После каждой серии ударов по колпаку, усиливающему звуки до кастрюльного грохота, дятел склоняет головку на бок и замирает. Как я понимаю, он убеждается, что в целом мире никто не может стучать громче его. И, не дождавшись заявок от соперников, остаётся довольным собой.
Мне даже кажется, будто дятел ликует:
– Я самый-самый! Никто со мной не сравнится! – убеждает он себя.
«Разумеется, этот глупый дятел себе очень нравится! – решаю я. – Ещё бы! Ведь он абсолютно уверен, что в его пернатом роду никто не может колотить по стволам громче, нежели он. Но чем мощнее стук, тем крупнее попадается добыча! Кроме того, теперь самые гнилые и, значит, самые продуктивные стволы в его полном распоряжении! Значит, и максимальный авторитет среди самок и сородичей! Стало быть, неслыханным доселе грохотом он действительно совершает переворот в мире дятлов! И отныне будет считаться самым сильным, сумеет прогнать прежних конкурентов и стать полновластным хозяином округи!
Фантастика! Как всего за несколько минут этот странный дятел сумел возвыситься в собственных глазах! Он, конечно же, именно так и думал! Он всего этого хотел!»
Боже мой! Как же он себе нравится! Будучи самым глупым дятлом на свете, не отличая даже металл от гнилого дерева, он возомнил, будто ухватил бога за бороду! И вполне уверился, будто заслужил право встать над всеми, ибо он – самый-самый!
– Тук, тук, тук! – размеренной дробью сыпанул дятел, замирая на несколько секунд, дабы гордо оценить производимый им эффект.
Да! Он и впрямь зауважал себя сверх всякой меры! Это особенно заметно, когда величественно отстраняется от колпака и на время замирает, переполненный почтением к самому себе.
В ореоле заслуженной славы его не интересуют даже вкуснейшие жучки и червячки, коих в колпаке, разумеется, и быть не может. Но у него так и не созрел естественный вопрос, почему столь отчаянный грохот ни к чему полезному не привёл? Ведь, сколько ни долбил, никакой добычи не обнаружил!
«Но всё это придёт потом! – наверное, утешал себя глупый дятел. – Ведь пища – дело наживное! А сейчас надо заявить свою мощь! Продемонстрировать всем выдающийся грохот, на который не способны даже самые уважаемые дятлы».
– Да уж! – решил я с усмешкой. – Вот ведь на что способна природная глупость в сочетании с тщеславием! Настоящая гремучая смесь!
А бестолковый дятел, меж тем, продолжал стучать и наслаждаться своим могуществом.
– То же самое подчас случается и с некоторыми людьми… – подметил я, но не закончил свою мысль, а лишь засмеялся выявленному сходству. – Жаль, конечно, что не могу снять это представление на плёнку. А со слов мне не то чтобы потом не поверят, но кто же сможет представить во всей красе столь невероятную картину?
И ведь действительно! Тихая на удивление осенняя аллея, насквозь пропитанная солнцем; никому неинтересный колпак фонаря… А на нём – великолепный пёстрый дятел, сдуру возомнивший себя невесть кем! Конечно же, все посчитают, будто я им очередную басню вворачиваю! Посмеются, да и только! А ведь напрасно!
– Тук, тук, тук! – опять заработал неугомонный дятел, завершивший короткую передышку…
Май 2020 года
А если он прав?
Вчера Глеб, наконец, решился. Уже в самом конце прогулки, когда они с Алинкой подошли к ее подъезду и в нерешительности топтались на месте. По всему было понятно, что Алинка домой не торопится, и Глеб рискнул-таки сказать, что она лучше всех! Самая для него лучшая! Только и всего!
Со стороны любому сверстнику покажется, будто не столь уж высокие то слова, чтобы так долго готовиться! И не столь уж важное дело, чтобы так переживать.
