Через пару дней, когда она немного оклемалась, ей была устроена «тёмная» сразу у входа в спальню. Накинули на голову одеяло. Опять удары, опять пол. Опять та же обувь. Молчала и терпела, никому не жаловалась, дома-то привыкла к такому.
Нет ничего страшнее детской корпоративной ненависти, основанной на зависти. Объединившись против неё, маленькие изверги могли сделать такое, что не придумать их старшим соратникам: садистам и насильникам. К примеру, они распускали, раскидывали целую катушку ниток на матрац, на котором спала Марьям, стелили сверху простыню и ждали, пока жертва заснёт, а потом тянули за концы нити. Марьям через сон чувствовала, как что-то движется в ногах, под головой, на боку, везде. Она переворачивалась и от испуга, естественно, просыпалась. Чтобы себя не выдать, маленькие злюки переносили свои игры на другую ночь, а когда им меняли постель, убирали нитки, потом снова раскидывали свои забавы, издеваясь над Марьям.
Воровство было здесь не удивительным, а привычным делом, только не для Марьям. Что-то друг у друга крали, а показывали на новенькую Марьям, что это она сделала и что они это видели. Марьям, не разобравшись, наказывали, надолго запирали в глухой кладовой, где урчали холодильники. Иногда попадало тумаков от воспитателей (физические наказания тоже здесь очень даже имели место).
Мальчишки здесь, как она видела, подобрались все какие-то хилые и не могли защитить её, им бы защитить было себя. Она задумала от безысходности повеситься. Была не была! Завела шею в верёвку, привязав за перекладину в комнате, встала на табуретку. Тогда её взгляд упал на зеркало, стоящее на тумбочке. И вдруг она как бы себя увидела со стороны, что у неё синее лицо, как глаза закатились… Там, в том мире, на окне лежали ножницы. Явь и сон смешались. Кто-то, чьё лицо было не разобрать, будто взял эти ножницы и перерезал злосчастную верёвку. Вдруг – боль на шее и щелчок! Она потеряла сознание. Долгая пауза. Очнулась. Послышалась чья-то ругань. Подумалось: «Что это? Выходит, и на том свете тоже ругаются?»
Оказалось, что верёвка не выдержала, лопнула, а ножниц нигде и в помине не было. Она их искала потом, у всех спрашивала, но их просто НЕ БЫЛО!
Тогда-то она и поняла, что сам Аллах, наверное, помог ей спастись и перерезал злосчастную верёвку, показав её синеющее лицо в зеркале и ножницы, а это значит, что совсем не случайно она осталась жива и что впереди её ждет счастье, и она всё выдержит. Она просто стала ждать, жить назло всем тем и этим. Она поклялась для себя, что никогда больше не смалодушничает.
Ей так сильно захотелось увидеть небо, её синее небо. Выбрав удачный момент, она выскочила из здания интерната, но это же был город, а этого она совсем не учла: небо было серым, дома и деревья почти полностью скрывали его. А еще небо было всё в проводах, как будто какой-то паутине. И в эту паутину она попалась!
За ней тут же погнались, думали, что она захотела убежать прочь. Вернули. Внушали. Дальше троица снова на её пути. Тумаки, знакомые те же кроссовки, крики. Изолятор в кладовой. Ночь. А звёзды только мерцали своим холодным светом в окне.
«Передайте, звёзды, моему синему небу, что я здесь вот, совсем в неволе! Я в паутине запуталась!» – умоляла она.
Как-то у завуча пропали большие деньги, пока она посещала с контролем урок по русскому языку, прямо из кармана куртки вместе с кошельком. Вызвали полицию. Пустой кошелёк нашли у Марьям в тумбочке. Но она в это время сидела в кладовой, молила звёзды и украсть их, эти деньги, конечно, не могла, но какое это имеет значение?
«Как громко звучат холодильники, словно радуются, что я опять здесь», – подумала Марьям.
Утром хватились, что нет троих воспитанников. Сбежали. Сообщили куда следует. Объявили в розыск. Безрезультатно. Прислали проверку из Министерства образования. Собрали педколлектив.
