Гром грянул к Новому году, когда Яков Ефимович, не отправив ни грамма продукции, прислал Апранину по почте голые документы на якобы отгруженный товар, чтобы закрыть бухгалтерский текущий год, не попав на дополнительные налоги, в очередной раз пообещав непременно произвести поставку до весны. Не имея возможности воевать за три тысячи километров, Юрий решил подождать и, не поднимая напрасного шума, закончить всё полюбовно.
Зима прошла в ожидании, а весна в бесконечных телефонных звонках, переговорах и очередных обещаниях Жица. Но не знал Юрий главного.
Не мог он знать, что ещё год назад Яков Ефимович, на одном из заседаний, одурев от собственного куража, разрекламировал на всю округу полученную от Апранина предоплату. Мало того, на банкете, и, в последовавшей за этим, бане пообещал деньги, на несколько месяцев, разумеется, кому бы вы думали, дорогой читатель, руководителю одной из местных администраций, и перевёл их на следующий же день!
Хронический дефицит местного бюджета как чёрная дыра поглощает безвозвратно любые подвернувшиеся средства. Поэтому, когда «хитромудрый», как ему самому казалось, Жиц напомнил чиновнику о сроках, то ему, в свою очередь, тоже напомнили о каких-то «покрытых мхом и плесенью» долгах и посоветовали обо всём забыть, пообещав, разумеется, поддержать в случае осложнений с кредиторами.
Летом Яков Ефимович, вконец завравшись, стал прятаться от телефонной осады Апранина, пока в одно прекрасное августовское утро не увидел его самого, да ещё в сопровождении напарника, на пороге собственного кабинета. Возникла продолжительная пауза под классическим нафталиновым
брендом «Не ждали!». Жиц, разом ещё больше постарев, как хамелеон принял землистую окраску и, глядя сквозь запотевшие стёкла роговых телескопов, заикающимся голосом растерянно пригласил вошедших присесть.
Постепенно завязался разговор, в котором Юрий проявляя всю свою дипломатичность, попытался пролить свет на причины свинства и перспективы разрешения проблемы. Увидев конструктивное и довольно спокойное поведение оппонентов, и поняв, что его не станут убивать немедленно, Яков Ефимович ожил, на столе появился кофе и, побеседовав ещё около получаса на отвлечённые темы, собеседники расстались, договорившись встретиться завтра в это же время и за пару дней закрыть все вопросы по долгам.
Однако, когда Апранин со своим спутником на следующий день появились в условленное время в приёмной, то встретили они там закрытый кабинет и двух довольно крепких молодых людей. Один из них, криво улыбаясь и не глядя в глаза, сообщил бесстрастным голосом, что генеральный директор в командировке и надолго, а потом пространно добавил, что в ближайшее время им сюда вообще лучше не проходить. На резонный вопрос Юрия, почему не приходить, второй из вышибал, развернувшись на поворотном кресле секретарши и нагло уставившись на Апранина, проговорил, жуя жвачку и растягивая слова, что здесь начинают ремонт, а это не безопасно. На последних словах он сделал особенный акцент, по слогам. Говорить больше было не с кем, не о чем, и кредиторы ушли.
Через несколько дней, приятель Апранина, видимо предчувствуя «жареное», поспешно покинул своего компаньона и улетел восвояси, сославшись на неотложные дела, а Юрий остался воевать один.
Главный бухгалтер Якова Ефимовича, носил более прозаическую фамилию, нежели у его шефа, Козлов, и звался Василием Сергеевичем.
Если Яков Ефимович более всего на свете любил заседания в президиуме, а на банкетах мороженое на десерт, то Василий Сергеевич более всего любил, естественно «за глаза», и при каждом удобном случае, обличать Якова Ефимовича перед всем миром в свинстве, жадности и необязательности. Впрочем, читатель с достаточным жизненным опытом, конечно же знает, что перед внешней опасностью, такие люди всегда объединяются единым фронтом.
