Психотехнологии. (Базисное руководство)

Психотехнологии Нового и Новейшего времени

Вводная информация

Метод эпистемологического анализа и встроенная сюда методология культурно-исторической реконструкции сложного процесса становления психотехнологической традиции, ориентированы в том числе и на идентификацию эпохальных эпистемологических платформ, выявление эпистемологических разрывов между этими платформами, объясняющими логику выстраивания тех или иных психотехнологических кластеров и объяснительных моделей их воздействия на психику человека.

Термин «эпистемологические разрывы» был предложен и обоснован известным французским философом и методологом науки Гастоном Башляром в начале прошлого века. Согласно Башляру и продолжателю этой великой й философской традиции Мишелю Фуко, концепция эпистемологических разрывов проясняет не только «странные» повороты в истории развития научной мысли, но и сложную, порой противоречивую и конфликтную динамику глубинных цивилизационных процессов. Ну а в нашем случае, использование вышеприведенных концептов позволяет прояснить корневое расхождение эпистемологических оснований «архаических» и «научных» психотехнологий Нового и Новейшего времени.

Углубленный анализ эпистемологической проблематики, присутствующей в секторе наук о психике, будет дан в следующем фрагменте настоящего раздела монографии. Здесь же мы сосредоточимся на ключевых эпистемологических характеристиках, проясняющих сущностные отличия ареалов «архаических» (рассмотрены нами в предыдущем фрагменте текста) и «научных» психотехнологий Нового и Новейшего времени.

Система фундаментальных допущений главного носителя «архаических» психотехнологий – недифференцированной эпистемологической платформы – может быть представлена следующими тезисами:

• мир одушевлен, и во всех зримых проявлениях реальности присутствует доля квинтэссенции – мирового духа;

• мир, таким образом, объединен (разделен лишь условно), и все предметные проявления реальности – вещи – взаимодействуют по законам симпатии;

• используя эти принципы симпатии – тайной взаимосвязи – можно добиться желаемого воздействия на процессы и состояния субъектов и даже «объектов» реальности;

• носителями этих сакральных (тайных, непередаваемых) знаний и способностей могут быть только лишь представители особого сословия, отмечаемые Богами или Духами.

Особенно интересным здесь является факт последующей трансформации вышеприведенных позиций в иную систему базисных допущений, в еще большей степени ограничивающих поле исследовательской активности в том, что касается темпоральных характеристик объемной реальности:

• мир существует по воле Бога;

• рациональный способ познания трансцендентной сущности Бога невозможен;

• следовательно, устанавливается примат Веры как основного инструмента приобщения человека к божественной, непознаваемой сущности.

То есть гностическая (магическая) система мировоззрения еще оставляла какие-то шансы на исследование различных типов рациональности, с использованием которых возможно было выстраивать адекватные объяснительные модели объемной реальности. Но жесткие религиозные догматы таких шансов практически не оставляли. Что же касается феномена Веры, то, как показывают результаты исследования множества исторических источников, отцы церкви всеми силами пытались «отодвинуть» концепт Веры от такого способа познания объемной реальности, как «Гнозис».

Для сформированной в эпоху позднего средневековья диссоциированной эпистемологической платформы, постулирующей принципы организации корпуса науки и разделения сфер компетенции религии и науки, во-первых, были присущи следующие отличительные признаки:

• чёткое разграничение предметной сферы для каждой дифференцируемой ветви адаптивного опыта, особенно науки и религии;

• оформление фундаментальных правил (допущений), лежащих в основе такого разграничения;

• организация институтов, строго контролирующих следование данным установлениям и отсекающих «ересь» на всех этапах её производства как в сфере религии, так и в области науки;

• продолжающееся существование прерванной традиции со всеми признаками стагнации и вырождения (карикатура, фарс), но и с ясными свидетельствами того, что даже и эти «усеченные» фрагменты исторической памяти могут вновь набирать силу при наличии тупиковой ситуации в легализованных магистралях социального опыта;

• в существенной мере импульсивные попытки генерации фрагментов будущей эпистемологической платформы, преодолевающих принципиальные ограничения предметного поля доминирующей системы фундаментальных допущений, в рамках которой функционирует современная наука.