Всё именно так! Но трудности Глеба связаны с тем, что он-то, как раз, всё воспринимает иначе. Потому-то, хотя давно порывался признаться Алинке, что не мыслит без нее своего будущего, каждый раз терял заготовленные слова, как только наступало время их произнести. Алинка чувствовала это и смеялась над ним, хотя смеялась не обидно, скорее, поощряюще. Но Глеб всё равно чувствовал себя полным болваном. Странно, ни в каком другом деле он такой слабины не давал… А тут непонятным образом превращался в повидло.
Впрочем, и среди сверстников Глеб всегда считался не от мира сего. Друзья даже шутили, правда, беззлобно, будто он в своих отношениях с девчонками задержался лет на пятьдесят в прошлом. И Глеб сознавал, что они правы. Правы в том, что он задержался, хотя не правы в том, как сами ведут себя с девчонками. Ребята рассказывали такое, что… В общем, Глеб старался не слушать ни их рассказы, ни, тем более, их советы.
Он принципиально не желал жить как они во многом. За свои восемнадцать лет Глеб каким-то чудом не запачкался грязью современного телевидения, рекламы, американских никчемных фильмов, аморальных компьютерных игр и всего того, в чём давно знатоками стали его товарищи-сокурсники.
Может, случилось это потому, что с давних пор в мозгу сидела странная отцовская фраза, будто почти все гадости, которые обрушиваются на хороших людей, возникают не сами по себе, а являются продолжением чьих-то корыстных интересов. И потому в этих гадостях нужно уметь разбираться!
– Ну, да? – не согласился тогда Глеб. – А болезни… А стихия?
– Я же не сказал, что все гадости! – засмеялся отец. – Но почти все!
– Ну и что с того? – не сразу понял Глеб.
– В этом-то, сын, и сокрыта соль жизни! Вдумайся! Эти попутчики, которые со шкурными интересами, везде, всюду и всегда за свои интересы борются! Нас они в лучшем случае отталкивают! В худшем – уничтожают, чтобы не мешали нечистые дела вершить! Они-то всегда и на всё готовы, а вот порядочные люди этого никогда не понимают! Они-то, как раз, себе на беду, ни к чему не готовы! Они в борьбе за нечто, важное для себя, никогда зубы в ход не пускают! Они желают, чтобы всё решалось гладенько и мирненько! По справедливости! И наивно полагают, будто все станут поступать, как и они. В общем, ничего в реальной жизни они не понимают! Слышал, пожалуй, присказку, будто жизнь – это борьба? Так оно в действительности и есть! Но большинство людей живёт, с головой окунувшись в бытовуху, по сторонам не смотрит и за свои права не борется! Потому плывёт по течению за большинством. Ну, а его, любое большинство, можно легко увести куда угодно! В след за неким аксакалом, бараном или президентом! Ведь свои мозги это послушное большинство никогда не включает! Оно на одних призывах существует, на энтузиазме, на пропаганде, на слухах, на чьих-то положительных образах!
Усвоил ли Глеб отцовскую мудрость? Кто об этом уверенно скажет до поры? Но многим стало заметно, что этот парень с самого начала задумал жить основательно и осмысленно, не по-студенчески. И принялся без раскачки готовить себя к самостоятельной деятельности. Для начала занялся под руководством понравившегося преподавателя теоретической физикой. Понравилось.
В общем, Глеб вошёл в эту жизнь не единственным, но правильным путём. И многого бы добился, но внезапно вся жизнь перевернулась вверх дном! И главное место в ней заняла Алинка.
С первого взгляда становилось заметно, что если кто-то и сопротивлялся такому развороту, то точно уж не Глеб. Алинка понравилась ему с первого взгляда. Причём настолько, что потом Глеб следил за ней постоянно, когда только мог. Смешно сказать, специально подгадывал, чтобы где-то встретить, чтобы хоть пройти мимо, будто случайно. И едва не сходил с ума, если долго не видел свою избранницу. Даже десять минут стали растягиваться для него в невыносимую вечность. Алинка же о зародившемся чувстве, как думалось тогда Глебу, совершенно не догадывалась.
И как же он ошибался! Разве может девушка не заметить влюбленных взглядов понравившегося ей парня? Это просто невозможно!