Тем не менее, на звонки Апранина Василий Сергеевич охотно отвечал, не упуская счастливой возможности облить шефа дерьмом и покрыть последними словами, хотя ясно было, что всё это спектакль и конца ему не будет.
Идти в офис было бессмысленно, да и, похоже, не безопасно и Юрий целыми днями бродил по городу, мучительно раздумывая, как поступить.
Новосибирск, тем августом был солнечный, и зелёный, периодически умываемый короткими и тёплыми грозами. Длиннющий и высоченный мост через Обь, по которому довелось гулять озадаченному Апранину, соединял на левом берегу ухоженный пляж с раздевалками, шезлонгами, огромными разноцветными зонтами и мулатками, а на правом, где обитал наш герой, рок-фестиваль, гремящий уже целую неделю и практически круглые сутки.
Но Юрию было не до песен.
Почти две недели в городе и никакого результата, думал он, стоя вечером у полуоткрытого окна своего номера на двадцатом этаже. Недавняя гроза уже освобождала небо и бесконечную
перспективу мегаполиса, оставив во всю ширину и высоту над ним три огромные цветастые радуги, вложенные одна в другую, как матрёшки.
Да, две недели не дали результата по возвращению долгов, но создали ощутимое напряжение в отношениях с бывшим партнёром, а ныне должником, находившемся в родных стенах. Юрий, как непрошенный «варяг» все отчетливее это ощущал. Пружина сжималась.
Одевшись, он вышел из отеля и бесцельно побрёл по вечерней мокрой улице. Было уже довольно темно, но фонари ещё не зажглись.
Небольшой уютный ресторанчик «Киса и Ося» привлёк его внимание своим названием и Апранин вошёл поужинать. Посетителей было немного, и в приглушённом свете ничто не отвлекало от неторопливо льющегося романса, который исполняла стройная молодая женщина в длинном чёрном платье с обнажёнными красивыми руками. Левую руку она положила на полированную крышку большого чёрного рояля, за которым сидел молодой человек в строгом костюме с бабочкой и длинными чёрными волосами, собранными сзади в хвост.
Вечер романса и счастливая музыкальная парочка у «Кисы и Оси» нагнали на Апранина такой тоскливый настрой, что, вернувшись в свою «гостиничную тюрягу» и полежав с закрытыми глазами минут двадцать, он встал, взял лист бумаги и почти без исправлений написал:
Город чужой. Полвторого ночи.
Полмира во мгле сейчас между нами…
Лежу один, от бессонницы корчась,
Молчит телефон как могильный камень.
Ни звука, ни вздоха в гостиничной келье.
Сибирский мрак за окном распластался.
Мир опустел. Прошло две недели.
Лишь твой поцелуй на губах остался.
Лишь блеск твоих глаз, твой взгляд зовущий
На запад, туда, где полоска света
Еще не пропала. Я знаю лучше
Уже не будет, спасибо за это!
В пустое окно простираю руки
И сердце несется, в ночи сгорая.
К тебе прижимаюсь, и нет разлуки,
И нет ничего, только ты, родная!
Но утро опять принесет прохладу.
А я не хочу отпускать твои губы.
Я сплю, я в объятьях твоих и не надо
Будить так безжалостно, просто и грубо.
И реквием день меняет на скерцо.
А я без тебя дышать не умею…
И не оторвать, только вместе с сердцем.
А как бессердечному жить, Водолею?
Так писал Апранин, вспоминая об Инне Валерьевне, и, проговорив с ней по телефону, со дня приезда, половину месячной зарплаты, никак не мог урезонить собственную тоску расставания.
Однако вернёмся, друзья мои, к нашим главным баранам, и вернём к ним нашего подвижника.
Решение, вернее один из возможных его вариантов, пришло через пару дней, как всегда неожиданно, когда около полуночи Юрий вернулся в свой номер из бара гостиницы, где просидел за бокалом пива весь вечер. Ночные пташки, увидев его подавленный вид, оставили свои вначале активные попытки пробудить хмурого молодого человека к плотской жизни, и переключились на других. Когда бар опустел, Юрий, как уже было сказано, поднялся наверх, решил взять себя в руки и стал размышлять.
