем Ирина была по-настоящему довольна, так это тем, что, если стоять рядом с деревом, можно было почувствовать резкий запах смолы и хвои. Так сильно ёлка пахла бы, наверное, в настоящем лесу.

Дальше, за ТЮЗом, не было ничего интересного.

От площади с обелиском можно было пройти по крохотной боковой улочке с деревенскими деревянными домиками. Сквозь редкие штакетники забора Ирина, проходя мимо, с интересом разглядывала аккуратно разбитые, но неухоженные грядки, чахлые деревца, серых от пыли кур, которые во множестве бродили вдоль обочины.

Впервые оказавшись здесь, Ирина сразу же захотела, когда вырастет, жить в таком вот домике, где можно было ухаживать за животными и что-нибудь выращивать на грядках, только забор поставить побольше, не такой, как эти, чтобы никто из соседей не видел, чем она там занимается.

Улица заканчивалась рощицей, дорога огибала её, разделяясь, и опять выводила к реке, но уже выше по течению. И мост здесь был не такой, как по дороге в театр, а очень узкий, железный, порыжевший от ржавчины. Он предназначался только для пешеходов

Почему-то Ирине нравилось ходить именно по этому мосту, может быть потому, что он был маленький, очень уютный, полуигрушечный, и являлся одной из немногих вещей в этом взрослом мире, которая соответствовала детским пропорциям.

Дорога, начинавшаяся от этого моста, вела в старую часть города. Точнее, Ирина где-то слышала это выражение «старая часть города», так же она называла для себя несколько улочек за железным мостом. Дома здесь стояли несовременные, большей частью двухэтажные с нелепыми декоративными лепными балкончиками с металлическими решётками. Там по традиции разводили цветы. У домов были такие же нелепые стены: голубые, розовые, жёлтые, зелёные, пастельных тонов; воркующие бабушки на скамейках около подъезда – здесь царила полная умиротворённость во всём.

Впрочем, Ирине не нравилось ходить по этим улицам. Во-первых, потому что они ни в какие интересные места не вели, если по ним пойдёшь, то впереди были только библиотека и музей. Во-вторых, дети во главе с воспитательницей появлялись на этих улочках, выглядели настолько чужеродно и непривычно, что на них тут же все обращали внимание. Ирина ёжилась, чувствуя на себе любопытные взгляды тех же самых бабушек, прохожих, случайных детей, гулявших на улице. И именно при встречах с детьми, особенно со сверстниками, держась за Викину руку, Ирина чувствовала свою ущербность.

От площади с обелиском можно было свернуть сразу налево. Там стоял кинотеатр, где ребята раз в неделю смотрели детские фильмы, мультики или какие-то непонятные взрослые фильмы.

Если же свернуть направо, то дорога, немного попетляв среди высотных новостроек, выводила к воротам под ажурной металлической аркой. Надпись на резном деревянном столбе обозначала границу городского парка. «ГОРОДСКОЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА».

Благодаря «активности» Ольги Дмитриевны Ирина неплохо знала свой город, и из всех мест, где она успела побывать, парк был у неё самым любимым.

Там было очень красиво, и неважно даже, какое время года стояло во дворе. Широкие аллеи, обрамлённые раскидистыми вековыми деревьями, уходили вдаль, в полумрак; ветер гудел в верхушках сосен, под ногами шуршали пёстрые кленовые листья. А если уйти на несколько шагов в сторону, то за плотной стеной деревьев можно было найти залитую слепящим солнцем полянку, где всё было окутано непоколебимым вселенским спокойствием, среди пряно-медового аромата трав и цветов золотистыми блёстками мелькали юркие осы, жужжали неповоротливые шмели, яркими пятнами порхали бабочки…

Ирина только один раз была на такой полянке, когда Ольга Дмитриевна встретила гулявшую в парке знакомую и несколько минут дети оказались предоставленными самим себе. Ирина отошла в сторону, уселась на корточки и принялась разглядывать жучков в траве. Потом пришлось быстро вернуться на место, чтобы её отсутствия никто не заметил.

Специально в парк Ольга Дмитриевна группу никогда не водила. Они оказывались там только тогда, когда шли в церковь.

Иногда Ирине казалось (и она почти в это верила), что парк – это совсем не парк, а самый настоящий дремучий бор, о котором рассказывалось почти в каждой сказке, а если побродить по нему час-другой, то можно будет отыскать и избушку на курьих ножках, и домик, в котором живут встретившиеся с Машей медведи, и замок, в котором спит спящая царевна.

