– Насчет «нерегулируемых», это ты в точку, – сказала Семеновна, – отцов потом, хрен, найдешь.
– Вот, что вы за люди? – возмутилась Клавдия Шевеловна, – все исказите, все перевернете.
– А в Америке, вся полиция за стеклом. Чтоб все видели, как работает, – сказала «Справедливица»
– У нас, если начни полицию и мэрию, через стекло показывать, дома и на работе никого не найдешь.
Все будут на улице стоять, и через эти стекла смотреть. А дня через два, набегут артисты из всех этих «Ментов с разбитыми фонарями», « Следствий с бесконечными тайнами» с битами.
5
Толпы будут разгонять у отделений полиции. А у мэрии депутаты будут тем же заниматься. Если народ увидит, как они за стеклами от безделья маются, кому они – то тогда нужны?
– Кто с краю? – граждане, – прервал дискуссию, мужской голос со стороны входа.
– Наконец – то мужики стали подтягиваться, – обрадовавшись, поворачиваясь, я на голос.
– Петрович, я по голосу тебя и не узнал. Богатым будешь, – говорю я, крепко пожимая руку.
– Я чего не слышал, чтоб свистел? – говорит он, крепко пожимая мою ладонь в ответ.
– Кто? – не понимаю я.
– Рак на горе, что богатым меня сделает, – смеется он, обращаясь ко всем присутствующим,
– Пламенный привет, всему честному пенсионному братству, – говорит Александр Петрович, мужик средних лет, на льготной пенсии по ранению, как он сам про себя говорит, – Извиняйте, граждане, два ранения, три контузии. Он самый заслуженный, член нашей «команды» Хотя он по возрасту, некоторым из нас годиться в сыновья, мы с уважением обращаемся к нему по отчеству.
– И тебе Петрович со всем нашим почтением,– от имени всех, приветствует его Семеновна,
– Согласно льготам или как?
– По льготам теперь и в сортир, не пускают, – улыбается ей Петрович, – по очереди.
– Кто последний, – спрашивает теперь женский голос.
– Катерина, как картина, за мной, – шуткой отзывается Петрович, увидев знакомую.
– А «амбразура» чего не фырчит? – интересуется Петрович. «Амбразурой» он называет окошко кассира.
– Денег еще нет, – поясняю я.
– Интересное кино. Как украсть, миллиарды находят, а крохи на пенсию, не найти. Я вот все время про это думаю. Может, мы в разных странах живем? В одной все богато живут. От богатства бесятся, воруют друг у друга, развлекаются. За это никого не сажают, ничего ни у кого не отбирают.
А в той, где мы, все вот у таких «амбразур» раз в месяц стоят, за пайком от их обильного стола. По минимуму, чтоб не загнуться. Причем эту страну, где мы живем, по телику не показывают, в газетах про нее не пишут.
– У нас телевидение: пристанище идиотов, специально делают так, чтоб его нормальные люди не смотрели, – делится своими впечатлениями крайняя в очереди Катерина – картина,
– Нашими же денежками платят. Рассчитываются с теми, кто больше всех на передачах грязью польет нашу матушку Россию. А если еще и по – батюшке пошлет, то ведущие от радости пищат, и гонорар сразу увеличивают. Все довольные, сытые, при белых зубах и улыбках. А чего им не радоваться? Больше нагадишь, больше получишь.
– Это точно, – соглашается Петрович, – при Сталине, не одна падла бы, не вякнула.
Громко хлопает входная дверь.
– Дайте дорогу жертве перестройки, – раздается в помещение почты.
Вся очередь поворачивается на голос. У двери стоит рыжеволосый, заросший густой щетиной мужик, в одежде, явно, не по сезону. В бывшей, когда-то белой майке, поверх которой, болтается, завязанный большим узлом цветной, с уже не понятными узорами галстук. Майка заправлена в спортивные с тремя тонкими полосками лампас штаны, которые волной спадают на комнатные тапки, пряча голые, без носков ноги.
– Привет гвоздь, – присмотревшись, узнал мужика Петрович, – мы подумали, что ты уже загнулся.
Повнимательней присмотревшись, и я узнал Василия Гвоздева, человека известного в нашем районе, своим отношением к труду и отдыху, но получающего пенсию в другой день.
– А чего это ты в таком виде шлындаешь? – спрашивает его, Семеновна, – не холодно?
– А я может йог, – ухмыляется Василий.
– Куек ты, а не йог, – улыбается Семеновна, – чего не в свой день?
– Я, господа пенсионеры, – почесал тот через майку грудь, – намедни конкурс выиграл. Я теперь являюсь помощником депутата. Из-за этого свой день выплаты и пропустил. Так что, согласно мандату, прошу пропустить вперед.