Жиц исчез скорее всего потому, что он, в свою очередь, реально боится Апранина, рассуждал Юрий, поскольку не знает, кто с ним приехал и имеется ли у него в городе поддержка. То, что в первый день он пришёл к нему не один, наталкивало на такую мысль, и это давало Юрию возможность для блефа.
Нужно было найти уязвимое место противника, и Апранин его нашёл. Он даже подскочил на кровати от прорвавшегося озарения и долго сидел, потирая виски ладонями, лихорадочно соображая, как удобнее подступиться к осуществлению задуманного.
Он включил телевизор, так как о сне можно было забыть. Еле дождавшись утра и наскоро перекусив, Юрий направился к ближайшему киоску, где купил путеводитель по городу. В первом же адресном бюро его ждала удача, поскольку искомое сочетание фамилии, имени, отчества и возраста оказалось единственным.
Координаты были найдены, маршрут по карте проложен и уже через час сквозь входной проём своей собственной квартиры на Апранина смотрел изумлённый Жиц. Преодолев, наконец, речевой паралич, и не приглашая Юрия в дом, Яков Ефимович с кривой улыбкой и дрожащими руками, запинаясь сообщил, беспокойно поглядывая Апранину за спину в коридор, что после командировки он заболел, но «теперь уже всё прошло и теперь уже точно всё будет хорошо». Наконец, с трудом пытаясь выправить путанную речь, он подытожил короткий разговор тем, что ждёт его завтра в девять утра у себя в кабинете для решения вопроса.
Расчёт Юрия оказался верным и через два дня один контейнер с товаром был оформлен на железнодорожной станции и получены отправные документы. Более того, Жиц даже оплатил Апранину гостиницу за две недели его проживания и был подчёркнуто предупредительным и вежливым, обещая второй контейнер предоставить к отправке «на днях».
Юрий хорошо знал, что обратной стороной трусости и унижения являются мстительность и подлость, и поэтому беспокойство не покидало его. Что эта тревога не беспочвенна, он увидел в тот же вечер, в день оформления контейнера. При получении ключа администратор отеля сообщил Юрию, что, представившись знакомыми, его спрашивали по фамилии двое молодых людей и интересовались в каком номере он проживает. Кроме того, около часа ночи его разбудил телефонный звонок, но, услышав голос Апранина, звонящий ничего не ответил, секунду помедлил и молча положил трубку.
Уставший за день как собака, Юрий не стал строить в своём воображении излишние страшилки и, решив, что сегодня уже ночь и ничего непредвиденного не произойдёт, перекурив, погасил в номере свет. Сквозь узорчатый тюль огромного, почти во всю стену, окна в комнату проникал лишь голубоватый отсвет от вокзала и от очень ярких прожекторов, размещённых на высоченных мачтах и освещающих подъездные станционные пути. Дневная суета брала своё и, сладко вытянувшись под одеялом, наверно впервые за две недели, он быстро и безмятежно уснул.
Трудно сказать сколько прошло времени, но среди ночи его разбудил будто бы шелест каких-то крыльев по лицу. Он стал машинально отмахиваться руками, но они налетали снова и снова. Юрий хотел открыть глаза и не мог понять, получилось ли, потому что в номере была сплошная темень. Он попытался двинуться и снова неудача, двинуться не может и снова крылья по лицу и шелест, и жутко.
Наконец он овладел собой, вскочил и увидел, что в окне вокзал, кромешная темнота пропала, в номере полумрак и кроме него самого здесь больше никого нет. Апранин закурил и снова долго лежал, соображая, что это было и что бы это могло значить? Что делать?
Мысль, что он один в чужом городе подсказывала ему единственно возможный ход событий – уезжать и немедленно, поскольку отправка даже одного уже оформленного, но ещё находящегося несколько дней на товарной станции контейнера, этими лихими ребятами, стоящими за Жицем, явно не планируется и он ходит по краю пропасти.