Кстати, и Алинка, по мнению Глеба, была не как все. Каким-то образом в однородной среде подруг её минуло увлечение модными забавами молодых питекантропов (пусть они обижаются, но разве это не так?!). Например, она не считала возможным появляться на людях в обтягивающей до бесстыдства одежде, не курила как все девчонки, будто бы украдкой, но специально напоказ, не красила ногти под многоцветный светофор, не делала постыдных наколок… А всё это, думал Глеб, даёт Алинке внушительную фору на фоне остальных заурядных, но чересчур моднячих подруг, интеллектом не дотягивающих до милой человекообразной обезьянки.
Наконец, Глеб высказал Алинке, что давно собирался! Фактически во всём признался! И сразу затрясся от страха, опасаясь, как бы все их нормальные отношения после столь откровенных признаний не разлетелись в пух и прах. Вот ответит Алинка, не дай бог, будто он ей тоже нравится, и больше уже ничего не надо! Это и окажется самым ужасным! Ведь так можно ответить лишь постороннему и безразличному человеку, ничего особенного к нему не испытывая!
В общем-то, конечно, это обычное дело среди влюбленных! Называется оно – неразделенная любовь. Но не опускаться же даже в предвидении отказа до того, чтобы морочить девушке голову чьими-то лирическими стишками и, тем более, своими! Стихи – это всего лишь словесный туман обольщения! Умный человек сразу догадается, куда дело клонится! Посмеется! А другие варианты Глеб и не рассматривал.
Алинка же на признание среагировала, как показалось парню, весьма неожиданно. Она потупилась, ничего не отвечая, и в таком положении выдержала долгую-долгую паузу, самую мучительную в жизни Глеба. В это время кровь гулко стучала в его висках, и он уже понимал, что трагически ошибся в отношении к себе Алинки.
«Я ошибся! Она – всего лишь отличный товарищ! Только и всего! Но как мне после этого жить? Ведь дальше всё будет продолжаться без неё, без Алинки! Даже надежду нельзя себе оставить!»
Но через пяток долгих секунд, когда Глеб почти захлебнулся в самых грустных размышлениях о будущем, Алинка прервала затянувшееся молчание:
– Глеб! Я же всё знаю! – она была очень серьёзна. – Я давно знаю, что я для тебя лучше всех! Я даже знаю, что ты меня ни за что не предашь! Даже в самых страшных обстоятельствах!
«Вот! – в отчаянии заключил Глеб. – Начинается обычная в таких случаях канитель… Она меня успокаивает, чтобы не обидеть бедненького и отвергнутого…»
И после осознания столь тяжёлой для себя истины, он как можно спокойнее произнёс, старясь не выдать свою беду:
– Не надо, Алинка! Уж про себя я итак всё знаю! Я не знаю всё лишь про тебя! Но с данной минуты и это меня не касается!
– Дурачок ты, Фомин! Причем безнадёжный! Наклонись, я тебе что-то на ушко нашепчу…
Глеб повиновался и сразу ощутил на щеке ее поцелуй. Алинка же волчком крутанулась на месте и забежала в подъезд своего дома. А Глеб, ошалевший от неожиданности, уже понимая, что не так всё в его жизни плохо, будто в тумане метнулся к своему дому, стараясь припомнить каждую секундочку последних радостных событий.
Ни вчера до самого позднего вечера, ни сегодня с утра Глеб Алинке не звонил – это казалось ему не совсем удобным, хотя и подмывало так, что сил не оставалось, чтобы тут же не набрать нужный номер. Около полудня Алинка позвонила сама:
– Приветик, дружок! Ты чем-то занят?
– Ничем! – простодушно заявил Глеб.
– Тогда, может, опять погуляем после обеда? Ты телевизор случайно не смотрел?
– Даже не включал. А что?
– Да так! Опасаюсь, как бы ты не насмотрелся чего-то свеженького про макаронный вирус. Ещё испугаешься и не придёшь! Знаешь ведь, облавы нешуточные то тут, то там… Макаронный концлагерь в стадии настройки! Уже министр обороны настолько напуган, что перед телекамерой тоже намордник напялил! Он его спасёт! Обхохочешься!