А во-вторых – была сформулирована система фундаментальных допущений собственно научной сферы, на которой базируются используемые в корпусе респектабельной науки модели рациональности, в том числе методологическая база и объяснительные модели психотехнологий Нового и Новейшего времени:

• существует объективно-автономный мир (объективная реальность), независимый от нашего сознания;

• существуют общие для автономной (объективной) реальности закономерности явлений и событий;

• эти закономерности доступны для измерения, исследования и выведения объективных констант, характеризующих автономную (объективную) реальность.

Согласно приведённой системе фундаментальных допущений, всё то, что выводится за пределы измеряемой реальности, не является предметом науки, а значит и воспроизводимого опыта. Соответственно, те дисциплины, которые не могли привести доказательства объектности и принципиальной измеряемости своей предметной сферы, объявлялись «умозрительными» и изгонялись из пантеона научных.

Отсюда подчеркиваемое дистанцирование будто бы научных психотехнических теорий от почти забытой гностической и религиозной интерпретации духовного опыта. Так, например, в теоретическом описании легализованных психотерапевтических методов предпочитают говорить об измененных состояниях сознания (ИСС), трансперсональных переживаниях, но никак не о гностическом, мистическом или религиозном опыте. В последнем случае конфликт с религиозными институциями – а многие из этих институтций и без того совершенно открыто называют психотерапию «бесовщиной» – практически неизбежен.

Совершенно очевидно и то (вспоминаем знаковую сентенцию Д. Робинсона в отношении состоятельности заимствованных эпистемологических установок психологической науки), что «научные» психотехнологии Нового и Новейшего времени – психотерапия, психологическое консультирование, социально-психологические тренинги, коучинг, психофизиологический «апгрейд», обособленные когнитивные практики и проч. – вплоть до последних лет не имели адекватного теоретического обоснования, и поэтому являлись «плоть от плоти» хаотической эмпирики множественных произвольных психотехнических концепций. В таких концепциях как правило отсутствуют аргументированные представления об универсальных мишенях (точках «приложения» современных психотехнологий), адекватные объяснительные модели динамики формирования устойчивых ресурсных состояниях субъекта, группы, общества, на основании которых можно выстраивать доказательно-эффективную стратегию профессиональной психотехнологической работы с населением.

Современные подходы в психотерапии и консультировании – «шаг вперед, два шага назад»?

Можно с уверенностью утверждать, что по крайней мере некоторые подходы из «архаического» психотехнического наследия получили свое развитие в признанных направлениях и методах консультирования и психотерапии.

И здесь, в первую очередь, следует сказать о Юнгианском психоанализе и его основателе Карле Густаве Юнге, который весьма серьезно относился к идее генерируемых духовных сущностей. В каком-то смысле, главный концепт аналитической психологии Юнга – архетипическое бессознательное – и есть «вместилище» этого, более или менее регулярно воспроизводимого опыта. А категория души – это та инстанция, в которой архетипы духовной жизни человека функционируют в развернутом-активном, либо свернутом-пассивном режиме, или даже пребывают в статусе изгоя. И дело аналитика, следовательно, заключается в том, чтобы попытаться определить актуальное содержание этой внутренней духовной структуры, в частности – выявить подавляемый или искаженные «части» психического, и через механизм осознания и принятия сформировать или восстановить утраченную целостность, идентичность, энергию к жизни.

Сам Юнг указывал на важность работы с такой частью психики, которую он называл «Внутренним Наставником». Примечательно то, что образ Внутреннего Наставника, по Юнгу, мог появляться во время медитации или состояния глубокой задумчивости. И тогда, этот образ существовал как бы самостоятельно и независимо (К. Г. Юнг, 1994, 1996; Д. Холлиз, 2008; М. -Л. фон Франц, 2016; Э. Ф. Эдингер, 2016)

Роберто Ассаджиоли – великий итальянский «тенор» современной психотерапевтической сцены и автор метода психосинтеза – высказывался о необходимости терапевтической работы с дифференцируемыми частями психического еще более определенно. Так, например, техническое оформление процедуры психосинтеза, разработанное Ассаджиоли, предусматривает выявление и разложение дезадаптирующих психических комплексов на мыслеобразы-элементы (которые, при желании, можно обозначить и как духовные сущности), их опредмечивание, различение, критический анализ и растождествление с подлинным «Я» клиента. При этом, Ассаджиоли убедительно обосновывал позиции того, что: «Над нами властвует то, с чем мы себя отождествляем; мы можем властвовать над тем и контролировать все то, с чем мы себя растождествляем».