Эта мысль, порождённая жутким ночным видением, казавшаяся минуту назад случайной, теперь, получившая прозрение и логически подтверждаемая, основательно укоренилась. Да, он, Апранин, мешает, он без поддержки, и никто из его знакомых даже толком не знает, где он остановился. Уезжать и немедленно, проговорил он почти вслух сам себе как приказ.
Поднявшись с кровати, Юрий потушил сигарету, и, не зажигая в номере свет, посмотрел на часы – четыре утра. На сборы в сумраке комнаты ушло не более десяти минут, а ещё через пять, спустившись, мимо сонной охраны вниз и рассчитавшись с дежурным администратором гостиницы за проживание, он уже сидел на заднем сиденье такси, несущегося в сторону аэропорта Толмачёво.
Через сорок минут, обойдя билетные кассы, всех авиакомпаний, Апранин узнал, что на утренние рейсы билетов на Москву нет.
И вот, когда казалось, что надежда совсем уже покинула нашего героя, и он, опустив голову, отошёл от последней авиакассы компании «Сибирь», его окликнули. Обернувшись и подняв глаза, он увидел миловидную девушку в бело-голубой форменной одежде, которая объявила ему, что он очень быстро бегает, что она гоняется за ним уже десять минут по всему аэровокзалу и что у неё в руках «бронь» на самолёт, который улетает через полчаса! Оторопевший Апранин, хлопая глазами, молча выполнил всё, что ему, видя его растерянность и пряча улыбку, говорила «аэрофея», отсчитал деньги, и через несколько минут уже сидел, прильнув к иллюминатору, со стыдом вспоминая, что в смятении даже забыл поблагодарить незнакомку.
Когда самолёт мягко качнуло и он плавно тронулся, выруливая на взлет, Юрий снова увидел свою сероглазую спасительницу, которая, кивая головой и подняв вверх руку, приветливо смотрела из огромного офисного окна аэровокзала в его сторону.
Но, как оказалось, не только она одна провожала нашего путешественника. Из-за высокой решетки забора лётного поля за уходящим самолетом с нескрываемым разочарованием, наблюдали всё те же двое, которые всего час назад, не найдя Апранина в отеле, рванули за ним в аэропорт, и снова опоздали.
Да, друзья мои, если бы не эта девушка с билетом…!?
В сумке Юрия лежали документы на контейнер, отправленный им вчера в счет погашения части долга, и для Жица они были уже не досягаемы, собственно, как и он сам.
Сидя в мягком кресле и немного успокоившись, Апранин теперь не мог отделаться от воспоминаний о ночном видении с темнотой и хлопающими по лицу крыльями. Можно было конечно, плюнув на всю эту мистику, приписать случившееся нервам, но ведь он ложился спать, впервые за последние две недели спокойный и с чувством сделанного, правда пока наполовину, дела. А между тем он как ошпаренный срывается среди ночи и вот уже в самолёте!? Ощущение ужаса, конечно, было сильным, но непродолжительным. И не ужас выгнал его из гостиницы, а последовавшие за ним рассуждения! Как только родилось действие, ощущения изменились и вот только сейчас Апранин понял или вспомнил, что напомнили ему мистические ночные «пернатые».
Ощущение старой отцовской шинели напомнили своим прикосновением эти таинственные крылья в далеком сибирском городе на 20-м этаже отеля «Новосибирск» прошедшей августовской ночью. Как это ни парадоксально звучит, но ужас улетучился, а прикосновения остались. Это щемящее сладкое ощущение полной защиты у отца за пазухой, когда вокруг зима, ледяной ветер, колючая папина щека и, трепыхающийся на этом ветру лацкан офицерской шинели с петлицей, касающийся его лица, и похлопывающий, как те ночные крылья, спустя сорок с лишним лет.
