В магнитоле играла Арефьева:
Это может быть всем чем угодно,
Даже тем, чем не может быть,
Даже джазовым временем года,
Даже тенью, наивной на вид…
Я показал Тане свою находку в зеркале. Находка не обращала на нас ровно никакого внимания.
– Может, постучать ей? – предложила Таня, с сожалением откладывая карты. Она выигрывала. Опять. Ей вообще не было и нет равных в «подкидном». Зато я всегда мог взгреть её в «международном».
Мы допили ещё одну бутылку на двоих, закурили красный «Винстон» и вооружились иконками святых из серванта. Как сейчас помню: пыльный свет люстры, мы – с иконками и шумом в ушах, зеркало – мутное, ущербное, дефектное, рябое, с такими, знаете, черными сульфидными пятнышками. И эта девушка по другую сторону.
– Это сера, – сказала Таня.
– Что?..
– Пятнышки – от серы. Частицы сульфида вступают в реакцию с серебром и получается сера.
– Круто, – сказал я, не видя особого отличия серы от сульфидов. И постучал по холодному стеклу.
Девушка по ту сторону не отреагировала. Я постучал ещё раз, сильнее. С тем же результатом.
– Откуда, говоришь, у тебя это зеркало? – спросил я, чтобы хоть что-нибудь спросить. Да, я помнил, как рекомендовался знатным охотником за привидениями. И чувствовал себя довольно глупо.
– Оно не у меня. Здесь моего вообще ничего нет, – ответила Таня с лёгкой грустинкой в голосе.
– М-м-м… мамино?
До Тани в этой комнате жила её мать. Она получила её ещё в 90-х от Даниловской мануфактуры, как мать-одиночка, когда устроилась бухгалтером на эту самую мануфактуру. А в январе 2007-ого она взяла и предложила эту комнату Тане на пожить. Такая вот краткая предыстория.
– Мамино… – эхом повторила Таня. – Нет, не думаю. Она не барахольщица. В смысле, если есть лишние деньги, она лучше одежду какую-нибудь купит, чем мебеля. Думаю, даже если бы отдали, она бы такое не взяла.
Мы всё стояли с иконками в руках и всё заглядывали в ущербное рябое зеркало. В магнитоле играл Летов, «Джа на нашей стороне», потом Цой, «Мама, я бездельник». И я чувствовал себя лишним, как куча лома. Я имею в виду, во всей этой большой жизни, где вроде бы всё уже понял за первые 17 лет, попривык, а тут вдруг зеркала с окнами в прошлое или вообще чёрт знает что.
За окном мало-помалу кончился дождь, кассета в магнитоле тоже кончилась, и отщёлкнула «stop» – с сухим пластмассовым звуком. Стало необыкновенно и невозможно тихо. А мы всё стояли и смотрели.
– Странно, – задумчиво выговорила Таня, – я ведь жила у неё здесь до пятого класса. Пока не сбежала к бабуле…
– И?
– И я никак не могу вспомнить, было это зеркало или нет. Может, оно здесь всегда было?