И далее, Ассаджиоли и его последователи предлагали разделить психическое бессознательное на три части: низшее, среднее и высшее. Смысл такого разделения, по мнению этих авторов, заключается в возможности персонализации низшего бессознательного, ответственного за физиологические функции, в образе Внутреннего Целителя. С этой сущностью, при определенных условиях, можно вступать в диалог, сотрудничать и получать помощь в плане преодоления болезненных явлений. Среднее бессознательное ответственно за наши знания, мысли и опыт. Оно может быть персонифицировано в образе Внутреннего Мудреца, с которым можно советоваться по многим вопросам (и как же здесь не вспомнить «демона» Сократа, с которым этот гениальный философ вел диалог по всем важнейшим вопросам, включая вопрос собственной смерти). Высшее бессознательное отвечает за трансцендентную функцию. Эта инстанция – некий «филиал» божественного в поле нашей психики со всеми выводимыми отсюда следствиями. Ассаджиоли считал, что психосинтез помогает «обнаруживать в себе неизвестные прежде способности, свое истинное призвание, свои высшие потенциальные возможности, которые пытаются выразить себя, но которые мы нередко отвергаем и подавляем из-за непонимания, предубежденности или страха» (Р. Ассаджиоли, 1994).

Идеи Ассаджиоли получили свое дальнейшее развитие в методологии психотерапевтической работы с субличностями, которой в психосинтеза уделяется существенное внимание (Т. Йоуменс, 1994). Пьеро Фануччи – ученик и последователь Ассоджиоли – характеризовал феномен субличности следующим образом: «Субличности – это психологические образования, подобные живым существам, сосуществующие в общем пространстве нашей личности. Каждая субличность ведет собственный стиль жизни и имеет свои собственные движущие мотивы… В каждом из нас – толпа. В этой толпе может находиться бунтарь и мыслитель, совратитель и домохозяйка, саботажник и эстет». И здесь же Фануччи ссылается на метафорическое воплощение этой идеи в следующих строках португальского поэта Фернандо Пессо: «В каждом углу души моей алтарь иному божеству» (П. Феруччи, 1994). В чем, конечно, можно усмотреть прямые аналогии с возможностью актуализации духовных сущностей из пластического поля психики. Роберто Ассаджиоли и его последователи полагали, что идее психосинтеза более всего соответствует метапозиция того, что «это не психика находится внутри нас, а мы находимся внутри психики». И эта мета-позиция, безусловно, созвучна идеям первичного панпсихизма. Таким образом, психосинтез, в его теоретическом и практическом плане, можно считать блестяще организованным шагом в развитии интеллектуального наследия великих предшественников первородной эпистемологической эпохи.

Здесь следует сказать и о методе транзактного анализа Эрик Берна и его последователей (Э. Берн, 1988, 2008; С. Б. Карпман, 2016), который так же рассматривает и обосновывает возможность актуализации личностных статусов субъекта из общего поля его психики. Под последними здесь понимаются обособленные функциональные концепты – «части» и, одновременно, актуальные состояния осознаваемой личности субъекта. Актуальные личностные статусы исследуются в плане их адаптивной состоятельности, вектора и полноты функционирования, и с учетом особенностей их формирования. Основная терапевтическая идея здесь заключается в осознании и принятии клиентом факта такого психического «схизиса», преодолении имеющихся искажений и дефицита в функциональной структуре личностных статусов и аспектах их взаимодействия во внутреннем и внешнем коммуникативном пространстве. А так же – возможности эффективного управления адаптивной функциональной активностью дифференцируемых личностных статусов из мета-позиции взрослого «Я» клиента. То есть, человек должен научиться управлять своими же «духовными сущностями», в чем, собственно, и заключается смысл эффективной самоорганизации по Эрику Берну.

В этом же ряду следует отметить и психотерапевтический подход, используемый Карлом и Стефани Саймонтонами (2001) в работе с больными раком, в рамках которого процессам персонификации, визуализации и взаимодействию с фигурой Внутреннего Наставника уделяется большое значение. А так же – метод этнопсихотерапии М. Гауснера и З. Кочевой, основанный, в том числе, и на почти буквальном воспроизведении фольклорных, в том числе магических ритуалов и мистерий, призванных актуализировать архетипическую духовную сущность клиентов (цит. по Б. Д. Карвасарскому, 2000).

И, конечно, необходимо обратить особое внимание на те направления психотерапии, в которых первородные магические психотехнологии по управлению параметрами сознания-времени были заново переоткрыты, доработаны и интерпретированы с позиции современных подходов и установок.