Но в детстве было уютно и тепло с отцом, а там страшно!? Юрий объяснял для себя это тем, что, наверно, отец страхом выпроваживал его домой от расправы обозленных должников. Страшила сама обстановка, но касались его именно крылья отцовской шинели.
Чтобы окончательно, дорогой читатель, поставить точку в этой истории, стоит, конечно, сказать несколько слов и о дальнейшей жизни Якова Ефимовича, которая, увы, уже не имела прежнего блеска, да и не была продолжительной.
Пришли другие времена, времена молодых прагматичных циников, в руках которых и оказался по «совковски» наивный и хвастливый Жиц, а вместе с ним и контрольный пакет акций его акционерного общества.
Правда, какое-то время, пытаясь выявить и освоить связи Якова Ефимовича, эти лихие и плотоядные «хозяева жизни» оставляли его в совете директоров АО в качестве почётного эксперта и «отца местной демократии». Они периодически обещали Жицу «золотые горы», как он когда-то кормил обещаниями Апранина, но когда необходимость в его присутствии отпала, сразу вспомнился его преклонный возраст и выкинули Якова Ефимовича, как «старого облезлого кота» на помойку, посоветовав окапываться на пенсии.
Чиновники и администрация также быстро потеряли к ничего не решающему Жицу интерес и, похоже, забыли его телефон.
Последнее внимание к персоне Якова Ефимовича, большее время теперь проводившего в постели с больным сердцем, было проявлено земляками спустя некоторое время в день его очередного юбилея.
Как известно, приглашая организовать и провести банкет, людей долго уговаривать не приходится. Из некогда большого количества «друзей» кто-то вспомнил полузабытую дату, справившись на всякий случай, жив ли дорогой юбиляр, кому-то позвонил, тот другому, другой третьему и компания нагрянула в гости с поздравлениями и подарками. Разволновавшуюся супругу быстро успокоили, завалив стол горой всяких «вкусностей», грудой бутылок, и вскоре звон серебра и хрусталя гремел на весь подъезд.
Виновника торжества, конечно же, поздравили, всего ему пожелали, но, как он ни рвался за стол, всё же уложили болеть в спальне, выставив на журнальном столике перед его носом груду бесполезных подарков, которые завалили цветами, как могилу.
Дверь закрыли, и банкет продолжился, с каждым тостом за Якова Ефимовича повышая градус весёлого разговора о своих делах!
Смертельно обидевшийся Жиц, повернулся спиной к двери и отрешённо уставился в голую стенку, закусив губу жёлтыми редкими зубами. Он ожидал всего чего угодно, но только не этого. Придти и поглумиться в такой день! Его оставили не только за бортом жизни и дел, но даже за бортом обычного человеческого разговора, ни к чему не обязывающей беседы под простую стопку коньяка!
От душевной и сердечной боли он с силой сжал веки, как бы стремясь спрятаться от этой страшной реальности, но вдруг просто и беззвучно заплакал, выдавив из глаз горькие детские слезы обиды семидесятилетнего старика, которые, скользнув по морщинистой щеке, падали на подушку и исчезали в ней, оставляя тёмные пятнышки.
Трудно сказать, друзья мои, о чём думал в эти минуты Яков Ефимович. Вспоминал ли он тех, кто встречался ему в его долгой и не простой судьбе, кого он «кидал», обманывал, подставлял и вот теперь под занавес собственной жизни оказался на их месте?! Мы этого, конечно, никогда не узнаем.
Известно только, что в тот день гости хорошо погуляли, и, оставив хозяйке на столах следы цунами, ушли, разумеется, из милосердия не попрощавшись с именинником, сочтя его спящим и не желая больного беспокоить.
Однако Жиц не спал. Он тихо и безропотно лёжал на мокрой подушке и всё слышал. С этого дня он больше не вставал, а ещё через десять дней Яков Ефимович умер, дав «сердобольным землякам» повод для ещё одного банкета.