– А мы с тобой будем на автобусе круги наматывать… Оцени идею! Я в автобусах полицию пока не встречал! В них ещё тлеют остатки свободы!
– Ты договоришься, болтунишка, на свою голову! Знаешь ведь… В общем, сразу звони, как только у моего дома окажешься…
Они ехали в первом попавшемся автобусе, куда попало. Автобус едва катился, стараясь хоть таким образом втянуть в себя побольше редких пешеходов. Но человек пять случайных попутчиков, конечно, не смогли заполнить собой весь салон, и Глеб с Алинкой плюхнулись, где пришлось – почему-то почти у двери, да ещё и задом наперёд. Из-за нелепого карантина, по сути своей, из-за домашнего ареста, люди теперь попадались редко. Да и те напуганы так, что мозги отшибло, в масках, молчаливы и озабочены… Шарахаются от таких же как они.
Как тут не подумать, что разобщение людей и есть одна из тайных целей насаждаемого всюду ужаса. Но только одна, поскольку таких целей, наверное, очень много. Например, добивание и без того весьма чахлой экономики, раздробление территорий большой страны на будущие «суверенные» государства, доведение до полной нищеты и голода тех, кто не ворует, внедрение тупого послушания преступным замыслам властей, уничтожение системы образования…
И только наша парочка, стараясь не шуметь, мило дурачилась и веселилась, наслаждаясь, желанным обществом друг друга. Она бурно реагировала на всё, замечая нечто совсем уж незначительное на полупустом проспекте, на его тротуарах, фасадах домов или газонах. Казалось, ей было всё равно над чем смеяться, и только опытные наблюдатели могли догадаться, что таким образом наружу выходило распирающее молодых счастье. На фоне происходящей в мире фантастической макаронной неразберихи, оно пришло настолько не вовремя, что его заранее следовало бы пожалеть.
На очередной остановке в автобус вошёл немолодой человек профессорской внешности. Окинув взглядом салон, он, видимо, удивился непривычной пустоте и потому не сразу решил, где сможет удобнее сесть. Наконец, аккуратно приземлился на одноместном сиденье у окна, но сразу, видимо, убегая от навязчивых солнечных зайчиков, переметнулся на другую сторону и оказался перед Глебом и Алинкой. Правда, между ними ещё оставалось большое пространство, поскольку одно двойное сиденье отсутствовало, но кому столь плотное соседство понравится?
Этим утром Алексей Петрович, тот самый профессор, подсевший к влюбленной парочке, с радостью отказавшись от сна, продолжал считать что-то своё, чем был полностью поглощён, и одновременно записывать, да еще торопливо выполнять какие-то эскизы. Они появлялись на измятых листах писчей бумаги, завалившей не только стол, но и разбросанной на специально сдвинутых стульях.
Алексей Петрович работал. Работал с какого-то часа поздней ночи. С тех самых пор, как в его светлую голову явилась очередная идея. Идеи обычно приходили ночью. Странно, почему так? Тишина, что ли способствовала?
Вообще-то прекрасные инженерные идеи к Алексею Петровичу приходили довольно-таки часто. И о том, что они имели немалый вес, говорят его свидетельства о шестидесяти семи изобретениях, неаккуратно собранные в какой-то папке под столом.
В техническом университете он давным-давно занимал скромную должность доцента кафедры «Гидравлические системы». Там же, пристроившись по принципу «хоть где, лишь бы заниматься любимым делом», он читал студентам курс лекций «Основания устройства, проектирования и эксплуатации сложных гидравлических систем». И считал это побочное для себя занятие вполне достойным делом.