Речь здесь, в первую очередь, идет о направлении гипнотерапии со всеми его классическими и современными вариациями. А так же – о методе трансперсональной психотерапии, который, в существенной степени, можно считать подлинным ренессансом первородных духовных практик.

В отношении направления гипнотерапии сказано многое. Пожалуй, даже можно утверждать, что ни одна психотехнология не удостаивалась такого пристального внимания исследователей и практиков, начиная со времен «незапамятной» архаики, и заканчивая близкими к нам периодам изучения измененных состояний сознания (Г. Хант, 2004; Е. П. Гора, 2005; А. Г. Сафронов, 2008; Е. П. Р. Орстейн, 2011; Ч. Тарт, 2012; К. Мартиндейл, 2012; Дж. Гоуэн, 2012; А. Дейкман, 2012; А. Ревонсуо, 2013). С большой долей уверенности можно считать, что в исторической перспективе гипнотерапия претерпевала, возможно, наиболее драматические изменения как в отношении собственно технического подхода к ее оформлению, так и в отношении терапевтических (экологических) контекстов использования данной технологии. Такого рода динамика и новации описываются в многочисленных классических трудах по гипнозу и гипнотерапии, позже – в руководствах по эриксонианскому гипнозу (Мильтон, Г. Эриксон, 1994, 1995, 2000; Мильтон, Г. Эриксон, Э. Л. России, 1995; М.Н Гордеев, 2008; М. Гинзбург, Е. Яковлева, 2017). И далее – в монографиях и руководствах по модифицированным техникам современной гипнотерапии (Д. Гриндер, Р. Бэндлер, 1994; Ж. Беккио, Ш. Жюслен, 1998; М. Кинг, Ч. Цитренбаум, 1998). В этих же, классических и современных трудах представлен весь набор возможных интерпретаций гипноидных состояний – начиная с «вмешательства божественных сил», психотехнических концептов «внушения» и заканчивая современными теориями, выстроенными в духе нейробиологического редукционизма – ни одну из которых нельзя считать удовлетворительным. И лишь с позиций проработанных фундаментальных и прикладных концептов феномена психопластичности проясняются и потрясающая пластика отдельных компонентов и комплексов психических свойств, процессов и состояний, присущих психике человека, и условия, в которых это базисное качество психического проявляется в полном объеме (А. Л. Катков, 2018).

Что же касается метода трансперсональной психотерапии, то о его сродстве с «архаическими» духовными практиками прямо заявляют основатели и энтузиасты использования данного подхода (С. Гроф, 1994, 1995; Ч. Тарт1997; К. Уилбер, 1998; В. В. Козлов, В. В. Майков, 2007; В. В. Козлов, 2010). Особенно примечательно здесь то, что трансперсональная психотерапия в своем развитии во многом повторяет непростой путь, проторенный первородными духовными практиками – от воздействия на сознание адепта психоактивными веществами растительного происхождения и получения, таким образом, всего сонма «божественных», «космических» переживаний, до отказа от психоактивных стимулов, и использования «слов силы», специальных медитативных практик.

Относительно методов так называемой духовной психотерапии пока что можно сказать лишь то, что речь в данном случае идет либо о экологически выверенной проработке хорошо известных религиозных тезисов. Либо, что случается значительно чаще, о продуманной – в духе ранее упомянутых психотехнических концептов – интерпретации не вполне оформленных и осмысленных фрагментов духовного опыта, уже полученного клиентом.

То есть, о каком-либо принципиально новом подходе профессиональной психологической или психотерапевтической работы с феноменом Веры, радикально отличающемся и заведомо более эффективном, чем, например, устоявшаяся религиозная или духовная практика, здесь речи не идет.

Такой авторитетный специалист как Генри Фредерик Элленбергер в своем фундаментальном труде «Открытие бессознательного» (1970) прямо говорит о том, что в смысле концептуальной целостности, мета-технологического оснащения и общей эффективности современные психотехники безусловно проигрывают будто бы «архаическим» психотехнологиям. Признанный авторитет в истории магии, религий и духовных практик Мирча Элиаде (1971) в одном из своих последних произведений прямо говорит о «Ностальгии по истокам». А по данным выдающегося эксперта Скотта Миллера (2013, 2017), в чьей компетенции не приходится сомневаться, в последние десятилетия все большая часть населения разворачивается в сторону даже и не традиционных религиозных и духовных практик, а «магического и эзотерического «новодела», не обнаруживающего каких-то существенных, т. е. статистически значимых различий в эффективности, в корректном сравнении с современными наукообразными психотехнологиями.