«Максималистка, – сидел и думал проверяющий, упёршись взглядом в одну, – наверняка, в декрет собралась смыться». Он рассматривал молодую учительскую поросль, работающую здесь. Любил он молодых учителок, такие, если что, правду и скажут, и покажут. Колготки, ножки, мини, чтоб аж дух захватило. Или вон откровенные разрезы на длинных платьях, они вообще манили куда-то, заставляли примеривать на себя обстановку грёз и представлять себя рядом. «Если человеки – это точно, мужчины, то женщины тогда кто? Инопланетяне, не иначе», –рассуждал проверяющий.
Разбирались, оправдывались.
– Да всё хорошо здесь, – сонно отметил он, довольно поглядывая на рюмку угодливо налитого кем-то вечернего коньяка.
На крыльях мечты на смену зиме заспешила новорождённая от зимы и лета красна весна. Она пришла внезапно, превратив снежные барханы сугробов в белую, проседающую под своим весом прямо на глазах мокрую субстанцию. Из окон здания пар от дыхания прохожих не стал виден, птицы засновали туда-сюда с завидной быстротой, предчувствуя скорую сытую жизнь, а не диету из прошлогодних ягод мелкого ранета, твёрдого, как мёрзлый камень, который не уклюёшь, целиком не проглотишь, а оттаявшего на припекающем солнце и ставшего от этого мягким.
Вверху над всем миром верховодило радостное весеннее небо.
После окончания учебного года приехала баба Гафия. Она упросила детдомовское начальство забрать на лето Марьям. Ей даже расписку пришлось написать и привезти свежую баранью полутушку. Всплакнув для жалости, в конце концов, забрала к себе девочку.
Добродушный Жуфа встретил Марьям, виляя хвостом, как охранник у ворот потустороннего мира. Он похудел, потому что кормёжкой его хозяева не баловали, научился рычать и еще скулить, когда ему хотелось «жрать». Какое же это хорошее слово, какое оно правильное и подходящее к тому положению, если ты на длинной цепи.
С другой стороны аула, на другой улице от дома бабы Гафии жили Салиховы. Семья хорошая, дружная, крепкая.
Отец и мать, учителя в школе, души не чаяли в своих сыновьях – погодках Гильмане и Равиле. Отец брал ребят с собой в лес сено косить, грибы собирать, насекомых всяких подмечать, птиц и зверей различать. Он брал их с собой везде, где требовалась хоть какая-то ему помощь, будь то на рыбалке, в лесу или по исполнению своих мужских делах по хозяйству. Мать находила время для малышей на чтение книг, причём, она занималась с ними этим занятием всего по полчаса, но почти каждый день. Неудивительно, что уже к школе дети умели читать и писать, имели широкий кругозор. Именно родители приучили ребят к ежедневной зарядке до пота, бегу по соседним лесам на лыжах или просто налегке.
Гильман стал спортивным человеком. В школе бегали кросс – он был первым, поехал в район – там успех. Все стали говорить о задатках юноши. Ему пророчили спортивную карьеру, а он подался в инженеры. Равиль же стал юристом, окончив юридический факультет. Годы учёбы неслись для них с огромной скоростью. Шутка ли, учёба, спортивная секция по лыжам и лёгкой атлетике. И тренировки, тренировки. Занятость полная.
Однажды, еще студентом, Гильман заметил ребят-студентов с компасами и картами, которые садились в старенький автобус-газик, у него рычагами водитель, сидя на своём месте, дверь открывает. В общем, с ними Гильман поехал в лес и так попал на спортивное ориентирование. Ребята на секции подобрались волевые, выносливые. Так уж получилось, что они были уже на последнем году обучения и в скорости выпускались, становились инженерами. Гильман увлёкся этим немного экзотическим видом спорта и с удовольствием ходил туда на тренировки. Требовалось бегом найти точку на карте, прокладывая себе кратчайший путь к ней самостоятельно. Здесь просто необходима голова, как в шахматах, и хорошая физика, потому что местность пересечённая, а бежать надо кроссом без дороги через заросли и овраги.
Девушки и развлечения были на втором плане. Нет, они, девушки, конечно, были недалеко, украшали жизнь своим присутствием: поцелуями, ничего не значащими обещаниями, и Гильман платил им высокочастотной влюблённостью и только дружбой.