Тем не менее, авторитет Алексея Петровича был огромным. Завидуя ему, его уважали, пожалуй, все коллеги университета. Уважали и любили очень многие студенты. Он обладал удивительной способностью на полном серьёзе говорить о бездушных машинах так, что завораживал и воодушевлял буквально всех. После его лекций у каждого студента «чесались» руки. Так и хотелось самому придумать, построить, изобрести что-то выдающееся. И поначалу многим казалось, будто те чувства, которые возникали в ходе лекции, немедленно и обязательно породят нечто значительное. Но проходило время, и большинству студентов становилось ясно, что они сами, в общем-то, творчески бесплодны. Возможно, лишь пока! На это и надеялись, успокаивая самолюбие, ведь Алексей Петрович всех отечески предупреждал – вы себя, ребятки, еще не знаете, а чтобы узнать, вам нужно найти своё дело, такое дело по душе, чтобы душа от желания работать наизнанку вывернулась!
Но попадались Алексею Петровичу и такие студенты, которые вцеплялись в него и в работу с настойчивостью озверевшего бульдога и ни за что не покидали, несмотря даже на горькие неудачи. С такими ему было интереснее. Они не только учились. Они подчас выдавали нечто своё, после чего Алексей Петрович начинал относиться к ним, как к полноценным исследователям, хотя и не совсем зрелым. Им он обязательно сам искал и находил такое применение, чтобы ребята непременно поднимались в своих глазах! И оттого они горели! Они росли! И составляли костяк творческой команды Алексея Петровича, которая, как известно всем в университете и за его пределами, периодически на всяческих выставках демонстрировала невозможные технические чудеса.
Он всегда считался человеком невероятно увлекающимся. И всякое новое увлечение некой технической идеей мысленно возносило профессора до небес. Потому подчас ему было трудно вписаться в строгие должностные рамки, в которых он обязан был сдерживать свои разносторонние интересы. И случалось, он срывался, что-то забывал исполнить, не выполнял вовремя, допускал обидные просчёты… То во время лекции вдруг остановится как вкопанный, потрёт характерно лоб тыльной стороной ладони и, застыв на мгновения, очевидно, что-то для себя решая, махнёт рукой и всех ошарашит:
– Ладно! С этой темой мы как-нибудь потом… Да! – укреплялся он в своём решении. – Как-нибудь потом! А теперь взгляните, ребятки, в перспективу… У меня тут мыслишка родилась…
И начиналось то, что некоторых студентов увлекало своим существом – интересно-то как! А кому-то нравилось лишь то, что очередное занятие сорвано. Значит потом, в сессию, Алексей Петрович за эту тему двойку ни за что не поставит, чувствуя свою вину, как преподаватель. Сам же виноват. Он никогда этого не забывал. Увлёкся вдруг не тем, сам и виноват!
Многим же, особенно студенткам, хоть и было их на потоке маловато, нравилось наблюдать за Алексеем Петровичем как за весьма увлеченным человеком, который может быть преданным своим идеям настолько, что забывает обо всём на свете. Для него в такие времена совершенно переставали существовать студенты, часы, учебные программы…
«Наверное, он так же и любит!» – мечтали для себя студентки и завидовали его жене.
Он «возвращался» лишь, когда староста какой-то группы осторожно замечал:
– Алексей Петрович… У нас следующая пара в четвёртом корпусе, а перерыв заканчивается… Можно мы пойдем?
Тогда Алексей Петрович, словно в каком-то месиве застревал на полном скаку, смотрел невидящими глазами на свои часы и разрешал:
– Да, да! Вы идите, идите! – и опять, отворачиваясь к доске, уходил в себя, повторяя. – Конечно! Конечно! Идите, ребята!
А сам оставался у доски и что-то творил до тех пор, пока очередной преподаватель не напоминал ему, что пора освободить аудиторию для следующего занятия. Тогда Алексей Петрович извинялся:
– Да, да! Ухожу! Извините, заигрался! – а сам ещё долго витал в облаках, забыв, что где-то и сам уже должен начинать другое занятие.
Потому его считали хотя и весьма чудаковатым, но гениальным. За несомненный талант кто-то его боготворил, всё прощая, кто-то уважал, а кто-то вежливо, из зависти, посмеивался и даже ненавидел.