– А рожа от мандата не треснет? – спросил Петрович, – льготник нашелся.
– Как это ты Гвоздяра, ухитрился в помощники попасть? – интересуюсь я.
– Собрали ветеранов, по поводу годовщины Куликовской битвы. Понятно, что меня, как ветерана жертв перестройки, в первую очередь пригласили. А там депутат Госдумы.
6
Выборы же на носу, вот они при народе и трутся, потом-то хрен увидишь. Жаловался на свою жизнь: бессонница мол, замучила, ночами не сплю, все о народе думаю. А после речи своей жалобной, спрашивает у нас,
– А что, правду говорят, что нельзя прожить на прожиточный минимум? Мы ему отвечаем, – это смотря кому. А давайте говорит, попробуем? Спрашиваем его, – А сколько этот, прожиточный минимум? Восемь с копейками, отвечает. Тут трое, сразу согласились, и я, конечно.
– А кто бы сомневался? Как в бочке, без пробки? – оценила его поступок «Справедливица»
– Ты, Гвоздь, на политических, не обращай внимания, – попросил Петрович, – давай ври дальше.
– Ага, соври, как я. В общем, выдал нам депутат по восемь тысяч с копейками на месяц. К каждому приставил по соглятаю, и пошло дело.
– Неужели хватило, – засомневалась Клавдия Шавеловна.
– А то, – засмеялся Василий, во весь рот, три зуба снизу и два сверху, – осталось еще. Дело-то не хитрое. Пришли в магазин, сразу взял ящик водки. Десяток пива для запивки. Сала полкилограмма, на закуску. И двенадцать штук «Биг-мака», чтоб обеспечить себе трехразовое питание.
– Ты, Василий, если сам ку-ку, то нас-то идиотами не делай. В месяце тридцать дней, а пакетов двенадцать,– поправила его моя соседка.
– Ну, до чего мы грамотные? Ну, прям, карандаши, самозатачивающиеся, – ответил Гвоздь,
– считай: в месяце четыре недели. В неделю три пакета: понедельник, среда, пятница. Трехразовое питание и есть.
– Тогда да, – извиняющимся голосом, ответила соседка, – погоди, а выходные? Не ешь, что ли в выходные?
– Порядочные люди по выходным в гости ходят,– добил ее ответом Гвоздь, поправив узел галстука,
– Хвалил нас долго депутат, сказал, что, сколько его друзей не пробовали, а не смогли, на восемь тысяч тридцать дней протянуть. И не смогут никогда, объяснил я ему: пьют всякую хрень, коньяки, виски там разные. Наша водка дешевле, а калорий в ней. Ученые, говорят, одна бутылка, две буханки хлеба, заменяет. Возьму, депутат, говорит, на вооружение ваш совет. Потом торжественно мандат при народе выдал, – Василий сунул руку, куда – то глубоко в трусы, и вытянул оттуда красную книжицу с золотыми буквами «Государственная дума», помахал ею в воздухе, показывая всем.
У «Клавиши» от зависти, запрыгала на голове красная шляпка, она едва удерживала ее двумя руками, чтоб не слетела.
– Вы теперь, Василий, государственный человек, – с почтительным придыханием произнесла она.
– А то, – довольно ответил Гвоздь, почесав грудь через майку.
– Так может, поможете, при своем таком высоком статуте, решать нам вопрос с получением пенсий.
Час уже стоим, а денег все нет, – попросила его Клавдия Шевеловна.
– А то,– подошел к окошку Василий, держа в руках как икону, мандат с золотыми буквами.
– Старшой, где? – гаркнул он, в пустоту операционного зала.
– А кто спрашивает? – откуда – то из потаенных уголков отозвался женский голос.
– Помощник депутата Государственной думы Молоткова, Гвоздев Василий Трифонович,– заученно отчеканил Гвоздь.
Секундная заминка, и за стеклом появилась дама, настороженно разглядывая помощника депутата.
– Вы, правда, тот за кого себя выдаете? – не найдя в его виде, ничего подтверждающего высокий статус, спросила она.
– А то. Самый, что ни на есть, – приложил Василий к стеклу мандат.
– Я вас слушаю, Василий Трифонович, – получив доказательство, обреченно изрекла женщина.
– Мы чего это, законы нарушаем? – почесал майку помощник депутата.
– Какие законы? Ничего не нарушаем, – испугались за стеклом.
– Как какие. Как это не нарушаем. А о шествиях и митингах? Там черным по бумаге написано:
больше трех не собираться, а у вас чего? Толпа уже? Счас в полицию брякну, пусть нарушение зафиксируют и меры примут, – высморкался в галстук Гвоздь.