«Должна же когда-нибудь ему встретиться одна, ну та, единственная», – думал Гильман. Эта мысль проявлялась всегда в его сознании. Он представлял свою девушку, которая станет потом его женщиной, будет при этом его любить и, в общем, будет центром целой вселенной, но его вселенной.
Гильман подъезжал в аул на автобусе. Издалека он увидел знакомые родные дома, увидел чуть наклонённую краснеющую кирпичом водонапорную башню. Ему стало вдруг как-то спокойно на душе и приятно. С особой гордостью он вдруг осознал, что здесь родился, что здесь его корни, малая родина. Так с автостанции он легкой походкой с небольшой спортивной сумкой через плечо зашагал, подмечая мелочи и изменения в облике домов, кивал, здороваясь, всем встречным. «Домой же вернулся, я же у-у какой».
Мимо проехала скорая с надписью «Реанимация», включив свою громкую сирену. «Кому-то стало худо, и скорая из города», – подумал Гильман, повернув на свою улицу. «Калитка настежь, странно». Стоящий неподвижно в ограде отец.
– Мать…, здесь не смогли помочь, повезли в больницу.
Туда она доехала, но ей стало хуже. Она умерла.
Потом похороны. Пришли люди. По заведённой мусульманской традиции они пришли в этот день посочувствовать, погрустить вместе с родственниками. Много людей. Почти весь аул.
На него нахлынула такая тоска, сердце сжалось. Ему вдруг вспомнилось недалёкое детство. Как мама смеялась, когда он вместо слова «ладно» говорил «гадно», как они вместе с ней хоронили у дороги умершую птичку. Многое вспомнилось. От нахлынувших переживаний его ноги сами тогда куда-то пошли, понесли куда глаза глядят.
И вдруг он как будто очнулся. Перед ним стояла девушка. Худенькая, невысокая, в тёмные волосы вплетены белые ромашки. Миндалевидные чёрные глаза смотрели на него испуганно, поражая своей глубиной и какой-то восточной красотой.
Гильман остолбенел, стоял и смотрел на это природное произведение искусства, не в силах даже пошевельнуться. Она глядела на него, отрешённого и напуганного, уже с любопытством. Улыбнулась. Не кокетливо, а как-то тепло и по-детски трогательно, и убежала.
Незнакомое чувство наполнило грудь, постучало и отозвалось в каждой его клеточке необъяснимым зарядом лучистой энергии.
Гильман долго ещё стоял, не понимая, что же произошло. Потом обошёл «квадратом», как в ориентировании, все соседние улицы, но всё безрезультатно. Исчезла!
Когда вернулся домой, он рассказал про всё брату Равилю. Тот долго не мог понять, о ком идёт речь, а на другой день принялся выручать брата, наводить о незнакомке справки по всей округе. Выяснил, что она детдомовская, зовут её Марьям, что ей только пятнадцать, и в ауле она сейчас живёт временно на лето у бабки Гафии.
Утром, когда солнце ещё не набрало силу и освещало аул косыми бархатистыми, пока не знойными дневными лучами, отражая зеркальные зайчики от росы кружевных кустов, Гильман подошёл к дому бабки Гафии. Огляделся.
По ограде на цепи вяло ходил большой худой пёс, ожидая, наверное, свой утренний завтрак, в сарае слышались петушиные голоса и различалось блеянье овец. Гильман решил подождать, вдруг Марьям выйдет, он так хотел увидеть её, заговорить с ней, а потом будь что будет, как говорится, куда кривая выведет.
Прошло достаточно времени, прежде чем открылась дверь дома. Гильман внутренне собрался и тут увидел Марьям. «Вот, оказывается, ты какая, Марьям!» – пронеслось в голове. Вместо слов пришло оцепенение и переиначило всё. Он стоял и молчал. Наконец, он смог выговорить:
– Здравствуй.
Сердце его часто забилось. Тощий пес завилял хвостом и гавкнул для приличия.
Она же думала в этот момент, что какой интересный парень растерялся по ту сторону ограды, и даже немного испугалась, что даже в зеркало не посмотрелась – некогда. Застеснялась, вспомнив про их встречу раньше, и отпрянула обратно в двери. Она держала рукой задвижку, не знала, как поступить дальше. Сердце подсказывало: «Это он!»
Потом решительно открыла дверь и вышла к нему.