Алексей Петрович давно, уже третий год, полулегально творил то, что, как он сам надеялся, наконец, зарегистрируют как открытие. А на его основе он мощным залпом выдаст еще два десятка сопутствующих своему открытию изобретений. А всё вместе это, надеялся он, сможет составить костяк настоящего технического переворота в давно, казалось бы, полностью освоенной гидравлике!
Дело было верным, если смотреть на него глазами Алексея Петровича, но оно же было весьма рискованным, если учесть многие посторонние факторы. Алексей Петрович от трудностей не унывал. Они еще сильнее подстегивали его рвение к уже представленному заранее триумфальному результату.
И всё же иногда приходилось считаться с реальностью. Будучи вдовцом, иногда надлежало заниматься совсем не тем, чем бы хотелось. Всякой хозяйственной деятельностью, стиркой, уборкой, ремонтом, оплатой. Иногда это дело заходило так далеко, что он сгоряча варил себе даже какое-то месиво, называя его то борщом, то супом. Отвратительные вкусовые особенности получившихся блюд Алексея Петровича нисколько не смущали – главное, сытно и, как он считал, полезно для здоровья.
Вот и сегодня, заметив, что пора ехать в университет, он съел что-то из попавшейся под руку кастрюли, и стал собираться на кафедру. Но вспомнил, что идти никуда не надо. Вспомнил, что мир заигрался с новой разрушительной глупостью под прикрытием какого-то коронованного вируса. Глупость эта для многих стран может иметь весьма опасные последствия. Именно, последствия. Хотя сам вирус, разумеется, полная ерунда! Не повод для всемирной паники, но кому-то она понадобилась как прикрытие основного замысла. Именно поэтому последствия могут оказаться самыми печальными. Для всего мира.
Можно только удивляться тому, как Алексей Петрович, способный иногда заблудиться в трех соснах и утонуть в предметно-бытовом мире обыденных вещей, тем не менее, прекрасно разбирался в глобальных политических событиях, которые время от времени сотрясают мир. А ему всё это было просто интересно, поскольку часто составляло клубок невидимых запутанных намерений и махинаций. В них-то Алексею Петровичу и нравилось докапываться до скрытого смысла. Иной раз, если спрашивали его мнение, даже понимая, что человек совсем уж зашился в своих бредовых технических идеях. Где ему понять, что происходит в реальном напряженно-путанном мире! Но позже оказывалось, что предсказания Алексея Петровича, выглядевшие тогда, как полный бред, сбывались на все сто! Чудеса! Бывают же совпадения, удивлялись сослуживцы, не веря, судя по себе, что кто-то может глядеть настолько глубоко и далеко!
И хотя теперь Алексей Петрович своевременно вспомнил, что занятия в университете отменены, всё же собрался и поехал на кафедру просто так, на всякий случай, чтобы чем-то занять своё тело. Ну, а голова его итак работала постоянно. Потому после длительной поездки, убедившись на месте, что университет по-прежнему придушен маразмом несуществующей опасности, Алексей Петрович, ничуть не раздражаясь, думая о своём, развернулся и направился домой. Там предстояло просчитать до конца незавершенный до утра вариант проекта.
Можно было подумать, будто неумеренно веселящиеся молодые люди профессору ничуть не мешали. Но так и было. Он действительно их не замечал. Алинку же погруженное в себя поведение профессора развеселило, и она принялась печатать свои свежие наблюдения в планшете, сразу показывая их Глебу. Он читал и, чтобы сделать Алинке приятное, одобрительно реагировал.
Алинка написала:
– Какой милый дедушка! Он, наверное, очень-очень мудрый… И потому постоянно забывает обо всём на свете!
– Почему так считаешь? – сразу дописал Глеб.
– Ха-ха! Так у него же носки разные! Не заметил? Но мне он всё равно нравится! Давай ему маску подарим? Или неудобно, да?
– Подарить-то можно! – мгновенно среагировал Глеб. – Но после этого ты не увидишь его мудрого лица! А старик действительно не прост! Можно сказать – вещь в себе!