– Василий. Василий Трифонович, да для вас. Сейчас все решим, – засуетилась женщина за стеклом,
–Зина, ну где ты там. Иди, выдавай, народ же ждет, – крикнула она в зал.
7
– Даешь ты, Василий Трифонович, – восхищенно сказал ему Петрович, когда мы в честь знаменательного события, зашли в бар, пропустить по кружке пива, – Ловко ты ее законом припер. А то бы еще, хрен знает, сколько ждали. Мандат получил, так теперь законы изучаешь?
– Ну, ты сказал? Стану я умную голову, всякой фигней забивать. Волосы, знаешь, как с умной головы слетают, а мне свои пока не надоели. Да нет, конечно. Мы в эту зиму, на подледной рыбалке были.
Сидим с мормышками, да так удачно сидим, не поверите. Лещ, скопом прет, из лунки, только, что не выскакивает. Руки вытаскивать устали. Тут подлетают две машины с мигалками.
Через матюгальники орут, – Граждане, больше двух человек, уже пикет, что категорически запрещено законом. Прошу разойтись добровольно. В противном случае, мордой в снег, и сапогами, по льду подтолкнем, а потом на пинках в машину закатим. Делать нечего, что успели, собрали и ходу. Отбежали на безопасное расстояние, оглянулись…
Сидят на наших лунках полицаи, и лещей наших дергают. Вот и запомнилось, разве такое забудешь…
Дома я бережно сложил праздничный наряд, протер на консервацию ботинки. Через месяц снова праздник, надо быть готовым.
АКУСТИК
Три года скоро, как на пенсии. Пенсия у меня льготная в пожарных заработал. С одной стороны хорошо, как говориться, «молодой ишо», а с другой, куда ни ткнусь, на работу не берут. В сторожа и то ни как не пристроиться.
– Знаем, мы вас, – говорят, – проспишь все на свете.
Тут конечно, доля правды есть. Так– то служба была ненапряжённая. Но как какая ни будь фигня, вроде пожара, тут хоть увольняйся. Но ничего вытерпел, до заслуженного отдыха дотянул. Но проблемы есть, тут не отвертишься. По привычке днем отоспишься, а ночью как лунатик.
Жена, конечно ворчит. Тоже на пенсии, но работает. Ей легче, она звание, ветерана пожарной охраны не имеет, она экономист, ночами спит. Почти три года я соображал, – что ночью делать?
И наконец, придумал, стал по ночам звуки изучать …
Соседи за стенками шевелятся, каблучки под окном стучат. Увлекательнейшее занятие.
Этого не понять тому, кто двадцатые или тридцатые, свои года одолевает. В эти года, ночами слух вообще пропадает. Это сейчас, когда уже далеко от этих лет отбежали, лежим с женой на постели «соседями». Помним еще, что разного пола, да, как зовут, и то хорошо. А то ведь по– всякому бывает…
Кольке, соседу нашему, его Танька, половину волос на голове выдрала. Послышалось, ей, видите ли, что он, Галину, какую-то во сне вспоминает. А ему приснилось, что он новую «Калину» покупает.
А раньше.… Вспоминаешь, и сейчас еще от воспоминаний, нет, уже не вздрагиваешь. Так мурашки мелкие пробегут. А бывало: переплетемся так, что не понять, где, что: чьи руки где, чьи ноги. У кошки нашей от удивления шерсть дыбом вставала, коготки по полу «танец с саблями» выбивали.
Ушло время, отцвели, так сказать «хризантемы в саду». Навыки, конечно, остались. Только прицел уже сбитый, и патроны наперечет. Бывает, что навалится, мысли голову зальют. Про «прицел» вспомниться и про «мишень». Но пару раз затвором щелкнешь в холостую, «мишень» перестает интересовать. Остается одно, других слушать.
Я же три года, как ни как, на флоте прослужил. Два из них на лодке – акустиком. Все типы кораблей наизусть знал. Сейчас вот, как слушать стал, вспомнил флотские навыки. Все как учили: журнал классификационный завел, соседей по шумам определяю. Слева от меня однушка, значит, однотрубный буксир, двухкомнатная, – эсминец или легкий крейсер, а дальше уже линейные корабли идут.