– Здравствуй, – ответила девушка. – Не бойся Жуфу, он не кусается.
– Скажи, а где живёт…, – видно было, что он просто не придумал, кто и где живёт. Как говорят в таких случаях: «Не знал да ещё и забыл».
– Это прямо туда и ещё через два дома, – ответила она в том же духе. Оба засмеялись и, не отводя взгляда, смотрели друг на друга.
– Мы виделись раньше? – спросила Марьям, чуть посерьёзнев.
– Да, в прошлом месяце, так давно, что я захотел тебя снова увидеть.
– А, я тоже помню тебя.
Она отвечала так по-детски просто, немного застенчиво улыбаясь. Он смотрел в её чёрные удивительной красоты глаза, и ему стало ясно: пропал, влюбился, как мальчишка!
Они ещё говорили, просто так, ни о чём, как бывает в таких случаях. Только краснобокая водонапорная башня знала о чём, да ещё небо, глубокое, как колодец, в котором оно отражалось и запросто показывало звёзды тому, кто туда смотрел. Решили встречаться. Гуляли по улицам. Смеялись. И говорили, говорили.
Гильман боялся даже дотронуться до Марьям, но однажды робко обнял и поцеловал. Марьям затрепетала от счастья. Её маленькое сердце, измученное чужими и родными людьми, отозвалось и потянулось к нему, уже такому взрослому и такому доброму парню. Она впервые после исчезновения матери слышала ласковые слова, чувствовала тепло, нежность в голосе. Она ещё не поняла, что влюбилась.
Из разговоров с девушкой Гильман понял, что уже пришлось той пережить и как теперь ей в неволе за решётками детдома.
Он обо всём рассказал брату.
– Ну, и что ты думаешь делать? – спросил он у Гильмана
– Не знаю, но я хочу забрать Марьям из детдома.
– Ну, а дальше что?
– Женюсь на ней. Она уже согласна. Спрашивал её сегодня. Мы поклялись быть теперь вместе.
– Да, но она же еще ребёнок!
– Я поговорю с отцом, как поступить.
Вечером Гильман поведал отцу о своей любви. Отец долго расспрашивал в тот вечер Гильмана.
– Я, как учитель, помню эту Марьям, хорошая прилежная ученица. Красавица! Но у неё были всегда грустные глаза, ведь её мать исчезла неизвестно куда, когда той было совсем мало лет. Помню историю с отцом, потом слышал про жизнь девочки у дальних родственников. Видишь, ты старше её на целых восемь лет, поэтому не обращал на неё внимания и не знал её. Так ведь?
– Да, так.
– Помочь хочешь, понятно. Жениться ведь ты на ней пока не сможешь. Придётся поступить как-то иначе. Надо думать. – Повисла долгая, тягучая пауза.
– А давай возьмём её к себе, она поживёт здесь, ты присмотришься к ней, потом уже будем думать о дальнейшем. Там же ещё с родственниками надо будет разговаривать. Может, мне взять над ней опекунство или даже удочерить, ведь в нашей семье так не хватает женщины, – отец вздохнул с сожалением, потом улыбнулся.
– Пойдёт так, юрист?– обратился он к сидящему в соседней комнате Равилю, который, конечно же, слышал всё.
– Да, и я даже помогу с оформлением документов.
– Спасибо, отец, что ты меня понял и поддержал, как здорово, что ты у меня есть.
Гильман с благодарностью обнял отца за плечи.
Но пока всё оставалось по-прежнему. Марьям помогала по хозяйству, забот было много. Однажды в один из последних летних дней приехал двоюродный брат Марьям – Тахир. В городе он работал на автосервисе. Когда увидел Марьям, поразился, как она выросла и похорошела.
Как-то он собрался на шашлыки с друзьями и решил пригласить туда и сестру.
– Приходи к нам, не пожалеешь, – сказал он Марьям.
К сестре он один относился хорошо, не обижал, даже помогал ей в её домашних заботах, и она его уважала и даже любила, выделяя его из всех братьев.
– Да нет, я не приду, там же парни одни, – ответила ему Марьям, улыбаясь, хотя ей очень хотелось хоть посмотреть, как это – отдыхать, есть шашлыки, хотелось попробовать вкусное мясо.