– Ну, какая еще вещь? То же мне, придумал! Ты уже этого невыносимого Канта, как я вижу, обчитался… Вот он и есть настоящая дряхлая вещь в самом себе! Древнепустофилософская наипремудрейшая глупость! – рассмеялась Алинка. – Разве не так, Глеб?
– Мне тоже одно время так же казалось, но я не решился кому-то в этом признаться! – подыграл Алинке Глеб.
Алинка круто повернула голову к Глебу, заглянула в его глаза и вслух подвела итоги своего молниеносного психологического расследования:
– Ты это так произнёс, будто я совсем дурочка… Ты именно так и считаешь? – засмеялась Алинка, демонстрируя тем самым, что суть якобы пустого их разговора очень быстро схватывает и вполне догадывается, когда ей подыгрывают, словно маленькой.
– Ну, вот еще! – отбился с помощью клавиатуры Глеб. – Было бы мне интересно с дурочкой? Ты умница! И мысли твои свежи и интересны! Но мыслишь ты чересчур рассеянно! И говоришь первое, что в голову взбредёт… Не фильтруешь нисколько!
– Ага! Так это у всех, как раз, так и называется! Дурочка! Да? Так? Ну, и ладно! Я на тебя не обижаюсь! Ты у нас Канта начитался! Но лишнего о себе не придумывай! А я буду стараться казаться очень умной! Буду всё фильтровать и концентрировать! И постепенно стану такой же умной на вид, как этот смешной дядечка в разных носках! И о чём можно так долго думать? Ведь вполне можно с ума сойти! А ты мне не ответил, мы ему маску всё-таки подарим или нет? Если да, то ты начинай, а я за ним в это время понаблюдаю! Лады?
Глеб согласно качнул головой, но через какое-то время напечатал Алинке:
– Неудобно мне приставать к нему почему-то…
Алинка поднялась со своего места, приблизилась к Алексию Петровичу и, протягивая свежую маску в заводской упаковке, очень естественно и доброжелательно предложила:
– Возьмите, пожалуйста! Вам ведь она пригодится, а у нас ещё есть…
Профессор поднял невидящие глаза на девушку. Какое-то время ему понадобилось, чтобы вернуться в действительность, и только тогда отверг предложение:
– Спасибо за участие, молодые люди, но мне намордник не нужен! Я, верите ли, не кусаюсь!
– Как же так? – удивилась Алинка. – Ведь всех обязали…
Профессор ухмыльнулся и слегка развёл руками. Любой другой на его месте закончил бы случайный разговор, но десятилетия преподавательской работы сделали своё дело. В профессоре давным-давно укоренилась неугомонная обязанность всё подробно и терпеливо разъяснять кому угодно, если уж спрашивают. Потому и теперь он ответил, впрочем, совсем не намереваясь ввязываться в дискуссию:
– Знаете ли? Бесполезно, молодые люди, становится на колени перед палачами, всё равно ведь расстреляют…
– Вы о чём это? Я хотела, как лучше… – отшатнулась от него Алинка, словно от сумасшедшего и, попятившись, поскорее вернулась на своё место, то есть, спрятаться хотя бы под защиту Глеба. – Маска же от вируса! Какой расстрел? Вы чем вообще занимаетесь?
Профессор обезоруживающе улыбнулся:
– Я вас, милая девушка, кажется, напугал спросонья! Извините, не собирался… Ассоциации, знаете ли, всякие мучают… Ассоциации болезненные возникают… А иногда, как сейчас, даже наружу прорываются!
– Интересно! – вступил в разговор Глеб. – Но причём эти несчастные маски?