Как только ночь вступает в права, на «буксире за стенкой, «аврал» начинается. Начинают двигать что-то по квартире… Сюда-туда, туда-сюда. Я, как только к стенке смежной с «буксиром» не прилипал, а все никак характер «шумов» не уловить. Граненый стакан к стенке прислонял, от прибора для измерения давления, микрофон к стенке прикладывал. Главное: разговор не слышно, а только туда – сюда, туда – сюда. И начинается это, или глубоким вечером, или ранней ночью. Днем никогда «шумов» нет. Я чего только не передумал. Додумался даже до игр, которые в темноте. Сейчас в интернете их тьма. Медсестра на постели "умирающего", готовая выполнить любое последнее желание, или таксист с безденежным пассажиром, требующий расплаты «натурой». Старушка со старичком по «грибы». Я краем глаза в видео школу, этих с позволенья сказать игр, заглянул. Два дня ни спать, ни есть не мог. О бескрайних человеческих возможностях думал. За стенкой к соседям, стал примерять. Что в темноте, так это объяснимо – рожи свои, при таких-то играх, видеть не могут. Но по «шумам» не сходиться, посторонних звуков никаких. Подвигаются, подвигаются и тишина. Вроде «буксира – толкача» в порту. Распихал всех по причальным стенкам и на отдых. Долго в отгадках мучился, все перебрал, но ни как, как говориться, ни один «пазил» не подходит.
Сегодня вышел на двор. А сосед с «буксира» во внутренностях «Жигулей» чего-то потерял. Сам – то я в машинах, как заяц в окурках, ничего не понимаю. По «шумам» это да, специалист второго класса, «Отличник боевой и политической». По возгораниям тоже: рукава подтащить, размотать. Убежать вовремя, а вот в технике я, как хирург в сантехнике. Однако подхожу, со стороны спины соседа.
–Чего потерял? – спрашиваю, – искра ноги сделала?
– Троит, – отвечает, – мое «корыто», – аккумулятор на месте. Свечки, все четыре, а троит.
2
–Может с бензином что? – напустил я умно-задумчивое выражение на лицо, – «Паленой» водки, тоже бывает, глотнешь, так не то, что «затроит» жить не хочется.
– Тут ты прав, от топлива многое зависит, – перестает копаться в «корыте» сосед. Выпрямляется и протягивает мне сигареты.
Курим, слегка перебрасываемся словами, а меня внутри разгадка загадки покоя не дает. Прикинул, пора спросить, а то уже по половине сигарет сожгли. Так, что или сейчас, или до новой порции никотина ждать. Замучил меня уже этот ребус без ответов.
– Чего ты сосед, по ночам все двигаешь? – спросил, а сам затянулся до всех своих глубин, в ожидание ответа.
– Да, понимаешь. Диван у нас раскладной на колесиках. Двадцать лет, как к одной стене придвинули, так и стоит. В полу колея, уже от колесиков этих, глубиной сантиметра три. Пару раз, я уже резину на колесиках менял. Жене, толкую, – давай выкинем, она ни в какую. Упрется, как Брестская крепость: это наша первая семейная покупка, воспоминаний сколько. Да и не купишь сейчас такой, не делают уже. Тут она права, что не делают, это точно. В нем доска сороковка, представляешь?
–Представляю, – выдыхаю я дым, – А у меня голова распухла, – Чего это вы все там двигаете?
– У одного тебя, что ли пухнет? Сосед снизу тоже интересовался. Чего это вы там делаете? Может и мне пригодиться? Расскажи, я на это дело, бутылки не пожалею, – отвечает мне сосед.
Знаю я этого соседа снизу, на лестнице сталкивались. Хиппи, джинсовое. Лет этак к тридцати, волосы в косицу заплетены. Пару раз в месяц, голос его слышу, орет на весь подъезд, хлопая дверью,
– Посмотрю, как ты жить без меня будешь, коза не доенная.
– Тебя, молоком поить что ли? А ты заслужил? – отвечают из квартиры, – и если я коза, то ты козел винторогий.
А коза, ничего себе, такая козочка. Ладненькая такая. К такой любой бы присосался, если б разрешила, «молочка» попить. По подъезду идет, «копытца» каблучками, призывно так стучат, слух мой радуют. Как в дальнем походе, шум винтов, гражданских судов.
– И чего ты ему ответил? – заинтересовано спрашиваю соседа.
– Сначала хотел ему, все как есть, сказать. Но он, предложенной бутылкой, мне горло пережал.
Что первое в голову пришло, то и сказал. Сказал ему, что с женой, в «толкача играем».
– Это как? – закашлялся я.
– Ну, вроде я бульдозер, а она препятствие. И вот я приноравливаюсь, и «отвалом» толкаю ее, толкаю. Она, конечно, сопротивляется, хватается за все, что на пути подвернется. За мебель, за машину стиральную, за ванну, за унитаз, а я толкаю, толкаю.
– С унитазом что ли? – ошарашенно спрашиваю я, не замечая, как окурок сигареты уже поджаривает губы, забыв, про то, что сосед все это придумал.