– Ладно, я тебе шашлык принесу, горяченький! – согласился Тахир.
Не знала Марьям, что больше никогда его не увидит. Долго в тот день ждала девушка брата, к вечеру на сердце становилось всё тревожнее.
Она решила пойти туда, в лес, хотя и очень боялась.
Солнце уже в закат прыгнуло, значительно увеличив тени кустов и деревьев. Вдали курился костёр. Дым от него скрывал пеленой противоположную часть поляны. Сердце ёкнуло, когда она увидела сиротливо лежащий на земле свитер Тахира. А чуть дальше на суку висел и сам Тахир. Язык вывалился, глаза навыкат, на щеках слёзы застыли, как будто из того её видения, которое было в детдоме. Крича и причитая, Марьям кинулась в аул, не чуя под собой ног.
Пока в райцентр сообщили, пока приехала полиция, пока то да сё, прошло время.
Только к обеду на другой день люди в форме приехали разбираться. Возились недолго. Сказали, что и так им всё ясно – суицид в чистом виде.
Правда, Марьям лишь потом узнала, что это и не самоубийство вовсе. Тахира подвесили на сук за подбородок. «Разве может человек сам себя подвесить за подбородок?» – говорили в ауле люди. Вздёрнули Тахира его же дружки, говорят, за долги.
Но кто будет разбираться? Подумаешь, какой-то деревенский Тахир, который живёт не здесь, а в городе, который работает себе на каком-то там СТО? Так вот, самоубийство и всё.
Жуфа выл, накрывая округу щемящей тоской, плакала Марьям.
Она рассказала обо всём, что случилось, Гильману, который стал для неё по-настоящему и другом, и подругой, и подушкой для слёз.
Беда не ходит одна. Весть о том, что в аул приехали южане, причём, всем известно зачем, распространилась мгновенно.
Главный южанин был уже стареющий смуглый мужчина. В руках он постоянно держал и перебирал чётки, которые спасали его от быстрых шагов во всём и повсюду, где бы он ни был. Чётки – признак его принадлежности к не низкому сословию. Несомненно, он имел влияние и власть над простыми людьми там, у себя, а расшитая яркая тюбетейка говорила, что её хозяин богат и набожен. Сухое продолговатое лицо обрамляла редкая конусообразная борода, и от того оно казалось ещё длиннее. Дополняли физиономию маленькие хитрые бегающие глазки, а брови росли как бы вопреки всем удлиняющим линиям перпендикулярно. Там у себя на юге он наверняка повседневно носил дорогой халат, а здесь, чтобы не выделяться, был одет в серую старомодную куртку и такие же неказистые брюки.
– А помнишь девочку, которую мы отметили с тобой в прошлый сюда приезд? Сколько лет прошло! Красивенькая была такая? Её мать ещё муж избил. А мы-то её мать за границу переправили, помнишь? – спросил он муллу, своего старого надёжного знакомого и партнёра.
– Это, наверно, ты о Марьям сейчас говоришь. Она в детдоме. Стала настоящей красавицей. Недавно узнал, что её удочерил местный учитель. Он живёт здесь недалеко. Его жена чуть раньше умерла.
– Полагаю, чтобы сделать её новой женой? Или как?
– Очень может быть, – вздохнул мулла ему в ответ.
– Когда-то мы по рукам ударили. Аллах аккбар!
Сулиму тоже нужна жена.
– Думаю, нам сейчас труднее будет заполучить Марьям. Неясно, какой такой интерес в этом у старого учителя. Тут что-то не так.
Сулим – сын главного южанина, любил просыпаться рано, но не совсем рано, конечно, а так, часов в девять или десять. Он минут пять обычно лежал, не шевелясь, закрыв глаза, и нежился в своём тепле под одеялом, которое, как скорлупа или щит, отделяли его мирок и его в нём от утренней прохлады, новых забот нового дня. Рядом лежала женщина. Но ему до неё не было дела: спала или нет, ему было в тот момент абсолютно безразлично.
Он в эти минуты сканировал себя, как механизм, начиная от пальцев ног, потом выше и выше, охватывая внутренним взглядом и все свои достоинства, и живот, и спину, пока не добирался до головы. Тут он обычно вспоминал, что было вчера, накануне данного утра. Вот вчера были скачки, где он выиграл, поставив на «Пятого». Его цвет был желтый. SMS пришла с цифрой «2», а «2» – это как раз «Жёлтый». Сначала «Пятый» отставал, и Сулим даже подумал, что проиграл, но потом, слава Аллаху, всё встало на свои места, и система сработала.