– Да, да! Вы этого не можете понять! Это совершенно справедливо! – согласился Алексей Петрович. – И хотелось бы, чтобы не было причин вам когда-то понимать…
– Пусть будет по-вашему, и мы ничего не понимаем! – признал Глеб. – Но и ваша реакция на абсолютно пустячный повод нам показалась необычной! Разве не так? Потому и интересно…
– Разве, что сами хотите… – согласился профессор. – После тридцать третьего года, милые молодые люди, в Германии всех евреев, если вам известно, обязали пришить к одежде шестиконечные белые звезды… – задумчиво пояснил профессор. – Впереди и сзади! Знаки национальной идентификации! И обязали ходить, прижимаясь к стенам… Всего-то для начала! Чтобы не загромождали тротуары, по которым должны свободно ходить другие люди, разумеется, высшей расы… А потом такое послушание обернулось для евреев холокостом! И, разумеется, при абсолютном их непротивлении! При полном послушании! И, я бы подчеркнул, при полном отсутствии хоть какого-то понимания, прогнозирования, истолкования своего будущего… Одно лишь тупое повиновение! И всё! А молва навязчиво всем народам вдалбливает, будто евреи весьма умны… Странный ум, ничего не понимающий, не правда ли?
– Вы хотите сказать, что маски… – неуверенно начал своё предположение Глеб.
– Я не только хочу, но и говорю, что никакого вируса нет вообще! А если он и есть где-то, то степень опасности ничтожна, и объявлять всюду карантины медики сами не стали бы! Политическое руководство категорически приказало… Итак, весь мир участвует в грандиозной спецоперации США! На всех натянули маски, а зачем это сделано, большинству не интересно! Надо выполнять, иначе – себе дороже! Ведь так? Разве это холокостом не попахивает? А некто уполномоченный ездит по городам и подсчитывает процент тех, кто встречается без масок, кто не готов по первой команде смириться и встать на колени… И получает статистику думающих, а также несогласных плясать под дудку очевидного маразма! А потом решает, сколько понадобится тех, кто этих непокорных силой оружия заставит подчиняться. Или силой штрафов, для начала!
– И зачем это понадобилось? – вопросом возразил Глеб.
– Целей у такой спецоперации, видимо, много! Вполне очевидно, что экономика из-за неё сильно накренилась. Если эта ерунда продлится долго, то и возрождать будет нечего! Но главная цель – запугать людей. Тогда упростится задача последующего вакцинирования… То есть, добровольного шага к могиле! Кроме того, налицо прямо-таки изящное решение сложнейшей социальной задачи! Ведь успешно произведена селекция населения по степени лояльности! Одних для начала посылают налево! Других – направо! Третьих, прямиком на небеса! Найден способ отделения, так сказать, зерен от плевел! А принять нужные меры к тем и другим – не проблема!
– Конечно, умеючи, можно на кого угодно нагнать ужас и безысходность! – не сдался Глеб. – А когда от страха у человека поплывут все жизненные ориентиры, его можно брать тёпленьким, то есть, без шума и пыли! С этим я согласен, но ведь ваша страшилка никак не связана с реальностью! По крайней мере, мы нигде холокоста на себе не чувствуем! Всего-то жуткое предположение! Ведь так?
Профессор глядел на Глеба оценивающе. Видимо, он соображал, стоит ли продолжать разговор, суть которого для большинства людей легко уйдет в песок, не оставив видимого следа в мозгу и, тем более, в последующих действиях. Чтобы ухватить суть разговора, надо быть привычным к размышлениям на весьма непрозаические темы. И всё же он решил попробовать:
– Ваш вывод о невозможности нарисованных мной последствий, молодой человек, опирается лишь на отсутствие у вас того опыта, на который вы смогли бы уверенно опереться. Стало быть, вы расписались в том, что не можете понять нечто необычное, нечто новое, если ещё не получили соответствующего опыта! Так?
Глеб довольно рассмеялся:
– Логика вашей мысли настолько безупречна, что я не могу с нею спорить, даже проигрывая наш спор!
– Такое признание делает вам честь! И оставляет надежду на продолжение разговора. Ведь вы, стараясь мыслить самостоятельно, наверняка уже задавались многими вопросами! Например, зачем псевдо вирусная ерунда поднята на щит? Кому и чему она служит? Что нам ждать от нее в будущем? Ведь не ради потехи парализован почти весь мир! – улыбнулся профессор.