Ирина успокаивала себя тем, что, когда вырастет, лет через шесть или семь, обязательно там побывает. Подумать только: как хорошо будет, когда она станет взрослой. Тогда не надо будет ходить по городу строем, взявшись за руки, туда, куда ведёт воспитательница. Куда хочешь – туда и иди. Хочешь – в цирк, хочешь – в парк, хочешь – дома сиди. Сейчас нельзя даже было представить себе, каково это. Тогда даже в Грецию можно будет съездить. Заработать побольше денег – и съездить.

Доходя в своих фантазиях до этого места, Ирина мечтательно закрывала глаза. Она очень хотела побывать в этой экзотической стране. Причём желание это имело свою отдельную историю, которая так же была связана с парком.

Сразу за входной аркой парка, как раз за столбом с табличкой, начиналась широкая длинная аллея, обрамлённая декоративными, аккуратно подстриженными кустами. Среди яркой зелени листвы контрастными белыми пятнами выделялись многочисленные скульптуры.

Когда Ирина увидела их впервые, она была очень маленькой и сразу подумала, что это живые окаменевшие люди, и очень испугалась. Потом, через некоторое время поняла, что ошибалась. Тем не менее, до сих пор не могла сдержать невольной и совсем непонятной дрожи, разглядывая величавые лица сидящих на тронах царей. Цариц, согбенные фигуры каких-то полуобезьян-полулюдей с хитрыми и подленькими мордашками, красивых юношей и девушек. Все они занимались своими, непонятными для обычных людей делами: кто-то держал в руках копьё, кто-то – меч, кто-то – кувшин, а кто-то просто сидел и любовался собой, глядя в зеркало небольшого пруда.

Девочку поразил мраморный орёл, находившийся чуть поодаль, в зарослях шиповника. Относительно других скульптур он был небольшим. И подставка под ним была такого миниатюрного размера, что Ирина при желании могла бы забраться на неё и сесть рядом с птицей. И хотя клюв у птицы был облезлым, а кончик правого крыла чуть обломился, она выглядела самой красивой и самой грозной из всех скульптур. При взгляде на орла создавалось ощущение, что птица не стоит здесь, прикованная к гранитной плите, а парит в небе, среди облаков, разглядывая проносящиеся под крыльями деревья.

Сразу за орлом были ещё одни интересные скульптуры: девять девушек в лёгких накидках танцевали, собравшись в круг. В контурах их фигур было столько изящества и грации, что Ирина впервые увидев их, даже остановилась, не смея поверить, что они из камня и не живые. А потом начала быстро писать в своём блокнотике.

– Это? – Переспросила Ольга Дмитриевна, разглядывая каракули своей воспитанницы (тогда Ирина писала не так понятно и красиво, как сейчас; тем более, в тот момент пришлось писать на весу), оглядела длинный ряд скульптур и с некоторым сомнением в голосе ответила. – Это персонажи греческой мифологии. Боги из греческого пантеона.

Сочтя вопрос закрытым, Ольга Дмитриевна пошла дальше, но Ирина затеребила её за рукав, указывая на скульптуры девушек. Ольга Дмитриевна подняла брови: такой возбуждённой она ещё Ирину не видела.

– Сколько их? – Прочитала она и быстренько пересчитала. – Девять. Думаю, что это музы. Это такие богини в Греции… Они отвечают за литературу, за искусство, за что-то ещё такое…, – воспитательница говорила всё медленней и медленней, а под конец вообще замолчала, глаза у неё были немного растерянные.

«Пантеон – это как танк», – написала Ирина.

– Почему?

«Это слово такое же тяжёлое. И грозное»

Прочитав эту записку, воспитательница улыбнулась.

С этого дня у неё появилась мечта побывать когда-нибудь в Греции, которая стала для неё поистине сказочной страной. Там жили изображённые на скульптурах люди, которые или сидят на тронах, или бродят по лесам с копьями и луками, или поют и водят хороводы, как музы. Ирина даже придумала поговорку: «Счастливый, как в Греции», правда, использовала её только для себя, иначе бы её никто не понял.

Просторная центральная аллея, проходя через весь парк, выходила на берег пруда. Если не доходя до берега, свернуть в небольшую боковую аллейку, то через неё можно было добраться до калитки в ограде парка. И за калиткой, сразу через дорогу, располагалась церковь.

Пройти к ней можно было, конечно, и не через парк, но тогда путь становился гораздо длинней, и идти нужно было большей частью какими-то дворами и подворотнями.