Пошевелилась женщина. Она посмела просунуть свою руку с острыми коготками в его мирок и отвлечь его от воспоминаний. Сулим знал, что она хочет сейчас. «А вот этого не хочешь?» – он с силой молча откинул руку, правда, оставив свою руку там, на её территории. Через некоторое время уже в поиск его руки отправилась женская грудь, и Сулим сдался…
Внезапно раздался телефонный звонок. Дорогущий гаджет играл и играл красивую песню звонка.
– Пусть подольше попоёт, а то я эту песню никогда не слышала до конца, – прошептала женщина. Но Сулим быстро встал и взял трубку.
На проводе, хотя какой провод у гаджета, был отец:
– Здравствуй, Сулим! Я из Сибири. Помнишь, я тебе рассказывал о девочке. Так вот эта девочка стала красивой девушкой, и я постараюсь связать вас как-то.
– Так у меня же уже вроде есть, – проворчал Сулим и продолжил с явным недовольством в голосе:
– Не надо мне никого! Слышишь, отец, не надо! А сейчас, извини, я очень занят!
– Хорошо, бай! – засмеялся отец, как американец.
Сулим накинул одеяло себе на голову, нырнув в объятия женщины.
Осенью Марьям забрали из детдома, она переехала в дом отца Гильмана. Все формальности по опекунству были пройдены: остались позади комиссии, собраны множество справок, ходатайств, заявлений. Занимался этим в основном Равиль, как юрист, да и сам отец, чтобы всё по закону было. Просто Равиль пообещал, просто он тоже немного влюбился в Марьям, но брат есть брат, и тут уж ничего не поделаешь. Злые языки доносили, что все детдомовские девки – прожжённые шлюшки и что горя не оберётесь с ней. Слухи о прежней лёгкой жизни Марьям были специально раздуваемыми, причём, это делали и её двоюродные братья, и бабка Гафия. Она ненавидела девушку и винила во всех своих бедах только её. Но при оформлении предоставили медицинскую справку, что Марьям девственна и абсолютна здорова.
Она стала жить в одной из отдельных комнат дома, ходить в десятый класс местной школы. Гильман стал приезжать в аул часто, а на самом деле только бы повидаться с любимой. Они давно не могли уже жить друг без друга.
Как-то в один из таких приездов отец сказал сыну, что теперь после окончании Марьям школы он разрешит им жить вместе. Но надо соблюсти правила, прочитать молитву «Никях». При этом брачном обряде молодые дают прилюдную клятву, а потом распишутся в ЗАГСе. Так они решили. Так потом всё и произошло.
Синее небо. Оно особенно бывает ярко-синим после дождя или снега, утром, до обеда: если ранней весной – на фоне белостволых берёз, если летом – на фоне кудрявой зелени прииртышских лугов, если зимой – на фоне пирамид-сугробов, если осенью – на фоне отлёта на юг сборищ стайных птиц.
Но здесь его почти не видно. За окном унылый апрельский пейзаж с грязной дорогой и потемневшим снегом.
Медицинская палата: две койки с прикроватными тумбочками по стенам да небольшой обеденный стол. Больница страшная по своему предназначению: онкологическая. У окна стоит симпатичная женщина лет пятидесяти. Операция позади. Дни тянутся долго. Впереди неизвестность и постоянный страх, что всё может вернуться.
Вдруг в палату почти бесшумно вошла молодая женщина.
– Здравствуйте! – сказала она тихо. Красивые чёрные миндалевидные глаза были испуганны и смотрели с беспокойством.
– Здравствуйте! Господи, а вы-то тут почему, такая молоденькая?
– На операцию: опухоль.
– Ой, а сколько же вам лет?
– Да тридцати ещё нет.
– Замужем?
– Да, и деток трое у нас.
– Молодцы! Ну, не переживайте, помогут тут, всё будет хорошо.
Девушка присела на край кровати. Помолчали. Только без конца звонил её сотовый.
– Муж переживает, да?