Вопрос, следовательно, в том насколько необходимы обновленные подходы в понимании и оживлении – с использованием подлинно инновационных психотехнологий – духовной жизни современного человека, а если необходимы, то что нужно сделать, чтобы они появились.

Некоторые данные о динамике распространения современных психотехник и способах нормативного регулирования психотехнологической деятельности

Основная тенденция последних десятилетий – это «взрывной» характер распространения как новых классов, так и – в еще большей степени – конкретных психотехнических номинаций.

По результатам проведенного нами интернет-исследования (контент-анализ интернет-презентаций новых психотерапевтических, консультативно-психологических и тренинговых технологий в период 2021—2023 гг.) только за последние три года в доступном интернет-сегменте появилось 962 сообщения о новых номинациях только лишь по трем, достаточно традиционным психотехнологическим группам.

В то время как по другим группам, и особенно по группе компьютерных психотехнологий, можно говорить о темпах роста появления новых номинаций на порядки превышающих вышеприведенные данные. Однако, для «предметного» исследования тенденций в обозначенном психотехнологическом сегменте, в свою очередь, необходимо использовать специальные исследовательские технологии с соответствующим программным обеспечением, генерация которых, надеемся, дело ближайшего будущего.

В частности, по данным более чем из полутора тысяч интернет-источников речь идет о развивающих компьютерных играх, трансформационных играх, специальных технологиях дополняемой реальности, используемых для создания профессиональных тренажеров в секторе рискованных профессий, а так же для формирования разнообразных модульных стимулов в программах реабилитации больных, инвалидов и лиц с тяжелыми физическими дефектами.

Далее, следует иметь ввиду сверх-интенсивные тенденции по генерации и распространению психодиагностических технологий, в том числе, и в первую очередь – технологий компьютерной психодиагностики. А также – тенденции к созданию и масштабному внедрению комплексных, диагностико-коррекционных компьютерных психотехнологий, которые позиционируются как «уникальные, совершенно безопасные и прецизионные точные программы выявления и решения многочисленных проблем, предохранения работающего человека от переутомления, стрессов и болезней за счет раскрытия собственных резервов организма. В основе двух главных психотехнологических процессов – компьютерного психосоматического анализа и психосоматической коррекции на неосознаваемом уровне лежат современные представления об организации и особенностях функционирования неосознаваемых сфер психики».

На «подходе» – не менее, а скорее всего и еще более впечатляющий рост темпов создания и реализации технологий, действующих в зоне стыка ИИ и психики человека. Уже сейчас в интернет-пространстве стандартную процедуру консультативной помощи реализуют роботизированные программы искусственного интеллекта. И по некоторым, усредненным статистическим данным, сконструированные таким образом роботы (например, консультирующий робот по имени «София») делают это не менее успешно, чем «живые» консультанты.

Безусловно, такое «взрывное» распространения психотехнологий обусловлено еще и тем, что собственно психотехническое воздействие, будучи – по своей сущностной природе – информационным взаимодействием, повторяет тенденции информационного «бума» Новейшего времени, лишь с некоторым, едва заметным для глаза придирчивого исследователя, запозданием. Так, в поле информационного взрыва Новейшего времени можно проследить отчетливые тенденции перераспределения внимания исследователей от собственно предмета информации (И. И. Гришкин, 1973; Н. Винер, 2001; Р. М. Юсупов, В. П. Котенко, 2007; Л. Бриллюаэн, 2010; Г. Хакен, 2014; А. А. Хлебников, 2014; Г. Джеймс, 2016; П. Е. Эльясберг, 2019; А. Д. Урсул, 2020; С. Г Басиладзе; Р. Л. Стратонович, 2021; Д. С. Чернавский, 2021) – к проблематике сложнейшего взаимодействия феномена информации с психикой человека. То есть, – с тем, совершенно особенным конструктом реальности, который, к тому же, сам по себе олицетворяет информационный уровень этой сложнейшей категории. В качестве примера здесь можно привести работы В. И. Степанского «Психоинформация» (2006), Н. Попова «Отражение, Идеальное, Информация», (2010); С. А. Ивановой, А. Г. Суетина «Хождения по дебрям информации или алгоритмы понимания» (2019). И далее – акцентированное внимание к важнейшей проблеме обеспечения безопасности в информационном пространстве (С. В. Кобзева, 2009; А. А. Малюк, О. Ю. Полянская, 2016; И. Ю. Алексеева, 2016; В. К. Белозеров, П. Д. Зегжда, В. Н. Щербаков, 2017; Е. И. Галяшина, В. Д. Никишин, 2023).