Новая встреча
В самолете Апранина ждал сюрприз, но уже хороший. Через два ряда кресел он увидел того самого рыжего профессора историка, с которым познакомился в поезде, возвращаясь из предновогоднего Вильнюса домой и с которым проговорил всю ночь. Разговор произвел тогда на Юрия очень сильное впечатление.
Через полчаса после взлёта, проходя к своему месту, возвращаясь из туалета, он поздоровался и с приятной для себя неожиданностью увидел, что его давний ночной собеседник, несмотря на то, что прошло более полутора лет, тоже узнал его. Он ответил на приветствие так легко, весело и непринуждённо, как будто бы они были знакомы сто лет, а расстались только вчера! Найдя такого благодарного слушателя, как Апранин, на целых три часа полета, Марк Александрович искренне этому обрадовался, и, не теряя времени, тут же пересел к Юрию на свободное место ближе к иллюминатору, благо, что аэробус, несмотря на полное отсутствие билетов на рейс, был почему-то полупустой. Апранин не стал тратить последние нервы и время объяснять самому себе это очередное чудо своей чудесной страны, он просто повернулся к подсевшему собеседнику.
Произнеся общие фразы, которые люди обычно говорят друг другу при встрече, вроде того: как дела, как здоровье, погода, и вообще, откуда, куда, зачем, Апранин сказал, что много думал об услышанном тогда в поезде, и что это его чрезвычайно интересует и волнует. Скляров, в свою очередь, ответил, что судьба вновь посылает ему столь интересного и умного собеседника, и, учитывая, что в жизни это событие довольно редкое, он не намерен упускать столь счастливого случая пообщаться. Обменявшись любезностями, как верительными грамотами, и в меру польстив друг другу, они вернулись к разговору, прерванному позапрошлой зимой.
– Так на чём мы тогда остановились, дорогой Юрий? – задорно начал профессор и глаза его лукаво заблестели.
– Мы остановились на бессмертии, Марк Александрович, – в тон ему, улыбаясь, ответил Апранин.
– Гениально и непостижимо! Помнить последнюю реплику разговора, спустя полтора года!? Это просто невероятно, друг мой, – подытожил вступительную речь профессор. – Теперь я совершенно уверен, что ваши слова об интересе к затронутой теме не реверанс вежливости в мою сторону и не стремление произвести впечатление в учёной беседе. Я вижу, вам это действительно не безразлично, и кто знает, может быть ваше любопытство не ограничится голой теорией, – завершил он фразу словами не то чтобы туманными, а скорее отдающими лёгким намёком или пророчеством.
– Что касается вечности, то эта теория неизбежно, в своё время конечно, перейдёт в практику для каждого человека, – попытался рассеять туман Юрий.
– По завершении жизни да, конечно вы правы, но я имел в виду практическое руководство этими знаниями ещё при обычной жизни человека воплощённого на земле. Не теоретическую веру абсолютного большинства людей, приверженных какому-либо религиозному течению и истово отправляющих свои религиозные культы в храмах и святилищах, а на практике же дорожащих своей плотской приземлённой «рубахой», которая, как известно, ближе к телу.
– Но ведь нельзя, как говорил Остап Бендер, жить душой на небе, а телом на земле!? Не получится! – возразил Апранин.
– Говорил, а сам жил мечтой о Рио-де-Жанейро, где все в белых штанах! Разве это навязывало ему тело? Душа, Юрий, всегда смотрит в небо, только не нужно позволять телу втаптывать её в землю, в которую оно само неизбежно попадёт. Но давайте всё по порядку, мой дорогой друг!
– Садовник возделывает сад, то есть культивирует развитие разумной жизни на различных планетах, в разных звёздных системах, в разных галактиках и вообще в разных частях Вселенной.