– Да, он у меня очень хороший. Знаете, я только теперь с ним поняла, что такое счастье, я так хочу жить! Он спас меня, в моей жизни это единственный человек, который обо мне так заботится. Вот недавно мы переехали в просторный двухэтажный дом, он сам его построил. Мы очень любим друг друга.
И вдруг она начала рассказывать про свою жизнь. Про детство, про маму, про детдом, про унижения, про то, как издевались над ней братья, как встретила Гильмана. Прошло часа два, Марьям, как она назвала себя, и плакала, и смеялась, и не могла остановиться. Почему ей вдруг захотелось обо всём рассказать чужой незнакомой женщине, она не знала. Может, она откликнулась на добрый участливый взгляд, спокойный ласковый голос, может, что-то в этой женщине напомнило мать, ведь она общалась только с мужем, подруг же у неё никогда не было.
– Не хочу умирать! Я только жить начала!
Галина, так звали соседку по палате, не перебивала её, поняла, что той нужно выговориться.
– Надо верить. Смотри, какая ты сильная, столько перенесла, справишься и с этим. А свою маму ты так и не встретила?
– Мама когда-то мне сказала, а это я запомнила очень отчётливо, что мы с ней встретимся. Я уже совсем и не надеялась на это. Мой Гильман от муллы узнал, где моя мамочка. Оказалось, что она попала в гарем. У неё совсем не было все эти годы возможности связаться со мной. Она жила всё это время под чужим именем, терпела голод и унижения. И вот мама совсем недавно случайно умудрилась всё же позвонить тому, помните, я рассказывала про главного южанина. Много времени прошло. Где она и где эфенди, так там того все называли. Как-то Гильман пригласил меня на сеанс по скайпу, сказал, что будет какой-то сюрприз. А это была… мама! Были наши слёзы радости. Слова, которые не у каждого есть. Ведь свершилось! Сбылось загаданное! Мама тогда сказала, что мы обязательно встретимся, небо нам поможет, и спросила, помню ли я, как она мне говорила когда-то про него. Камень свалился после нашего разговора тогда с моих плеч.
– Видишь, как всё получилось! Конечно, небо поможет, встретитесь. А тебя обязательно вылечат! Здесь хорошие врачи.
Спустя полгода Галина встретила Марьям в коридоре той же больницы. Женщина пришла тогда на контрольную явку, чтобы получить о себе мнение врачей: есть ли у неё осложнения. Консилиум врачей отметил, что всё нормально, хотя осложнения могут наступить, когда угодно, просто надо наблюдаться. Довольная результатом, Галина направилась к лифту, и тут из него вышла Марьям.
– Ой, снова мы встретились!
– Как ты? Расскажи, пожалуйста.
– Приехала вот. Сейчас результат анализов дадут на руки и всё. Не знаю. Очень боюсь.
Обе по инерции подошли к дверям того же кабинета, где недавно была Галина. Уселись на пустующую скамью для посетителей, говорили о себе, об этой чёртовой болезни, не обращая ни на кого внимания.
Вдруг за дверью громкий голос назвал фамилию Марьям, прервав на полуслове говоривших женщин. Марьям поспешно встала и скрылась за дверью. Галине стало так жалко её да и себя. Она даже заплакала и решила дождаться Марьям. Ожидание длилось минут пять, может, чуть больше. Но вот двери тихо открылись, и девушка появилась в проёме. Она улыбалась.
– У меня ничего не обнаружили, сказали, что я… Я абсолютно здорова!
–Ура! – громко закричали обе, не сдерживая своих слёз.
Галина в порыве обняла Марьям.
– Доченька, как же я рада за тебя!
В длинном коридоре сидели и стояли люди, шли туда-сюда, они все обратили внимание на этих двух счастливых женщин. Все улыбались, даже их потухшие глаза вмиг засветились.
– Скажи, как твои детки?
– Знаете, я для них живу. И никому не дам их в обиду. Я сделаю всё, чтоб они были счастливы.
Синее небо. С одной стороны на нём солнце, а с другой стороны – синь, бескрайняя, глубокая, густая. Вон в этой субстанции плывёт серебристый маленький самолёт, оставляя за собой туманную полоску. Он призывно и настойчиво тянет полоску за собой, куда, одному Богу известно.