Аналогичные тенденции перераспределения акцентов внимания исследователей от собственно предмета психотехнической сферы к проблематике обеспечения безопасности в сфере психотехнологических коммуникаций мы видим, например, в работах Н. А. Польской (2017); А. В. Молокоедова, И.М Слободчикова, С. В. Франц (2017); Н. С. Ефимовой (2021); В. А. Кувакина (2021); Ю. Б. Холодовой (2022). Исследователи – чем дальше, тем больше – отходят от схематизированных моделей и поверхностного понимания процессов, происходящих в поле массовых коммуникаций (М. М. Назаров, 1999; Н. Н. Ростова, 2022); а также – проникаются проблематикой сложной динамики формирования такого «запутанного» культурного явления, как мода и, особенно, информационная, медийная мода (М. И. Килошенко, 2006; В. С. Сапожникова, 2024).

Следует отметить и появление в последние годы все большего количества серьезных работ, оценивающих негативное влияние традиционных и, особенно, современных психотехнологий на человека, группу, общество в целом. А также – исследующих «информационную генетику» и глубинные механизмы такого влияния (например, сборник произведений известных авторов-исследователей – всего 19 статей – под обще редакцией составителя К. В. Сельченок, 2002; С. Хассен, 2003; Т. Лири, М. Стюарт, 2022; А. А. Швырина, 2023; А. Бек, 2023; П. Кауфман, 2024). В этих работах, в частности, раскрывается впечатляющая панорама все более растущего сектора «черных», манипулятивных и очевидно вредных для психического здоровья человека, группы, общества – психотехнологий, обслуживающих интересы конкретных людей, криминальных или полукриминальных групп, либо же интересы политических кланов, «легально» действующих в информационном пространстве.

В данной связи, прорабатываются варианты нормативного, в частности законодательного регулирования психотехнологической деятельности. Однако, приходится констатировать, что высказываемые здесь точки зрения чаще всего основываются на личных предпочтениях и эмоциональных реакциях их авторов. В то время, как в данном случае требуются глубокие знаниях истории вопроса, соответствующих юридических норм и успешных прецедентов нормативного регулирования психотехнологической деятельности, если не в целом, то в каком-либо значимом секторе – т.е. знания экспертного уровня. В противном случае, существуют высокие риски такого разворота событий, когда будто бы благие намерения трансформируются в абсолютно неприемлемую практику «ломания дров» в сложно организованном пространстве психотехнологической деятельности. Все сказанное касается и процесса обсуждения законопроектов Российской федерации: «О психологической помощи», продолжающегося более 10 лет; «О психотерапевтической помощи», обсуждение которого ведется с начала 90-х годов прошлого столетия (О. В. Бермант-Полякова, 2013; Н. Д. Линде, 2014; В. В. Макаров, 20144 Н. В. Кисельникова, 2017; А. Л. Катков, 2018).

В отношении телеологической динамики используемых в Новое и Новейшее время психотехнологий в сравнении с периодом «архаики», можно утверждать, что эпохальные цели улучшения человека, или – как бы мы сейчас сказали – повышения адаптивных кондиций человека, группы, общества, существенно не изменились. Прописанные во многих гностических, религиозных и некоторых этических доктринах, идеи формирования сверх-человека остались прежними (Л. Берг. 2019). Однако, в отношении функциональной «заточенности» используемых в сравниваемые исторические эпохи психотехнологических инструментов ситуация несколько иная. Психотехнологическая «архаика» в основном была ориентирована на суперресурсные инстанции психического, персонифицированные в образе богов, духов, ангелов и прочих духовных сущностей. В то время как психотехнологический инструментарий последующих эпох – в полном соответствии с доминирующими установками респектабельной науки – оказался более прозаичным и прагматичным, т. е. ориентированным на диагностику и форсированное развитие определенных психических свойств, процессов, состояний. При условии того, что эффективность такого психотехнологического взаимодействия может и должна быть измеряема в проработанной системе параметров и индикаторов (А. В. Мищенко, 2019; И. В. Катерный, 2021).