Связь между обитаемыми планетами не предусмотрена ни в коем случае, чтобы чертополох или вредители не могли попасть с одной грядки на другую, и, погубив урожай у себя, не погубили бы его у других. Поэтому пресловутые попытки посетить наших «братьев по разуму» бесполезны, во всяком обозримом будущем. Так называемые неопознанные летающие объекты, это своеобразные ангелы хранители. Они помогают Садовнику, берут пробы, культивируют, направляют развитие, озаряют пророков знаниями, гениев открытиями и откровениями. Но чистое знание дикарям давать нельзя, т. к. они обязательно сделают бомбу, уничтожат весь сад и погубят дело. Люди должны сами расти над своим животным состоянием, созидая в себе божественное начало. Самостоятельным развитием и достигается многообразие форм, начал, оттенков и звучаний в общей гармонии Мироздания. Появление в гармоничной структуре энергетики с отрицательной духовной составляющей нарушает гармонию и грозит её разрушением. Поэтому человечество в его нынешнем виде никогда не вступит в контакт с другими инопланетными цивилизациями, находящимися на качественно других уровнях духовного совершенства, чтобы не заразить их своей дикостью и варварством. Иными словами второгоднику и двоечнику из 5-го «Г» класса никогда не попасть сразу в 10-й. Об этом Создатель заботится особенно строго. Результат очевиден: ни одно земное изобретение не обнаружило в космосе никаких признаков жизни. Аппараты либо падают на мертвые планеты, либо пропадают бесследно. Вселенная глуха и нема к существам, уничтожающим друг друга изощренным разумом, чтобы банально набить себе брюхо за счет чужой крови и страданий.
– Что же все эти «ангелы-хранители» в виде летающих тарелок, они бестелесные? А как же останки разбившегося в Розуэле корабля, да и не только там? Ведь совершенно ясно, что эти творения сделаны из грубой материи, из неизвестных металлов, хотя и обладают непостижимыми свойствами!? – Юрий поспешно задал подряд несколько вопросов, едва дождавшись конца пространного монолога профессора.
Разговор прервался, его собеседник смотрел в иллюминатор. За бортом едва заметно плыло назад пушистое одеяло розовеющих волнистых облаков под тёмно-синим небом. Слева и немного сзади на небосклоне повис белёсый лунный серп, не успевший спрятаться на ночлег и подчёркнутый тёмной линией горизонта уходящего вперёд по курсу лайнера на запад. Полупустой салон, быстро утихомирившись после взлёта, мирно дремал в этот утренний час в приглушённом свете, слышен был только отдалённый свист турбин, и историк продолжил.
– Мысль из микромира до макромира идет мгновенно, преодолевая грубую материю с её бесконечным пространством, – снова негромко заговорил он. – Действительно, стоит посмотреть вниз, в электронный микроскоп, и ты увидишь вселенную в миниатюре, а перевел взгляд вверх, в телескоп, и, из десяти в минус двадцать второй степени, мысленно, в одно мгновение, перемещаешься в десять плюс двадцать второй степени! Кстати столкновения элементарных частиц в ускорителе вам ничего не напоминают? – Скляров оживлённо повернулся к Апранину, но, увидев по его растерянному лицу, что частицы ему ничего не напоминают, невозмутимо продолжил. – Имея ничтожные размеры, они дают вспышку заметную человеческому глазу! Каково?! А? Так вот, разогнав, предположим два Юпитера, со скоростью пропорциональной скорости света относительно размеров протона мы получим что-то около десяти в тридцатой, а если навстречу, то шестидесятой степени километров в секунду, и вот столкновение!, – он всплеснул руками, – невообразимое количество выделенной энергии, а ведь энергия способна превращаться в материю и обратно! Вот вам и Большой Взрыв, и через тринадцать с половиной миллиардов лет мы с вами, дорогой Юрий, гадаем, как возникла наша Вселенная, которая по сути всего лишь вспышка в микромире! – и профессор снова вскинул руки к бесстрастному монитору под потолком салона, изобразив рождение Мироздания. – Но вернёмся к нашим бараном, то есть к неопознанным объектам… Да, это мысль, а то – металлический НЛО!? – проговорил он как бы самому себе, помедлил и спросил, – вы всё-таки хотите точный ответ: откуда они?
– Марк Александрович! – словно очнувшись, воскликнул Апранин, всё ещё невольно находившийся под впечатлением судьбы несчастных юпитеров и невообразимого количества нулей, спутавших все мысли, – этот вопрос человечество задаёт себе в течение тысячелетий! Ведь следы посещения нашей планеты уходят в глубь истории и повторяются с регулярностью метро! Совершенно понятно, что за нами постоянно наблюдают, а может и ведут! – возбуждённо продолжал он.
– Когда думаешь о Боге, дорогой друг, не стоит смотреть вверх или вниз. Тонкий мир охватывает всё пространство грубого мироздания, постоянно взаимодействуя с ним и организовывая его. Возможно, они прилетают из других миров, имеющих такой высокий уровень духовного развития, что им доверена подобная миссия. Преодолеть же гравитацию и любое расстояние при такой духовности, которая позволяет полной мерой использовать энергию тонкого мира, видимо не составляет труда. Ведь йоги и святые, путём медитации и молитвы, достигнув относительно ничтожного духовного уровня и едва прикоснувшись к тонкому плану, летают, демонстрируя левитацию, и по воде ходят.
– Хорошо, с этим понятно, а вот тонкий мир, – несло Юрия, как старателя, наткнувшегося на золотую жилу после многих лет бесплодных поисков, – это что-то похожее на другое измерение? Марк Александрович, что вы можете сказать по поводу пространства и времени в нём?
– Для тонкого мира нет пространства. Так, в микроскопический чип может поместиться библиотека, занимающая огромное здание. Информационная и энергетическая насыщаемость бесконечна и количество перестаёт зависеть от трёхмерного объёма, который в данном случае просто перестает иметь смысл. Для тонкого мира нет и времени. Человек может решать задачу несколько часов, а компьютерный процессор выполняет миллионы действий в секунду. Если же перейти к интуиции и чувствам, то этот процесс вовсе бесконечный и неисчерпаемый. Время настолько уплотняется или растягивается, что также перестает иметь значение.
– В последнее время исследователи клинической смерти, да и вообще учёные и философы очень часто упоминают слова «тоннель», «лабиринт» в которых человек оказывается после остановки сердца и дыхания? – разговор захватывал Юрия всё больше и больше.
– Когда при смерти человека и перемещении его сущности, души в тонкий мир он улетает в какой-то тоннель или лабиринт, преодолевая, как ему кажется, огромные расстояния с чудовищной скоростью, на самом деле идет процесс фильтрации информации и её переформатирования. Выражаясь современным языком, чтобы информацию, а это есть энергия, перенести с папируса, каменной клинописи, бумажного листа на принципиально другой носитель: на диск компьютера, в оперативную память в чип, сигнал должен пройти путь трансформации в виде электрического, светового сигнала, через преобразующие устройства. Вот вам и тоннель. В свое время и при необходимости, или по желанию Хозяина Компьютера информация может быть извлечена из памяти и распечатана на бумаге, папирусе. Появившись в зримом материальном мире, она может быть нанесена на что угодно, зажить новой жизнью и решать необходимые задачи. При взаимодействии с окружающим миром она способна получить новое дополнение, видоизмениться, оставив неизменной свой принципиальный смысл, и в дальнейшем может быть вновь помещена в память. Вот так, Юрий, от воплощения к воплощению, происходит движение и человеческой сущности, из тонкого мира в материальный, из материального мира в тонкий, и обратно в материальный.
– А почему же, если всё взаимно пронизано и перемешано, человеческая душа живого человека не чувствует присутствия других тонких субстанций, да и вообще влияния этого тонкого мира? – торопливо задавал вопрос за вопросом Апранин.
– Еще как чувствует, дорогой мой, но для этого нужно хотя бы немного оторваться от корыта и подумать о душе, настроить её приемник на тонкую волну. Ну, как же радиоприемник будет работать без антенны и питания, если он выключен? И тогда проявляются и предчувствие, и мысли